Александр Левинтов: Июнь 15-го

Loading

Сволочь — это не ругательство. Это — насильно сволоченные для тяжких работ несчастные люди: на древние волоки тащить лодьи посуху, на петровские затеи строить каналы и города. Люди без роду и племени, Иваны, не помнящие родства. Нас всех уже сто лет делают сволочами…

Июнь 15-го

Заметки

Александр Левинтов

Credo

Бог владеет Словом настолько, что творит им мир.

Мы — дети природы и рабы Божии? — зачем мы такие нужны природе и Создателю?

В нас бессмертно то, чем мы не владеем и что не ощущаем. Оно становится бессмертным лишь после нашей смерти: кому в благодарность и утешение, кому — в осуждение.

Мы умираем гораздо чаще, чем рождаемся — и это вовсе не закон природы.

Когда настанет Страшный Суд, никого не будут спрашивать про крымнаш, про думские и президентские выборы, про 9 мая 2015 года — а потому можно делать, говорить и думать всё, что хочешь.

Избирательный подход к этическому и аксеологическому выбору приводит к универсальным последствиям такого подхода.

Великих подлостей не бывает, они все — мелкие, и чем мельче, тем подлей, чем подлей, тем мельче.

Чего мы ждём? Действовать надо сейчас, пока можем действовать.

Тварный мир подчиняется законам, а потому неинтересен Создателю: ему нужны идущие и ищущие, а не поставленные и обусловленные. Верующий важнее верящего.

Неоспоримым доказательством существования Всевышнего, по убеждению Канта, является звездное небо над головой и нравственный императив внутри человека; для доказательства существования дьявола достаточно о. Чаплина.

Учитель
Памяти Евгения Ефимовича Лейзеровича

— К столу, как обычно? Водочка, помидоры, докторская и белый хлеб?

— Да, но только самые свежие — у меня диета строгая.

Мы сидим у нас на кухне, с видом на и под шум шоссе Энтузиастов. На столе самые лучшие рыночные помидоры, свежайшая чиабата, тонкой нарезки самолучшая докторская колбаса в синюге из «Рублёвских колбас», аж к метро за ней ездил, самая дорогая водовка, какая есть в нашей приМКАДной округе.

Он уже лет двадцать живёт в Тель-Авиве, но в Москву нет-нет да заглядывает, украдкой, почти инкогнито (из-за незаконности выезда из России) и бывает только в очень немногих домах.

Он — мой учитель, теперь уже более полувека.

На правах хозяина и ученика я слушаю его рассказы и поучения:

— Еврей — это тот, кто много читает, всё время что-то пишет и ковыряет пальцем в носу; ты — неполноценный еврей.

— Из-за матери?

— Ты никогда не ковыряешь пальцем в носу, по крайней мере, при мне.

Он — признанный авторитет по дробному районированию СССР. Это — нелепая и наивная попытка противостоять путам и оковам областного и республиканского административно-территориального деления страны, обреченная на неудачу. Он надеется — люди самоопределяются по месту, сохраняют местный фольклор и говор, вообще отличаются от других, хоть чем-нибудь.

Но мы живём в стране сволочей.

Сволочь — это не ругательство. Это — насильно сволоченные для тяжких работ несчастные люди: на древние волоки тащить лодьи посуху, на петровские затеи строить каналы и города. Люди без роду и племени, Иваны, не помнящие родства. Нас всех уже сто лет делают сволочами и уничтожают в нас нечто коренное, укоренённое. Вот и говорим мы теперь, не окая, не акая, не чокая и не цокая, а как дикторы по телевизору.

И он знает эту страну на свой, особый, дробный лад, сквозь привычные остальным границы, не замечая их. Это — его форма презрения к огромной территории государства.

А ещё он — один из лучших знатоков горных и пустынных территорий и народов, хотя, по собственному его признанию, самум переносит в своём Тель-Авиве скверно.

Вся его трудовая деятельность — в одном заведении, в Центральном научном и проектном институте градостроительства (сокращённо ЦНИИП градостроительства). По поводу своей районной планировки он рассуждает так:

— Когда власть не хочет говорить или не знает, что говорить про настоящее, она начинает сочинять будущее.

Я с ним совершенно согласен. Мы вообще никогда не спорим. Зачем? Я горжусь тем, что иногда, очень редко и не при других он называет меня Шопеном в географии. Конечно, это не так, но так приятно это слышать.

Два-три раза в год он обзванивает своих московских коллег. Звонит он и мне. Мы говорим минут тридцать-сорок, обмениваемся новостями, анекдотами, идеями, воспоминаниями об ушедшем и ушедших — для нас они никуда не уходят. Он никогда не говорит ничего о плохих людях — он молчит о них. Ему нравится, что уже давно не занимаюсь географическими исследованиями, но продолжаю писать всякие теоретические статьи по географии:

— Я не понимаю почти ничего в твоих новых работах, но очень здорово, что ты всё это делаешь.

И вот, он больше не звонит. Никому.

Я часто вспоминаю его, и пальцы сами собой тянутся к носу.

Мы ждём встречи друг с другом.

Студенческие столовки

Бабушка моя, Ольга Михайловна, дочь богатейшего мукомола Пензенской губернии, заканчивала свою бурную и извилистую карьеру бухгалтером в столовке общежития какого-то института с ветеринарным уклоном на углу вымирающей 4-ой Парковой и ещё не родившегося Измайловского бульвара. Именно там она научилась готовить отвратительный, жидковато-слизистый винегрет с тощей селедочкой и горьковатый, практически бесцветный компот из апельсиновых корок. Вообще-то она умела печь прекрасные пирожки (потомственная мельничиха, на минутку) и к ним очень жирный, горячий и наперченный бульон, но речь идет о студенческих столовках.

В МГУ студенческие столовки были в цоколе зон Б и В, там же, в зоне В была пельменная.

На столах — соль, перец, горчица, квашеная капуста и белый хлеб за 20 копеек кило, серый, крупной нарезки, всегда свежий (некогда черстветь!) — и всё это бесплатно. На антресолях — комплексные обеды по 30 копеек за первое-второе-третье, но первого можно было брать сколько душе угодно будет тарелок. На основном конвейере очередь длинная, да и дорого. В буфете всё за десять копеек: до 1961 года это называлось рублёвкой. Отсюда все тырили легкие закуски и десерты беспощадно. Ректор МГУ, академик Петровский выделял на эти два буфета ежемесячно своих личных пятьсот рублей, за что студенты его очень любили.

В пельменной из одной пачки пельменей делали три порции по 15 копеек каждая. Можно было со сметаной (+2 копейки), с маслом (+1 копейка) и уксусом (без копеек, он стоял на столах). Мне вполне хватало двойной порции в глубокой тарелке — с маслом и сметаной, куда я добавлял уксус, перец и горчицу. По-моему, я не успевал их жевать и глотал так, живьём.

Была ещё профессорская столовая, с огромной в любое время очередью и страшно дорогая: обед из семи-восьми блюд стоил 1.08-1.10. Нам, студенческой шпане, это было не по карману. Но здесь обслуживали накрахмаленные официантки, кухня была более, чем ресторанной, а сервировка — как в лучших домах Бостона и Конотопа: салаты, желе и прочие десерты подавались в розеточках на высоких ножках, к суповым тарелкам полагались мелкие, в серебре: две ложки, вилка и нож, упакованные в салфетку из льна. И даже хлеб был настоящий белый, дорогой, тонкой нарезки, ну, и, конечно, чашечка чёрного кофе как заключительный аккорд.

По долгу любви я бывал на Пречистеньке в ин-язе имени Мориса Тореза. Когда французского коммуниста поменяли на немецкого аристократа фон Гумбольдта, сначала серебро стало платным, потом исчезло напрочь, потом стало пластиковым.

В МВТУ, МЭИ, МАИ и других местах, где учились кореша и одноклассники, столовки были удивительно и одинаково тошнотны, многолюдны и дёшевы.

Это — в Москве.

После третьего курса я отправился в Поволжскую экспедицию и довольно долго жил в куйбышевском, ныне самарском общежитии КПИ (плановый институт, наверняка теперь какой-нибудь университет экономики, права и менеджмента), там же и питался.

