Тамара Львова, Владимир Фрумкин: Расцвет и гибель «Турнира СК» (из истории легендарной передачи Ленинградского ТВ). Продолжение

Loading

Альфред Прингсхайм напомнил загадку, занимавшую меня с давней, «турнирной поры», но так и не разгаданную. Имя ей: таинственная связь математики и музыки. Почему все 8 наших турнирных лет в музыкальных конкурсах лучше всех, ярче, оригинальнее выступали ребята из физико-математических школ?

Расцвет и гибель «Турнира СК»

Из истории легендарной передачи Ленинградского ТВ

Тамара Львова, Владимир Фрумкин

Продолжение. Начало

И вот на Турнире (тема была -экология) Ведущий для разминки в самом начале конкурса задает вопрос: «Что вы видите, входя в лес?»

Сережа первым поднимает руку и с вдохновенным лицом, восторженно произносит: «Банки, склянки, битые бутылки». «Все засмеялись. По-моему, такое начало расположило к нам Коллегию».

Но возвратимся к «ПОТОМСТВУ» и его защите.

На стенде была громадная композиция, представляющая зверей, рыб, птиц. Страус. Рыбка-колюшка. Австралийские сорные куры. Птица-носорог. Рыба-пинорог. Кенгуру. Летучая мышь. Скорпион. Утка-мандаринка. Крокодил. Пингвины. Муравьи-термиты.

Кукушка… И каждый, абсолютно каждый из представленных на стенде животных, замечателен своим отношением к воспитанию

подрастающего поколения! Конечно, ребята многое прочитали, готовясь к конкурсу. Их было не остановить. Я из Коллегии Справедливости делала нашей ведущей Раечке Байбузенко панические знаки: «Закругляйтесь!» Но самое удивительное «вы­давал» по ходу конкурса сам А.И.К.

Ну, например, знает ли кто-нибудь из уважаемых читателей, что самец птицы-носорога замуровывает самку в дупле до тех пор, пока птенцы не вылу­пятся? Или — что мальки рыбы-пинорога прячутся во рту у матери? Что летучие рыбы носят детей на себе? Что птенцы древесных уток-мандаринок сразу после рождения выпрыгивают из гнезда с высоты 4 — 5 метров? А вот пример «отрицательного воспитания»: некоторые рыбы, маленькие скор­пионы и крокодилы сразу после рождения скрываются от своих родителей — иначе их съедают папы и мамы…

На этом я закончу рассказ о нашем «биологическом Ведущем». Добавлю толь­ко: мне известно, что впоследствии он защитил докторскую, стал профессором, по-моему, даже директором НИИ при Университете. И еще: знаю нескольких наших ребят, которые не без влияния конкурсов А.И.К. поступили на биофак. Впрочем, нет. Одно, кажется мне, важное дополнение…

Все наши турнирные годы мы изо всех сил бились над тем, чтобы самое сложное и непонятное во всех научных конкурсах (а были они в каждом Турнире) сделать хотя бы частично понятным и — непременно! — интересным, занимательным для любого думающего нормального человека. Нередко это удавалось. И во многом — благодаря «людям дальнего круга», приходившим к нам на передачу крупным ученым, комментаторам конкурсов. Почему слушали их с таким интересом? Я поняла это не сразу. Разгадка проста: талантливый человек, независимо от возраста, поданный крупным планом, в своих раздумьях, спорах, недоумениях — необычайно интересен.

Наш новый Ведущий, А.И.К., влюбленный в биологию, «свой» в широких научных кругах, привел к нам в Коллегию Справедливости немало друзей и знакомых: консультантов, оппонентов, комментаторов. Вспомню двоих…

Профессор Владимир Яковлевич Александров сумел не только кратко и доказа­тельно прокомментировать конкурс, но и дать нашим турнирным бойцам и телезрителям любопытнейшую информацию о генетике (именно о ней шла речь), тогда всех очень интересовавшей. Было это 14 февраля 1971 года; в Коллегии Справедливости при­сутствовал в этот вечер — просто в качестве ее члена — еще один доктор биологических наук — Илья Сергеевич Доревский. Атмосфера Турнира, наши ребята так его очаровали, что уже через два месяца, в апреле, на «Турнире СК»-6, он был с А.И.Константиновым соведущим. И пришел не один! Приведу фрагмент из сценария…

Вопросы доктора биологических наук Ильи Сергеевича Доревского:

Вопрос 1-й СОПРОВОЖДАЕТСЯ ПОКАЗОМ ДВУХ ЖИВОТНЫХ: ПРЕСМЫКАЮЩЕГОСЯ (ЧЕРЕПАХИ) И МЛЕКОПИТАЮЩЕГО (БРОНЕНОСЦА).

