Мой папа говорил, что когда рождается здоровый ребенок с руками и ногами, мы должны быть счастливы и благодарны Богу, но часто мы этого не ценим. Мои дети были умными, красивыми и талантливыми. Я благодарна им за то, что они доставили мне много радостных и счастливых минут…

Отблески и отражения

Муся Венгер

Окончание. Начало

За шесть лет нашего пребывания в Швеции к нам дважды приезжала Эстер с ребенком, и дважды — Надя, второй раз со своим другом, за которого впоследствии вышла замуж. Визиты Эстер были для нас радостью и поддержкой. Надя всегда писала мне умные и толковые письма, но когда она приезжала, и мне, и ей было нелегко. Я только теперь поняла, что вся наша обстановка с самого начала была и для нее тяжелым переживанием. И то, что она осталась без меня и девочек в почти детском возрасте, и то, что она читала мои отчаянные письма и отвечала на них (а это требовало много времени и душевных сил), и безразличие Миши, которого она любила, и то, что она видела, когда приезжала к нам, естественно, вызвало такое поведение. Она мне потом писала очень хорошие письма, выражала сожаление и просила прощения. Я тоже ей писала любящие письма, не выговаривала и не высказывала обид. Я всегда ее любила, но тогда не понимала того, что мешало нашему общению.

Когда Надя осталась одна, мои родные ей всячески помогали, и она им немало помогала: с ремонтом в доме, заботилась о детях моей младшей сестры Брони, когда та была в больнице, и в других случаях ей помогала. Позже ее протест, направленный против меня, стал как-то проявляться и по отношению к ним.

Мы уже стали готовиться к возвращению в Израиль. До этого я решила съездить с ними в Ленинград. Тем временем они всё больше направляли свой протест против меня. Начала Рахель. Хана возмущалась: «Как ты можешь так обращаться с мамой?!» Через некоторое время и Хана стала вести себя подобным образом. Я понимаю теперь, что они видели меня слабой и униженной, и стали меня испытывать. Я всё больше теряла над ними контроль. Они устраивали беспорядок в доме, а я не успевала прибирать и мыть. Иногда это были провокации, опасные для них самих. С помощью спичек и свечей они жгли дома коробку от сигар, что могло кончиться пожаром. Как-то поздно вечером Хана залезла на дерево недалеко от дома. Я стояла внизу и со слезами просила ее спуститься. Она смеялась, и мне с трудом удалось уговорить ее пойти домой. По вечерам они долго не ложились, а утром им было трудно вставать, и они выходили поздно и спешили в школу. Со мной обращались грубо, и друг с другом не ладили.

Дошло до того, что в двух случаях, поздно вечером, не будучи в состоянии с ними справиться, я позвонила в скорую социальную помощь. Первый раз их хотели забрать из дома, я ни за что не соглашалась, и дети не хотели уходить и обещали измениться. Сначала Рахель, а потом Хана по очереди согласились побыть неделю у нашей близкой приятельницы в пригороде Стокгольма. Рахель мне звонила каждый день. Она мне сказала, что там ей очень хорошо, но она тоскует по мне и хочет быть только дома. Они вернулись домой с подарками для меня, но вскоре всё повторилось и стало даже хуже. Второй раз, несмотря на мое и их несогласие, их увезли из дома. Как я потом узнала, это было нарушением закона, так как, поскольку я сама обратилась за помощью, детей могли забрать только при моем согласии. Им было тогда 12,5 и 13,5 лет. Детей отвезли к молодой женщине в 20 или 30 километрах от нашего города. Как оказалось, она была дурным и лживым человеком. По закону она обязана была способствовать контактам детей со мной, она же даже не позволяла им звонить мне и пугала их, что если они будут со мной общаться, их совсем не отпустят домой. Они мне звонили украдкой из автомата. Также незаконно она пыталась не отпускать их на занятия музыкой и иудаизмом. Она требовала от социальных служб повышенной платы, ссылаясь на то, что должна им покупать особые веганские продукты, чего она вовсе не делала, а часто заставляла их есть то, что они не любят, и запрещала им подходить к холодильнику. Я жаловалась в социальную службу, они обещали поговорить с ней, но мало что менялось, а я не знала, что могу в любую минуту потребовать их домой.

Для меня тот вечер, когда их забрали, был одним из самых страшных в жизни. Назавтра ко мне пришла хорошая моя приятельница. В продолжение шести часов она помогала мне мыть и чистить кухню. Мы успели сделать половину работы. Ее помощь, деликатные и не задевающие меня разговоры, а больше всего само ее присутствие помогли мне как бы вернуться к жизни. Я продолжала работать, а в свободное время занималась исключительно наведением порядка и мытьем в доме. Через месяц в доме были идеальный порядок и чистота, и девочки, которым разрешили меня навестить, были очень рады застать дом в таком состоянии. Через короткое время они должны были наконец вернуться домой. Они ночевали дома, а наутро должны были прийти социальные работники — посмотреть, можно ли их оставить. Рахель себя вела очень хорошо, а Хана как будто специально сорвалась. Я ее уговаривала, чтобы она хотя бы в присутствии социальных работников угомонилась, но ничего не помогло, и они сказали, что Рахель может остаться дома, а Хане придется подождать еще неделю. Она плакала и не хотела уходить, а я, хоть и готова была на все, чтобы ее не отпустить, не знала, что имею на это право.