Это было летом 1964 легендарного года: впервые за тысячелетнюю историю страны возник импорт зерна (муку выдавали в домоуправлениях по прописке), в провинции почти напрочь исчезло курево. В столовке КПИ я впервые познакомился с такими блюдами, как гуляш из вымени (по чётным дням) и жаркое из рубца (по нечётным). Гарнир был всегда один — ячка-сечка, рыжая, но съедобная. Мне всё это очень понравилось, особенно ценой — 12 копеек плюс ячка как комплимент от шеф-повара.

В тюменской столовке в меню были только пельмени, из муки мышиного цвета, соотношение теста к мясу 10:1, очень вкусные даже без сметаны, но я любил со сметаной.

В запорожской столовке резаные огурцы и помидоры шли бесплатно (в магазинах они стоили соответственно 3 и 5 копеек кило), а ещё там был потрясающе вкусный борщ, несмотря на своё вегетарианское происхождение. А ещё там давали пышущие жаром в полтарелки котлеты с густым картофельным пюре: меня за уши невозможно было оттащить от этой жратвы, и я даже подумывал, не перевестись ли сюда навечно?

В новосибирском инженерно-строительном есть было, кажется, совсем нечего, а если и было, то есть это было нельзя, зато по стенам были растиражированы плакатики формата А4: «у нас нет бабушек и мам — убери за собой посуду сам». Такое вот сиротство.

Питерские студенческие столовые ещё с дореволюционных времён били московские дешевизной и качеством, в этом городе вообще общепит был рекордно хорош.

А в батумской мореходке — только манная каша, без ограничений. Всё остальное беспощадно разворовывалось.

Если подводить итог, то студенческие столовые того счастливого времени, которое, не дай бог, вернётся, отличались небрежной грязью, аскетичным меню и нашей неудержимой прожорливостью.

Июньская гроза

с утра нагнеталось и млело,
и ветер — как умер в пути,
отара курчавых несмело
готовится нынче кутить

не дышится и не живётся,
не хочется в небо смотреть,
и даже сухое не пьётся:
жара как нещадная смерть

звенит удушающим зноем,
собраться скорей бы грозе,
забыться бы в баре запоем
иль водкой в своём гараже

и, вот, наконец, разгрозилось,
и мчатся потоки как вскачь,
свободной, ликующей силой,
от радости вдоха хоть плачь

и с шумом, и с гамом, и с градом,
и с громом те плети дождя
свалились на землю, все разом,
стеной сквозь меня проходя

Вечность

Блажен познавший вечность до того, как погрузился в неё.

Вечность настолько меняет наш масштаб во времени, что мы перестаем быть даже мигом. Так и бесконечность меняет наш масштаб до нуля, до абсолютного нуля, когда от тебя не остается ничего: ни имени, ни памяти, ничего, кроме уже безымянной и безмятежной души, невесомой и незримой частички Бога, но именно то, что ты остаёшься у Бога и есть последняя и самая упорная вера в Него. Потому что, обратясь в ничто и нечто пустое, ты становишься всем — это успокоение достигается в смерти, а не в предчувствии или ожидании её. Самоопределение «раб Божий» и уничижительно и по сути своей неверно, поскольку раб лишён свободы и воли — ничто свободно, максимально свободно, неограниченно свободно, омнивалентно. Вечность не простирается, и бесконечность не длится. И они не имеют образа — их невозможно изобразить и вообразить. То, что нам открывается в небе пустыни Негев, и то, что открывает нам Хаббл не есть ни вечность, ни бесконечность, как мазок кистью Рафаэля не указывает нам на Сикстинскую Мадонну. Нет чувств, способных открыть нам вечность и нет никаких других средств для этого, ни умственных, ни созерцательных. Но, возможно, есть спонтанный, ни чем не провоцируемый щелчок — и перед нами открывается бездна вечности, неисчислимая ни в каких величинах и степенях, а онтологическая пучина, без дна и покрышки, завораживающая и пугающая, сияющая и зияющая отсутствием света и цветов, бессмысленная и вмещающая в себя все смыслы, постигаемые разом, с ужасом и восторгом.

Блажен погрузившийся в вечность для познания её.

Духов день

тёплые струны июньских дождей,
мысль: а ведь всё ещё может быть будет,
к нам возвратятся стихи журавлей
над прозаической ржавчиной буден

будут рассветы высоких идей,
тихие ночи моих размышлений,
шелест в окне полусонных ветвей
сполохи вечности и озарений

я наливаю в холодный стакан
то, что недавно сочною гроздью
в солнце купалось; каждому дан
шанс по-иному взойти и продолжить

влажные струны июньских дождей,
тихие ноты рождённых мелодий –
ты успокойся, старик, и налей,
и отпусти своих мыслей поводья

Пушкинские Горы

Мы приехали в Пушкинские горы светлым июньским днём. Наше небольшое экскурсионное стадо покорно слонялось от усадьбы к усадьбе, которые разбросаны по заповеднику. А мне ноги позволяют дойти до ближайшей скамейки и наслаждаться красотой, тишиной, безлюдьем, одиночеством. С познавательной точки зрения я, конечно, проиграл, но с чувственной, с эстетической — только я здесь и был, остальные — шастали.

Сижу у маленького вытянутого озерца с двумя заливами-карманами. Две молодые уточки, водомерки, планктон шевелится, тьма стрекоз, мальки играют и тычутся в подводные травы, мошкара вьётся, лес на другом берегу, поёт соловьями — все толкаются и непрерывно что-то жрут. И ни одного муравья. Настоящая модель России.

Вот неумолимо надвигается атомная война. И озерцо останется, и эти светлые полупрозрачные деревца, и рыцари леса остроконечные ели, все эти мелкие травы и трепыхания, поползновения, порхания и верчения, жизнь медленно-медленно, мало-помалу, будет сюда возвращаться и преображаться с каждым сезоном, а человека, кажется, уже не будет никогда, и некому будет насладиться этой тишиной, красотой и покоем.

Я сижу под янтарными соснами, пью из малюсенькой чашечки отменный кофе, курчавятся в ситцевом небе облака, и пышные гроздья поблёкшей и застиранной сирени всё хотят заглянуть мне в глаза.

В Тригорском напротив диковинно-сказочного и ветвястого «дуба у лукоморья» стоит бревенчатый домишко: «научный отдел заповедника». Пять пополудни, конец рабочего дня. Выходит молодой, явно филолог, потому что в очках и с портфелем (без портфеля — просто интеллигент):

— Сергей Довлатов здесь работал?

— Я молодой, откуда мне знать?

За ним, запирая избушку на ключ, выходят две, мягко говоря, пожилые сотрудницы литературоведческого (от долгого сидения за столом) вида:

— Сергей Довлатов здесь работал?

— Какой Довлатов?

— Кто это?

Но музей Довлатова существует, в Соснове, в пяти минутах от турбазы, где я вместо обеда медитировал у озерка. В том самом частном доме, где он снимал комнату и беспробудно, до изумления, пьянствовал со своим хозяином-собутыльником Михал Иванычем Сорокиным. Вещей от него не осталось, кажется, никаких — да у него их и не было, уехал в Америку с битым чемоданом: немного белья, бумаги, наверняка бутылка. Вся экспозиция музея — «вещи той эпохи», а та эпоха умела жить невещественно, даже не закусывая. Впрочем, от Пушкина «личных вещей» тоже почти не осталось — осталось другое, поневесомее и побессмертнее.

Надо сказать, что Пушкинские Горы — большой посёлок, пгт, пять с половиной тысяч жителей — и все паразитируют на Пушкине, но весьма скудно: хрущёвские четырёхэтажки, сталинские бараки, избушки на все времена. Но есть и коттеджи (питерские осваивают) и даже современные отели. Центральный офис нелеп и помпезен как мавзолей Хо-Шимина во Вьетнаме.

Туристическая инфраструктура очень разрежена и монотонна, а сервис так и вовсе утл и убог.

В Святогорском монастыре на дальних подступах к могиле Пушкина идёт бойкая торговля полевыми и огородными цветами, сколоченными в разношерстные букеты. Местные бабушки назойливы не хуже арапчат в Гефсиманском саду с оливковыми веточками. Они успевают обернуться со своими пёстрыми вениками раз по пять-по шесть даже в будние дни.

Если не обращать внимания на весь этот антропоген (а я очень советую не обращать), места эти чрезвычайно красивые и поэтически одухотворённые, пейзажистые. Много дубов, лип, клёнов, но всё же преобладают ели и сосны. Здесь Пушкиным мог бы стать любой Иван Бездомный, если бы жил в этих благословенных местах.