Ребята должны узнать этих животных и указать, в чем состоит их сходство (наличие у обоих костного панциря, одевающего тело). И в чем различие (у черепахи панцирь — это производное ее скелето-позвоночного столба, ребер и т.д.; черепаха — единственное животное, которое буквально «живет внутри своего скелета»; у броненосца панцирь состоит из отдельный пластинок, подвижно сочлененныкдруг с другом — он кожного происхождения и со скелетом не связан. Таким образом, сходство только внешнее). Вопрос 2-й: СУЩЕСТВУЮТ ЛИ МОРСКИЕ ЗМЕИ? ЧТО В РАССКАЗАХ О НИХ ПРАВДА, А ЧТО ВЫМЫСЕЛ?

Правильный ответ: гигантских морских змей длиной в несколько метров, о которых пишут иногда в газетах, не существует. Это вымысел. Однако, действительно существует многочисленная группа так называемых «морских змей», которые всю жизнь проводят в море и неспособны выходить на сушу. Все они очень ядовиты и нередко кусают рыбаков, попадая в сети. Вот откуда множество легенд…

Чего только не наговорили ребята, отвечая на этот вопрос! А в заключение, к общему удовольствию, И.С.Доревский продемонстрировал — спрятанную до этого момента! — настоящую, довольно крупную «морскую змею», которая, однако, на сказочного гигантского водяного ящера-динозавра никак «не тянула».

Алексей Иванович Константинов был не просто огорчен — убит! — разгромом Турнира. Трогательно сочувствуя мне, он, по-своему, «по-биологически», это сочувствие выразил: тайно от меня договорился с Женей, моим мужем, и поздним вечером Женя принес домой в своем вязаном шарфе… прелестного крохотного щенка какой-то особенной, дорогущей, редкой породы — подарок А.И.К… Увы… Над ним тоже, видно, тяготела «турнирная трагедия» или… не хватило нам «биологических познаний» для столь тонко организованного существа, но недолго он прожил с нами — погиб, к великой нашей печали…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОЛЛЕГИИ СПРАВЕДЛИВОСТИ

За 8 «турнирных лет» мы дважды, прямо на передаче, в «живом эфире», конечно, неожиданно, сюрпризом, поздравляли с юбилеем бессменного Председателя Коллегии Справедливости, Михаила Михайловича Ермолаева, с 60-ти и 65-летием. Оба раза он был по-детски растроган. Не забуду его лицо — снимали крупным планом! — когда слушал стихотворение «певца Турнира» Саши Карпова. Было это 25 ноября 1970 года.

Всем бойцам Турнира подрастает смена,
Место уступили мы давно другим,
Лишь Михал Михалыч так же неизменен.
Это потому, что он незаменим.

Пусть в воспоминаньях нам легко запутаться,
Только позабудем мы о том едва ль,
Что в Турнир вступаем мы с его напутствием,
И что в жизнь уходим под его слова.

И слова веселые, и слова высокие,
Как в былые годы, донесет эфир,
И у наших бабушек розовеют щеки,
Если на экранах снова их кумир.

Он и через годы будет с нами вместе.
Вот огонь экрана голубой горит.
Снова, как учитель, снова, как ровесник,
Михаил Михалыч с нами говорит.

Кем для меня был Михаил Михайлович?

Когда люди моего поколения продолжают ряд: Д.С.Лихачев, А.Д.Сахаров — да­леко не у каждого есть кто-то следующий, кого можно в этот ряд поставить. У меня есть — Михаил Михайлович Ермолаев. Вот уж кто истинный русский интеллигент! Мог спеть под собственный аккомпанемент оперную арию и прочитать наизусть «Фауста». Мог на склоне лет, бросив налаженную ленинградскую жизнь, уехать в Калининград и создать там первую в Союзе кафедру геологии океана. А оттуда — годами — еже­месячно прилетать к нам, на телевидение (об этом — ниже), на передачу, причем довольно долго за свои деньги, потому что не было тогда «статьи», по которой ему можно было оплатить проезд. А до этого много лет на географическом факультете Ленинградского университета по традиции читал всем первокурсникам вступительную лекцию, с «хитрой целью», которой никто лучше него достичь бы не смог, — с первого дня учебы увлечь юных слушателей своей наукой. И видя его, и слушая, и читая его труды, невозможно было себе представить, что за спиной искрящегося жизнелюбием и доброжелательностью профессора — тюрьмы и лагеря, что он пере­жил два ареста и был «французским шпионом», что 1938 год на самом взлете оборвал более чем десятилетние полярные исследования, под корень подрубил блестяще начавшуюся научную карьеру. А после 1955 года все пришлось начинать сначала. Даже докторскую диссертацию писал на другую тему: все материалы по первой, фактически готовой, забрали — и канула! — во время обыска и ареста…