Она мне позвонила в тот же день, и я пообещала ей, что через неделю она обязательно будет дома. Я говорила с ней каждый день по телефону. Через несколько дней она вдруг заявила, что хочет там остаться еще на некоторое время. Я стала требовать от социальной службы, чтобы ее вернули домой. Мне ответили, что несмотря на мое право, без ее желания это очень трудно сделать. Не знаю, какими хитростями и обманами той женщине удалось ее подкупить и уговорить не возвращаться домой. Мне известно, что она отправила Хану ездить на лошади, чего ей всегда хотелось, и настроила ее против меня и Рахели.

Даже когда мы были уже в Израиле, она посылала Хане подстрекательские письма, где учила ее не обращать внимания на меня и мою сестру Эстер, у которой мы жили первое время, и предлагала ей с помощью какой-то своей знакомой убежать из дома и через Египет добраться к ней. Это было не только преступно, но и опасно. Когда Хана стала странно себя вести, я обратилась в нашу социальную службу и по указанию социального работника стала открывать эти письма и передавала их туда, они же пересылали в шведскую социальную службу. Ее там как-то наказали, запретили ей всякие контакты с Ханой, о чем они мне написали. Через шесть лет, когда Хана была уже совершеннолетней и я взяла ее с собой в поездку в Швецию, она там к ней убежала, и понадобилось еще несколько лет, прежде чем Хана поняла, с кем имеет дело, и с тех пор не хочет ее знать.

Лишь примерно через месяц после того, как Хане не позволили остаться дома, мне удалось добиться, чтобы она вернулась и поехала с нами в Ленинград. Эта поездка была очень важной для нас. Я испытала радостное волнение, увидев через 16 лет этот прекрасный город и встретив моих близких подруг, которые боялись со мной переписываться, а теперь не побоялись встретиться. У них начиналась перестройка. Я очень много рассказывала детям о Ленинграде и о жизни в Советском Союзе, но их удивляло все: плакаты на улицах, очереди и вопросы прохожих «Что дают?», грубые замечания незнакомых людей по поводу их одежды, прически и иностранного языка, нарезанные полоски грубой бумаги вместо салфеток и туалетной бумаги, и другие советские реалии. Но они восхищались красотой города и моими отношениями с друзьями.

Месяца через два после поездки мы вернулись домой в Израиль. Я надеялась, что все горести остались позади, но и здесь пришлось мне с детьми много пережить, и я понимаю, что причина кроется глубоко в их детстве. Им было 13 и 14 лет, когда мы вернулись.

Я хотела их записать в музыкальную школу, но мне сказали, что нет мест, и даже не стали их слушать. Их приняли в лучший детский хор в Иерусалиме. Руководитель хора, хотя и был хорошим музыкантом, был неприятным человеком, к тому же репетиции были слишком частыми и долгими. Сначала Хана, а затем и Рахель оставили хор. Через некоторое время Рахель получила стипендию для занятий вокалом (Хана в это время снова была в Швеции) и стала учиться у замечательной учительницы. Та оценила ее талант и сказала, что всегда готова с ней заниматься. Занятия пришлось прервать, когда Рахель пошла в армию, а потом мне не удалось найти эту учительницу. К сожалению, ни Рахель, ни Хана не использовали свой талант.

В Израиле уровень их знаний по всем предметам, кроме английского языка, был ниже, чем у успешных одноклассников. Они также отчасти забыли иврит, но быстро всё наверстали. Хана, подстрекаемая негодяйкой из Швеции, решила к ней туда вернуться, к тому же она подружилась со своей одноклассницей, полутора годами старше ее, и под ее влиянием стала пропускать школу, начала курить и встречаться с детьми и молодежью старше ее и не совсем подходящими для нашей среды и ее воспитания. И я, и Эстер пытались ее от этой компании отвлечь, уговаривали ее учиться, я говорила с учителями в школе, и они обещали, что если к концу года у нее будет не более двух плохих оценок, ее переведут в следующий класс. К концу года она, будучи очень способной, взялась за учебу и получила только одну неудовлетворительную оценку. Но учителя своего обещания не выполнили, сославшись на ее возраст. Она, как и в Швеции, училась на один год впереди своего возраста. Ее такое отношение, естественно, обидело.

Тогда нам предложили отправить ее учиться в интернат. Ни я, ни она этого не хотели, но мне сказали, что там очень высокий уровень, дети из хороших семей, и главное, ее надо было оторвать от иерусалимской компании. Поэтому я предложила ей поехать туда и посмотреть. И если ей не понравится, я ее, конечно, туда не отправлю. Но ей там понравилось, у них был очень приятный директор, она им тоже понравилась, и директор обещал уделять ей особое внимание. Меня только смутило, что дети там открыто курили, и я об этом сказала, на что директор мне ответил, что они пытаются с этим справиться, и что у них, по крайней мере, нет наркотиков. Я собрала все необходимые вещи и отвезла Хану в надежде, что там у нее всё выправится, но мне было неспокойно.

Когда я недели через две приехала навестить Хану, мне совсем не понравилась обстановка там и ее внешний вид. Я плакала и просила ее вернуться домой, но она не хотела. Директор же меня успокаивал, очень ее хвалил, сказал, что нужно только время, чтобы всё наладилось.

