Миротвор Шварц: Двойное гражданство. Продолжение

Loading

Ну разве ж так можно? Да при Сталине вас бы за такое могли и расстрелять, знаете ли. Ну да мы не сталинсты, времена сейчас, слава Богу, другие. Что ж, Миша, пишите заявление.

Двойное гражданство

Миротвор Шварц

Продолжение. Начало

1999

Вот уже три месяца я встречался с Ларой. За это время я закончил наконец университет, получил степень бакалавра по специальности «Electrical Engineering» — и начал искать работу.

Мы постоянно перезванивались и обменивались «мылом» (электронными посланиями), а по выходным ездили друг к другу в гости — то Лара в Чикаго, то я в Сен-Луи. Разумеется, привести её домой я не мог, да и Лара комнату в студенческой общаге делила с однокурсницей — так что Ларе во время визитов приходилось останавливаться в «Holiday Inn«, а мне — в «Auberge de Toit Rouge«.

Разумеется, о моих отношениях с Ларой никто не знал. Конечно, папа мог бы обратить внимание на то, что я на выходных куда-то исчезаю — но как раз в это время у него самого завелась новая подруга — беженка из Восточной Азии по имени Жанг Лан. Так что ему было не до меня.

А мне — не до него. По рабочим дням я учился, а по выходным мы с Ларой ходили в кино или театр, гуляли по берегу Миссисипи или озера Мичиган, говорили обо всём на свете, показывали друг другу красоты и достопримечательности наших городов, держались за руки и целовались.

Увы, только целовались — ничего более интересного я пока что себе не позволял, боясь поспешить и людей насмешить… то есть всё испортить.

И всё же в один прекрасный день ждать мне надоело — тем более, что у Лары в университете тоже закончился учебный год, и она вот-вот должна была уехать на лето в Аляску. Куда, разумеется, мне был путь заказан.

А тут как раз подвернулся удобный случай — папа уехал на какой-то научный симпозиум в канадский город Сиэттл. И квартира оказалась в моём полном распоряжении.

Пригласив туда Лару, я предложил ей посмотреть видак.

— А что будем смотреть? — спросила Лара.

— Сейчас гляну у папы в комнате, что он позавчера взял в прокате.

Зайдя в папину комнату, я засунул руку под кровать и достал оттуда положенную мной туда накануне кассету.

— «Basic Instinct», — показал я кассету Ларе, вернувшись к себе.

— Ну, давай. Я слышала, это хороший фильм.

Задёрнув шторы и выключив свет (разумеется, исключительно для того, чтобы сымитировать обстановку в кинотеатре), я вставил кассету с «Основным инстинктом» в видак и уселся рядом с Ларой. И положил правую руку ей на плечо. Она же обхватила меня левой рукой за талию.

И вот мы досмотрели фильм до середины. И началась та самая сцена, в которой обнажённая Шэрон Стоун сидит верхом на Майкле Дугласе — а заодно ещё привязывает ему руки к изголовью кровати — для пущего адреналина…

Также почувствовав прилив адреналина, я подумал, что пора действовать. И моя рука понемногу двинулась вниз.

Какое-то время Лара не реагировала. Но как только рука добралась до известной округлости, Лара дёрнула плечом, высвободилась и вскочила с дивана.

После чего включила свет и выключила телевизор.

— Извини, — сконфуженно пробормотал я, потупив глаза.

— Видишь ли, Миша, — спокойно сказала Лара, прислонившись к стене напротив меня и скрестив руки на груди, — так дело не пойдёт. Я не знаю, какие нравы у вас в Совдепии…

По правде говоря, нравы у нас в Союзе весьма строгие. Ни порнухи, ни даже эротики. О том, чтобы увидеть в советском кинотеатре тот же «Инстинкт», я не мог бы и мечтать.

— Но мы находимся же не в СССР, а в Америке, — попробовал я несмело возразить.

А уж в США нравы совсем другие, это верно. В чём я за четыре года учёбы успел не раз убедиться.

— Я говорю не об Америке, — ответила Лара. — И не о Луизиане, где нравы ещё распущенней. Я имею в виду Восточную Россию. У нас в Восточной России девушки так себя не ведут. Можешь считать это старомодным, но я — девушка порядочная. И горжусь этим.

— А как себя ведут девушки на Аляске? — задал я глупый вопрос.

— Ты задал очень хороший вопрос, Миша, — улыбнулась Лара. — Изволь, я тебе на него отвечу. Если приличный молодой человек в Восточной России желает, чтобы его отношения с порядочной девушкой стали более… сокровенными и интимными, он предлагает ей руку и сердце.

— Ах вот как… — протянул я несколько шокированным голосом.

— Да, Миша, вот как. Я дорожу своей честью, и не собираюсь отступать от вековых традиций, издавна существовавших на Руси.

— Так что же получается… — промямлил я, — стало быть, мне нужно…

— Вот именно, — кивнула Лара. — Если ты хочешь, чтобы я была твоей — делай мне предложение.

Я, признаться, и сам не знал, что сказать в ответ. Возникло неловкое молчание — тем более неловкое, что Лара уставила на меня явно вопросительный взгляд.

— Ну, я не знаю… — пробормотал я наконец. — Всё это так неожиданно… мне подумать надо…

— Хорошо, — согласилась Лара. — Думай.

И направилась к выходу.

— Подожди, ты куда? — не понял я. — Дай провожу хотя бы…

— Не надо, — покачала она головой. — Сиди думай. Я не хочу тебе мешать.

— Ладно, — кивнул я. — Тогда пока.

— Надеюсь, до свидания, — усмехнулась Лара и вышла из комнаты.

Через пару секунд из коридора раздался шум отпираемой двери.

— Только не думай слишком долго, — послышался голос Лары. — А то послезавтра я уже улетаю в Новоархангельск.