Отдохновение. Пушкинские Горы

беспечность птиц,
и тихий шёпот сосен,
ни шума, ни дымка, ни надоевших лиц,
в июньском забытьи мне чудится родная осень,
и старая душа клонится небу ниц

здесь поэтически спокойно и безлюдно,
я снам и яви, как последним, рад:
как хорошо, что день сегодня будний,
и светел, безмятежен взгляд;
уйти легко, но путь к уходу труден

и на пустой, извилистой дороге
я вижу ангела, бредущего ко мне:
наверное, мои настали сроки
встречать его, мечтать в прощальном сне —
и дней последних радостные крохи

укромный пруд и светлые берёзы,
и беззаботность Божья бытия,
сюда слетают поэтические грёзы,
здесь совесть — милосердный судия,
здесь мирно всё: туманы, мысли, грозы

и я склонюсь седою головой:
шуми, шуми ветвями, мир покоя,
дари мечты, пригожий летний зной,
и сосны, словно перед аналоем,
горят смолой

Небритая страна
(путевые зарисовки)

От Москвы до Пскова

Чуть более 600 километров. Фирменный скорый поезд №10 (других поездов нет) преодолевает это расстояние за 14 часов, со скоростью 40 км/час.

Это — многовековая русская стратегия, начиная с Ивана III, а придуманная ещё скифами: на запад от Москвы всё находится в запустении, чтобы врагу ничего путного по дороге к столице не досталось. Нищими и голыми стоят Ленинградская область (Выборгский район и южный берег Финского залива), Псковская и Новгородская области, крайний запад Тверской, Смоленская, Калужская и Брянская.

Так как теперь наш враг номер один в Европе — Украина, то следует ожидать обнищания и запустения Белгородской, Воронежской, Ростовской областей и Кубани.

Сельский бесхоз

И въехали, и проехали, и выехали — сплошные пустоши, редколесье, помесь тундры с саванной. Ощущение небритости и заросшей, жёсткой щетины на челе натурализирующегося ландшафта. Лет через сорок здесь будет шуметь лес, как славянская борода лопатой. Всего два раза видели клочки с сеянными травами. Специалисты говорят: агропром теперь концентрируется в экстерриториальных комплексах: племенной скот из Голландии, оттуда же комбикорма и пищевые добавки, техника и технологии, включая всю переработку, — со всей Европы, работают таджики с молдованами. Нашего — вода, воздух и цены, заметно выше мировых. Колбасные заводы потребляют, помимо местного сырья в убойном виде, испанскую щековину (считается, что из Аргентины), пряности и пищевые химикаты из Индии. Молока производится от года к году всё меньше и меньше, но сыродельный промысел развивается — на пальмовом масле. Это и есть импортозамещение в голом и чистом виде.

Псков

Псков — один из стариннейших городов нашей страны, ему уже более 1100 лет. Свою вечевую демократию город утратил 500 лет назад и превратился в зависящее от Москвы и Петербурга захолустье. Сейчас здесь живёт 200 тысяч человек (треть населения области).

Исторический центр Пскова прекрасен: Кремль (Кром), Мирожский монастырь с уникальными балканскими фресками 12 века, (а в Спасо-Елизаровском монастыре отдыхает от своего несчастного замужества Людмила Путина), Поганкины палаты и многое другое — очень своеобразная, сугубо псковская архитектура, белокаменная, приземистая. Сохранились внутригородские стены, что большая редкость.

Безусловное украшение города — реки Великая и Пскова.

В городе во множестве памятников: Ленину, Кирову, безымянному Кузнецу, княгине Ольге, Александру Невскому, Пушкину с Ариной Родионовной и т.д. На окраине города, на горе Соколиха создан внушительный мемориал Ледового Побоища. Несмотря на имеющиеся сомнения, битва, скорей всего, была, но сильно преувеличена С. Эйзенштейном (он и взятию Зимнего двенадцатью моряками придал батальный масштаб). По разным источникам погибло от 50 до 500 рыцарей и не из-за льда, а просто подавляющего численного превосходства войска Александра Невского. На стороне неприятеля были не только представители Тевтонского и Ливонского орденов, но также датчане, шведы, чудь (финны) и… русские. Надо сказать, что Псков частенько выступал вкупе с ливонцами против русских, что в нашей стране постоянных междоусобиц было тогда не в диковинку.

Если центр города хорош и туристически привлекателен, то всё остальное — градостроительная каша с гвоздями.

Странное впечатление производит туристская инфраструктура города: гостиниц в городе явно с избытком, и они стоят практически пустые. Пять раз я обедал в разных ресторанах города, и днем, и вечером — в единственном числе, но обслуживаемый дюжиной официанток, барменш, поварих, уборщиц…

Изборск-Печёры

Несмотря на то, что Изборск несколько раз подвергался осаде, он ни разу не был взят. Первое упоминание о нем связано со Словеном, сыном Гостосмысла. Трувор, сын Словена, проправил здесь всего два года — его могила до сих пор сохранена.

Особый интерес представляет собой каскад Словенских ключей в соседней долине, впрочем, и все окрестности города полны достопримечательностей.

Знаменит Псково-Печёрский монастырь с пещерами, где захоронено множество монахов. Туристы и паломники делают это место достаточно бойким, а сам монастырь выглядит достаточно прянично и празднично.

Население

Население Псковской области — всего 650 тысяч человек (когда-то здесь жило 1.8 млн. человек, Апокалипсис сюда уже пришёл). Псковская область первой стала иметь отрицательный прирост населения. Это произошло более 50 лет тому назад и продолжается до сих пор. Смертность — рекордно высокая для России (25 человек на тысячу жителей), рождаемость — рекордно низкая (около 10 человек). Процесс депопуляции продолжается и даже начинает усиливаться.

Проблема сету

Даже в научной литературе Пскова явно слышится неприязнь к эстонцам, на которых сваливают все беды и проблемы сету.

На территории Псковской области доживает угро-финское православное и одновременно языческое племя сету. Когда-то их здесь было 13 тысяч, столько же, сколько и русских, теперь всего 177 человек (на территории Эстонии около 2000). Они бесплатно учатся в знаменитом университете Тарту, имеют в Эстонии массу льгот и привилегий, и поэтому многие русские начинают косить под сету, чтобы свалить в Эстонию и получить бесплатное образование. Эстонцы давно уже перестали говорить о возвращении им их земель, потому что на этих землях практически не осталось угро-финнов.

На одном из хуторов имеются два музея народа сету — государственный и частный. В первом экскурсию ведет настоящая сетуйка, по-русски говорящая с легким акцентом, очень приветливая и с хорошим чувством юмора. Помимо всего прочего здесь нас накормили очень вкусным и дешёвым обедом, гвоздём которого оказался мятный чай с пышным яблочным пирогом.

Частный музей составился из вещей сету, уезжавших в Эстонию. Музей хранит и представляет учительница из Ленинграда, давно уже на пенсии.

Обе барышни трогательно бескорыстны и влюблены в исчезающий народ.

Экономика

Как разорил эту землю Иван III, так она и не может никак встать с колен, по многим показателям плетется в хвосте российской, явно не процветающей экономики.

Перестройка и коллапс СССР также не пошли Псковщине на пользу: рухнула теле- радиоэлектроника с оборонным ароматом, рухнуло и без того хилое и хрупкое сельское хозяйство.

Бюджет Псковской области по части доходов абсолютно паразитарен: половина — налоги, половина — федеральные вливания. Расходы стабильно превышают доходы, но и они представляют собой жалкое зрелище. Например, образование и здравоохранение суммарно составляют 12 млрд. рублей или 18 тысяч рублей в год, из которых не менее половины уходит на чиновников — практически это ничто. Средняя зарплата по области 18 тысяч рублей в месяц (на такие деньги даже ноги не протянешь), однако никто не знаект объемов и характера теневой экономики.

Проблему пустеющих деревень и хуторов (типичная людность — 3-5 стариков и старух) решают по-советски просто, за счет укрупнения районов. В результате доступность власти, медицины, образования, торговли и сервиса заметно уменьшается.

Продолжается вяло текущая утечка трудоспособного населения, почти исключительно в Питер. Туда же направляется и товарная продукция уцелевшей промышленности, главным образом строительные материалы. В обратном направлении — сезонный поток дачников и коттеджников. Однако из-за многолюдности уикэндного населения привлекательность и уединенность псковской сельской местности катастрофически падает.