К сожалению, ничего не наладилось, становилось только хуже, и наркотики там были, и еще много чего. Она оттуда уезжала с некоторыми другими детьми и возвращалась иногда не в тот же день. Мне не всегда об этом сообщали. Когда она совсем убежала из интерната и долго не возвращалась, мне позвонили. Опять наступило для меня страшное время. Я не знала, где Хана и что с ней. Ей было всего 15 лет. Я ходила в детское отделение полиции, плакала и просила ее найти. Мне там сказали, что в тех случаях, когда дети убегают по своей воле, они их не ищут, но если я узнаю, где она, они помогут вернуть ее домой.

С большим трудом мне удалось узнать, где она. И тогда мне сообщили, что ее доставили в полицию в городе, ближайшем к интернату, и просили за ней приехать. Была пятница, когда автобусы рано перестают ходить, город этот был от нас далеко, денег на такси у меня не было, к тому же я боялась, что я одна не смогу ее уговорить вернуться домой. Эстер только что вернулась с работы, была зима, шел дождь, и она мне сказала, что невозможно всю жизнь заниматься только Ханой, но я ее упросила, и мы поехали на ее машине. Как я и опасалась, Хана не хотела возвращаться в Иерусалим, но вместе с Эстер нам удалось ее уговорить, и она согласилась остаться у Эстер. Все вещи, которые я дала ей с собой в интернат, так там и остались.

Потом она обижалась на Эстер и переходила жить ко мне, потом обратно. Рахели всё это тоже было нелегко, она любила Хану и за нее тревожилась, ее также обижало, что Хане уделяется столько внимания.

В школу Хана не вернулась. Она очень рано стала работать и снимала себе крохотную квартиру. Одно время она жила с другом, который ее любил и о ней заботился. Мне удалось ее записать в музыкальную школу, но она туда ходила лишь несколько дней. Она была очень красивой, яркой, ее красота сразу привлекала внимание. Рахель тоже была красивой, но ее красота была более тонкой и не так сразу бросалась в глаза. У Ханы было много поклонников, но она ни с кем из них не осталась. Она стала старше и разумнее и решила закончить школу. Здесь школьное образование для взрослых платное. Мы бы ей, конечно, помогли, но она осталась в Швеции, когда мы поехали туда в гости, и решила закончить школу там. Несмотря на все, что она прошла, ей удалось это сделать, и она уже собиралась вернуться в Израиль и поступать здесь в университет. Когда она была в Швеции, я и Рахель ее там навещали. Она уже жила самостоятельно, снимала себе однокомнатную квартиру, а потом, когда мы с Рахелью там были, переехала в комнату в студенческом общежитии. Я пригласила моих друзей и устроила ей новоселье.

Я стала узнавать о возможностях университетского образования для нее в Израиле, но Хана вдруг оказалась в Америке. Там был один из ее давних израильских поклонников, и он ее туда пригласил. Она вернулась в Швецию, потом поехала в Америку еще раз, как раз тогда, когда я ее ждала домой. Она мне оттуда звонила и в одном из телефонных разговоров сообщила, что беременна. Она была огорчена, спрашивала меня, что делать, так как не любила этого своего друга и не хотела выходить за него замуж. Он же этого хотел. Я ей сказала, чтобы она родила ребенка и вернулась домой, и мы ей тут будем помогать. Я боялась, чтобы она приехала сразу, поскольку и с Рахелью у меня были неровные отношения, и с ней Рахель не всегда ладила, а в том положении, в каком была Хана, возможные неприятности были бы совершенно излишними.

Кроме того, наше экономическое положение было не блестящим, Рахель только что демобилизовалась из армии и искала работу (Хану в свое время из-за ее поведения в армию не взяли). У меня постоянной работы не было, я занималась разными работами в нескольких местах. Но Рахель очень тревожилась за Хану, боялась, что в Америке с ней может что-нибудь случиться. Она перед сном пришла ко мне в комнату, легла около меня и стала об этом говорить. Я высказала ей все мои опасения. Я также сказала ей, что когда она груба со мной или совсем не разговаривает, для меня это тяжелая душевная боль, и каково при этом будет Хане? Рахель спросила: «Как по-твоему, почему я так делаю?» Я тогда не понимала того, что поняла сейчас, и сказала ей, что, наверно, не всё у нее хорошо, и свои неприятности она как-то вымещает на мне. Она была очень мне дорога, я ее обнимала и успокаивала, и мы решили, что Хана приедет. Я опасалась, что Хане трудно будет найти работу. Но Рахель заказала для нее билет, а мне удалось найти для нее работу у моего знакомого: она работала с компьютером и помогала принимать иностранцев, приезжавших в его институт на семинары. Он был очень доволен и сказал мне: «Ты можешь гордиться такой дочкой».

Когда мы вернулись в Израиль, Рахель понемногу успокоилась, она хорошо училась в школе, занималась пением, у нее появились подружки. Но ее беспокоило и мешало ей поведение Ханы, она мне помогала с ней справляться. Из-за этого и из-за старого груза, с которым мы не разобрались, у Рахели случались срывы, и тогда мне было очень больно и обидно. Я понимала, что ей самой с собой нелегко. Я ее не ругала и бывала счастлива, когда у нее наступали хорошие периоды. Она мне писала умные, добрые и любящие письма, даже когда мы жили вместе.