* * *

По правде говоря, долго я не раздумывал. Конечно, женитьба — шаг серьёзный, как говорил один из чеховских героев. И всё же приемлемой альтернативы у меня не было.

Если я ничего не предприму, а Лара так и улетит на Аляску, то получится, что мы расстались как бы со скандалом. После которого восстановить те, прежние отношения всё равно уже не удастся. И я наверняка потеряю любимую девушку навсегда.

Нет уж, спасибо.

И вот на следующий день я оседлал своего боевого четырёхколёсного коня — и двинулся в путь. Шёл дождь, гремел гром, бушевал ветер — но в этот день меня не смогли бы остановить и землетрясение на пару с торнадо.

Когда я доехал до Сен-Луи, уже стемнело. Найдя Ларину общагу, я кое-как уговорил вахтёршу пропустить меня внутрь, после чего взбежал по лестнице на шестой этаж — и постучался в дверь заветной комнаты.

Qui est la? — раздался голос Лары.

— Это я, — ответил я дрожащим голосом.

— Миша?

Раздался топот бегущих ног, и Лара открыла дверь.

— Миша, здравствуй, заходи, — на лице её играла радостная улыбка. — Жаклин уехала, я тут одна.

Зайдя в комнату, я не стал откладывать дела в долгий ящик. Вместо этого я сразу взял быка за рога.

— Лара, — сказал я, трясясь от волнения. — Лара, — повторил я, опускаясь для пущего эффекта на колени.

— Что, Мишенька? — улыбка у неё стала уже не радостной, а прямо-таки восторженной.

— Лара, — произнёс я в третий раз. — Милая Лара! Я тебя очень люблю и… хочу, чтобы ты стала моей женой. Вот…

И после слова «вот» я протянул ей чёрную коробочку с обручальным кольцом, купленным сегодня утром в магазине «Famous Barr«.

— Ой, какое красивое… — прошептала Лара умильным голосом, открыв коробочку.

— Вот… значит… так, — пробормотал я, поднимаясь с колен.

А вдруг она мне откажет? Вот будет весело… то есть грустно…

— Ой, Мишенька… — перевела наконец Лара взгляд с кольца на меня. — Ой, как здорово…

— Так… это… — протянул я, — так ты согласна?

— Ой, ну конечно же, да! — ответила Лара. После чего подошла ко мне — и я сжал её в своих объятиях.

Yes! В эту секунду я был я седьмом небе от счастья. А вот в следующую…

— Впрочем, нам нужно кое о чём поговорить… — сказала Лара, мягко высвобождаясь из моих рук.

— Как, ты уже передумала?! — с ужасом вскричал я.

— Нет, Миша, не бойся, — усмехнулась Лара. — Я не передумала. Я подумала. Ещё днём, когда ждала, сделаешь ты мне предложение или нет.

— И о чём же ты подумала? — спросил я всё ещё подозрительным тоном.

— Понимаешь, Миша, — ответила Лара, — я ведь тоже всё это время не говорила своим родителям, откуда ты родом. То есть они знали, что я встречаюсь с каким-то кавалером из Чикаго — но не более того. Тогда как сейчас скрывать твоё происхождение стало уже невозможным…

— Понятно, — кивнул я, уже чувствуя, что за всем этим кроется какой-то подвох.

— Вот я им сегодня и позвонила, — продолжила Лара. — По правде говоря, папе с мамой эта новость пришлась отнюдь не по вкусу. Они категорически против того, чтобы я выходила замуж за большевика.

— Что за бред? — не выдержал я. — Какой же я большевик? Ну да, я был пионером и даже комсомольцем, но это ведь ничего не значит. И в пионеры, и в комсомол у нас вступают практически все. А вот в партию — не все, ну так я и не вступал никогда.

— Это не имеет значения, — вздохнула Лара. — Ты — гражданин Совдепии. Вражеского государства. Как же я могу выйти за тебя замуж?

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — разочарованно протянул я, опускаясь на стоящий рядом стул. — Что ж это получается, Лара? Выходит, я был тогда прав, говоря о Ромео и Джульетте…

— Тем не менее, — сказала Лара, — нам не следует отчаиваться.

— А что же делать?

— Знаешь, есть такое английское выражение — «when there is a will, there is a way«?

— Знаю, знаю, — хмыкнул я. — У нас в Союзе это звучит гораздо короче: «захочешь — сможешь».

— Вот именно, — кивнула Лара. — Выход есть.

— Какой? — с надеждой посмотрел я на неё.

— Если уж вспоминать драму Шекспира, то не следует забывать один важный нюанс. Да, Монтекки и Капулетти враждовали — как наши страны. Но ведь Ромео никак не мог перестать быть Монтекки — и волшебным образом превратиться в Капулетти.

— И что же? — не понял я.

— А то, что Ромео-то не мог. А ты можешь.

— Что могу? — по-прежнему не улавливал я ход её мыслей.

— Ты можешь уехать со мной в Восточную Россию. И стать таким же восточным россиянином, как и я. Уж тогда-то тебя никто «большевиком» не назовёт.

— Да ты что, офигела? — не выдержал я.

— «Офи…» что? — удивилась Лара. — Миша, извини, но ты иногда такие странные слова говоришь, что я их не понимаю. То «блин», то «прикол», то вот это теперь…

— Я хотел сказать, Лара, — уже более спокойным тоном пояснил я, — что такой выход из положения для меня неприемлем.

— Почему же?

— Да потому, что я не хочу быть перебежчиком! Ведь после этого я никогда не смогу вернуться в Союз!

— Что тебе дороже, — холодно осведомилась Лара, — твой Союз или я?

— Ну ты что же — хочешь, чтобы я был как Андрий? Сын Тараса Бульбы?

