Кирилл Подрабинек: Работа

Loading

Кирилл Подрабинек

Работа

Опять снилась тюрьма. В черно-белом формате, даже, скорее в сером. Какие-то бесконечные этапы, пересылки, бушлаты, серые лица. Потом сон неожиданно приобрел цвет и чей-то далекий голос возвестил: «Елец!» Эта крытая снилась часто. Иногда она становилась Тобольской, иногда смешением обеих. Снова и снова К. уходил  в побег, потом неведомая сила возвращала его обратно. Сейчас тюрьма была ни на что не похожа, хотя К. и знал – это тюрьма. По огромному светлому залу сновали хорошо одетые люди. Самое поразительное: здесь находились женщины в ярких нарядах. Никому не было до К. никакого дела, надзиратели в мундирах равнодушно проходили мимо. К., в своем зековском одеянии, чувствовал себя здесь совершенно лишним. Ему почему-то непременно хотелось отыскать темные коридоры и свою камеру. Он знал, там его ждут.

Ритмично прозвенел будильник, августовское солнце пробилось сквозь занавеску. Сладко посапывал пес, в соседней комнате спала жена.  «Присниться же такое!» – подумал К. одеваясь. Надо было ехать в Москву. На днях К. позвонил по газетному объявлению в охранное агентство, насчет работы. «Приезжайте, поговорим». Почти с самого своего освобождения, 20 лет тому назад, К. работал в котельной. Работа его устраивала. Скользящий график позволял ездить в Москву, на работе К. занимался своей наукой, писал, читал. Работа его не устраивала.  «Прямое приложение сил было бы эффективней». Но никто ничего не предлагал, а он не просил. Иногда его брала досада, потом успокаивался, подумав: « Многим бывшим политзаключенным еще хуже, чем мне».

В последние годы дирекция воровала совершенно неумеренно, производство разваливалось, и без того небольшая зарплата уменьшалась. Приходилось искать новую работу. В городе ничего подходящего, даже по рабочим специальностям, не было. И везде возрастные ограничения, в основном до сорока лет. К. знал, в охрану можно устроиться и после пятидесяти.  «Сутки – трое» тоже не плохо, не мотаться каждый день в Москву. Несколько смущала необходимость охранять. Посидев в уголовных зонах, К. давно уже привык сверять свои поступки с арестантскими принципами. Он чувствовал, что не хотел бы признаваться сокамерникам в такой работе. «Возможно, реальность ныне другая и ничего зазорного в охране теперь нет», — думал К.. — Да я и не собираюсь, вроде бы, сидеть. Но ведь в той, давней камере своей юности, как было бы признаться? Да, я охранял сады после отсидки. Но все-таки, яблоки не фирма какая-нибудь…» Услужливая логика твердила, что в охране самой по себе нет ничего предосудительного, но ощущение компромисса не покидало К..

Громыхала электричка, за окном мелькали давно знакомые картины. Пруд на околице деревни, К. когда-то купался тут в детстве, в одном из походов. Опушка леса и поле, которое, лет десять назад,  пересекал с собаками. Тех собак уже нет…. В далекой деревне, едва заметной на горизонте, однажды ночевал зимой. Как всегда, К. поразился упорству сосны, вцепившейся корнями в склон и не желающей падать. «Есть чему поучиться», — восхищался К.. Снова пробегали платформы, поселки, какие-то склады, гаражи, и опять лес, луг, ручеек. Вдоль насыпи, на крошечных пятачках земли, огороженных штакетниками, дощатыми  серыми заборам, а то и просто каким-то хламом, трудились люди.  «Пора копать картошку».

К. любил Москву. Москва его раздражала. Раньше дурацким плакатами, наподобие «Слава КПСС!», и заносчивостью перед провинцией. Теперь «Славу» убрали, появилось множество вывесок, новых домов, мощенных плиткой тротуаров – город похорошел. Но разлился какой-то желтый тон…  Хамоватое выражение лиц, пошлая реклама. Иногда вывески  радовали. «Материя первична» – утверждал магазин текстильной продукции. «Мираж» – наивно представлялась некая фирма. «Власть — народу, землю – крестьянам, фабрики – рабочим, деньги – водителю!» – убеждало объявление в маршрутном такси.