Как мы с ним познакомились? Было это в 1963-ем году — я начинала тогда работать на телевидении редактором.Замыслы были грандиозные.Прошло уже несколько передач нового цикла «Лекторий для старшеклассников» — непосредственно из университетских аудиторий. Потом придумали телеолимпиады (все это было новым!). И вот тогда пошла я к проректору университета, просила рекомендовать ученого, который любил бы ребят и мог возиться с ними, пере­числила при этом желаемый набор замечательных качеств, вряд ли возможных в одном человеке: крупный ученый, непременно разносторонне образованный, общительный, увлекающийся… Проректор, не задумываясь, тут же воскликнул: «Есть! Есть такой. Именно такой, как вам нужен — Михаил Михайлович Ермолаев! Профессор, доктор геолого-минералогических наук. Эрудит. Никакой вашей камеры не испугается. Человек благороднейший»… Тогда мы и познакомились. Первую олимпиаду провели по географии. Вел ее Михаил Михайлович легко, дру­желюбно общаясь с ребятами, обдавая их светом своих светло-голубых, пораз­ительной доброты глаз. И с юмором. Весело. Это уже был прообраз «ТУРНИРА СК»…

Неизменным Председателем Коллегии Справедливости, жюри Турнира, с самой первой нашей передачи стал профессор М.М. Ермолаев. Нередко — Ведущим географических и геологических конкурсов. Или их комментатором. И на каждом Турнире! — это стало традицией — он задавал ребятам свой, всегда необычный и непременно занимательный вопрос. Ждали его с волнением. Высоко ценился дополнительный балл ЛИЧНО от Председателя Коллегии Справедливости.

Но самое главное, Михаил Михайлович был совестью нашей передачи, ее нравственным стержнем.

Роль Михаила Михайловича в нашей борьбе за «выживание» в драматиче­ских коллизиях, связанных с жесточайшим давлением цензуры, огромна. Рас­скажу лишь один эпизод. Командам-участницам Турнира было дано домашнее задание: «Перед гастролями театра им. Ленсовета в далекий сибирский город вам предлагается создать рекламу одному из его спектаклей, используя для этого все средства: афиши, плакаты, выступления в Домах культуры, на произ­водствах — словом все, что подскажет фантазия». Определить победителя мы попросили главного режиссера театра И.П.Владимирова. Он согласился прийти к нам на передачу и быть комментатором этого конкурса.

Нетрудно себе представить, какую огромную работу предстояло проделать нашим турнирным бойцам: они сочиняли, репетировали, рисовали, спорили — и многократно переделывали все заново. А Игорь Петрович Владимиров? Он дал возможность командам в полном составе посмотреть — бесплатно! — выбранный ими спектакль… И вот буквально за день до Турнира наш «злой гений», главный редактор телевидения снимает конкурс! Почему? В чем дело? Со мной, редактором, даже не разговаривают, меня игнорируют, просто передают через дежурного редакции программ не подлежащий обжалованию приговор: «Почему реклама? Зачем реклама? Это у них рекалама всяких пошлых поделок. У нас хороший спектакль и сам по себе завоюет успех. Снять!» Что делать? Что скажем в школах? Как будем смотреть в глаза Владимирову? И тогда мы пускаем в ход «тяжелую артиллерию» — о немедленной аудиенции у Главного просит Председатель Коллегии Справедливости. Нет, Михаил Михайлович не играл, не мог играть в наши «игры»: выбирать тактику, хитрить, наконец, просто идти на риск и обманывать начальство. Он садился в кресло напротив и смотрел на собеседника голубыми чистыми глазами самой Доброты и Доверчивости: «Это ведь дети. Они старались. Нельзя их обидеть». И ему невозможно было отказать. Он спас нашу «рекламу»: дети ничего и не узнали. Он еще не раз спасал передачу. Чтобы дать вам хотя бы отдаленное представление о том, в каком по­стоянном нервном напряжении мы жили (а Михаил Михайлович был значительно старше остальных членов нашей бригады — ему должно было быть труднее дру­гих!), приведу четверостишие ведущей литературных конкурсов А.А.Пурцеладзе — я недавно случайно нашла его в старых бумагах:

Доколь, уйдя из жизни мирной
В костедробительный накал,
Должны волочь мы крест турнирный
В его трагический финал?

