— Ну, зачем вы так. Может человек не местный. По инглиш ес, мужик? Мужик, сорри, но здесь, в России не надо всё время улыбаться. Ес?… Люди, а американец-то глухой, кажись.

Азартный Василий и другие

Рассказы

Олег Пряничников

Голливудская улыбка

В троллейбусе полно народу, все одинаковы: хмуры, озабочены своими проблемами. Выделяется один мужчина средних лет, он стоит в проходе, держится рукой за поручни, никого не трогает, но при этом всем широко улыбается голливудской улыбкой. Людей это начинает раздражать.

Сидящая толстая тётка с сумками:

— Ишь скалится, прямо не по себе. Я его, главное, сумкой толкнула, а он скалится, то есть, как бы даже рад… надо было посильнее толкнуть.

Сидящая бабулька:

— Чего лыбишься, болезный? Жил бы на одну пенсию, не лыбился бы так.

Сидящий дедулька:

— Рыдал бы… гадина…

Стоящий молодой человек:

— Ну, зачем вы так. Может человек не местный. По инглиш ес, мужик? Мужик, сорри, но здесь, в России не надо всё время улыбаться. Ес?… Люди, а американец-то глухой, кажись.

Сидящий пьяный мужик:

— Американец? Где? Эй, янки! На следующей остановке выйдем, у меня к тебе будет пару политических вопросов.

Сидящая толстая тётка с сумками:

— Слышь, ты, глухня американская! Пасть закрой, а ухи открой! Люди к тебе обращаются, моргни хоть что-ли в ответ.

Полтроллейбуса ржёт.

Стоящая молодая женщина:

— Да никакой он не американец. Зубы просто хорошо почистил, вот и демонстрирует их нам. Мужчина, мы одобряем вашу зубную пасту, можете закрыть рот.

И тут мужчина с голливудской улыбкой не выдерживает, он открывает рот и на весь троллейбус:

— Люди!!! Да я из стоматологии еду!!! Мне зубы по-новой технологии вклеили, велели сжать челюсти и держать их так два часа! Ещё часа не прошло! А рот я не закрывал, чтобы клей на воздухе сох быстлее!… Быстлее… Ну, фот, тепель облатно ехать. Сфовочи!

Азартный Василий

— Я чувствую, мне сегодня повезёт, — сказал Василий, садясь к столу.

На очаровательном личике девушки (она же крупье) застыла загадочная улыбка Джоконды.

Василий водрузил на стол стопку разноцветных фишек, снял несколько сверху и положил их возле крупье. Та блеснула глазками, две карты легли на стол, Василий открыл свою.

— Ещё, — востребовал он. После некоторого раздумья снова востребовал: — Ещё… Чёрт! Перебор! — он с досадой швырнул карты на стол.

— Казино выиграло, — ласково объявила девушка и также ласково спросила: — Играем дальше?

— Играем, — рубанул Василий.

На этот раз он резко увеличил ставку — его стопка фишек уменьшилась на половину.

— Ещё! — Когда Василий вложил в ладонь вторую карту, то по его лицу пробежала радостная дрожь, у него было двадцать. — Себе, — сказал он мягко и даже стал тихо насвистывать.

— Не свистите — денег не будет, — предупредила девушка, Василий замолк. — Что у вас?

— У меня… двадцать.

— Понятно. — В ответ она стала набирать себе.— Двадцать одно, — нежно объявила крупье. — Казино выиграло.

— Ёлы-палы! — нервно выпалил Василий.— Ставлю всё. Всё! — И он пододвинул к крупье оставшиеся фишки.

И снова две карты легли на стол.

— Ещё! — выкрикнул Василий, когда открыл туза. И тут к тузу он получил десятку. — Двадцать одно! Я выиграл! — закричал он радостно и с шлепком припечатал свои двадцать одно к крышке стола.

— Минуточку, — бархатным голоском пропела невозмутимая крупье. — Сейчас моя очередь. По правилам казино, если крупье наберёт столько же сколько и игрок, то казино остаётся в выигрыше.

— Правила мне известны, — прохрипел Василий и весь напрягся.