Когда-то существовала Великолукская область. Теперь она представляет сельскохозяйственный юг Псковской области, практически никак не связанный с северной частью. Великие Луки (менее 100 тыс. жителей) транспортно не связаны со Псковом. Собственно, в области остались только эти два города.

Военные приготовления

Псковская дивизия ВДВ, как, наверно, и все воздушно-десантные войска, никакого оборонного значения не имеет — это прежде всего диверсионно-террористические группировки вторжения по наведению паники, страха и «порядка» типа крымского, кавказского, чеченского и донбасского.

Десантники много и часто гибнут, многих и часто убивают, но именно этим и гордятся. Раньше эту гордость им внушали комиссары, теперь попы.

Псковская дивизия ВДВ расположена на южной окраине города, занимает огромную территорию и, судя по всему, вмещает в себя около полусотни тысяч обитателей (четверть населения города), не только военнослужащих.

Июнь 2015 года, и не только это время, а много до и после, это сплошные учения ВДВ, пограничников, МЧС. В небе — во множестве военно-транспортные самолеты, к городу стягиваются с юга (Полоцк) и востока (Кириши) эшелоны с горючим для танков, самолетов и прочей мототехники, по несколько эшелонов ежедневно, для мирной жизни и местных нужд надо несопоставимо меньше. Как говаривал Винни Пух, «это ж-ж-ж не просто так»: Россия на всех парах готовится к оборонительным боям на территории Латвии и Эстонии, ну, и Литвы, по сопричастности. Местный губернатор публично заявляет о том, что до Таллинна всего два часа танкового пути: несчастные прибалты даже капитулировать не успеют. Во всех местных СМИ — истерика лжи и пропаганды, вполне сопоставимая с антиукраинской.

Себя нам не жалко — некого жалеть в лесотундровой саванне, а вот то, что прибалты живут заметно лучше нас — обидно донельзя. Война неизбежна.

Остров Одиночества

здесь не надо имени,
и не надо отчества —
ночи звёздно-синие,
остров Одиночества

ни врагов, ни прочего,
делай всё, что хочется,
волн и гальки крошево —
остров Одиночества

в шалых ветрах на горах
ветхие пророчества,
то ли гордость, то ли страх —
остров Одиночества

и куда ни кинь — один,
стих и самозодчество,
сам себе и клин, и блин —
остров Одиночества

Сказка об исчезающем народе сету

Вот, собрались как-то деревья, камни, звери, травы и птицы на своё вече.

Все пришли, даже источники со своими ручьями, а уж эти-то — и домоседы ужасные и друг с другом никогда не разговаривают. А что им между собой разговаривать? Они привыкли журчать и шептаться с камнями, деревьями, травами, птицами, зверьём, со всеми, но только не между собой.

Те, что бьют из-под земли и текут на восток, целебные, могут ото всех ран и болезней вылечить, продлить годы жизни. Это потому, что припадающий к такому ключу, обращён к Иерусалимскому храму и волей-неволей принимает молитвенное положение.

Текущие на запад дарят бодрость, прибавляют сил и энергии, выпив отсюда воды, можно горы свернуть, за любое дело взяться, казавшееся до того непосильным.

Текущие на север — сонные, они дарят глубокий и чистый сон, они приносят с собой самые светлые и заветные мечты, самые тихие и мирные грёзы. Спокойствие, спокойствие, спокойствие… упокоение, упокоение, упокоение. В этих источниках омывают мертвых перед погребением.

Ключи, что гонят свои воды на юг, утоляют любую, даже очень сильную жажду, ведь на юге безводно и жарко, а потому так важно перед дальней дорогой испить этой воды.

Есть у нас такая гора, у подножия которой бьют ключи, ориентированные на все четыре стороны. Потому она и называется Святой Горой. С её вершины всё окрест видно до самых дальних и синих краёв.

Здесь-то и собрались все.

Чтобы другим не загораживать просторы, на самом верху женские деревья, те, что с сережками, шишками, носиками и другими цветами— плодами-украшениями. Они у нас самые главные и называются богородицкими. За ними — мужские деревья, иисусовы. Они защищают своих матерей, сестёр, жён — от злых ветров, от напастей и хвороб, они дарят сень и прохладу, укрытие от дождя и непогоды всему живому.

На ветвях деревьев — беспечное племя птиц, и больших, и малых. Это они по утрам будят своим пением солнце, а по вечерам — луну. Без птиц наш мир пуст и тосклив — это время зимы, земной смерти.

Окоём — травы да звери, кусты и всякая прочая мелочь: пчёлы, бабочки, букашки.

Вот, собрались они все вместе и стали думать, что с сету делать, как им помочь.

Вымирают сету, всё меньше и меньше их остаётся, вытесняют их другие, пришлые и приезжие, рушат их дома и устои.

А сету — народ нарядный, тихий, мирный, незлобивый, трудолюбивый, их обидеть и притеснить очень даже легко, на их хозяйство всегда найдется охочий позариться.

Жалко их, а как спасти и уберечь? Крутолобые дубы и стройные сосны, мудрый медведь и осторожный лось, красногрудая смородина и рябенькая рябина, шёлковые травы и золотистые колосья — все думали и своё предлагали, всяк пытался помочь и защитить сету, а тех всё меньше и меньше остаётся. Плакали горючие росы, и даже угрюмые замшелые камни сочились жалостью к сету.

И тогда решило вече обратиться к матушке-земле и просить её принять последних сету в себя, обратить их в грибы лесные и полевые.

Так матушка-земля и сделала.

С тех пор много грибов вокруг стало, на радость всем, и людям также.

И эти грибы, в память о сету, носят нарядные шляпы и поклоняются им как своим далёким предкам, охотно жертвуют собой, становясь вкусной и полезной едой — только не ленись и ходи собирай эти грибы.

На Троицу

снисходит на мир благодать проясненья,
сквозь тонкие кружева свежих лесов,
стихают томленья, порывы, сомненья
в ликующих сполохах сладостных снов

ложатся под косы аршинные травы,
и валится детство в дневной аромат,
мы всё понимаем — сегодня все правы,
и в ситцевом небе надежды горят

и снова туманы, молчанье и росы,
колышется маревом даль горячо,
и длинные косы старинной березы
склонились доверчиво мне на плечо

Земля отдыхает от зла и неверья,
стихии притихли: ведут диалог
на рыжих скамьях в Гефсиманской таверне
двенадцать счастливых познаньем и Бог

Проблема и проблематизация

Этимология

Упадок крито-микенской культуры в 12 в. до н.э. привел к тому, что Пелопоннес обезлюдел, и на освободившиеся земли хлынули жители степного Причерноморья. Они шли по непривычному для них горному рельефу и вынуждены были обходить самый высокий и самый мощный горный массив — Олимп (нынешняя Восточная Греция). Над ним, очень близко, гремели громы и блистали молнии (вот почему верховным божеством для них стал Зевс-Громовержец). Часто они шли в тумане, не видя дороги на неизвестном им пути. И тогда они бросали перед собой камень, по звуку которого можно было определить: впереди стена, пропасть или проход? Греческое слово πρóδλέμά, проблема, дословно означает «камень брошенный вперед». Проблема нужна только тому, кто двигается вперед, в неизведанное.

Смыслы проблемы

Один из основных современных смыслов понятия «проблема» является ситуация, когда нет ни личного, ни группового, ни общего социокультурного опыта её решения: нам не на что сослаться и некого призвать в авторитеты, поскольку решения просто нет. но именно это и является решающим фактором развития, которое как процесс является «разворачиванием свитка», текст которого неизвестен никому. По сути, развитие всегда проблемно, а решение проблемы ведет к развитию.

Другим, не менее важным смыслом, является то, что проблематизация есть признание дефицита средств относительно цели. И это — очень тяжелое место. Очень часто, почти всегда, мы не имеем цели, но подменяем её заданием. Например, вдруг и неожиданно для самих себя сотрудники десятков, если не сотен российских университетов практически одновременно поставили перед собой цель стать «исследовательским университетом», толком даже не зная, что это такое, да ещё непременно войти в топ-40, топ-50 или топ-60 таких университетов. До этого ни у кого такой цели не было, а тут — повальное желание. Практически произошло присвоение задания и превращение его в личную или корпоративную цель.

Такое присвоение нормально, даже иногда похвально и психологически оправданно. Но тут возникает одно весьма важное обстоятельство. Когда присваиваем внешнее задание и называем его своей целью, мы предполагаем, что тот, кто дает нам это задание, будучи честным субъектом, предоставляет нам и адекватные этому заданию средства.