Финал не заставил себя ждать. В 1972 году нас, наконец, разгромили и разогнали. А М.М.Ермолаева, Председателя Коллегии Справедливости, при­гласили в начальственный кабинет и уговаривали, убеждали, соблазняли остаться, работать с другой командой (хотели получить «ручной» «Турнир СК»). Не убедили. Он ушел с нами. Для него и вопроса не было: уйти или остаться…

Решусь добавить еще один штрих к портрету М.М. Е. — из услышанного мной от него, причем услышанного дважды, с перерывом, наверное, в десятилетие.

Несколько лет Михаил Михайлович возглавлял на географическом факуль­тете университета приемную комиссию. Вначале это доставляло ему радость, и он не жалел времени и сил на хлопотную и, казалось, неблагодарную миссию. Выявлять талантливую молодежь. Исправлять ошибки, неизбежные в таком тонком деле как конкурсные экзамены. Восстанавливать СПРАВЕДЛИВОСТЬ и только этой справедливостью руководствоваться. В этом видел свою задачу председатель приемной комиссии… А потом его вызвали в партком. Был серьез­ный разговор. Один. Другой. Ему терпеливо объясняли, кого нужно, а кого не нужно принимать на факультет. Он долго не понимал. Потом делал вид, что не понимает. Уже на других факультетах все поняли. А он — никак. Не понимает — и точка! Что тех, у кого «5-й пункт» не в порядке, заваливать — будь они хоть семи пядей во лбу. А детей из «рабочего класса» и «колхозного крестьянства» поддерживать и принимать непременно, независимо от их способностей и под­готовки. (Объясню для молодых, в этих постыдных делах, к счастью, не сведущих: речь шла о государственном антисемитизме, принявшем в те годы уродливые формы — не с того ли началась «утечка мозгов» за рубежи нашей страны? Тогда же — чуть ли не через полвека после Октябрьской революции! — «выбросили» нелепый лозунг о «социальном выравнивании интеллигенции».) Когда «не по­нимать» стало невозможно — на него уже давили, жали — он ушел из приемной комиссии. Совсем ушел. Тем, кто не знает, скажу, тем, кто забыл, напомню: отказываться от такого партийного поручения было не просто. И, если хотите, страшно. Опасно. Особенно для тех, кто вернулся оттуда… А ведь нам Михаил Михайлович казался мягким человеком. И напуганным. Когда мы, названные позднее шестидесятниками, собравшись всей бригадой «отметить» очередной Турнир, спорили до хрипоты, он не поддерживал наши вольные разговоры. Сидел молча и слушал. И самиздат не брал у нас читать. Да, мягкий. Да, напуганный. Но когда дело касалось ЧЕСТИ, как он ее понимал, становился несгибаемым, и твердым, и мужественным.

Надеюсь, наши читатели увидят портрет стоящего, с поднятой рукой М.М. (я сижу справа, смотрю на него), с подписью: «Бессменный Председатель Коллегии Справедливости Михаил Михайлович Ермолаев. Кто-то сказал, что мой взгляд на него («влюбленный») на этой фотографии выразил наше общее к нему отношение». Не знаю, кто этот «кто-то», но сказал он истинную правду… Мой взгляд — «наше общее к нему отношение». Думаю, на этом фото Михаил Михайлович обращается к выпускникам с традиционным в конце турнирного сезона приветственным и прощальным словом. Каждый раз он находил новые слова, свежие образы, трогавшие нас, слушавших его и на него смотревших. И — слава нашей цензуре! — я должна была сдавать заранее в редакцию программы тексты этих обращений, в крайнем случае, тезисы. Конечно, они лишь бледное отражение того, ЧТО он говорил, и совсем уже не могут передать того, КАК он говорил: его интонации, улыбки, сияющей доброты взгляда.

И все-таки прочтите хотя бы один фрагмент.

Из обращения М.М.Ермолаева к выпускникам (28 июня 1970 г.)

Дорогие ребята!

Это наша последняя встреча — кончается шестой год «Турнира СК».

Нам неизвестны пути, которыми Вы пойдете — будут ли это производство, наука, искусство, но мы желаем Вам на любом из них встретить ТВОРЧЕСТВО, а оно, где бы и в чем бы оно ни проявлялось, неразрывно связано с фантазией — способностью видеть невиданное, слышать неслышанное, создавать не-созданное!

Это чувство, эту способность и будила в Вас наша игра, а фантазия тре­бовала знаний, смелости, настойчивости и находчивости. Мы рады, если все это в Вас закрепилось, если все это навсегда останется с Вами.

Счастливого полета!

В жизни. В ракете. В фантазии.

На свои конкурсы Володя Фрумкин обычно приводил, в зависимости от темы, «своих» комментаторов, тонких знатоков то ли симфонической музыки, то ли джаза, то ли современной песни, и они, как правило, увлекались нашей игрой, приходили еще и еще — становились своими. И вот однажды…

В.Ф.