Девушка открыла свою карту, добавила к ней ещё одну, потом ещё…

— Двадцать одно. Казино выиграло! — объявила крупье. — А теперь, милый, — вдруг в её голосе появились металлические нотки. Кстати, крупье звали Леной и она являлась законной женой Василия. — А теперь, милый, — сказала Лена, жена Василия, — подведём итоги.

Она сложила все выигранные фишки в кулачок, а затем по одной их стала метать на стол:

— Эта фишка — мытьё посуды, эта — стирка белья, эта — готовка ужина, эта — поход в магазин, эта — вынос мусора, выхлопка ковра… Короче, ты проигрался в пух и прах, любимый, причём на неделю вперёд. Не грусти, дорогой. Ты же сам придумал: играть в очко на домашние дела, вместо того, чтобы их просто поделить — тебе мужские, мне женские. Так что, за дело, Василий!

Лена подмигнула мужу и в прекрасном настроении покинула кухню.

Через некоторое время он пришёл в себя и принялся за мытьё посуды.

«Ничего, — скобля сковородку думал Василий. — Со следующей недели меняем очко на рулетку. Уж в неё мне точно повезёт.»

Вывод

Семечкин позвонил, звонок не работал. Семечкин толкнул дверь — она оказалось незапертой.

— Хозяин! — позвал Сёма Семечкин, входя в квартиру своего друга, Рустама Шарипова.

Ответа не последовало. Раздвинув шторы, Семечкин из прихожей шагнул в комнату и ахнул: Рустам Шарипов вешался.

В выходном костюме, в начищенных туфлях, хозяин квартиры топтался на отчаянно пищавшем табурете, пытаясь просунуть свою огромную лысую голову в тесную для неё петлю.

— Рустам, ты это чего? — выдавил из себя Сёма.

— Как чего? — нервно дышал Рустам. — Очки одень, если не видишь, вешаюсь.

— А из-за чего?

— Что за вопрос? Конечно, жить надоело.

— А из-за чего?

— Ты что, попугай? Во-первых, меня сократила на родном предприятии, где я проработал двадцать пять лет, во-вторых, мне до пенсии ещё целых три года, в-третьих, во всём городе токаря шестого разряда никто не хочет брать на работу.

— А пособие по безработице?

От смеха Рустам чуть не упал с табурета. И тут Сёма вскипел:

— Ты думаешь, что я дурак, да? А дурак — это ты. Ты даже не можешь правильно повеситься.

— Татары могут всё! — сжал кулаки ещё не старый Рустам.

— А ты сам посмотри: верёвка у тебя слишком короткая и крючок для люстры тебя не выдержит.

— Насчёт верёвочки — не надо, всё вымерено. И голова пролезет, и ноги до пола не достанут. А крючок я испытывал, он надёжен.

Исчерпав себя, Сёма Семечкин надул губы.

— Я к нему, как к человеку, с пузырём, а он — вешаться.— Сёма горестно вздохнул и уже развернулся, чтобы уйти.

— С пузырём?— другим голосом переспросил Рустам.

Не оборачиваясь, Сёма мотнул головой.

— Перед смертью что-ли?

— Тьфу!

— Ну не сердись, погоди, Семён. Иди на кухню, я сейчас.

— Давно бы так, — проворчал Семечкин и отправился на кухню. Только он подготовил стаканы и заглянул в холодильник, как раздался грохот упавшего табурета и демонический хрип Рустама сотряс воздух.

Сёма выскочил в комнату. Несчастный, словно пойманная рыба, извивался на удавке, пытаясь одной рукой ослабить узел, другой же он подавал красноречивые знаки. Семечкин поставил на ножки табурет и помог обрести опору самоубийце.

— Надумал-таки!

— Не-а, — Рустам Шарипов, откашливаясь, глубоко дышал, — наоборот, передумал. Я проверил: и верёвка как раз и крючок выдержал.

— Но зачем было проверять-то, а? Я тебе и так верил.

— А я для себя проверял. И вот что я теперь думаю: раз я такой умный, ещё не старый, неужто я выход не найду? А, Семён?