— Неужели ты боишься, что твой отец тебя за это убьёт? — попыталась обратить всё в шутку Лара. — Он ведь профессор, учёный, а не какой-то запорожский казак.

— Убить не убьёт, — буркнул я, не оценив шутки, — но общаться со мной наверняка перестанет. Он же советский гражданин, и общаться с перебежчиком не сможет — разве что тайно. А мама, а сестра? А её маленький сын, которого я никогда ещё не видел? Они-то и вовсе живут в Союзе, куда меня после такого поступка ни за что не пустят. А у них у всех наверняка будут неприятности — и на работе, и вообще. Нет уж, уезжать на Аляску я не собираюсь. Об этом не может быть и речи!

— Значит, всё, что ты мне только что говорил, не стоит и ломаного гроша?

— Стоит, но…

— Значит, ты меня на самом деле вовсе не любишь?

— Люблю, но…

— Если ты меня любишь, то сделаешь так, как я тебя прошу.

Я понял, что мне снова надо принимать решение — уже второй раз за двое суток.

Вздохнув, я встал со стула, открыл дверь и вышел в коридор. Да, недолго музыка играла…

— Подожди, — раздался голос Лары.

Я остановился.

— Вернись.

Пожав плечами, я вернулся.

— Хорошо, — сказала Лара. — К счастью, я умею быстро думать в критических ситуациях.

— И что же ты придумала? — без особого энтузиазма поинтересовался я.

— Можно всё сделать и по-другому.

— Как именно? — спросил я, снова усаживаясь на тот же стул.

— Мы можем жить и не в Восточной России. Но, разумеется, и не в Совдепии.

— А где тогда?

— На нейтральной территории.

— Это где же? — не понял я. — На дне Берингова пролива?

— Не паясничай, — строгим голосом сказала Лара. — Я имею в виду Чикаго, где ты живёшь и так. Или тебе там не нравится?

— Нет, почему же? Нравится.

— Стало быть, так и сделаем, — продолжила Лара. — Сперва мы полетим в Новоархангельск. Ты получишь гражданство, и мы поженимся…

— Как в Новоархангельск? Как гражданство? — воскликнул я, вставая со стула. — Я же сказал, что…

— Миша, сядь, — махнула рукой Лара, и я ей подчинился. — Выслушай меня, пожалуйста, до конца. О твоей поездке не будет знать никто — ни в Совдепии, ни в Америке. После того, как мы поженимся, ты вернёшься в Чикаго. Мне же всё равно остался ещё год здесь до степени магистра. Пройдёт этот год — я заканчиваю университет, переезжаю в Чикаго, требую себе гражданство по праву рождения в Америке, и мы начинаем, как говорится, жить-поживать да добра наживать. Конечно, прятать меня от своих родных и друзей ты уже не сможешь — ну что ж, не беда. Представишь меня всем как американку.

— Которая говорит с акцентом?

— С луизианским!

— У которой русская фамилия?

— Фамилия у меня, Мишенька, будет «миссис Горохов». Будь твоей женой хоть негритянка или индианка — она носила бы ту же самую фамилию!

— Но ведь ты говоришь по-русски!

— Значит, выучила. Ты же говоришь по-английски без акцента!

Да, план Лары действительно выглядел безупречно.

— Ну что ж… — хмыкнул я. — Всё это чрезвычайно запутано… но на таких условиях я, пожалуй, согласен.

— Ну слава Богу! — на лице Лары снова появилась радостная улыбка.

— Интересно получится, — усмехнулся я, — я получу гражданство Аляски, но вместе с тем останусь и гражданином СССР. Такого двойного гражданства, пожалуй, нет ни у кого!

— Нет, так не получится, — покачала головой Лара. — В Восточной России так нельзя…

— Да я понимаю, — махнул я рукой. — Штаты и Союз тоже не признают двойного гражданства. Но у моего папы, например, есть и советское гражданство, и американское. И никакое непризнание этому не помеха. Просто в Америке он считается американцем, а в Союзе — гражданином СССР. Вот и все дела.

— Нет, не все… — озабоченно протянула Лара. — Тут есть один нюанс…

Так я и знал!

* * *

— Заходите, Миша, заходите, — улыбнулся мне консул, протягивая руку.

— Здравствуйте, Андрей Семёнович, — сказал я, пожимая её.

— Садитесь, Миша, садитесь. Давно не виделись. Вот с отцом вашим, Борисом Петровичем, встречаемся часто — то он на приём в консульство придёт, то я к нему в университет загляну.

Собственно, именно на старую дружбу консула с папой я и рассчитывал. Равно как и на добродушие Андрея Семёновича.

— А у вас как дела? — поинтересовался консул. — Всё учитесь?

— Да нет, Андрей Семёнович, уже закончил. Сейчас вот работу ищу…

— Ну, это правильно, это хорошо, — закивал Андрей Семёнович. — Если вдруг не найдёте, то можете ведь и домой вернуться, там работа найдётся. Нам в Советском Союзе хорошие электроинженеры нужны, очень нужны.

— Э… может быть, — замялся я. — Но я всё-таки сначала постараюсь найти работу здесь.

— Да я понимаю, — кивнул консул, — электроинженеры здесь хорошо зарабатывают, много. Жить-то можно где угодно. Главное — Родину не забывать, и всегда оставаться советским человеком, верно я говорю?

— Конечно, верно, — с готовностью ответил я, заодно переходя к цели визита. — Собственно, я ведь потому и пришёл… чтобы не забывать…

— В каком же смысле? — поинтересовался Андрей Семёнович.

— Понимаете, какое дело… Случился со мной такой казус. Я свой загранпаспорт случайно… того…

— Что «того»? — нахмурился консул.