ДВОЕ ИЗ ГУЛАГа

В один прекрасный день в нашей Коллегии Справедливости появился еще один коренной петербуржец, ровесник Михаила Михайловича и тоже интеллигент до мозга костей — Павел Александрович Вульфиус. Музыковед, заведующий кафедрой истории музыки Ленинградской консерватории. Легко согласился на мое предложение комментировать и оценивать музыкальные конкурсы. Он был телегеничен. Высокий, “сократовский” лоб, худощавое выразительное лицо, внимательные и умные глаза. Говорил он заинтересованно, живо, лаконично и точно. Судил «конкурсантов» доброжелательно и объективно. В нем было нечто, что роднило его с нашим Председателем. Это особенно ощущалось, когда они оказывались рядом. У обоих седина странно контрастировала с моложавостью лица. Глаза обоих смотрели открыто и прямо, светились добротой и благородством, но где-то глубоко на дне чувствовалась какая-то отрешенность, какое-то знание, о котором мы могли только догадываться. Это были два русских интеллигента, пронесшие свое благородство и достоинство через все выпавшие на их долю круги ада. Оба были арестованы в 1938 году и осуждены по 58-й статье. Павел Александрович не любил рассказывать о своей беде. И не оставил воспоминаний о том, что довелось ему пережить между 1938 и 1955 годами. Известно лишь, что он отбывал срок в лагере в деревне Мошево Пермской области, затем был художественным руководителем Соликамского Дома культуры. И что за него неоднократно ходатайствовал Д.Д. Шостакович…

Пережитое в те же годы Михаилом Михайловичем тоже кануло бы в Лету, если бы не Тамара Львова, которая с великим трудом уговорила М.М. вспомнить и надиктовать ей свою тюремно-лагерную эпопею. «Как он не хотел об этом! — призналась мне Тамара в недавнем письме. — У меня было даже тяжелое чувство вначале, что я давлю, насилую. Но потом он увлекся, наброски делал, ждал меня, волновался». Эта леденящая душу история составила впоследствии заключительный раздел автобиографической книги: Михаил Ермолаев (в соавторстве с Тамарой Львовой). Воспоминания. СПб.: ГИДРОМЕТЕОИЗДАТ. 2001. 2-е издание — 2009.

Я снял эту книгу с полки и как бы заново перечитал последние главки. Тогда и возникло желание — добавить к рассказу о Михаиле Михайловиче два эпизода из его лагерных воспоминаний. Первый — о недолгой дружбе на этапе со странным солагерником,

которого все, и заключенные, и конвойные, боялись, как огня, сторонились, как прокаженного. Но о котором Михаил Михайлович написал: «Никогда я не забуду этого обаятельного грузина». Второй эпизод — о прямо-таки фантастическом путешествии М.М. из лагпункта где-то в северной глухомани, в столицу, а через несколько дней — обратно: из Москвы — в тот же лагерь …

Хотелось бы, чтоб наши читатели знали и помнили об этом кошмаре. Предложил Тамаре. Она откликнулась: и ей, оказывается, оба эти эпизода врезались в память.

Т.Л.

Да, «откликнулась». Да, «врезались». И пусть расскажет о них сам М.М. Но сначала — несколько вступительных слов. Для меня долго была загадкой его удивительная, светлая доброта после всего пережитого. Он сам ответил на этот вопрос. Цитирую дословно из последней главы «Воспоминаний»:

«МОИ ЛАГЕРНЫЕ ГОДЫ»

Я уже писал, что видел там не только человеческие отбросы: бандитов, негодяев, насильников, словом, подонков. Нет! В том-то и дело. Нигде, никогда, ни до, ни после, я не встречал вместе, сконцентрированно, столько хороших, прекрасных, душевных, ярких, одаренных, талантливых, благородных, мужественных — эпитеты можно подбирать бесконечно — замечательных людей, чем в те мои лагерные годы. Казалось, весь цвет нашего государства, необъятной нашей страны, от Балтийского моря до Тихого океана, собрали здесь, за колючей проволокой. Именно поэтому я не считаю эти страшные годы потерянными. Наверное, именно поэтому я сохранил — так считают мои родные и друзья — жизнерадостность и веру в человека. Много лет я мечтал о том времени, когда смогу рассказать обо всех, кого встретил там и кого помню. Время это пришло, но… у меня осталось его мало. Расскажу только о двух, не знаю даже почему из многих и многих выбираю их… (Мы, из двоих, выбрали одного. Второй — патриарх староверов, о котором М.М. сказал: «Великой силы духа был человек. Много сделал добра людям».-Т.Л.)