Охранное агентство спряталось в незаметном тупичке. Пожилой администратор, расспросив, кто, откуда и зачем, попросил подождать ответственного директора. А чтобы время даром не терять, вручил для заполнения анкету. Как всегда, анкета озадачила К.. «Образование так себе, среднее», — размышлял он. — Не писать же высшее тюремное!» Специальность? К. работал токарем, слесарем, на железной дороге, водителем погрузчика, оператором котельной. Но это была формальная сторона дела. Он и сам себе не мог сказать, какая у него специальность. К. многое умел. Сидеть в тюрьме, инициировать правозащитную кампанию, провести журналистское расследование. Быть защитником в уголовном процессе, представителем в процессе гражданском, разбираться в делах административных. Писать исковые заявления, кассационные жалобы, иные жалобы и заявления. Писать статьи, рассказы, стихи. Выводить новые формулы. Лечить собак.  «Но что я умею лучше всего?», — спрашивал себя К., машинально наблюдая за попыткой мухи пробиться сквозь оконное стекло на тихую августовскую улочку. —  Хорошо бы ответить подобно древнему спартанцу — быть свободным. Мы страна дилетантов. Любой нормальный мужик умеет чинить технику, делать ремонт, копать огород и многое другое в том же роде. Толку то…. Вот инженер, вкалывающий после работы у себя на участке. Утром уставший, не выспавшийся, снова приходит на службу. Ну, какой из него инженер, хитроумный изобретатель? Его зарплаты должно было бы хватать на вагон картошки. А спроектированная им же техника должна быть по карману  земледельцу. Прогресс, черт возьми, заключается в разделении труда! Все всё умеют, и все всё умеют плохо. Наверное, из-за отсутствия главного умения – быть свободными. И у меня, в том числе…»

Муха вырвалась, наконец, через открытую форточку на улицу и К. порадовался за нее: «Так просто и так трудно!»

Графа «национальность» снова поставила К. в тупик. По привычке он поставил «еврей», хотя вроде бы теперь, по закону, национальности указывать не надо. «Подумают, что скрываю, а главное – мне самому бы так не подумать». Но правды в ответе не было. Имея русскую мать и отца еврея, К. не ощущал своей национальности. Впрочем, как и национальности других. Получая  в 16 лет  паспорт, К.  указал в пятой графе – «еврей». Из того же чувства протеста: «Русским быть проще, евреем труднее».  «Надо быть с теми, кому хуже», — сказал тогда отец.     Что хуже, К. убеждался не раз. При сдаче экзаменов в физтех, устройстве на работу. О  национальности напоминала ему история предков, иногда внезапная осторожность в словах собеседника, некстати звучащие реплики, вроде «вот у меня был приятель еврей, хороший человек», перехваченные косые взгляды, антисемитская пресса в последние годы. Прямые оскорбления бывали редко,  К. жестко на них реагировал, при необходимости и кулаками. Но значения всему этому не придавал: «Нас мордуют постоянно без различия национальности, зачем обращать внимание на несколько лишних пинков благодаря ей? Ну, какой я еврей!, — изредка вспоминал К. — Языка не знаю, в Бога не верую, обрезанию не подвергался, пельмени ем со сметаною. Впрочем, какой я и русский». К. понимал, в России его не признают своим из-за отца, в Израиле не признавали бы из-за матери. Но он давно уже не желал быть своим ни для кого на воле.  «Единственное место отдохнуть душой – тюрьма». В арестантском мире национальные проблемы никого не волновали. Клички, указывающие национальность, наподобие Мора, Бабай, Зяма, Зверь, были просто кличками и не имели негативного оттенка. К. хорошо помнил, как в связи с националистическим выпадом одного сомнительного авторитета в какой-то разборке, Вагиф, один из самых уважаемых воров в законе, послал общаковую ксиву по хатам Тобольской крытой: « У нас не было и не будет национализма». О том же говорил и Володя Анкундинов (Хозяйка), вор в законе, он и К. вместе ели в чахоточной зоне.

Наконец пришел начальник чего-то там, ответственный за подбор кадров. Одного взгляда было достаточно – действительно начальник, в зековском понимании слова.

К. всегда удивлялся этому свойству: с ходу узнавать бывших зеков. Или ментов и кагэбэшников, хоть бывших, хоть нынешних. Разумеется, те тоже были не без такого дара. Несколько взглядов — К. и ответственный уже многое знали друг о друге. «Конечно, он не просто мент», — размышлял К. — Слишком заметен вкус к оперативной работе. Может быть, из службы собственной безопасности, или кум с зоны. А то и сотрудник кафедры глубокого бурения. Но тогда, скорей всего, не из «родного» управления. У тех, занимавшихся диссидентами, явственный цинизм в повадках. Мол, и вы нормальные люди, и мы нормальные люди, идеология чушь, но работа у нас такая. Этот же слишком серьезно демонстрирует свои профессиональные навыки».

Разговор тем временем продолжался.

— Вы никогда раньше охраной не занимались?