Вот несколько отрывков (я только исправила орфографию).

1989 год: «Дорогая любимая мама! Я тебя очень люблю и постараюсь себя удерживать и тебя не огорчать».

«Мама, любимая. Извини меня, пожалуйста… Я тебя очень люблю и очень ценю все, что ты для меня делаешь… Я знаю, что ты меня прощаешь, хотя мне это не положено… Ты мой самый дорогой человек на свете. Руся».

1990 год: «Дорогая мама… Я тебя очень ценю за все, что ты мне передала и научила, и очень рада, что мы с тобой ладим, и мне бы не хотелось жить по-другому…»

1991 год (во время войны в Заливе): «Дорогая мама, я желаю нам всем, чтобы вместе с войной кончились все наши неприятности… Мне кажется, что после последних событий я кое-что поняла. Я думаю, что вместе мы сможем с Ханой справиться».

(Во время ее визита в Швецию, частично по-шведски, так что я перевожу): «…Я благодарю Бога, что я не шведка и мне не надо жить здесь. С каждой минутой я чувствую себя всё более гордой и счастливой, что я живу в Израиле… Мама, я хочу тебя поблагодарить за все, что ты для меня сделала и за то, что ты после всего меня прощаешь… Ужасно скучаю по Израилю и особенно по тебе. Я и раньше была убеждена, что лучше Израиля нету, но сейчас это знание находится со мной всё время, каждую минуту… Люблю тебя, Русенька».

«Дорогая мама! Получила только что твое письмо и очень расстроилась. Ужасно по тебе скучаю… Я также беспокоюсь о Хане… Я купила подарок Хане и думаю, что он ей понравится».

1992 год (Рахель в армии, а я, по-видимому, в Швеции): «Дорогая мамочка! Я по-прежнему по тебе очень скучаю и очень тоскую. Мне тяжело не говорить с тобой каждый день и приходить в пустой дом… Люблю и целую. Русенька».

(Когда я написала, что Хана от меня убежала): «Дорогая любимая мама… С минуты, как мы расстались, я скучаю каждую минуту. Я никак не могу прийти в себя… Попытайся не изводиться из-за Ханы. Подумай, что было хуже и что в конечном счете всё возвращается на свое место… Пиши мне скоро и не грусти. ЛЮБЛЮ ТЕБЯ БОЛЬШЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ. Русенька».

«Любимая мамочка! Я получила твое письмо… Мне стало очень грустно. Я никак не могла найти себе место. Я подумала, что готова отдать всё на свете, чтобы тебе было хорошо…

Когда я плакала, моя подружка мне сказала: «Рахель, не плачь! Я тебя люблю». И мне стало лучше. Я хочу, чтобы ты знала, что ты мне дороже всего,и мне только надо, чтобы тебе было хорошо.

Ты должна видеть всё в пропорции. Может быть, Хана будет учиться, и из нее что-то получится… Я буду счастливее всего, если тебе будет лучше. Пиши мне скоро и часто, даже если не всё хорошо. Я ведь буду тебя утешать. Я твоя радость и опора на всю жизнь… Не тоскуй, радуйся и помни, что всё относительно. У тебя есть большое счастье (я, в основном) (и у меня тоже)… Люблю тебя, твоя Русенька».

«Любимая мамочка! Я получила твои письма и очень рада, что ты успокоилась. Тебя и Ханы по-прежнему мне не хватает, и мне очень трудно, особенно без тебя… Жду тебя и даже Хану с нетерпением. Когда ты приедешь, мы с тобой будем всегда вместе и везде будем ездить вместе. Последнее время я всё время слушаю классическую музыку, и это меня успокаивает и утешает… ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Руся».

1993 год: «Любимая мама. В этот раз я не буду давать торжественные обещания, но я знаю, что нам было хорошо вместе и будет еще лучше. Я тебя люблю больше всего и буду стараться делать все, чтобы ты была счастливая. Твоя Русенька».

1994 год: «Дорогая мама!.. Я больше и больше люблю с тобой проводить время. Ты мне приносишь много радости и думаю, что я тебе тоже, и я рада, что наши отношения наконец-то наладились. Твоя Руся».

(Из Швеции) «Дорогая мама… Мы с Ханой очень ладим… Миша звонил в первый вечер, и я не хотела с ним говорить… Он стал какой-то жалкий, так что не с кем говорить… Я по тебе скучаю и жду тебя тут. Твоя Рахель».

«Дорогая мама!.. Я тебя жду с нетерпением… Мы с Ханой веселимся, и она готова со мной везде ходить… Приветы и любовь от Ханы. Твоя Рахель».

«Дорогая мама… Я тебя очень люблю и очень жалею, что так с тобой обращалась перед отъездом… Я обещаю, что когда ты приедешь, я с тобой буду ездить везде и везде ходить… Твоя Руся, которая тебя любит и скучает».

1995 год. «Мама! Все, что я хочу для тебя — это чтобы ты была счастлива и чтобы ты могла заниматься тем, что ты хочешь. Я постараюсь взять на себя тебе помочь это исполнить. Я знаю, что если тебе будет лучше, мне тоже будет лучше. Я тебя люблю всегда, даже когда это так не кажется. Твоя Рахель».