— У меня была генеральная уборка комнаты, ну вот я кучу ненужных бумаг и выбросил. А там ещё отдельно лежали конверты, и в них разная ерунда… ну, так они тоже в мусоре оказались. И только потом я сообразил, что в одном из этих конвертов паспорт лежал. Как он туда попал к другим конвертам — ума не приложу.

— И что же случилось с паспортом, Миша? — спросил Андрей Семёнович.

— Да вот… — упавшим голосом протянул я. — Уборка-то, она для того и предназначена, чтобы от мусора избавляться. Вот и паспорт…

— Стало быть, Миша, вы случайно выбросили советский паспорт? — укоризненно покачал головой консул.

— Ну да… вот так получилось… прошу простить…

— Ай-яй-яй, — вздохнул Андрей Семёнович. — А спохватились небось поздно?

— Ага… Что ж теперь делать?

— Эх, Миша, Миша, — произнёс консул скорее с сочувствием, нежели с укоризной. — Ну разве ж так можно? Да при Сталине вас бы за такое могли и расстрелять, знаете ли. Ну да мы не сталинсты, времена сейчас, слава Богу, другие. Что ж, Миша, пишите заявление.

— О пропаже?

— О пропаже и замене. Сделаем вам новый паспорт, так и быть. Пришлём по почте через три недели. Только уж на сей раз его не выбрасывайте, ладно?

— Честное комсомольское, Андрей Семёнович, — произнёс я прочувствованным голосом. — Обещаю, что буду хранить как зеницу ока. Большое спасибо, Андрей Семёнович.

Уйдя от доброго консула, я тут же двинулся на почту, где поинтересовался, нет ли мне писем до востребования.

— Есть одно, сэр, — ответил клерк, покопавшись в каком-то большом ящике.

И протянул мне длинный продолговатый конверт синего цвета. На марке был изображён портрет генерала Кутепова, а ещё красовалась надпись из трёх букв — «ВРР».

Спрятав опасный конверт во внутренний карман пиджака, я пришёл домой. Поздоровавшись с папой, я немедленно проследовал в туалет — единственную в доме комнату, запиравшуюся на задвижку. Усевшись на унитаз, я осторожно достал конверт и открыл его.

Письмо в конверте гласило следующее:

«Уважаемый господин М.Б. Горохов,

Я счастлив Вам сообщить, что Министерство натурализации Восточно-Российской Республики рассмотрело Вашу просьбу о предоставлении Вам восточно-российского гражданства. Поскольку Ваши предки являлись по состоянию на 1917 год подданными Российской Империи, а Вы лично никогда не состояли в партии ВКП(б) (ныне известной как КПСС), Министерство натурализации приняло решение удовлетворить Вашу просьбу, как и подобает согласно Закону Восточно-Российской Республики о натурализации российских граждан и их потомков.

Дабы получить оное гражданство, Вам, господин Горохов, надлежит явиться лично в любой филиал Министерства натурализации на территории Восточно-Российской Республики, имея на руках сие письмо. Кроме того, господин Горохов, поскольку Вы в настоящий момент являетесь гражданином государства РСФСР (ныне СССР), Вам также надлежит иметь с собой советский заграничный паспорт, который подвергнется в филиале означенного Министерства уничтожению. После того, как сие письмо будет предьявлено чиновнику означенного Министерства, а советский паспорт — уничтожен, Ваша натурализационная церемония состоится незамедлительно — и Вы станете гражданином Восточной России, свободной от большевистских пут и оков.

Разрешите поздравить Вас, господин Горохов, с успешным предстоящим прибытием на свободную русскую землю.

А.В.Сорокин, младший секретарь 3-й канцелярии Министерства натурализации»

Ну что ж. Значит, так и сделаем.

Жалко, конечно, отдавать им на уничтожение паспорт. Ну да хрен с ним. Официально-то он всё равно потерян.

Глава четвёртая

 

2000

— Ну что, Миша? — спросила меня поздно вечером мама. — Куда вы сегодня с Настей ходили?

— Да к Витьке Чистякову, — небрежно отмахнулся я. — Футбол смотрели.

— Ну и как? — мама явно не собралась оставить меня в покое.

— Да так… — уклончиво ответил я. — Наши выиграли, 3:2. Шевченко два гола забил, и ещё один — Арвеладзе.

— Миша, не валяй дурака, — укоризненно сказала мама. — Я же не о футболе тебя спрашиваю.

— А о чём же? — насторожился я.

— Ну как же о чём… Как у вас там… с Настенькой-то?

— Да никак, — пожал я плечами.

— Что ж, Миша, — вздохнула мама, — не мила она тебе, или как?

— Не то чтобы не мила, — честно ответил я, — но просто…

— Ну что «просто»-то?

Разумеется, сказать правду я не мог никак. Но и врать маме как-то не хотелось.

— Понимаешь, какое дело, Миша, — сказала мама. — Настя-то, она за тебя замуж хочет.

— Вот как? — удивлённо сказал я. Хотя на самом деле не так уж и удивился.

— Да, Миша, вот как. И почему бы тебе на ней не жениться?

— Ну, мам, знаешь ли… — фыркнул я, — такие вопросы с бухты-барахты не решаются.

— Я понимаю, Миша, но тут ведь такая ситуация…

— Какая ещё ситуация?

— Ты бедь через год уже можешь на гражданство подавать, верно? На американское…

— Ну, могу, — кивнул я. — Наверное, подам.

— А Настеньке-то, Миша, в Америку попасть хочется.

Ах, вот оно что!

— Понимаешь, Миша, — продолжила мама, — Настя институт закончила, экономист она теперь. Но с такой специальностью, сам понимаешь, в Союзе особенно не развернёшься. Перспектив особых нет, так и будет всю жизнь за 140 в месяц мучиться.