— Охранял сады с яблоками. У меня и сейчас пес служебной породы.

— Вот и хорошо, поручим охранять склады с собакой.

Дальше живописался объект в Подмосковье, где предстояло работать. Условия заманчивые. «Сутки — трое», собака ставится на довольствие, зарплата вдвое больше привычной для К.. Но не все так просто. Тут К. начал ощущать некие крючочки. Оказывается, периодически надо поступать в распоряжение дежурного по агентству. Могут вызвать на любой объект. Приплата за это минимальная. Возможны вызовы и в связи с чрезвычайными ситуациями, наподобие всплеска терроризма…. «Что делать, под милицией ходим. Но за последние годы нас привлекали лишь пару раз».

«Здорово!», — сообразил К. — В стране несколько тысяч охранных агентств, сотни тысяч вооруженных охранников. И все под ментами, следовательно, и под другими интересными органами. Случись что, целая армия готова действовать. Умно, ничего не скажешь!» Крючочки становились все заметнее. «Да, вот еще что. Каждый наш охранник должен иметь представление о клиентах, с которыми имеет дело по работе. Мне ни к чему постоянная информация. Например, о заместителе охраняемой нами фирмы. Но, если вдруг потребуется его характеристика, вы должны быть к тому готовы».  «Тоже неплохо», — думал К. — Дашь согласие на пустяк, и вовсе увязнешь».

Дальше – больше. Начальник намекнул на необходимость охранникам наблюдать друг за другом. Мол, коллективная работа того требует. Потом стало совсем интересно.

— У нас запрещено поддерживать нерабочие отношения с клиентами, даже в нерабочее время. Например, заводить роман с дамой из нанимающей нас фирмы. Узнаю, что где-то встречаетесь, уволю. Лучше сразу обращайтесь ко мне, если такие дела намечаются. Может быть, переведу на другой объект. А о встречах, как бы ни скрывали, все равно узнаю.

— Работа такая.

— Вот именно.

Договорились встретиться для окончательного решения дней через десять. Надо где-то что-то с кем-то согласовать…. «Все ясно, — догадался К. – По базам данных милиции и ФСБ получат обо мне раскладку. А что, и на работу примут, даже обрадуются». Подступило ощущение липкой гадости. «Разумеется, я не стану никого закладывать. И романы не собираюсь заводить. Но, поступив на работу, как бы молча соглашусь быть с ними заодно». В этом и заключалось самое скверное. «Конечно ерунда, пустяк, подумаешь – работа охранником!» Но К. понимал, все с пустяков и начинается. Пусть и не в них именно дело, а в умалчивании. Многие примеры тому свидетельствовали. Этот первоначальную известность получил благодаря прямому указанию Хрущева напечатать его повесть. Тот получил известность во многом благодаря разработке мощнейшего оружия. Некая пламенная революционерка приобрела популярность после публичной поддержки Ельцина. «Бог бы с ними, с этими компромиссами, — думал К.. – Да и кто не шел на них, хотя бы в малой степени? Но почему все они так старательно замалчивают роль властей в своей судьбе? Признав, насколько бы лучше выглядели. Конечно, работа охранником мне известностью, тем паче славой, не грозит. Всего-то на сотню, другую долларов в месяц больше…. Но молчаливое, тайное согласие – вот где собака зарыта». Перед его мысленным взором длинной чередой проходили вроде бы порядочные люди, которым не за падло было встречаться с генсеками, доморощенными президентами, жать им руки, получать награды и звания. Попросту даже находиться в одном зале! Услужливая логика опять подсказывала, мол, одно дело вляпаться во власть прямой ее поддержкой, другое – принимать от нее знаки внимания, третье, как в собственном случае – молчаливо соглашаться на сомнительные правила игры. Но К. знал, ощущения бывают правдивее любых рассуждений. Он снова и снова пытался в себе разобраться. «Да, охранная контора еще не власть, но как зависима от нее и близка ей по духу. А власти надо одно – чтобы ей поклонились. Потом можешь сколько угодно обличать, вставать в оппозицию, революционерствовать. Все – ты для них свой, даже и преследуемый ими. Если только прилюдно в грехе не покаешься. Ведь чего им мучительно хочется: чтобы приличные люди и их считали приличными людьми».

К. миновал череду тихих улочек, запутанных, как и его мысли. По Садовому кольцу с ревом несся поток машин. В толчее пешеходов никому ни до кого не было никакого дела. Снова вспомнилось прозябание в котельной, возраст, обрекающий на бесплодные поиски работы, жалкая зарплата, не позволяющая даже и мечтать увидеть иные края и страны. «Полно, не зря ли я себя накручиваю? Что за нелепая привычка по любому поводу решать мировые проблемы! К чему это вечное, не дающее отдохнуть противостояние? Можно подумать, весь мир только на тебя и смотрит!» Растворившись в толпе, К. испытал некоторое облегчение. «Ладно, потом решу».