2004: «Дорогая любимая мама. Я тебе желаю, чтобы тебе всегда было хорошо и даже если есть временные трудности, главное, что мы есть друг у друга, и ты можешь всегда на меня полагаться, и я на тебя. Рахель».

Вот некоторые записки без даты:

«Мама, я хочу извиниться за свое поведение в последние дни. Я, по-видимому, была не в себе, но когда я в таком состоянии, я совершенно не осознаю этого, мне оно кажется нормальным, и только когда оно меняется, я вижу, что было по-другому. Но ничего невозможно сделать. Я как бы два разных человека… Поэтому когда я говорю, что хочу уйти из дома, ты не должна из-за этого страдать. Я такая, и уже не изменюсь, и в тебе есть что-то, что вызывает у меня мое другое состояние. Я не хочу тебе больше причинять боль, хотя не могу с собой справиться… Моя любовь к тебе не изменилась и не убавилась, и в такие моменты мне больно за ту боль, которую я тебе причинила… Ты единственный человек, который мне так важен и имеет на меня такое влияние, и к которому я так привязана, что это уже перешло на обратную сторону. Прости меня, если можешь. Твоя Руся».

«Дорогая мама… Я очень рада, что ты была около меня в этот момент и меня укрепила. Надеюсь, что больше со мной такого не будет. Я сегодня еще раз поняла, что я тебя не только люблю, но что ты мне очень нужна, и я рада, что могу с тобой поделиться, и ты можешь мне помочь и понять. Твоя Русенька».

Иногда, и это становилось всё чаще, она вела себя со мной так, как будто меня ненавидит. Она мне говорила страшные вещи, называла меня оскорбительными словами, угрожала и желала мне зла. Я не стану повторять здесь все, что от нее слышала. Такие высказывания, как «ты для меня не существуешь», «я с тобой покончила», «я тебе сделаю черную жизнь» были далеко не самыми ужасными. Иногда вполне безобидная моя реплика вызывала у нее страшное раздражение и поток брани. Она переставала совсем со мной разговаривать, это могло продолжаться дни, недели и месяцы, даже когда мы жили вместе. Я очень страдала.

Когда она сожалела, она мне говорила или писала записки: «Я не понимаю, как я могла так с тобой поступать», «Когда я злая, это как будто кто-то во мне говорит, а не я», «Когда я говорю от злости, не обращай на меня внимания, я так не думаю». Сожаления становились всё реже. Я была очень осторожна, боялась сказать что-нибудь, что могло бы ее разозлить, но я думаю, что мои слова были лишь поводом. Я видела, что ей плохо, и мне было вдвойне больно. Я понимала тогда, а теперь понимаю еще больше, что ей мешает что-то, связанное с прошлым. Какое-то время я вмешивалась в разные мелочи, но уже давно этого не делаю. Наверно, какое-то объяснение можно найти в этой ее фразе: «Ты меня распустила, ты не должна даже мне позволять так с собой обращаться». Кажется, можно здесь увидеть ссылку на те самые испытания, которых я не выдержала.

Как-то она перестала со мной разговаривать по совершенно непонятному поводу. Видя, как мне плохо, она сказала: «Я с тобой три дня не разговариваю, и ты уже жить не можешь!»

Наверно, мы не разобрались со старыми проблемами, а они выплывают и мешают. Кажется, я разобралась с собой. Я больше не в обиде за все страдания и горести, которые причинили мне мои дети. Я их больше не виню. Отношение Рахели ко мне было неровным. Свои претензии она высказывала только в моменты раздражения и злости, часто они были непонятными и несправедливыми. В спокойном состоянии, в хорошие моменты она не хотела говорить об истинных причинах или не могла четко их осознать. Я боялась начинать разговор, чтобы не нарушить зыбкие сносные отношения между нами.

Отношения с Ханой были совсем другими. Она причиняла мне мучения тем, что причиняла зло себе. Случилось так, что Хана в конце концов осталась жить в Швеции, хотя она этого не хотела. Мне грустно, что она не живет в своей стране, как хотела, что она со своими детьми так далеко от меня. Несколько выдержек из ее писем многое могут рассказать.

Примерно 1996 год. «Дорогая моя мама!.. Я вдруг заметила, насколько я на тебя похожа и как я пытаюсь его научить, чему ты нас учила (о сыне своего друга)… Мне очень хочется своего ребеночка… Я надеюсь, что ты мне не желаешь таких детей, какой я была. Я себе очень не желаю детей, как я, несмотря на то, что со мной, по крайней мере, не скучно… Я много о тебе думаю и очень тревожусь и скучаю… Мама, я тебе всего хорошего на свете желаю… Я люблю тебя и очень жду поездки. Хана».

«Дорогая моя мама… Мне иногда очень грустно, что я его больше не увижу (о том же мальчике). Он мне снится иногда. Я надеюсь, что то, что я ему дала, ему поможет в жизни. Я пыталась делать для него, что ты для нас делала: читать ему, давать слушать музыку. Ты нам дала все возможности, и наверно из-за этого я всё пережила. У меня всегда была богатая внутренняя жизнь… Я еще напишу из Америки. Я очень, очень люблю тебя. Хана».