Познакомились мы на этапе, от Княж-Погоста до Ухты. Пешим ходом шли километров 400, по побитой дороге — очень трудно было идти. Как-то само собой получилось, что со мной рядом, бок о бок, все 12–15 дней шел красивый, интеллигентного вида, но, казалось, сломленный духом, во всяком случае, молчаливый, подавленный грузин. Я заметил особое, настороженное отношение к нему всех окружающих: заключенных, уголовников и нашего брата, но и конвойных, рядовых и самого начальника. Какая-то пропасть отделяла его от всех. Он ощущал ее, и она угнетала его. А идти ему было трудней, чем другим: у него был поврежден коленный сустав, и каждый шаг причинял ему боль. Он сильно хромал, и на ночевку добирался совершенно вымотанным (уже потом я узнал, что ногу ему повредили при «горячей обработке в тюрьме», избивали его на допросах жестоко).

Первые дни он только смотрел на меня пристально и печально в ответ на все попытки заговорить с ним, чем-то помочь. Потом заговорил, потом оперся на мою руку… Примерно на 5–6-й день пути состоялся наш первый разговор. День выдался тяжелый, остановились на ночевку в землянке. Эта группа была невелика, и нам с моим постоянным спутником удалось устроиться в углу, с краю, в стороне от других. Тогда я и спросил его, что отъединяет его от нашего этапного общества. Он был удивлен:

— А вы не знаете?.. Я был уверен, что знаете… Никогда бы не принял вашу помощь…

По-русски он говорил хорошо, с небольшим акцентом. Но теперь волновался, его шепот я едва мог разобрать:

— Меня отьъединяет только одно обстоятельство… Вы не могли не слышать мою фамилию… Она вам ни о чем не говорит?..

…Его фамилия Сванидзе. Сандро Сванидзе… Александр… Родственник Сталина! И, кажется, близкая родня его первой жены, матери Якова.

— Да, я вижу, что вы поняли… Поэтому меня и боятся. Думают, что я что-то кому-то сообщу. А бояться и вправду надо, но совсем другого: близость со мной может повредить вам сама по себе, а я обречен… Нам не нужно больше идти рядом…

Я резонно ему заметил, что терять мне уже нечего, так как все равно «скомпрометирован». Мы продолжали идти рядом, и он, слабея день ото дня, все больше на меня опирался. В конце пути я уже почти тащил его. Он изо всех сил противился этому, но нога его не слушалась, я боялся, что он упадет. Разговаривали мы мало, но я уже знал, что он владел французским и английским — учился во Франции… Все переживал, что повредит мне. Редкого был благородства человек…

Только однажды удалось продолжить тот первый, ошеломивший меня разговор:

— Почему он не может помочь вам?.. Может быть, не знает? — Я все еще не понимал! Я все еще был наивен! Ведь к этому времени я сам через все прошел…

— Он пересажал всех своих родственников… Сванидзе… Аллилуевых… Я один из последних… Почему он это делал? Это и для меня было непостижимо… Потом понял: убирает свидетелей своей молодости… Мы знаем о нем то, чего знать нельзя: создается новая, мифологизированная история его революционного прошлого…

Наша с ним дружба скоро закончилась, его перевели в другой лагпункт. Помню наше последнее расставание. Я сказал ему: «До свидания, Сандро». Он поправил: «Прощай, Миша-друг»…

Он не ошибся. Уже позднее, кажется, в 1942 году, я узнал о его судьбе. Приказ пришел неожиданно и сразу же приведен в исполнение. Расстрел был очередной, массовый. Пустили его «в расход» рано утром… Уже когда вызвали из барака, попросил кого-то непременно передать прощальный привет «геологу из Ленинграда Мише Ермолаеву». Передали… Никогда я не забуду этого обаятельного грузина…

Т.Л.

Уже после кончины Михаила Михайловича, в 1992 году, я прочитала в книге А.Колесника «Мифы и правда о семье Сталина» (Харьков, «Простор», 1991), что у первой жены Сталина был брат Александр, что на похоронах Н.Аллилуевой он шел за гробом, и многие приняли его за Сталина, тогда как тот на похоронах не был. Говорится в этой книге и о том, что перед войной А.Сванидзе был арестован и в 1942 году расстрелян. Его жена умерла в ссылке, сестра Марико погибла в тюрьме. Сына его сослали в Казахстан. Не с этим ли Александром Сванидзе встретился М.М. на этапе?