Эскалатор уносил его вниз. Тени от стоящих на ступеньках людей самостоятельно разыгрывали на стене замысловатое действо. «Подлинны лишь голод и холод, да выбор в их пользу, остальное тени, — навязчивые мысли не отпускали К. – Нет, есть  еще кое-что…. Уважение врагов. Они знают подлинную цену себе и друг другу. Потому-то, в глубине души, и признают наше превосходство. Страшно потерять уважение врагов. Друзья всегда простят что-то, не заметят. Враги не упустят ничего».

Наконец К. снова выбрался на тихие августовские улочки. В их хитросплетении, почти в центре Москвы, находилась некая правозащитная организация. Здесь он договорился встретиться с Юрой Ш., желающим его повидать и заодно решить некоторые вопросы. Руководитель организации, человек благополучный во все времена, отсутствовал, чем и порадовал К.. Молодые сотрудники его в лицо не знали и К., оповестив о назначенной встрече, стал спокойно наблюдать.

Приходили, звонили люди. Пенсионер, завсегдатай подобного рода организаций, с какой-то неимоверно запутанной историей о пострадавшем лет шесть назад мотоцикле. Бесконечные поиски справедливости: суды, жалобы и заявления во всевозможные инстанции приятно скрашивали скучную пенсионерскую жизнь. Кто-то жаловался по телефону на незаконное помещение его недавно в психушку. Две женщины зрелых лет, полные боевого задора, противостояли намерениям властей удалить их гаражи со двора. Юрист, молодой человек, давал юридически грамотные советы, но далеко не исчерпывающие правовые возможности ищущих помощи. Желая помочь, К. занялся гаражами, сперва вызвав удивление молодого человека. Затем юрист успокоился и, довольный, зарылся в бумаги. Приблизительно через час коллизия с гаражами прояснилась, были выработаны юридические и общественные методы защиты. Тетки К. явно зауважали и робко осведомились, не некий ли он достаточно известный адвокат. К. развеял заблуждение и раскрыл инкогнито. Зато обрадовались молодые сотрудники, заявив, что многое о нем слышали. Выразив надежду, что — не слишком плохое, К. выпил заслуженную чашечку кофе. Подоспел и Юра. Расправившись с поджидавшими его бумагами, он пригласил К. в близлежащее кафе.

Говорили о делах, деятельности и безделье. Юра, руководивший правозащитной организацией в крупном сибирском городе, был одним из тех немногих руководителей, которые действительно чем-то занимались. Хотя бы в перерывах между раздуванием щек на всевозможных форумах-конгрессах и вояжами в Страсбург.

— Ну и как тебе сегодняшняя публика? – поинтересовался Юра.

— Странное дело. В милицейских участках пытают, избивают, нередко убивают. Где толпы пострадавших? Какие-то гаражи…

— Чего же ты хочешь? Люди бояться милиции и не надеются на помощь. А главное – привыкли к произволу. Как их винить, семьдесят лет под коммунистами даром не проходят.

— У наших людей, — возражал К., – вечно кто-то виноват: коммунисты, демократы, евреи, американцы, только не они сами. Утром выхожу выгулять собаку. Ночью в лифте обильно помочились. Это коммунисты заставляют их гадить где попало? Кодовый замок на двери опять сломан, наверное, не без происков демократов. На перекрестке машины мчаться как бешеные на красный свет. Не иначе, как евреи здесь замешаны. С риском для жизни перехожу шоссе, на дорожках груды битого стекла. Ясное дело, американцы постарались, бьют бутылки из под какого-то там  «Клинского».

— Вот заладил, — горячился Юра. – Я тебе о бесчинствах власти и страхе, а ты про мелкие житейские безобразия каких-то идиотов. Где же связь?

— Есть, и самая непосредственная. Житейские безобразия составляют систему, а российская власть высшее в ней безобразие.

По мере убыли в бутыли хорошего вина — не крапленого, как заметил Юра —  разговор становился все отвлеченней.

— Мы живем в дикой, варварской стране, — заявлял К.

— С высочайшим уровнем культуры, — парировал Юра.

— Правильно! — радовался К. – И в стране этой добрый, терпеливый и очень жестокий народ.

— Тоже верно, — соглашался Юра. – Но где же еще ты найдешь столько совестливых, умных, образованных людей?