— А в Америке, думаешь, перспектив с такой специальностью больше? — усмехнулся я. — Там ведь экономика совсем другая. Так что ей заново переучиваться придётся.

— Так она это понимает, Миша, а как же? Настя ведь готовилась, даже английский выучила как следует. И она трудностей не боится, на любую работу поначалу согласна. Ей ведь статус постоянный нужен, гринкарта эта самая, чтобы можно было в Америке жить и работать. А тут ты помочь можешь…

— Мама, я понимаю, — сказал я твёрдым голосом, — что Насте очень хочется зацепиться в Америке. Но я не могу так вот взять и жениться на ней лишь потому, что ей так заблагорассудилось.

— Ну почему же не можешь, Миша? Ведь ты же не женат, верно?

В ответ я лишь промолчал. Впрочем, мама расценила моё молчание как согласие.

— Ну конечно, не женат. Если б ты женился — написал бы мне, рассказал, жену бы с собой привёз. Но ведь не было этого, верно? Значит, не женат. А раз не женат — так почему бы на Настеньке и не жениться?

— Мама, я понимаю, — мой голос по-прежнему оставался твёрдым, — что тебе очень хочется, чтобы я оказал Насте услугу. Но ведь это очень большая услуга. Такие услуги просто так не оказывают кому попало. Даже бывшим одноклассницам.

— Ох, Миша, Миша, — укоризненно посмотрела на меня мама. — Когда отец твой от нас ушёл, я осталась совсем одна. С двумя детьми на руках. И растила вас с Олечкой одна, и продолжалось это лет десять. А когда ты школу закончил, отец тебя в Америку учиться пригласил. Я бы могла и не отпускать единственного сына, верно? А ведь отпустила. Потому что знала, что там тебе будет лучше.

— Мама, я тебе очень благодарен, — опустил я голову, — и очень ценю всё, что ты для меня сделала. Но при чём же тут Настя?

— А вот при том, Миша, — сказала мама. — Когда ты уехал, я вскоре с родителями Насти, дядей Ваней и тётей Раей, очень сдружилась. Они мне очень помогли тогда. А потом тётя Рая меня и с Леопольдом Аркадьевичем познакомила. Хороший человек, интеллигентный, верно?

— Верно, — согласился я. Леопольд Аркадьевич, мамин жених, мне действительно понравился.

— Так что, как видишь, — наставительным тоном продолжила мама, — родители Насти помогли мне жизнь мою разбитую устроить. А ты теперь не хочешь помочь их дочери. Не по-людски это, Миша. Не по-советски.

Я с ужасом почувствовал, что стена моей непреклонности начинает слабеть под маминым напором. В Америке такая словесная атака называется «guilt trip» — чтобы человека переубедить, в нём вызывают чувство вины.

— Подожди, мама, — попробовал я сменить оборонительную тактику. — Ну хорошо, Настя хочет закрепиться в Америке. Так зачем же для этого выходить замуж?

— А как же иначе? — удивилась мама.

— Да очень просто! Пусть едет в Америку по туристической визе, а когда окажется там — идёт… да хотя бы в полицейский участок, и там просит политического убежища. Мол, она терпеть не может коммунистов, и ей хочется свободы и демократии. И если она вернётся, то у неё будут неприятности из-за политических убеждений. И потому хочет убежища. Дадут без проблем.

— Миша, да что ж это ты такое говоришь?! — с ужасом воскликнула мама. — Да ты понимаешь, что ты несёшь? Да разве ж так можно? Да ведь это же предательство Родины! Да ведь если кто, не дай Бог, узнает, так её мигом лишат советского гражданства! Она ведь потом не сможет в Союз даже в гости выбраться, вот как ты приехал. Да ты что, Миша?

— Ладно, извини, неудачная идея, — согласился я с мамиными доводами.

— Конечно, неудачная! И думать о таких глупостях не смей! Если ехать в Америку, то вот как ты или отец твой. Чтобы и там иметь статус, и здесь. Вот и получается, что лучше всего — через замужество.

— Ну, допустим, — вздохнул я. — Но почему на ней должен жениться именно я? Есть же специальные конторы, куда приходят богатые, состоятельные американцы, желающие жениться на русских девушках. Пусть пошлёт туда через Интернет свою фотку и анкету…

— Миша, да как ты не понимаешь? — перебила меня мама. — Да зачем же Насте выходить за какого-то американца, которого она в жизни не видела? Она же хочет выйти именно за тебя! Ты же за Настей ещё в школе ухаживал, помнишь? Или забыл уже?

* * *

1995

— Миша, не уезжай, пожалуйста, — в пятый раз повторила Настя.

— Настя, ну как же «не уезжай»? — вздохнул я и откинулся на спинку дивана. — Мне ведь учиться надо, высшее образование получать.

— Учись тут. Получай здесь.

— Так поздно уже! — махнул я рукой. — Если бы я и хотел здесь поступать, так всё равно поезд ушёл. Экзамены во всех вузах уже завтра, а я никуда и документы-то не подавал.

— Поступай через год.

— Какое там «через год»? Через год, даже раньше, меня в армию заберут. Именно потому, что не поступил сейчас.

— Если заберут, то я тебя дождусь.

— Спасибо, Настя, — вздохнул я, — но в армию мне идти всё равно как-то неохота. В Америке оно как-то лучше.

— А когда в Америке экзамены? — спросила Настя.

— А там экзаменов как таковых нет. Мне только два теста придётся сдать — SAT и TOEFL.

— А если ты их не сдашь? — с надеждой задала новый вопрос Настя. — Тогда вернёшься, да?

— И тогда не вернусь, — честно ответил я. — Тесты и пересдать можно, не велика беда. В крайнем случае начну учиться не осенью, а весной.

— Значит, не вернёшься в любом случае?

— Нет, — грустно покачал я головой.