Но у того, кто формирует задание, есть только очень слабый административный ресурс, практически ничего не значащий: переименовали все ПТУ колледжами и академиями, все институты и академии — университетами — и что?

Так как наши цели являются нам навязанными, то мы и не можем определить дефицитность наших средств относительно этих целей-заданий, а потому проблематизация превращается в стояние с протянутой рукой.

Третьим смыслом проблематизации является поиск новых средств и сил не вне себя, а внутри себя. Проблематизация — это инвентаризация и переоценка себя, как личности, как субъекта деятельности, истории, науки и т.д.

Покаяние как проблематизация

История выработала несколько культурных образцов проблематизации. Один из самых наглядных — метанойя, что дословно переводится как «заумь», а в православии принято называть покаянием. В корне русского слова «покаяние» лежит древне-славянское «каять», оценивать. Для покаяния вовсе необязательно впадать предварительно в грех: несли покаяние и святые, и праведники. После крещения в Иордане Христос ушёл в пустыню и сорок дней проводил своё покаяние: мучительную, полную соблазнов и искушений самооценку. Говоря современным языком, он дал образец проблематизации.

Наше общество, увы, весьма консервативно и избегает проблематизации (а, стало быть, и развития) и покаяния. Очертя голову и безо всякой проблематизации мы ринулись выполнять задание построения в нашей стране социализма и коммунизма, толком не зная, что это такое, но считая это своей целью. Спустя семьдесят лет мы бросили это задание-цель и безо всякого покаяния приступили к построению у себя рынка и демократии, толком не зная, что это такое. И результат получается пока разгромный.

Беспроблемное существование

Конечно, беспроблемное существование вполне возможно. Более того, оно распространено гораздо шире, чем проблемное. И подавляющая масса людей живет по принципу: «мы всем довольны, у нас всё есть, нам ничего не надо». Это обеспечивает стабильность существования и даже естественность, природность, биологичность нашей популяции.

Но существует прослойка людей, которые почему-то и зачем-то ищут и хотят нового: ученые, философы, предприниматели, творческие личности. Им не нужны задания — они хотят ставить перед собой свои, личные цели. В отличие от остальных, считающих, что мир уже сотворен, что это — past perfect, это уверены — мир всё ещё творим, мир в состоянии present continuous, поскольку развитие — это всегда переход от перфектных форм прошлого к перфектным формам будущего через несовершенное настоящее (а совершенного настоящего и не бывает, поэтому любое движение к будущему — несовершенно по средствам относительно целей и проблемно).

Проблема и задача

Очень часто мы индульгируем своё беспроблемное существование решением задач. Мы собственно только задачами и занимаемся, зная, что в конце задачника есть правильный ответ, а нам надо только найти к нему наиболее рациональный\эффективный\красивый путь.

Задачная организация проникла даже в науку: ты должен представить результаты исследования до самого исследования. Задачный путь солиден, достоин и респектабелен, он необходим, особенно в условиях тотальной технологизации и глобализации. Но это — путь на месте.

Кто-то должен бросать камень впереди себя.

Рамки и ценности

Набившая оскомину притча о трёх строителях Кёльнского собора:

— Что вы делаете?

— Таскаю камни.

— Зарабатываю на пропитание своей семьи.

— Строю храм.

Делают они одно и то же, но вкладывают в это разные смыслы. Рамки и есть смысловой окрас деятельности или существования, достаточно неопределенное пятно осмысленности, а вовсе не некие скрепы и скобки, как это принято изображать на методологических схемах. Разумеется, мы можем удерживать одновременно несколько рамок — и тогда возникают драматические разрывы, как, например, в Оресте боролись любовь к матери и одновременно ненависть к ней за убийство отца. Мы часто стоим перед мучительным выбором между патриотизмом и вероубеждениями, между честью и жаждой жизни, совестью и желанием благополучия — и никто не в состоянии сказать, что для него БУДЕТ важнее, но этот выбор осуществляется всегда только в настоящем времени.

Очень часто вполне уважаемые деятели литературы и искусства, писатели, кинорежиссеры, художники и т.п. в конце жизни жалуются: столько лет и сил потратил на свою работу, но ни на волос люди не стали лучше. Над этими деятелями наверняка висит рамка быть властителем душ — с какого глуза, однако, они взяли на себя этот гуж?

Путь познания, путь мастерства и совершенствования, путь эстетического (а не научного) освоения мира — тяжкий и одинокий путь.

Когда преподаватель — будь то школьный учитель или профессор — берёт на себя ответственность за мировоззрение других людей, самозабвенно забывая о себе, тогда он просто обманывает этих других и обкрадывает себя.

Мы все живём в очаровании «Первой учительницы» и «Доживём до понедельника» и потому не замечаем, что персонаж Марецкой и в 20, и в 70 лет на первом уроке проникновенно говорит классу одну и ту же фразу — она пятьдесят лет говорит одно и то же! Она за пятьдесят лет ни на йоту не продвинулась! Уже давно нет никакого просвещения, даже министерство просвещения разогнали, а наши доблестные учителя, особенно лучшие из них, видят себя Просветителями, на что просвещаемые угрюмо и цинично огрызаются: «не учите меня жить, лучше помогите материально».

Мы меняемся — и меняются смыслы нашей жизни, меняются рамки этой жизни и, если такое не происходит, значит мы заживо умерли.

Не имея рамок, не рефлексируя их, мы тем не менее, чуть не на каждом шагу говорим о ценностях, как будто эти ценности лежат в шкатулке, ключ от которой — у нас.

Увы, в наших личных шкатулках по обычаю пусто, да и шкатулок, как таковых, нет.

Если рамки определяют смыслы нашей жизни, то ценности — это система или набор запретов, это — своеобразные красные (запрещающие) знаки на наших жизненных путях и дорогах. Но мы эти знаки беспечно игнорируем.

«Не убий!» — но смертная казнь существует, и миллионы людей только в нашей стране публично присягают, что готовы убивать и быть убитыми, и не просто так, а за вознаграждение и почитая это своим гражданским долгом.

«Не укради!» — и мы всем миром воруем у природы и своих потомков то, что плохо (=доступно) лежит: лес, нефть, газ и пр., не нами положено, посажено и посеяно, на землях, отнятых, как правило, у других.

И так — по всем ценностям-запретам. В этом смысле мы — бесценное общество и даже более того: человечество. Но это не снимает с каждого из нас индивидуальной ответственности за свое бесценное и беспечное существование.

В наше время манипулируется всё: общественное и личное сознание, манипулированная история, манипулированная география, манипулированные ценности. Все так называемые традиционные ценности — не более, чем пропагандистский обман: ценности обращены в БУДУЩЕЕ и определяют нашу честь в глазах потомков. Мы только догадываемся (чаще самообманываемся, лжём сами себе) о своих ценностях — наши потомки будут знать совершенно определённо, была ли у нас честь и были ли у нас ценности.

Поэтому, если мы подлинно, а не риторически самоопределяемся ценностным образом, мы сами себя загоняем в витальную позицию. И, чтобы не рисковать, мы под общим наркозом самообмана и самоуспокоения, обходимся и без смысловых рамок, и без ценностей, называемых истинными.

Это я в первую очередь говорю о себе.

Памяти брошенных

и когда я погибну, незнамо, за что
под курганом не нашей страны,
мать с женой не узнают, теперь и потом:
я — неявная жертва неявной войны

и друзья не помянут — нельзя поминать
всех погибших за подлость властей,
нас убили — мы сами пришли убивать
без зазрения, права, вестей

мы стреляем — стреляют, конечно, и в нас,
без сознания, кто мы и где мы?
мы уходим из бойни, совсем, не в запас,
мы навечно, пожизненно немы

Русские антинародные сказки

Посадил Дедка Репку, потом — Бабку, потом — Внучку, потом — Жучку, потом — Кошку, потом — Мышку, потом посадили Дедку.

***

Стоит в зоне теремок, он не низок, невысок.
— Терем-терем-теремок, кто в теремочке сидит? Кто в невысоком сидит?
— Мышка-Норушка, Лягушка-Квакушка, Зайка-Побегайка, Петушок-Золотой Гребешок, Лисичка-Сестричка, Волчок-Серый Бочок, Мишка-Братишка — и все по одной, по статье 58-й.