(Из Швеции): «Дорогая моя мама!.. Я очень хочу скоро родить своего ребеночка… Я ни за что не хочу, чтобы мои дети росли здесь. Не только, что это не еврейская страна, но здесь нету человеческого тепла и жизненной радости… Люблю тебя и очень скучаю. Хана».

(Из Америки) «Дорогая мамочка!.. Я очень рада, что ты мне написала. Я знаю, что то, что ты мне говорила, это от любви и тревоги и что ты бы никогда не обидела меня… Я знаю, что ты очень тревожишься обо мне, и если вспомнить прошлые годы, я понимаю, почему. Несмотря на все, я очень осторожна, и я бы никогда ничего себе плохого не сделала… Я жизнь очень люблю, и поверь мне, укорачивать ее не собираюсь. Я, может быть, наивная, но я не дура, и с каждым годом набираюсь чуть ума…

Дорогая мама, я буду часто звонить и писать, а когда будут деньги, я приеду навестить. Так что не беспокойся. Ты знаешь, что Бог дуракам помогает, и если Он мне до сих пор помог, Он и дальше будет…

Мама, я очень скучаю и люблю. Целую тебя. Хана. Я не курю, успокойся».

Она очень рано начала курить и очень много курила. Я всеми способами пыталась добиться, чтобы она прекратила, но она это сделала только когда узнала, что ждет ребенка.

Надя после нашего приезда отдалилась от нас. Мне было очень обидно за себя и за девочек, ведь она их вырастила. Я надеюсь, что после заново пережитого и передуманного мной мы сможем устранить никому не нужные мучения и восстановить подавленные добрые чувства.

После того, как Хана приехала из Америки, ее друг, отец ее будущего ребенка, оставил все свои дела в Америке и вернулся в Израиль. Он очень хотел на ней жениться, но она не хотела. Она сказала, что не любит его, но что они вместе будут заботиться о ребенке. Некоторое время Хана жила с нами. Он приходил каждый день, они ходили гулять, он купил кроватку и коляску для ребенка.

И тут произошло то, чего я опасалась. У Рахели случился такой страшный приступ гнева против меня и Ханы, которого прежде не было даже в худшие времена. Она говорила ей и мне жестокие слова. Мне было больно и страшно за себя и за Хану, но еще более страшно за Рахель. Она была совершенно вне себя. Я сказала, что очень ее люблю и хочу, чтобы она была счастливой. Она оттолкнула меня, и я услышала ужасные слова. Понемногу она успокоилась. Я с ней была очень предупредительна и нежна, а с Ханой она с тех пор не общалась несколько лет.

Потом, когда у Рахели был друг, и она поняла, что ей необходимо с ним расстаться, я умела ее утешить. Мы подолгу разговаривали каждый день. Я тогда собиралась в гости в Швецию, но не хотела ее оставлять и предложила отменить поездку. Но она настояла, чтобы я поехала. Она почти каждый день звонила мне в Швецию. Я несколько дней была у Ханы, и Рахель мне туда позвонила. Я с ней говорила нежно и ободряюще. Хана предложила с ней поговорить. Она говорила очень умно и по-доброму, ни одним словом не упрекнула за старое, утешала ее и подняла ей настроение. Рахель ее всячески благодарила. После этого у них несколько лет были хорошие отношения, Рахель ездила к ней в гости в Швецию и была очень довольна. Но потом всё снова нарушилось. Насколько я могу понять, Рахель в этом не была виновата. Надеюсь, нет причин, чтобы у них не восстановились добрые отношения, так же как и у них с Надей.

Для меня дети всегда были главным в жизни. Я совершила немало ошибок, и обстоятельства часто складывались не лучшим образом. Но я никогда осознанно не причиняла им обид или зла, даже когда они меня обижали, и никогда не переставала их любить и ценить. Я старалась научить их добру и делать для них все, что могла. Они это знали. Не всегда получалось так, как хотелось, мы все много страдали и много пережили, но у меня нет причин жаловаться. Они всегда оставались умными и талантливыми, и выросли хорошими и достойными людьми.

ОБ УДАЧАХ

Мы пережили тяжелые времена: советскую власть, войну, блокаду, холод и голод, эвакуацию и полуголодную жизнь в Сибири, нищету и неустроенность, антисемитские выходки и оскорбления. Слава Богу, мы не только выжили, но не обозлились и остались хорошими людьми.

Несколько раз я тяжело болела и попадала в другие критические ситуации, из которых легко было не выйти живой. Наверно, есть какой-то смысл в том, что я все-таки осталась жить.

Мой папа говорил, что когда рождается здоровый ребенок с руками и ногами, мы должны быть счастливы и благодарны Богу, но часто мы этого не ценим. Мои дети были умными, красивыми и талантливыми. Я благодарна им за то, что они доставили мне много радостных и счастливых минут, за то, что долгое время я чувствовала их понимание и поддержку, любовь и преданность, за то, что они многому меня научили, за то, что они были добры к другим людям. Несмотря на все неприятности и горести, я всегда очень их любила, даже если временами не получала от них ответа.

Я встречала очень много хороших людей, у меня всегда были близкие и надежные друзья в разных странах, и очень редко я сталкивалась с дурными и злыми людьми. Я и мои родные и друзья помогали друг другу также в самые трудные времена, и мы сохранили взаимную привязанность.