— Вместе поищем, Рустамчик.

Ностальгия Столетина

Идя по городу, Столетин часто укорачивал шаг, при этом он балансировал словно эквилибрист, передвигающийся по цирковому канату. Балансировал он действительно для того, чтобы не упасть, ведь к вечеру подморозило и дневное месиво из грязного снега теперь превратилось в сплошной каток.

Живот Столетина приятно грело грамм четыреста коньяка, ну и в голове было довольно-таки неплохо — деревья конечно не гнулись, но камыш немного шумел. Шёл Столетин от дружка, возвращался домой, к жене.

«Ну что ж, — подводил он итоги проведённого дня в гостях,— глупостей вроде никаких не совершил. Подружке (друга) на прощание ручку лизнул — так это выглядело по-джентельменски. А вообще чёрт бы её побрал, так хотелось с другом посидеть тет-на-тет. Ну, да ладно. Что ещё? Поговорили о литературе. Да-а-а, а иначе не стоило и выпивать. Женщин похвалил, в общем смысле — как пол, как божье создание. Да, разок упёрся в принципы — это когда речь шла о литературе, но ничего-ничего, остались при своих. Короче — день удался.»

После такой оптимистической ноты Столетин перевёл дух, затем с особой тщательностью пересёк дорогу, и вот он уже намеревался свернуть в знакомый до боли переулок, как что-то его заставило остановиться и вздрогнуть. Короткое, клетчатое, чёрное с красным пальто.

Короткое, чёрное с красным пальто. Оно облегало тело худенькой, среднего роста женщины, и оно время от времени балансировало, постепенно удаляясь от прицельного взгляда Столетина.

«Катька!» — хотел было крикнуть он, но затем лениво подумал: «В честь чего?» И всё же ноги его заскользили за женщиной, которую он узнал со спины.

А ведь тогда был июль, а июль это вам не март. А солнца было, ой сколько было солнца. «Ну, июль, солнце, а дальше что? Кровать её мамы? Тьфу! Раньше! Кино? Нет, раньше! Ещё кино? Нет, идиот: июль, солнце, река… Рыбалка! Я же рыбак, рыбалка была раньше всего. Точно — деревня Клюевка, моя собственная бабка, к которой приехал на каникулы, кусты, деревья, река, чайки, ры-ба-лка!»

Столетин забыл про скользкий тротуар, каменные дома, вообще про город, он видел только семнадцатилетнею дочку соседей — Катьку. В голубом платьице, задранном до бёдер, Катька, усевшись на деревянном мостике, полоскала бельё.

— Ты что, дура, делаешь? — кричал ей Столетин. — Вроде выросла уже, должна понимать, я же рыбачу. Ты что удочку не видишь? А ну прекрати!

— Сам дурак! А ещё в институт приняли. «Интэллигентом буду, интэллигентом буду.» Вот напишу в твой институт о том как ты выражаешься. Рыбак с печки бряк. Чё ты здесь поймаешь, надо вниз по речке идти! А где мне бельё прикажешь полоскать?

— Берега мало? Вон подальше по берегу зайди в воду и полощи своё бельё.

Тут Столетин вспомнил о себе — он был в семейных по колено, а в воде стоял по щиколотку. Он спешно продвинулся глубже в воду, при этом охнул от набежавшей на плоть прохлады. Ой, ну Катька! Катька смеялась, потому что знала — несмотря на тёплую, солнечную погоду глубинная вода в проточной реке, со дна которой к тому же били ледяные ключи, была довольно-таки холодной.

— Давай купаться, студент!

— Купайся одна, доярка! Только в стороне, дальше. И так не клюёт, а тут ты ещё.

— Июль, какая рыбалка, студент! Сматывай удочки и приходи сюда через полчаса. Придёшь?!

Что-то ёкнуло внутри Столетина, а вода показалась теплее. Он угрюмо зыркал — то в сторону Катьки, то в сторону торчащего из воды гусиного пера.

— Ну, что молчишь, студент?— русоголовая девушка ( да, она же русая, русая, и с косой!) русоголовая девушка с косой выжала тряпку, шлёпнула ею об дно эмалированного тазика и встала. Подол голубого платьица упал на колени.