***
Думские страдания

думала, думала,
всё передумала,
думала, думала,
думала я,
а как подумала,
чем же я думала,
лучше б не думала,
думала я

Библиотека ИНИОН
(реплика)

Что должен делать директор ИНИОНа академик Юрий Сергеевич Пивоваров и руководимый им трудовой коллектив? — правильно: пышно отпраздновать всем этим трудовым коллективом 65-летие директора ИНИОНа академика Юрия Сергеевича Пивоварова и направить президенту страны Путину Владимиру Владимировичу пространное обращение.

О чем это обращение? — о защите чести и достоинства директора ИНИОНа академика Юрия Сергеевича Пивоварова от нападок со стороны некоторых СМИ. Ни слова о помощи в восстановлении фондов, материальной и финансовой помощи, обеспечении безопасности библиотеки, ее сотрудников и посетителей.

В подобных случаях директор сам выбирает меру своего наказания, от прошения об отставке до пули в висок. В любом случае внутри трудового коллектива ищут виновных, прежде всего из числа технических служб (электрики) и служб безопасности (противопожарной безопасности в первую очередь). Раз ничего такого не произошло, остается одно разумное объяснение всему случившемуся: кому-то, точнее, какой-то организации намозолила глаза эта библиотека, где имеются улики и доказательства преступной деятельности этой организации. И потому совершенно неважно, что выгорел третий этаж левого крыла здания и весь фонд периодики, расположенный на втором этаже правого крыла, где за железными дверьми, в бетонных стенах, на железных стеллажах хранились газеты и журналы за последние 150 или более лет и хранящие информацию, страшную даже сегодня.

Пожар случился 30-31 января 2015 года. Ему присвоен 3-ий уровень по 5-ти балльной системе. Спустя 4 месяца, ни один телефон не отвечает, на сайте выгорел весь информационно-справочный блок, включая новые поступления, зарплату трудовой коллектив получает исправно и даже может позволить себе торжества по случаю 65-летия директора ИНИОНа академика Юрия Сергеевича Пивоварова (на сайте фоторяд этого мероприятия). По-видимому, выгорела и вся картотека читателей, с телефонами, адресами и электронной почтой — иначе бы нас оповестили о сроках поэтапного восстановления обслуживания. Или это вообще не наше собачье дело, и библиотека существует для чего-то (кого-то) другого.

Интересно, а что происходит при пожаре в 5 баллов? Разверзаются недра и на поверхность изливается огненная лава? Сверху падает Тунгусский метеорит? Взорваться водородная бомба?

Я не знаю, кто именно совершил это преступление, но я знаю, что нанесен огромный ущерб отечественной науке, культуре, чести и совести.

Зачем печататься в Интернете

Писать я начал рано, кажется, со второго класса. За сочинения по литературе всегда получал за содержание 5, за русский 3 или 4, сколько себя помню, всегда был редактором стенгазет, первые стихи написал в 4-ом классе, все прочили мне литературную карьеру, но по причине беспартийности, отсутствия комсомольских или партийных рекомендаций, отсутствия публикаций и трудового стажа ни на один гуманитарный факультет в МГУ меня не взяли — так я попал на географический факультет, сказав себе: «если у тебя есть талант, то без жизненного опыта он ничто».

Лет двадцать я хаотически и спорадически писал стихи и разные тексты, по большей части бессмысленные, поэтому всё это уничтожалось если не сразу, то на следующее утро.

Был скудный опыт писания научно-популярных статей, но это — и не литература, и не журналистика, и не наука, и не заработок.

Лишь во второй половине 80-х, сильно за сорок, я начал писать всерьёз, регулярно и много: за пять лет написал более пятидесяти книг, из которых уцелело, кажется, только две — «Жратва» и «Игра».

Тогда же я немного окунулся в писательский мир, в скандальный МАССОЛИТ имени Фадеева на Герцена, ныне опять Молчановке. Собственно, далее ресторана, на всякие там заповедные антресоли, я не продвинулся, но и того, куда я вник, оказалось вполне достаточно: жуткое самомнение каждого, некий отчаянный центропупизм, вместо литературных или просто умных разговоров — сплошные интриги и сплетни, открытое содержание «муз» параллельно дуре-жене.

Быстро и твёрдо я сказал себе «никогда!» и не делал никаких попыток влиться в это творческое болото.

Спустя лет пятнадцать я погрузился в недра Домжура не только ради раков и пива, но и в поисках журналистского заработка. Пары часов мне вполне хватило, чтобы повторить своё сакраментальное «никогда!»

На стыке 80-90-х я вдруг стал много печататься в московской и провинциальной периодике, а к отъезду в Америку, в 1994 году опубликовал свою первую книгу — «Жратву».

За девять лет жизни в Америке (1995-2004) я интенсивно печатался в калифорнийских газетах и журналах, а также на другом берегу, изредка мелькали статьи в российской периодике. Тихо-тихо издавались книги: «Метанойя», трёхтомник «Небольшая советская энциклопедия». Тогда же возник первый опыт публикаций в Интернете, приведший меня в шок: абсолютно беспардонная и безбашенная публика, сплошные анонимы и анонимки, взаимные обливания помоями, безнаказанность обид и оскорблений — оно мне всё это надо?

Даже в периоды максимальной публикуемости (более ста в год), литературные гонорары не превышали 2% моих, если честно, скудных доходов. Именно тогда я расстался с иллюзией, что можно жить литературным трудом.

В 2000 году возник свой сайт, пополняемый ежемесячно. Он существует до сих пор, правда, уже под другим адресом. Когда-то там был счетчик посещений, но потом он то ли сломался, то ли истёк срок его жизни. Практически никакой обратной связи я к своим текстам не получал, о чём, впрочем, и не тужил особенно.

Вернувшись в Москву в декабре 2004 года, присовокупил к регулярным публикациям в Америке более или менее регулярные публикации в российской периодике, издал несколько (около 20-ти) книг и десятка-два-три сугубо научных статей.

В последние годы размещаю на своем сайте по 250-300 текстов в год, провожу (почти в одиночку) 1-2 научных исследования в год, совместно с братом подготавливаю каждый год ПСС (пополняемое собрание сочинений).

Вся эта писчая работа (писательская, поэтическая, журналистская, научная) составляет, прикидочно, более половины жизненной активности. Вторая половина расходуется на преподавание, выступления, чтение, рецензирование, ректорскую работу, путешествия, приключения и развлечения, созерцания, страдания и сдачу анализов.

В последнее время стал регулярно выставляться в «Мастерской» и «Заметках по еврейской истории» — публика здесь вежливая, воспитанная (что чрезвычайно редко в Интернет-пространстве), редакторы — чуткие и сочувствующие люди. Долго не мог понять, зачем мне это надо, теперь, кажется, могу сформулировать:

Всю жизнь вариться в одиночку, не зная внешних реакций, всё-таки утомительно. Пишешь и не знаешь, пишешь всё хуже или всё так же. Писать интересно — а читать?

Литература — это, конечно, игра. С более сильным игра на прирост мастерства (но для этого надо быть вхожим и принятым), с равными (таковы читатели сайта, они же и сами писатели) — для приобретения опыта, с более слабыми (например, студентами или политиками, «массовым читателем») — для деградации, с самим собой — для поддержания формы. Вот я и предпочитаю играть с равными и самим собой.

Признаюсь, меня несколько огорчает отсутствие комментариев к моим материалам, но не потому, что жажду похвалы и одобрения, а просто становится непонятной и бессмысленной сама публикация.

С собой я сыграл, когда писал, а с равными?

Ещё в Америке, живя как перст, понял, что свобода — в одиночестве. Состояние одиночества и есть свобода. Неправильно: одиночество — не состояние, а процесс, путь к самому себя и в самого себя, путь к Богу и в Бога. Своей самоуглубляющейся свободой мы не вторгаемся ни в чью чужую, поскольку начинаем обретать свободу по мере своего одиночества. «Свобода одного кончается там, где начинается свобода другого» — утешительная чушь, поскольку одиночества не соприкасаются и не пересекаются, поскольку так по-вольтерьянски понимаемая свобода слишком социальна для настоящей свободы.

Не верю в читателей после своей смерти — их, скорей всего, не будет. И довольно скоро, по истечении сорока дней, а для большинства — и после девяти. Это справедливо, ведь писал и пишу безадресно и не маркетингово.

И потому с некоторыми колебаниями, но соглашаюсь на публикации в Интернете, пока это не посягает на мою свободу.