— А как же я?

Увы, на этот вопрос мне ответить было нечего. Не просить же Настю ждать меня четыре года! Да и вернусь ли я обратно, получив диплом?

— Миша! — раздался голос мамы из гостиной. — Одевайся и поехали, через час уже московский поезд отправляется!

— Мне… пора, — выдавил я из себя, посмотрев на Настю.

Вместо ответа она лишь беззвучно заплакала.

* * *

1999

Как только я прилетел на Аляску, мне сразу же показалось, что я попал в прошлое. В начало века — нет, не двадцать первого, который наступит уже очень скоро, а именно двадцатого.

Конечно же, я имею в виду не технический уровень. По улицам Новоархангельска разъезжали автомобили и автобусы, многие горожане носили с собой сотовые телефоны и CD-плейеры, а дома их ждали Интернет и спутниковое телевидение.

Нет, меня поразили совсем другие детали восточно-российского быта. По тротуарам шли домой гимназисты в старомодной форме. На углах стояли, поддерживая порядок, самые настоящие городовые в допотопных шинелях. А в присутственных местах — да, да, именно так здесь назывались государственные учреждения — строгие чиновники носили бакенбарды и вицмундиры.

Всё это очень было похоже на провинциальный городок из дореволюционной, царской России. Разумеется, не настоящей, в которой за малостью лет я никогда не жил — а скорее воображаемой, из фильмов про революционеров и детских книг вроде «Кондуита и Швамбрании».

Также старорежимным показался мне доктор Тихомиров — отец Лары, с которым она повела меня знакомиться сразу после натурализации. Парадный сюртук Сергея Васильевича, а также бородка клинышком и пенсне на носу придавали ему сходство с типичным интеллигентом из чеховского рассказа. А то и с самим Антоном Павловичем — который, кстати, тоже был врачом.

— Прошу за стол, Михаил Борисович, — предложил мне Тихомиров. — К сожалению, супруга моя, Агафья Леонидовна, придёт домой только вечером. Однако надеюсь, что наш скромный обед придётся вам по вкусу. Дуняша, кухарка наша, сегодня особенно постаралась.

Обед, сваренный алеуткой по имени Дуняша, действительно удался на славу. Как и следовало ожидать, блюда также были дореволюционными — суп-прентаньер, куропатки в сметанном соусе, кулебяка с потрохами глухаря и профитроли в шоколаде. Не хватало разве что рябчиков с ананасами.

Разумеется, не обошлось и без водки.

— Итак, господа, — поднял рюмку доктор Тихомиров, обращаясь к нам с Ларой, — выпьем же за счастливое прибытие Михаила Борисовича на русскую землю, свободную от большевиков!

Выпить я не отказался, но пошутить при этом не преминул:

— Ну, Сергей Васильевич, большевики — они есть везде. Просто они тут не у власти.

Похоже, доктору моя шутка понравилась не очень. Вернее, очень не понравилась.

— Никаких большевиков, молодой человек, — строго посмотрел он на меня, — в Восточной России нет. Большевистская партия здесь запрещена.

— Как это запрещена? — увидился я. — А мне казалось, что у вас тут свобода и демократия.

— «У вас«? — взгляд Сергея Васильевича стал ещё более строгим.

Ах да! Ведь натурализацию-то я уже прошёл, сменив свой советский паспорт на восточно-российский.

— В смысле, у нас, — поправился я. — Я полагал, что наша Восточно-Российская Республика — свободная и демократическая.

— Так оно и есть, Михаил Борисович, — взгляд доктора несколько оттаял. — Падение Российской Империи показало, что самодержавие себя исчерпало. И потому основатели нашей страны решили, что демократия является более приемлемой формой государственного устройства.

— Но если так, — спросил я, — то почему же у ва… у нас запрещена коммунистическая партия? Как в той же Российской Империи…

— Видите ли, молодой человек, — ответил Сергей Васильевич, — большевики — это совершенно особый случай. Имеет ли право на существование партия, которая отказывает в этом самом праве всем прочим партиям? Я полагаю, что нет.

— А как же тогда… эта фраза Вольтера… — порылся я в памяти, — ну, как это он сказал… «I hate what you say…»

— «Je déteste ce que vous dites: je défendrai jusqu’à la mort votre droit à le dire,» — привела полную цитату Лара.

— Ну да, разумеется, — кивнул доктор. — «Я ненавижу, что вы говорите — но жизнь отдам за ваше право это говорить». Всё верно, Михаил Борисович. Однако и у свободы слова есть свои ограничения. Классический пример — крик «пожар!» в переполненном театре, когда никакого пожара нет. Даже в Северо-Американских Соединённых Штатах, славящихся своим свободолюбием, делать подобные вещи строго возбраняется, не так ли?

— Так, — признал я.

— И, кроме того, любую политическую организацию следует судить не столько по словам, сколько по делам её. Недаром же в Германии до сих пор строго запрещена партия национал-социалистов.

— Ну, это-то понятно, — махнул я рукой.

— Да, молодой человек, это действительно понятно. Ведь национал-социалисты причинили немало бед, горя и страданий как самой Германии, так и всей Европе. А большевики, Михаил Борисович? А большевики причинили немало бед, горя и страданий вашей несчастной Родине — России. Как же их после этого не запрещать, скажите на милость?

— Так у нас… то есть в Союзе, — пожал я плечами, — никто и не отрицает ошибок и преступлений сталинского режима. Но это было в эпоху культа личности, а она уже давно закончилась.

— Я знаю, молодой человек, — усмехнулся доктор, — что Сталин в Совдепии давно уже выполняет роль козла отпущения, и весьма успешно. Однако я полагаю, что ни один здравомыслящий человек не станет отрицать очевидной истины — никакой человек, даже Сталин, не смог в одиночку бы превратить Святую Русь в безбожное тоталитарное чудовище. Этот процесс был начат ещё Лениным и Троцким, и корни сталинского террора следует искать в большевистской власти как таковой, а не в злодейских помыслах одного-единственного человека.