Второй эпизод — скорее трагикомический, фарсовый и… очень «советский»… Нигде и никогда такого произойти не могло. Только у нас. И только тогда… Михаил Ермолаев уже не «вкалывал на общих работах» — лесоповале: был, кстати, абсолютно уверен, что не выжил бы на «этой адовой работе». «Повезло!» Во время войны возникла острая необходимость ускорить строительство железной дороги по вечной мерзлоте. Тут-то и потребовались его знания и опыт: геолога-исследователя, инженера-руководителя, к тому же, знатока Севера — участника многих арктических экспедиций. «Дорога эта поистине построена на костях, человеческих костях, — вспоминал М.М. — В лагере было одновременно 40 тысяч человек. Погибло, по моим расчетам, примерно, столько же: от голода, болезней, непосильной работы, а сверх того, от тоски; лютой бывает тоска в неволе, не легче голода»…

Итак, эпизод второй.

Это произошло в 1942 –1943 годах, когда М.М. был зеком «Севжелдорлага» и одним из главных разработчиков методики скоростной прокладки железнодорожных путей в условиях Севера. Однажды совершенно неожиданно его вызвали к самому высокому лагерному начальству со всеми материалами, относящимися к этой самой методике и практике работ. Предоставили лучшую в управлении комнату, накормили, как он не ел с самого 40-го года, и велели за сутки написать доклад, с которым ему предстояло выступить. Где, перед кем — не сказали. Затем отвезли с комфортом до узловой станции, предварительно одев, словно по нему сшитые, элегантный костюм и пальто. Посадили в международный вагон московского поезда и привези в столицу нашей Родины… Сопровождал его один человек, лейтенант НКВД, тоже одетый в штатское, которому надлежало с этого момента быть «секретарем-помощником товарища профессора».

В Москве их встретили, привезли в шикарную гостиницу, поселили в номере «люкс». На следующий день «товарищ профессор» в сопровождении ни на шаг не отстававшего от него «секретаря-помощника» прибыл в зал заседания некоего международного совещания ученых стран-союзниц: США, Англии, СССР — по проблемам скорстного железнодорожного строительства в экстремальных условиях военного времени. Доклад русского коллеги выслушали с огромным вниманием и интересом, задавали множество вопросов. Он активно участвовал в общих дискуссиях. А потом «товарища профессора» сажают в общий вагон, предварительно сняв с него элегантный костюм, «секретарь-помощник» превратился в лейтенанта-охранника, и они едут до знакомой узловой станции, откуда недавнего участника международного симпозиума с очередной партией зеков гонят по этапу «домой». То-то удивились бы, увидев его, коллеги-ученые…

Я спросила М.М.:

— У Вас не было искушения, поднявшись на высокую трибуну, крикнуть в зал: «Вы знаете, откуда меня привезли и сколько нас там?»

Он задумался.

— У меня и мысли такой не было. Боялся, конечно. Меня уничтожили бы немедленно. А для иностранной общественности объявили бы сумасшедшим. Но, поверьте, не только боялся. И даже не столько. Я никогда бы не стал позорить свою страну. На весь мир во время войны. Если хотите знать, я и мой охранник, кстати, славный парень, были тогда абсолютно заодно, изо всех сил скрывая правду. И нам это отлично удалось…

Вот такая история, необыкновенно, по-моему, характерная для времени, для системы и для человека этой системы… Зек-ученый и лейтенант-охранник играли в одни ворота. Что тут сказать? Остается лишь размышлять о загадках русской души. Вскоре после вояжа в столицу Михаил Михайлович получил вторичное «сокращение срока наказания за высокие показатели по проведению работ на строительстве». Он не знал, связаны ли между собой оба эти события…

В.Ф.

Позволю себе одно уточнение. Мне кажется, что суть здесь не столько в «загадках русской души», сколько в непостижимых тайнах любой человеческой души, искаженной страшным советским опытом. Души, прошедшей «горячую обработку» преступным тоталитарным режимом…

Т.Л.

НЕОЖИДАННОЕ

Странные бывают в жизни совпадения! Напишешь — не поверят… В июльском номере журнала «СЕМЬ ИСКУССТВ» за 2015г. вы, уважаемые читатели, могли прочитать весьма неординарную статью его редактора Е. Берковича: «Томас Манн — глазами математика». Прочитали ее и мы, авторы этих строк, Т.Л. и В.Ф., и были несказанно удивлены. Буквально несколькими днями раньше, просматривая «КНИГУ О «ТУРНИРЕ СК», подбирая материал для следующей публикации, мы перечитали главку о конкурсе, прошедшем в живом эфире Ленинградского телевидения в декабре 1969-го года — совершеннейшей, по теме, перекличке с тем, что прочитали в статье Е. Берковича. Только речь там шла о событии, которое произошло намного раньше и не в Ленинграде, и не в России…

14 марта 1904 года Баварская академия наук торжественно отмечала свое 145-летие. С докладом выступил известный ученый — Председатель Немецкого математического общества Альфред Прингсхайм (он же — отец жены Т. Манна Кати). Название доклада — «О ЦЕННОСТИ МАТЕМАТИКИ И ЕЕ ЯКОБЫ НЕНУЖНОСТИ».