Монолог Гамлета-2

Так как нам всем доподлинно известно, что королем, конечно, он не стал, читать его рассказ в инфинитивной форме, наверно, просто глупо и нелепо — мы предлагаем честный simple past.

был или не был? —
не был, не состоял,
национальность — не еврей,
не привлекался,
и в оккупации,
свидетель — Бог,
не жил и не родился,
но даты появления на свет,
тем более и места
не припомню,
зато число и месяц смерти
известен даже мне,
как всякому культурному субъекту,
и место своего захороненья —
наискосок от Йорика,
подальше от Офелии и нимфы,
мы помним все
сей эпизод у старика Шекспира,
печальный эпизод,
почти как Дездемона:
«нет повести печальнее на свете»,
а, впрочем, речь пошла
о девочке Джульетте,
мечтавшей жить с фамилией Монтекки,
как мало прожито, как многих перебито!
Лаэрт и Лир,
Макбет с Макбетихой, Муму:
бороться и искать,
найти и перепрятать,
напиться в лоскуты,
и умереть, уснуть…
я видел призрака,
но не видал Парижа,
ЕГЭ и ГТО, как помнится, не сдал,
но это ничего,
Полоний мёртв,
я чаю с ним не пил,
меня другой отравой умертвили —
о, как однообразен этот мир!

На этой тонкой мысли оборвалась земная нить сомнений придуманного в пьесе персонажа, но нам передались ирония и честь загубленного автором героя.

Субъекты пассионарности

Теория Льва Гумилёва о пассионарности, толкающей людей к диффузным переселениям, пассионарности, вызываемой «бичами Божьими»: голодом, морами, великими засухами, представляется вполне убедительной.

Однако остается небольшое недоумение: почему все эти переселения происходили с востока на запад и иногда с юга на север, но никогда — по другим румбам. Почему люди всегда шли против ветра, а не с попутным ветром?

И это сомнение породило во мне догадку.

Нами наблюдается западный перенос воздушных масс, противоположный направлению вращения Земли вокруг своей оси (собственно, этим и объясняется западный перенос). Благодаря силе Кoриолиса часть циклонов, достигая полярного постоянно действующего фронта низкого давления (тропопазуза над Арктикой и Антарктикой минимальна по высоте), регененируют и рикошетом «отскакивают» от полярных областей в средние широты по траектории северо-западного или даже северного переноса: в сталинские злополучные времена эти ветры назывались суховеями, так как при продвижении на юг до средних широт эти воздушные массы иссушались.

Я думаю, что люди были всего лишь объектами этих перемещений — навстречу ветрам и приносимым ими ароматам трав шли изголодавшиеся и утомленные жаждой табуны. И по мере нарастания съедобной биомассы, роста влажности и водности росла энергетика и жизненная сила табунов, включая сексуальную жажду размножения.

Люди шли, ведомые табунами и перенимавшие у лошадей эту жизненную энергию и неутолимую сексуальную жадность.

Они убивали и истребляли на своем пути прежде всего мужчин как своих сексуальных соперников и насиловали или брали в плен, в обоз, женщин, что увеличивало их многолюдность: эта лавина кочевников всё нарастала и нарастала, от жалкой кучки бегущих от голода и жажды до огромных полчищ, способных сметать города, страны и народы. И вместе с этим они несли свои болезни, потрясавшие завоеванные пространства, но, не имея иммунитета против местных очаговых заболеваний, угасали по мере продвижения на запад или север.

И вместе с новыми болезнями, а также сытостью утихала пассионарность и воля, стремление к перемещению. Кочевники останавливались (эти остановки привели к формированию стран-станов), ассимилировали с местным населением, генетически и культурно, «успокаивались», а их скот, их лошади переходили с гужа на тягло, с транспортной функции на рабочую, земледельческую.

Загадка Четвертого Крестового

Вот карта-схема Европы на стыке 12-13 веков. Она приведена здесь, чтобы последующий текст был понятнее:

1 — Португалия, 2 — Леон, 3 — Кастилия, 4 — Наварра, 5 — Арагон, 6 — Папская область, 7 — Византийская империя, 8 — Киликийское армянское государство, 9 — Христианские государства

Четвёртый крестовый поход (1202–1204) был организован двумя: самым молодым в истории Папой Иннокентием III (он принял сан в 37 лет) и престарелым (85 лет) венецианским дожем Энрико Дандоло. От участия уклонились англичане — сначала Ричард Львиное Сердце, а затем его преемник Иоанн Безземельный, оба под страхом отлучения и сильно поссорившись с Папой. Уклонились и германцы, инициаторы предыдущих походов: их интересы лежали в Византии, Пскове и Новгороде.

Трибуном похода оказался невзрачный монах Фулько, сумевший сагитировать около 200 тысяч человек, преимущественно простолюдинов. Спустя всего пару десятилетий другой невзрачный и великий монах, Франциск Ассизский пытался остановить крестовые походы и примирить христиан и мусульман.

Изначально предполагалось, что в походе примут участие 65 тысяч человек или, хотя бы, согласно договору с Венецией, 30 тысяч. Крестоносцы, по преимуществу французы, договорились с Венецией о перевозке в Египет 4500 рыцарей, 9000 их оруженосцев и 20000 пехотинцев за 85 тысяч марок серебром. На острове Лидо, отделяющем Венецианскую лагуну от моря, собралось, однако, всего 12 тысяч человек (по другим сведениям — 15-20 тысяч). Венецианцы умышленно затягивали начало похода, ставя крестоносцев в тяжелое положение на этом небольшом и узеньком острове.

Если Иннокентий III руководствовался в организации похода такими соображениями, как противостояние Германии, объединение в унию греческой и латинской христианских церквей, ввязав в поход Византию, а также (практически, в последнюю очередь) освобождение Святой Земли, то Дандоло таил совсем иные планы: он жаждал мести за ослепление, которому его подвергли византийцы, но более всего он жаждал обогащения.

Так как крестоносцы никак не могли собрать своё войско, а, следовательно, и оплатить перевозку в Египет, они вынуждены были пойти на условия венецианцев и для начала разграбили на Адриатике венгерский город Задар (венгерский король также был крестоносцем, что породило весьма сомнительную коллизию). Окрылённые успехом и добычей крестоносцы и подстрекающие их венецианцы продолжили свой поход, но не в Египет, а к Константинополю.

Константинополь на рубеже 12-13 веков был крупнейшим городом в мире — здесь проживало более миллиона человек. Ни одной армии, как бы многочисленна она ни была, не удавалось взять город, хотя таких попыток со дня основания города Константином в 4 в. было немало. Кроме того, это был очень богатый город. Пожалуй, если сложить все богатства и сокровища всей Европы, они всё равно были бы невесомее византийских. 500 пышных церквей украшали город и самый богатый из них — Софийский собор — был самым большим христианским храмом. Правда, флот византийцев был слабым: они доверились коварным союзникам из Венеции и сильно уменьшили свою флотилию.

В Византийской империи в то время шли волнения и раздоры.

Законный император Исаак II Ангел был свергнут, ослеплён и заточён в тюрьму. Его сын Алексей Ангел клянчил возвращение трона у Папы и по всей Европе. На трон же взошёл германский ставленник Алексей III, брат Исаака, что особенно нервировало Папу.

За освобождение отца Алексей Ангел обещал крестоносцам огромное вознаграждение.

В июле 1203 года права Исаака II были восстановлены, и он пять месяцев правил вместе со своим сыном. Однако, чтобы выплатить обещанное, монархи обложили народ тяжелейшей данью: в январе 1204 года произошёл бунт, обоих лишили трона и посадили на него Алексея Мурзуфла.

В апреле крестоносцы взяли городские стены при соотношении сил 1:200, но продвигаться вглубь города побоялись и разбили свой лагерь у стен с внутренней стороны. На следующий день они к своему изумлению, не встречая никакого сопротивления, захватили весь город — Мурзуфл сбежал, а население (миллион человек!) и гарнизон сдались без боя.

Храмовые иерархи, узнав о бегстве императора, собрались в Святой Софии и спешно посадили на трон знатного византийского вельможу и военачальника, зятя императора Алексея III Константина Ласкаря. Он было попытался собрать ополчение, но на его призывы не откликнулись ни боязливая, беспокоящаяся за свое добро знать, ни константинопольский плебс, ничего, кроме несправедливости, от государства не видевший.