— Согласен. Но где и ты еще найдешь, чтобы все вместе составляли такую толпу бессовестных глупцов?

— Нигде. В общем, как в том анекдоте: живем мы здесь. Что же делать?

— Да что всегда и делали. Тебе нравится твое занятие?

— Да, — отвечал Юра. – Правозащита мое призвание. Я чувствую, что занят именно тем, что мне нравится и удается. Особенно, когда есть результат — помощь конкретному человеку.  А ты как?

— Я не в восторге от нашей бесконечной войны. И с кем? С наглыми прокурорскими, судейскими, милицейскими и прочими тупицами. Помочь конкретному человеку хорошо, если удается. Но это как бриться: результат приятен, а процесс не очень. Привычка. Но за жизнь так устаешь…

— Наверное, я несколько в лучшем положении, — вслух размышлял Юра. – А ты пропадаешь в своей котельной, да еще и воюешь за бесплатно. У меня хотя бы финансовый тыл, гранты. И возможностей больше, езжу свободно, на картриджах и бумаге не экономлю. Но в чем-то и тебе лучше, раз всем этим занимаешься, не смотря на свое отвращение и скудость средств.

— Экий ты диалектик!

Выпили по последней и дружески расстались.

Спускаясь извилистой улицей, К. с наслаждением закурил. Ветерок приятно холодил разгоряченное лицо. Удлинились тени, спокойствие вечера передавалось К. В толчее на Арбатской площади, у подземного перехода, торговли с рук. К. почти миновал продавцов, когда до его слуха донесся тихий просящий голос: «Купите, пожалуйста, купите». Сделав еще несколько шагов, он внезапно остановился, и повернул назад. Бедно и аккуратно одетая пожилая женщина держала в руках выцветшие, никому не нужные журналы – «Декоративное искусство СССР» двадцатилетней давности.

— Сколько вы хотите? – спросил К.

— Не знаю, сколько дадите.

— Нет, все-таки, сколько они стоят?

— Не знаю, сколько дадите. Купите, пожалуйста.

Не взяв журналы, К. протянул тридцать рублей, почти все, что у него имелось.

«Простите меня, простите, — на глазах женщины наворачивались слезы, — такие дорогие лекарства…» Удушающий комок подкатил к горлу К. Чтобы самому не расплакаться, он молча сжал руку женщины и быстро пошел прочь.

« Как, и я должен быть на стороне этих мародеров, с их милицейскими участками и ворованным благополучием? – Чувство гнева и веселой дерзости охватило К., поднимая все выше и выше. То давнее чувство полета над тюремной судьбой, что толкало на отчаянные поступки, изумлявшие начальников, братву и его самого. – Как, и я должен охранять их поганые склады, фирмы и банки? Да они заслуживают ограбления!  Если бы не риск убийства… Убийство из-за денег – такая пошлость».

Снова громыхала электричка, К. тоскливо глядел в окно на знакомые пейзажи. «Простите меня, простите…», — звучало в ушах.  «Конечно, современная литература полным полна бедных старушек, — размышлял он. – Но разве им от этого легче? Да и какое дело реальности до всей нашей писанины? До этого вечно декоративного искусства нашего вечного СССР?»

Утром К. позвонил в охранное агентство: «К сожалению, я не смогу у вас работать».

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Кирилл Подрабинек: Работа

  1. И написано прекрасно, и сложная тема коллаборационизма разработана со знанием дела. С кем и в какой мере дозволено порядочному человеку сотрудничать, «молчаливо соглашаться на сомнительные правила игры».
    И вот это очень актуально: «Ведь чего им мучительно хочется: чтобы приличные люди и их считали приличными людьми». Нынче стало очень модным — все подонки во власти создают при себе общественные советы, куда приглашают достойнейших людей. Большинство соглашается.
    Однако и недостатки обнаружил (и на Солнце, как говорится, пятна…).
    «Тот получил известность во многом благодаря разработке мощнейшего оружия». Нет, известным он стал лишь после того, как был изгнан оттуда, где той работой занимался. А другой, который создал средства доставки этого оружия, стал известен вообще только после смерти.

  2. Очень хороший рассказ. Схвачена суть российской, точнее, московской сегодняшней жизни: постоянные поиски виноватого с известными ответами: коммунисты, демократы, евреи, американцы и т.п. Понравились и парадоксальные, но очень близкие к реальности оценки: «добрый, жестокий народ». Много талантливых, умных людей, а, в целом » толпа бессовестных глупцов» Всё это написано легко, без ложного пафоса и ненужного надрыва… Спасибо, Кирилл!

Обсуждение закрыто.