… А теперь — внимание! В центре доклада была полемика с очень уважаемым и популярным философом А. Шопенгауэром, который критиковал математику, как бесполезную «игру в бисер», не имеющую ценности в реальном мире. Более того. Знаменитый философ над математикой посмеивался, иронизировал, нередко цитируя известный в его время афоризм: «В математике ум исключительно занят собственными формами познания — временем и пространством, следовательно, подобен кошке, играющей собственным хвостом».

В докладе Принсхайма, сразу же ставшем всемирно известным, доказательно утверждалась важность приложения математики в других областях науки и техники, предвиделось постоянное расширение области приложения.

Теперь — вы готовы. Предлагаем вашему вниманию конкурс Турнира СК. Ведет его, как все технические конкурсы, Генеральный автор Эдуард Семенович Каташков (Э.С.К.)…

Напоминаем: декабрь 1969-го года.

Э.С.К Известно, что методы одной науки могут проникать в сферы другой науки, приемы, родившиеся в одной области техники, могут вызвать революцию в том, к чему, казалось бы, никакого касательства не имеют. Известно, например, что мартеновская печь (для сталеварения) «заимствована» в своей идее у… стекольщиков… Но одна из наук дала всем (или, вернее пока сказать, почти всем) другим наукам универсальный инструмент, универсальный язык… О какой науке я говорю? (Ребята отвечают). Конечно, речь идет о математике, о процессе математизации наук…

И пошло. Покатилось. Поехало… Посыпались примеры. Из механики. Элек­тротехники. Сопромата. Химии. Измерительной техники. Радио— и теплотехники. Теории авторегулирования. И т.д…

Наш комментатор Р.А.Полуэктов особенно высоко оценил ответы на по­следний вопрос Ведущего:

«Что дает математизация описательным в прошлом наукам?» Говорили — тут одна реплика иногда дорогого стоила! — об экономике,

астроно­мии, биологии, в частности, о генетике, которая сегодня базируется на применении теории информации, занята расшифровкой кодов наследственности. Горячились, дополняли, поправляли друг друга. А Ведущий очень точно «подбрасывал щепки в костер». В заключение — профессор Полуэктов предостерег сверх меры увлекшихся ребят:

Математика — служанка наук (так ее называют). Это выражение подчеркивает опасность фетишизма математических методов. Известно выражение: «Математика — это мельница, перемалывающая то, что в нее заложено». Таким образом, являясь мощным инструментом познания, она требует тщательной проверки истинности исходных посылок, что может сделать только наука, «у которой математика в услужении»…

Не правда ли — достойный отклик наших турнирных бойцов на пророческий доклад ученого-математика… через 65 лет!

И — совсем уже — самое последнее…

Известный немецкий математик Альфред Прингсхайм напомнил загадку, занимавшую меня с давней, «турнирной поры», но так и не разгаданную. Имя ей: таинственная связь математики и музыки. Почему все 8 наших турнирных лет в музыкальных конкурсах лучше всех, ярче, оригинальнее выступали ребята из физико-математических школ? А импровизировали как! Подбежит к роялю мальчик или девочка и на любой, самый «заковыристый вопрос», ответит творчески! Темпераметно! И побеждали они, как правило, своих соперников-гуманитариев.

ПОЧЕМУ???..

И вот читаю в статье Е. Берковича об А. Принхгсхайме: «С юных лет он увлекся музыкой. И хотя математика в конце концов победила, занятия музыкой он не оставил в течение всей своей долгой жизни…» И дальше — о знаменитом в его доме салоне (до прихода Гитлера), где регулярно, в определенные дни, собирался весь научно-музыкальный цвет Мюнхена. И музицировали. И вели научные споры. Может быть, вы, уважаемые читатели, откроете разгадку этой таинственной, очевидно всегда существовавшей связи: математика — музыка?..

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Тамара Львова, Владимир Фрумкин: Расцвет и гибель «Турнира СК» (из истории легендарной передачи Ленинградского ТВ). Продолжение

  1. Я был капитаном команды 113 школы, а моя первая жена Ира Макарова –в команде 239 школы, мы оба отвечали в своих командах за литературные вопросы и вечно соперничали на всех турнирах…Поженились сразу после финала 1972 года в Телетеатре на Каменном Острове, 239 тогда выиграла…А я прыгнул в Малую Невку и переплыл на другой берег. Так и поженились…Правда, через полгода развелись…

Добавить комментарий для владимир файнберг Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.