Неслыханный грабёж длился долго. Никакие христианские святыни не спасали от алчности христиан-крестоносцев. Некий французский монах нашёл золотой диск, валявшийся среди нечистот и отбросов и обрамлявший нечто непонятное. Он увёз это с собой в Амьен — это оказалась усекновенная голова Иоанна Предтечи. Разбой и разграбление шли более полувека.

Империя была расчленена на Латинскую (она же Константинопольская или Романия), Трапезундскую и Никейскую империи, а также Эпирский деспотат — все эти обломки просуществовали недолго.

Нечто подобное мы встречаем в истории: 300 спартанцев задерживают при Фермопилах огромную персидскую армию — но тут на стороне греков было профессиональное мастерство и полководческий гений царя Леонида; английские лучники разбивают вдребезги французскую армию в битве при Креси (1346 год, потери французов 10-30 тыс. человек, англичан — 150-250) — но тут новый способ ведения боя: если арбалетчики Франции выпускали 3-5 стрел в минуту, то английские лучники — 10-12; Писарро и Кортес с кучкой негодяев побеждают огромные армии Нового Света, но на их стороне — огнестрельное оружие и лошади.

Как, каким образом 12-15 тысяч человек могли захватить и разграбить миллионный город?

Тайна четвёртого крестового похода открывается благодаря другой исторической аналогии: немногочисленная толпа мерзавцев захватывает власть в огромной столице России, Петрограде (численность населения 2.5 млн. человек; «штурм» Зимнего был осуществлён двенадцатью вооружёнными), а затем и во всей 150-миллионной стране.

Дело вовсе не в численности, военной хитрости или невероятной отваге победителя. Тайна — в проигравшей стороне, в её распрях, внутреннем недоверии, взаимном неверии друг в друга. По сути и Константинополь, и Петроград сдались без боя, в состоянии ступора и глубокой растерянности. Победителей в обоих случаях обуяла ненасытная алчность, что посильнее совести, патриотизма, долга и братства по крови и вере.

Взятие Константинополя крестоносцами
Print Friendly, PDF & Email

13 комментариев для “Александр Левинтов: Июнь 15-го

  1. Г-н А.Левинтов! Если бы на портале был индекс «обращения» к автору — Вы были бы в лидерах. Как-то так. Отзывы могут писать далеко не все /проблемы с грамматикой, кратко сказать «не потечь по древу» и т.п. и т.д./. Редкая искренность уставшего человека. Спасибо. Миr-он

  2. Нищими и голыми стоят Ленинградская область (Выборгский район и южный берег Финского залива), Псковская и Новгородская области, крайний запад Тверской, Смоленская, Калужская и Брянская.

    сплошные пустоши, редколесье, помесь тундры с саванной. Ощущение небритости и заросшей, жёсткой щетины на челе натурализирующегося ландшафта.
    _________________________________________

    Раньше на ТВ была передача «В мире животных», которую вел Василий Песков. Когда он появлялся на экране, муж говорил: «Все, последний волк». А писатель тоже был прекрасный и человек интересный.

    1. Василий Песков был прежде всего фотохудожником. Работал в «Комсомолке». Сам — воронежский. По счастливому стечению обстоятельств мы были мельком знакомы на экологическом поприще

  3. Уважаемые коллеги,
    благодарю за тёплые слова, искренне тронут ими. И нахожусь в некотором замешательстве от сильно возросшей ответственности
    Искренне,
    АЛ

  4. «Питерские студенческие столовые ещё с дореволюционных времён били московские дешевизной и качеством, в этом городе вообще общепит был рекордно хорош».
    ***
    Не могу по этому поводу не рассказать. В 1972-73 годах в летние каникулы водил я по Ленинграду студенческие туристские группы из стран соцдемократии (в рамках «Спутник»). В Выборгском райкоме комсомола, где нам давали инструктаж, каждый инструктор никогда не забывал строго предупредить: «И не забывайте — никогда не приводить иностранцев на кормежку в свою столовую на Лесном 65». Это была гигантская столовая в комплексе общежитий ЛПИ. Забыть ее и запах от нее — невозможно. Но комплексный обед был 27 копеек, что правда, то правда. Когда однажды я не получил стипендии (не по причине плохой учебы), то выживал именно на комплексных обедах.

  5. Когда настанет Страшный Суд, никого не будут спрашивать про крымнаш,

    А не то, что во фреске Микельанджело на эту тему обсуждение «крумнаш» идет внизу в лодке Харона и справа от нее?

  6. Уважаемый Александр, не помню чтобы я пропустил хотя бы одну Вашу заметку. Помню, что как минимум один раз выдвигал Вас в победители конкурса «Заметок». Но Марк Фукс во многом прав. Отклики-отзывы требуют работы. Кроме того, они повторяют сами себя, Вы ведь, слава Богу, выдаете на гора совсем не малое количество прекрасной прозы.
    Посему, пожалуйста, примите этот отзыв-не-отзыв в качестве глубочайшего интереса и уважения к Вашей работе.

  7. Сказка об исчезающем народе сету
    Вот, собрались как-то деревья, камни, звери, травы и птицы на своё вече.
    Все пришли, даже источники со своими ручьями, а уж эти-то — и домоседы ужасные и друг с другом никогда не разговаривают. . . .
    А сету — народ нарядный, тихий, мирный, незлобивый, трудолюбивый, их обидеть и притеснить очень даже легко, на их хозяйство всегда найдется охочий позариться.
    Жалко их, а как спасти и уберечь? Крутолобые дубы и стройные сосны, мудрый медведь и осторожный лось, красногрудая смородина и рябенькая рябина, шёлковые травы и золотистые колосья — все думали и своё предлагали, всяк пытался помочь и защитить сету, а тех всё меньше и меньше остаётся. Плакали горючие росы, и даже угрюмые замшелые камни сочились жалостью к сету.
    И тогда решило вече обратиться к матушке-земле и просить её принять последних сету в себя, обратить их в грибы лесные и полевые.
    Так матушка-земля и сделала.
    С тех пор много грибов вокруг стало , на радость всем , и людям также.
    ———————————————-
    «и людям также …» — — какая замечательная сказка.

  8. Два-три раза в год он обзванивает своих московских коллег. Звонит он и мне. Мы говорим минут тридцать-сорок , обмениваемся новостями , анекдотами , идеями , воспоминаниями об ушедшем и ушедших — для нас они никуда не уходят. Он никогда не говорит ничего о плохих людях — он молчит о них. Ему нравится , что уже давно не занимаюсь географическими исследованиями, но продолжаю писать всякие теоретические статьи по географии:
    — Я не понимаю почти ничего в твоих новых работах, но очень здорово, что ты всё это делаешь.
    И вот, он больше не звонит. Никому.
    Я часто вспоминаю его, и пальцы сами собой тянутся к носу.
    Мы ждём встречи друг с другом.
    ——————————————-
    Многослойность , отмеченная М.Ф. , в этой работе , как и во многих других публикациях А.Л. , соединяется с пронзительной высокой мелодией веры , любви и признательности к многообразию и непредсказуемости человеческого Бытия. Спасибо Вам за всё.

  9. «Признаюсь, меня несколько огорчает отсутствие комментариев к моим материалам, но не потому, что жажду похвалы и одобрения, а просто становится непонятной и бессмысленной сама публикация.»
    ———————————————————-
    Дорогой Александр!
    Конечно автор пребывает в ожидании отзывов на написанное им. И одобрение написанного, скажем, не во вред здоровью.
    И комментарии порой, но не всегда и не обязательно (!) – признак популярности и возникшего к публикации интереса.
    Но что делать, Вы, как правило, пишете интересно и темы Ваши, и манера оригинальны, но рассчитаны, если вообще присутствовал расчёт (?), не на всех и не на каждого и требуют некоторой подготовки, настройки на волну. И работы. Работы по осмысливанию прочитанного, работы по завершенью в собственном воображении предложенного Вами к рассказу.
    Сказанное Вами и преданное бумаге многослойно. Возможно это впечатление личное, но в первые минуты после прочтения не спешишь с реакцией, резервируя возможность возврата к тексту, а потом начинает работать фактор времени и обычная, простите, лень.
    И момент упускается. Жаль.
    Вы мне интересны, и я жду ваших публикаций. Спасибо.

    1. И Вам спасибо. Надеюсь, аналогия с шахматистами достаточно прозрачна. Был довольно длительный период, когда я избегал публиковаться и особенно брезговал Интернетом. «Мастерская» и другие издания Берковича — редкое и приятное исключение в этом море хамства.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.