— Приду, — выдавил из себя Столетин.

Её смех долго не утихал. Ах, какой звонкий смех у Катьки.

За полчаса Столетин смотал удочки, сбегал в бабкин дом, где переоделся в чистые джинсы и свежую футболку, побрился, надушился, и вот он чистенький и благоухающий уже на знакомом мостике — стоит, ждёт.

— Ждёшь?

— Жду.

Она тоже переоделась в розовое с вызывающим вырезом и коротким рукавом платье, подол выше колен, прекрасных девичьих колен.

— Поплаваем?

— Поплаваем.

Они зашли в воду одновременно. Девушка, распустив косу, сразу же поплыла к противоположному берегу. Столетин заахал, заухал, делая вид, что собирается нырнуть, но плавать он не умел. Катя это знала, и подплыв к Столетину, сказала очень серьёзно: «Всё, студент, отнырялся. Будем учиться плавать.»

Тот отвёл глаза. Но, уж лучше «барахтаться» под предводительством деревенской Катьки в деревенской речке, чем у кого-то брать уроки плаванья в студенческом бассейне, где при этом Лора, Клара, Зина так грациозно таранят воду. А вдруг Катька и в самом деле научит?

Научила… Столетин остановился перед вывеской «Продукты». Клетчатое, красное с чёрным пальто скрылось под этой вывеской. Он залез в карманы, нашарил зажигалку и сигареты. Закурил.

«А может сейчас, когда выйдет из магазина, напомнить о себе? Но — сколько же минуло лет? Боже, сколько минуло лет! Лет пятнадцать наверное. А что, не так уж и много.» Столетин поперхнулся дымом, с писком чихнул. «Чего я зябну? Почему не иду домой?» Он скривил губы: «К жене почему не иду?»

Научила. А вечером посетили клуб, смотрели кино. Показывали какую-то комедию. Они сидели, держась за руки, а сзади всё кто-то сопел и сопел. Вот этот, который сопел, и встретил их за клубом. Правда он не один встретил, их всего четверо встречало. Но этот — сопливый, лобастый телёнок, комбайнёр-механизатор ударил его первым и, гад, попал прямо в нос. Ох, и потом нос был у Столетина, если бы Новый год — деда Мороза приглашать не надо было. Но и он в ответку махал ручками и даже ножками, а как же: карате-до, то-есть после учёбы маненько отрабатывал. Катька визжала, поросёнка режут — тот так не визжит. Её-то визга больше всего и испугались те четверо.

А дальше всё было классическим: после драки лечение народными средствами, ну а потом кровать её мамы. Потом обещания были, вот, мол обучусь, заберу в город, женюсь. Обучился, но не забрал, не женился…

Столетин смял «бычок», опалив ладонь, но боли не почувствовал.

Согнувшись под двумя огромными сумками, со сбившейся на глаза русой чёлкой, выпирающей из-под серенькой беретки, но без косы, из магазина выруливала Катька. Шаг. Шаг. Шаг. Столетин словно заворожённый наблюдал за близкой когда-то ему женщиной и не сразу понял, что женщина-то эта поскользнулась и упала, выбросив вперёд себя сумки. Понял, ринулся на помощь.

— С вами всё в порядке? Вот ваши сумки.

— Ой, спасибочки! Ой…

Их взгляды встретились. «Катька-Катенька, что с тобою сделала жизнь. У глаз морщинок-то, морщинок…» Это была уже не та Катька. «Наверное и детей кучу нарожала.» А вот подол клетчатого пальто упал на колени точно так же, как когда-то то голубое платьице.

— Что здесь происходит?! — Столетин услышал над своим ухом мужской бас и сопение. Он повернул голову и узнал: перед ним стоял тот самый сопливый, лобастый телёнок — комбайнёр-механизатор. Лицо нехорошее, пьёт видимо много.

— Катерина! Ты хоть предупреждай — в какой магазин пошла. А это что за субчик тебе сумки подаёт?