Вся наша семья удостоилась приехать в свою страну, о чем мечтали многие поколения евреев, и чего советские власти не позволили моему отцу.

Я была вместе только с теми, кого любила. Даже если мой выбор не был удачным (один раз я поступила опрометчиво, а второй — была обманута) и мне пришлось много страдать, я не могу об этом жалеть, когда есть дети.

Я счастлива, что изменила свой образ жизни и прекратила употреблять животные продукты и так воспитывала своих детей, хотя и не с полным успехом. Я и мои дети смогли помочь также и другим изменить свою жизнь.

Многие годы моя работа доставляла мне не только доход, но и удовольствие. Я имела возможность учиться тому, что меня интересует и что я люблю, и заниматься тем, что мне нравится.

Я побывала во многих прекрасных местах Израиля и в других странах, видела много интересного, о чем в Советском Союзе нельзя было и мечтать. Я смогла много раз побывать в Санкт-Петербурге, каждый раз испытывала радостное волнение, любуясь его красотой и встречая своих друзей. Мне удалось хоть чем-то помочь близким людям и отблагодарить их за добро.

Несмотря на все преимущества свободы и независимости, мне не нравится жить одной, но я выбрала лучший вариант из возможных. После всего, что пришлось мне пережить, мне удалось построить себе дом по своему вкусу и желанию. У меня есть все, что нужно для каждодневной жизни: хорошая, достаточно большая и удобная квартира, прекрасная библиотека (к сожалению, слишком большая), удобные и красивые вещи в доме. Мне приятно там находиться, а также принимать гостей — родных и друзей из Израиля и других стран.

Я управляюсь со всеми домашними делами. Когда надо сделать или починить что-то, в чем я не разбираюсь, или для чего требуется большая физическая сила, я приглашаю специалистов, на которых могу положиться. Я достаточно обеспечена и не нуждаюсь в экономической помощи. Мои близкие и дети также не нуждаются.

Всё это помогает переносить разные неприятности, которые приходится переживать, и в любом возрасте строить планы, надеяться и ждать, и радоваться каждому светлому дню.

ПРИЛОЖЕНИЯ

«Ленинградская правда», 20 мая 1971 г.
Письмо в редакцию

ПОЗОР ИЗРАИЛЬСКИМ ВЕРБОВЩИКАМ!

Уважаемая редакция!

Прочитав в вашей газете (№ 113 от 14 мая) письмо родителей подсудимого В.Штильбанса, вовлеченного гнусной сионистской пропагандой на путь преступления против Советской Родины, я также хочу высказать свой гнев и свое возмущение грязными политическими спекуляциями сионистов.

И у меня в семье случилось большое горе.

Воспользовавшись психической неуравновешенностью моего сына Михаила, сионисты в течение некоторого времени, капля за каплей, вливали в его душу яд своей пропаганды и в конце концов сманили его в Израиль, куда он выехал 15 апреля этого года.

Мы с женой с болью в сердце задаем себе вопрос: как могло случиться, что сын русской матери, участницы Великой Отечественной войны, и отца — коммуниста, участника гражданской и Великой Отечественной войн, попал в сети сионистских вербовщиков и покинул свою Родину — Советский Союз?

Конечно, одна из причин заключается в том, что неразборчивые сионисты не брезговали никакими средствами, чтобы подобрать ключ к больной психике нашего сына и, используя весь арсенал клеветы и лести, внушить ему ложные представления о жизни евреев в СССР и якобы «райских» условиях жизни в Израиле.

Однако наше горе по поводу потери сына усугубляется признанием своей вины в том, что из-за его болезненного состояния мы слишком бережно к нему относились и, таким образом, в какое-то время упустили его из-под своего влияния. Когда мы обнаружили вредное направление его мыслей, было уже, к сожалению, поздно — он целиком находился во власти сионистской пропаганды и с упорством маньяка отвергал все наши аргументы об абсурдности и подлости его намерений эмигрировать в Израиль.

Несомненно, что выезд из СССР моего сына и нескольких подобных ему людей никак не отразится на мощи нашей Родины. Она будет и дальше укрепляться, и в это великое дело внесут свою долю и советские евреи.

Советские люди еврейской национальности, получившие от Октябрьской революции и Советской власти все, о чем они и их предки мечтали веками — политическое и национальное равноправие, право пользоваться благами свободы и культуры, право строить новую жизнь рядом и вместе с другими народами, — не изменят своей Родине! Наша Родина здесь, где наша Советская власть, воспитавшая нас, за которую мы сражались против фашизма, а если будет нужно — будем сражаться и против любых других врагов! Никакие сионисты и другие антисоветские элементы не смогут убедить нас в том, что Израиль — родина всех евреев. Это ложь, используемая в грязных вербовочных целях, и об этом мы всегда должны помнить.

Нельзя допустить, чтобы беда, случившаяся в некоторых семьях, в том числе и в моей, постучалась в двери других советских людей. Вот почему я счел необходимым обратиться с этим письмом в редакцию и через вашу газету поделиться своим горем и высказать все свое негодование, все возмущение низкими и подлыми провокациями сионистов и политических провокаторов из Израиля.