— Знаете, Сергей Васильевич, — не удержался я, — если уж копаться в корнях, то зачем же останавливаться на Октябрьской Революции? Может быть, и Святая Русь была не такой уж идеальной и благообразной?

— Я весьма далёк от того, — ответил Тихомиров, — чтобы идеализировать Российскую Империю. И всё же, простите, Совдепия не выдерживает с ней никакого сравнения. Возьмём хотя бы… ну, скажем, такой простой пример, как две войны с одним и тем же противником — Германией. Где находились российские войска в конце 14-го года? Под Варшавой и в австрийской Галиции! А советские войска в конце 41-го? Под Москвой, которую и удержали-то с огромным трудом!

И снова я не смог удержаться.

— Видите ли, Сергей Васильевич… Когда шла Великая Отечественная война, Аляска… Восточная Россия находилась от театра военных действий очень и очень далеко. А вот моим предкам, в отличие от ваших, пришлось испытать все невзгоды и тяготы военных лет. Один из моих дедов, Тарас, был как раз под Москвой тяжело ранен. А другой дед, Олег, был в числе тех, кто удержал танки Гудериана под Тулой. Поэтому вы уж извините, но для меня война — это слишком больная тема, чтобы использовать её как аргумент в политической дискуссии.

После этих слов за столом возникла напряжённая пауза. Лара посмотрела на меня то ли с укоризной, то ли с ужасом. Впрочем, я и сам слегка испугался.

Однако ответ доктора оказался весьма неожиданным.

— Вы напрасно полагаете, Михаил Борисович, — сказал Сергей Васильевич, отнюдь не выказывая признаков гнева или неудовольствия, — что мои предки отсиживались здесь и, как говорится, в ус не дули. Когда Гитлер напал на Россию, здешняя общественность ему отнюдь не сочувствовала. При всей ненависти к Сталину и большевикам восточные россияне прекрасно понимали, что Гитлер и его головорезы — это ещё большее зло. Ибо победа Германии означала бы не только крушение большевиков, но и смерть России. Потому-то и был организован Русский Добровольческий Легион.

— Какой ещё легион? — наморщил я лоб. — Что-то я не слыхал…

— Ну да, конечно, — усмехнулся доктор, — в советских учебниках об этом небось не сказано ни слова. Однако Легион начал формироваться уже в 41-м, когда Рузвельт и Наполеон Шестой решились наконец объявить Гитлеру войну. Мой отец, Николай Терентьевич, также пошёл в этот Легион добровольцем. Начал войну рядовым, а закончил поручиком.

— Так этот Легион воевал вместе с западными союзниками?

— Именно так, Михаил Борисович. De jure Восточная Россия сохраняла нейтралитет, но de facto, как ни крути, она тоже была западным союзником Совдепии. Правда, когда англо-амеро-луизианцы высадились в конце 41-го в Африке, наш Легион ещё не был сформирован. И когда летом 42-го Паттон, разбив Роммеля, высадился в Сицилии и Италии, мой отец вместе со всем Легионом только-только прибыл в Англию.

— А мой дед Олег воевал как раз между Доном и Волгой, где наши не пустили Паулюса к Сталинграду.

— Ну, а в 43-м, — продолжил Сергей Васильевич, — союзники высадились в Нормандии. В Русском Легионе погиб каждый десятый, но мой отец, слава Богу, остался цел и невредим.

— А мой дед участвовал весной в Курской битве, а потом его перевели на север, и он отбрасывал фрицев от Ленинграда и освобождал Прибалтику.

— А отец освобождал Париж, потом Брюссель. Поздней осенью 43-го форсировал Рейн, зимой дошёл до Берлина…

— А дед освобождал Минск, потом вышел на границу с Польшей…

— А вот до Польши легионеры не добрались, — развёл руками доктор, — вместо этого отцу пришлось несколько месяцев осаждать Берлин. А в Польшу вошли только англичане, американцы, луизианцы…

— Ага, знаю, — кивнул я. — Я помню рассказы деда. Там в конце было вроде соревнования — кто раньше доберётся до Варшавы. Наши вроде доходили быстрее, но тут поляки устроили восстание — и сами немцев выгнали. А там к ним и западные союзники подоспели. Вот и получилась у нас с ними встреча на Висле. А там уж и Берлин пал, вот война и закончилась.

— А я ведь понимаю, — усмехнулся Сергей Васильевич, — почему Эйзенхауэр не пустил наш Легион в Польшу. Очень уж не хотелось Рузвельту, чтобы на Висле встретились красные и белые.

— Очевидно, Рузвельт не хотел раздражать Сталина, — подумал я вслух.

— Вне всякого сомнения, Михаил Борисович, — кивнул доктор. — И ведь своей цели он добился, не так ли? Сокрушив одного тирана, с другим он обо всём полюбовно договорился. Гитлер свёл счёты с жизнью, а Сталин оказался в числе победителей.

— Ну, для Союза это была скорее не победа, а ничья, — пожал я плечами. — СССР всего-навсего вернулся к границам 41-го года.

— Да, Сталин поначалу требовал большего, — сказал Сергей Васильевич. — Но Рузвельт уговорил его в Потсдаме от этих требований отказаться. В обмен на это Сталин получил огромные репарации из Германии и «план Маршалла». Но главное даже не в этом. Рузвельт сумел убедить Сталина, что Запад и Совдепия вовсе не обязательно должны друг с другом враждовать. Рузвельт и Сталин договорились о том, чтобы Польша, Чехословакия и прочие восточноевропейские страны были свободны как от советского, так и от англо-амеро-луизианского военного присутствия. Ну, а через год Черчилль произнёс свою знаменитую речь в Фултоне о японском пауке, опутавшем всю Восточную Азию. Тогда-то и началась Холодная Война, которой и по сей день конца-краю не видно. А Совдепия так и осталась в стороне.