Женщина смотрела то на Столетина, то на лобастого, как будто сравнивала их, а в глазах у неё была такая вселенская тоска. У Столетина сжалось сердце и забилось в висках : «Сейчас уйдёт и всё, и навсегда.»

— Спасибочки, — ещё раз поблагодарила Катька.— Гриша, (это она лобастому) пошли домой.

— Сначала две сотни дай! — загремел комбайнёр-механизатор, теперь скорее всего бывший.

— Я дам. Дам! — чуть не взвизгнул Столетин и полез за кошельком.

— А нам чужих денег не надо! — взревел лобастый телёнок.— Своих хватает!

— Да я не чужой, — затараторил Столетин. «Зачем? Что я делаю? Идиот!» — сверкнуло в его мозгу, но он продолжал:

— Вы из Клюевки? Сюда, в город жить переехали?

— Ну. А тебе-то что за дело?

— Клюевка. Моя бабка, покойница, соседка тебе, Катерина, была. Я внук её, студент. Ты меня вспомнила, Катерина?

— А-а-а, студент?! — лобастый детина вытащил из карманов свои огромные кулаки и учащённо засопел.

Дальше было много шума и возни, но особенное впечатление на прохожих произвёл визг женщины с сумками, визг семнадцатилетней девушки Катьки…

В дверь своей квартиры Столетин звонил долго. Его разбитый нос не дышал, грязь валилась с него ошмётками.

Наконец жена открыла.

— Что, нагулялся?

— Нагулялся.

Не раздеваясь, он протиснулся в кухню. Там, за газовой плитой, ещё было.

Люк

Ранним летним утром по одной из дорог города N ехал-тужился перегруженный металлическим ломом грузовик. Вдруг грузовик наехал на колдобину и его тряхнуло, да так, что из кучи металлолома вывалилась железяка — чугунный люк от канализационного колодца. Прокатившись по дороге некоторое расстояние, люк, с дребезжанием, лёг дном на асфальт.

Водитель не заметил пропажи, люк остался лежать на дороге, и теперь создавалось впечатление, будто под ним находится и в самом деле канализационный колодец.

Часом позже вышеупомянутую дорогу переходил начальник конторы, которая обслуживала все колодцы в городе N. Начальник обратил внимание на люк: остановился, почесал лысый затылок, что-то вспомнил, и когда пришёл на работу, в контору, издал приказ: немедленно провести профилактические работы в канализационном колодце, координаты которого такие-то и такие-то.

Для проведения профилактики были направлены слесаря Иванов и Петров.

Перед тем как приступить к выполнению задания Иванов и Петров, естественно, выпили.

Затем они добрались до «колодца», выставили, как и положено, ограждение, повесили необходимый знак и наконец открыли люк… Под люком был асфальт. Тут Иванов и Петров поняли, что выпили слишком много, поэтому, на всякий случай, они не стали проводить профилактику. Они аккуратненько положили люк на место — как он лежал и, вернувшись в контору, доложили: дело сделано — трубы в колодце прочищены, задвижки смазаны, люк, после проведённых работ закрыт, ограждение с необходимым знаком убраны.

На следующий день начальник той самой конторы, человек дотошный, узнав кто выполнял его приказ, узнав в каком состоянии Иванов и Петров собирались выполнить его приказ, решил проверить «колодец» лично. Вооружившись фомкой, он отправился на ту самую дорогу.

И вот он подковырнул люк…. под ним был асфальт…

В этот же день начальник конторы, которая обслуживала все колодцы в городе N, человек справедливый, издал новый приказ. Привожу его дословно: «За добросовестное отношение к порученной работе, поощрить слесарей Иванова А.И. и Петрова И.А. денежной премией в размере месячного оклада.»

Но это ещё не конец истории. Этот же самый начальник, будучи человеком пробивным и со связями, но не желающий признавать свои ошибки, добился того, что мнимый колодец внесли в план коммуникаций города N. И вскоре колодец выкопали на самом деле, и проложили к нему трубы.

Обслуживание теперь уже реального колодца закрепили за слесарем Ивановым А.И. и слесарем Петровым И.А.