Я.А. Юдкевич,
член КПСС с 1926 года,
полковник в отставке

О СВОБОДЕ ВЫБОРА
(По поводу некоторых писем из «Почты Алефа»*)
/№ 290, август 1989/

Право на свободный выезд из любой страны, включая свою собст­венную, — одно из важнейших прав человека, закрепленное законами всех демократических стран и международными конвенциями. Но человек, покидающий свою страну, не может так же свободно выбрать, куда ему направиться. Эта свобода имеет серьезные ограничения. Ибо нет и не может быть законов, обязывающих какую-либо страну принимать граждан другой страны.

Это не снимает с правительств западных стран страшной ответственности за гибель миллионов людей во время Второй мировой войны, т.к. они не только не сделали ничего, чтобы остановить машину уничтожения, но и отказались предоставить убежище евреям, пытавшимся спастись от нацистов, зная, что обрекают их на верную гибель. К стыду нашему, и многие еврейские лидеры в разных странах, опасаясь за положение свое и своих общин, не сделали ничего или почти ничего для спасения своих братьев.

И все же трагедия нашего народа стала возможной не потому, что правительства западных стран и разные международные организации (например, Международное общество Красного Креста) оказались недостаточно добрыми и гуманными, чтобы попытаться нас спасти, а прежде всего потому, что нам пришлось искать помощи в чужих странах, т.к. у нас тогда не было своего государства.

К концу Второй мировой войны и после нее общественность западных стран получила более или менее полную информацию о происшедшем, распространению которой правительства этих стран прежде всячески препятствовали.

Тогда под давлением своей общественности многие западные правительства шире открыли двери своих стран для беженцев со всего мира. Немалую роль в их либеральной иммиграционной политике сыграл послевоенный экономический подъем и нехватка рабочих. Кроме традиционной страны иммигрантов США, принимать беженцев стали и другие страны, как, например, Швеция и ФРГ. Но во все эти страны беженцев впускают не безгранично и не бесконтрольно. При наличии самой большой доброй воли страны Запада не могут принять всех гонимых и преследуемых в мире, тем более всех желающих. Многие коренные жители этих стран требуют более строго ограничить иммиграцию, опасаясь, не всегда необоснованно, роста безработицы, распространения чуждых отрицательных явлений, таких, как торговля наркотиками, кровавые столкновения разных враждующих группировок и т.п., и даже слишком больших посторонних влияний на свои обычаи и культуру. Имеются вполне демократические государства, как Италия или Исландия, которые вообще не принимают иммигрантов, и никому не придет в голову их за это осудить. Столь же нелепо осуждать США за ограничения в иммиграционной политике. Мы, во всяком случае, больше не зависим от доброты и милости западных стран. Ничто нас не вынуждает становиться беженцами в чужих странах. У нас есть свое государство; все евреи имеют право стать гражданами этой страны и поселиться в ней.

Унизительно и недостойно человека навязываться или проситься в чужие страны, к народу и культуре которых он не имеет никакого отношения, когда у него есть собственное демократическое государство. Евреи-«прямики» и евреи-«отказники» в Италии — наше национальное несчастье и национальный позор. Выросшие и воспитанные оторванными от своего религиозного, исторического и культурного наследия, оскорбленные неприязнью и ненавистью окружающих, отравленные непрекращающейся антисемитской пропагандой, многие из нас утратили чувство национального достоинства. В мире, разделенном на разные нации (а другого мы не знаем), каким бы интернационалистом и космополитом человек ни был, он все же принадлежит к одной из этих наций, и его человеческое достоинство не может быть отделено от национального. Отказываясь от своего народа, он вольно или невольно присоединяется к другому, если его, конечно, принимают.

Можно спорить, насколько реальной является угроза новой вспышки антисемитизма в Советском Союзе, как, впрочем, и в других странах, в том числе и в США (см. публикации журнала «Алеф» об антисемитизме в Польше, Англии, ФРГ, Швеции и Японии). Можно даже понять тех евреев, которые, несмотря на это и на страшные уроки прошлого, не желают покинуть страну, в которой они родились и выросли и язык и культура которой стали их родными. Но те, кто, оставляя страну рассеяния, пытаются ее променять на другую, с которой у них нет ничего общего, не могут рассчитывать на понимание и сочувствие.

По-видимому, в Израиле не лучшие в мире условия. Но не этим должен определяться наш выбор.

Трудности с жильем и с работой имеются во всех западных странах. О бездомных и безработных в Америке писала не только коммунистическая, но и свободная пресса. Недавно в шведской газете было сообщение о шести тысячах бездомных только в одном Стокгольме.

Несмотря на все наши трудности, мы не видели здесь бездомных и голодных. Войны и конфликты бывают не только у нас, а обязательная служба в армии существует во многих странах, даже самых спокойных и благополучных. Террор и насилие находят своих жертв по всему миру. Полной безопасности нет нигде. Но здесь мы защищаем свой дом. Мы живем в своей стране согласно своим обычаям и традициям, празднуем свои праздники, отмечаем свои скорбные дни. Наши дети говорят на своем языке, изучают в школе свою историю и культуру. Здесь мы не «вечные жиды», а полноценные люди, обретшие свое достоинство. Это наш свободный выбор.

___

* В этих письмах советские евреи жаловались, что их не пускают в США.