— А что же тут плохого? — удивился я. — В конце концов, в Советском Союзе воевать не хочет никто. Слишком уж дорого обошлась стране и народу Великая Отечественная — а в итоге всё равно, можно сказать, остались при своих.

— Я отнюдь не желал бы ввергнуть Россию в новую войну, — покачал головой доктор. — Но если бы Запад отнёсся к большевистскому режиму с той же твёрдостью, с какой он противостоит японским самураям, то, как знать… Может быть, что-то бы в России и изменилось.

— Но ведь и так всё изменилось, — снова пожал я плечами. — Сталин умер, Хрущёв его осудил, культу личности конец, ГУЛАГа больше нет, сталинские преступления больше не повторятся.

— И это вы называете изменениями? — удивлённым тоном спросил Сергей Васильевич. — Да ведь большевики по-прежнему у власти! Да ведь в стране по-прежнему только одна партия — то есть de facto ни одной! Да ведь демократией в России и не пахнет — не станете же вы, молодой человек, считать демократическими выборами этот низкопробный балаган с одним кандидатом на место? Да ведь по-прежнему свирепствует цензура, противники режима сидят в лагерях, и никакой свободой слова, печати, собраний даже не пахнет! Какие же это изменения, скажите на милость?

На этот раз я ответил не сразу. Действительно, тут было над чем подумать.

— Видите ли, Сергей Васильевич… — заговорил я наконец. — Конечно, выборы в Советском Союзе — это действительно если и не балаган, то по крайней мере фарс. И всё же не следует забывать, что демократия — это власть народа, верно? А раз так, то демократический строй — это такой строй, который угоден большинству народа. И вот как раз большинство советских людей, уверяю вас, вполне довольны существующим положением. Их вполне устраивают бесплатная медицина, бесплатное образование, символическая квартплата и прочие социальные блага, которые не очень-то доступны неимущим слоям населения в странах Запада. Да, конечно, есть так называемые диссиденты, которые жить не могут без прав, свобод и настоящей демократии — но ведь их, прямо скажем, в СССР очень мало. И их влияние на самом деле весьма ничтожно…

— Это не их вина, — заметил доктор. — Им противостоит вся мощь тоталитарной государственной машины. А кто помогает диссидентам? То-то и оно, что Запад не оказывает им никакой поддержки. А ведь таковая поддержка наверняка хоть сколько-нибудь уравняла бы их шансы в борьбе с режимом.

— И тем не менее, — ответил я, — факт остаётся фактом: большинство советских граждан вполне довольны этим самым режимом. И этого достаточно.

— А как же быть недовольным? — не согласился со мной Сергей Васильевич. — В любой нормальной стране существует оппозиция, и любой гражданин вправе не соглашаться со своим правительством. А в Совдепии?

— А в Союзе, — я по-прежнему употребил более знакомый мне термин, — у недовольных есть очень простой выход. Если советскому человеку так уж невыносим правящий режим, то он может просто уехать. Хоть в Европу, хоть в Америку, хоть в Африку. Более того, он при этом даже не лишится советского гражданства. Если, конечно, не займётся, как Аксёнов или Войнович, активной антисоветской деятельностью. Ну, или не уедет на Аляску.

— Что вы, Михаил Борисович, только что и сделали! — усмехнулся доктор. — Как ни защищаете вы Совдепию и её порядки — а в итоге всё же оказались здесь. Согласитесь, что в этом есть некоторая ирония.

— Не соглашусь, — покачал я головой. — Я приехал сюда не из политических соображений. А исключительно из-за Лары.

И я посмотрел на свою невесту. Промолчав почти всё это время, Лара и здесь не вымолвила ни слова. Только покраснела и смущённо улыбнулась.

— Н-да-с… — протянул Сергей Васильевич. — Ну что ж, молодой человек… Думаю, вы понимаете, что на протяжении нашей… хм… занимательной беседы я не столько предавался чревоугодию, сколько, так сказать, формировал мнение о женихе моей единственной дочери. Да-с.

Я немного испугался. А что, если я ему не понравился? Тогда зачем я вообще ввязался в эту безумную авантюру?

— Так вот, Михаил Борисович, — продолжил доктор, — я всегда испытываю уважение к тем, кто не пытается угодить собеседнику, а смело отстаивает своё мнение, причём делает это чётко и аргументированно. Насколько я могу судить, молодой человек, вы относитесь именно к таким людям. И я весьма доволен, что именно вы станете моим зятем.

Я шумно вздохнул с облегчением. Кажется, пронесло.

— Таким образом, — сказал Сергей Васильевич, — можно наконец подумать и о свадьбе. Нужно выбрать подходящий день.

— Воскресенье? — предложила Лара.

— 14 июня? — ответил доктор. — Что ж, хорошо…

— Как 14-го? — удивился я. — Сегодня же 23-е…

— Нет, Миша, сегодня 10-е… — мягко заметила Лара.

Ах да! У них ведь тут и стиль тоже старый.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Миротвор Шварц: Двойное гражданство. Продолжение

  1. До конца не смог дочитать… скучно и плохо написано — по-дилетански. Все эти потуги сделать что-то похожее на «Остров Крым» В. Аксенова на тему Аляски….. Может быть кому-то и понравится…

  2. Очень интересная задумка. Заставляет дочитывать до конца и ждать окончания. Hа будущее можно посоветовать автору делать диалоги более естественными.

Добавить комментарий для Инна Ослон Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.