Вот теперь всё.

Страшный сон

Житель города Симепупинска Тпрушкин что-то прибивал дома и, как это бывает, проглотил гвоздик. В животе резануло:

— Всё — помираю, — схватившись за живот, определил своё состояние Тпрушкин.

Его жена тут же вызвала «скорую».

«Скорая» приехала. Всю дорогу, держась за живот, Тпрушкин долбил одно и то же:

— Всё — помираю, помираю я, жёнушка.

Жена как могла успокаивала мужа.

Наконец того привезли в единственную в городе Симепупинске больницу и положили на операционный стол. Да, перед этим ему, конечно, сделали рентген — баба Шура сделала. Елозя пол шваброй она ткнула нечаянно другим концом Тпрушкина в живот, стонущего на стуле в предбаннике больницы. На что тот заорал:

— Ты что старая делаешь?! У меня же в животе гвоздь!

Так был сделан рентген и Тпрушкин оказался на операционном столе.

Лёжа на больничном одре, Тпрушкин повторял одно и то же:

— Всё — помираю, помираю я — всё.

Из-за боли он не замечал ничего и никого, но вдруг дали сильный свет. От неожиданности Тпрушкин зажмурился. Через некоторое время, открыв глаза, он снова хотел было ныть про своё, но слова застряли у него в горле. Он даже забыл о рези в животе, он пребывал в шоке. А всё потому что увидел операционную больницы во всём её блеске.

Первое, что бросилось ему в глаза — это рампа, которая горела прямо над ним. Она была без защитных стёкол, то есть, лампочки торчали в голом виде. Выше, над рампой, нависал облупленный потолок, в каких-то разводах непонятного происхождения. Затем Тпрушкин перевёл взгляд на обшарпанные стены, облепленные антисанитарной плесенью. Затем он увидел гнилой умывальник с капающей из ржавого крана водой, и наконец его внимание привлекли инструменты — их раскладывала перед его носом та самая баба Шура.

Итак, инструменты!

Молоток, ножовка по металлу, долото, и наконец двуручная пила «Дружба»— всё это зловеще, «сверкало» ржавчиной. Особого внимания заслуживал молоток, на его ручке было написано красной краской — НАРКОЗ.

— Мама! — пискнул Тпрушкин.

Тут в операционную вошёл изрядно шатающийся мужик в забрызганном кровью халате. Мужик закурил беломорину и с улыбкой извращенца-паталогоанатома склонился над Тпрушкиным.

— Ну что, жить будем, али как? — пробасил коновал.

— Будем, — мяукнул Тпрушкин и покраснел, ему сильно захотелось в туалет по-большому.

— Баба Шура! — поняв что к чему, рявкнул изрядно шатающийся мужик. И приказал: — Больному — «утку», мне — спирта.

Через пару минут этот самый (совсем уже изрядно шатающийся ) мужик вышел к жене Тпрушкина.

— Жить будет, — спокойно констатировал факт мужик, обдав её смертельным перегаром. Затем он вынул из нагрудного кармана чуть гнутый гвоздик и, показывая его, добавил:

— Только вот проктолога надобно бы ещё посетить — острый, гад.

Житель города Симепупинска Тпрушкин проснулся, что говорится, в холодном поту. С состраданием на него смотрела жена:

— Ты всю ночь кричал, дорогой.

— Мне приснился страшный сон; будто я проглотил гвоздь и меня привезли в единственную в нашем городе больницу.

— В твою больницу? Какой ужас! В ней же… она же… а персонал… это же ужас…

— Да-да. Вот дачи с мэром достроим и тогда уж точно и больницу отремонтируем, и с персолналом разберёмся. Дай бог. А у меня действительно побаливает живот, пойду-ка я в туалет.

— А я говорила тебе, не надо было есть острое на ночь — это очень вредно. В конце концов ты сам врач.

— Главврач, милая жёнушка, ГЛАВВРАЧ!— уже из туалета кричал Тпрушкин.

Через пару минут снова раздался его голос:

— Тут у нас полка поехала, на одном гвозде держится! Сейчас второй прибью!