Владимир Душский: Убийство Гонзаго в отдельной мотострелковой. Окончание

Loading

Пусть сам Шопен заговорит языком своей музыки. Пусть на территории гвардейской мотострелковой зазвучат его вальсы и полонезы. Мотивировка? Все очень просто. Наше воспитание должно быть не только патриотическим, но и интернационалистским!

Убийство Гонзаго в отдельной мотострелковой

Владимир Душский
Окончание. Начало

http://berkovich-zametki.com/Avtory/VDushsky.jpgЗато затеянный мною зачет прошел, как мне показалось, с успехом. Вопросы, естественно, я приготовил заранее. Помнится, их было четыре. Три из них помню еще сейчас. Первые два носили, так сказать, «военный» оттенок. В каких четырех из пяти наиболее известных пьес Чехова — «Чайка», «Три сестры», «Вишневый сад», «Дядя Ваня» и «Иванов» — стреляют? В каких трех из «пьес со стрельбой» человек, в которого стреляют, гибнет? На эти вопросы, надо сказать, ответы были даны практически мгновенно. Сказалось, думаю, то обстоятельство, что в армию сейчас призывают и окончивших институты, а человеку с высшим образованием стыдно, согласитесь, не знать таких элементарных вещей. Зато, удивительным образом, ни высшее, ни уж практически всеобщее среднее образование долго не помогали моим слушателям справиться со, смею думать, довольно нехитрой задачкой из чеховского «Репетитора». В этом не самом известном его рассказе герои мучаются над такою «проблемой»: купец купил 138 аршин сукна двух сортов за 540 рублей. Сколько сукна каждого из сортов купил он, если одно шло по 5, а другое по 3 рубля? Какие только варианты не предлагались, прежде чем я услышал правильные 75 и 63. Разумеется, победители получили по обещанной шоколадине, и трогательные сцены их вручения были даже запечатлены армейским фотографом. Я, правда, фотографий не получил, зато с некоторой гордостью, хотя и с удивлением отметил, что, видимо, с гуманитарным образованием дела у нас обстоят лучше, чем с математикой. Подтягивайтесь, коллеги!

Таким образом требуемый контакт с начальством, притом на уровне зам-ком-бриг-а (!) был установлен. Но, как, вероятно, уже догадался читатель, все, что произошло да этого момента, все это было лишь экспозицией. И впрямь, хотя «отдельная мотострелковая», что фигурирует в заглавии, уже появилась — да, да, речь идет об этой самой бригаде! — но ни о каком — слава богу! — убийстве, равно как и ни о каком таинственном Гонзаго речь еще никоим образом даже не заходила.

Итак, мы добрались наконец до основных событий. С начала гошкиной службы прошло как раз полгода, настало лето. И вот приезжаю я в очередной раз к Георгию, то есть, как вы понимаете, в благословенную нашу мотострелковую. А перед этим я пару недель провел в санатории и, соответственно, два или три посещения пропустил. И сразу же по каким-то деталям — то ли дожидаться мне пришлось дольше обычного, то ли потухшее выражение обычно бодрой физиономии нашего бойца — понимаю: что-то у нас не в порядке. Но сам он молчит. Жует бутерброды, запивает их кофеем из термоса (а в кофей тот противозаконным, естественно, образом капелька коньяку добавлялась, совсем, право же, чуть-чуть, так, чтобы чувствовалось, но не пахло), питается наш боец — и молчит, словно рыба об лед. Зная его характер, молчу и я. Одно из двух: либо он сам, без понуканий, решит рассказать, либо, коли не захочет, то никакими клещами из него эти сведения не вытянешь. На сей раз реализовался первый вариант. Примерно через полчасика он несколько отошел и поведал мне о своих бедах.

Оказывается, вскоре после того, как я отправился в свой санаторий, у него разболелось горло. Дали ему в медпункте пару таблеток — не проходит. Еще день — только хуже. На третий день еще хуже, даже дышать стало трудно. В общем, в некоторой панике звонит он матери, та мигом прилетает в часть. «Покажи горло!» — горло отвратительное.

Постойте, скажет внимательный читатель. Это что же, родне вашей так повезло, что вся эта драма на дни посещения угадала? Ни в коей мере. Но уж коли ты, мой читатель, так вдумчив, то тебе, несомненно, известно, что в России строгость законов и порядков умеряется небрежностью их исполнения. Так было и здесь. Конечно же, территория части со всех сторон огорожена, у всех ворот часовые — враг не пройдет! Но в ограждении этом, разумеется, наличествует дыра. Смешно говорить, об этом было известно Георгию — и, боюсь, далеко не ему одному. В общем, описываемое мною свидание происходило у заповедной этой дыры. Более того, мудрая Алена, предвидя развитие событий, захватила с собою (благо, у нее есть машина) — что бы вы думали? — гражданскую одежку сына. Видя, в каком он скверном состоянии, она, не долго думая, велит ему переодеться, сажает в машину и нажимает на газ. И поминай, как звали!..

Не сомневаюсь, что вдумчивый читатель, недавняя атака которого была мною так блистательно отбита, читатель этот прямо-таки подпрыгнет от радости, прочитав эти строки. Ну все, попался, старый выдумщик! Мало того, что всякий, кто пожелает, может через дыру легко пробраться на территорию воинской части, так у него и солдатики могут столь же спокойно из своей части укатить, причем с комфортом и на неопределенное время. Как говорится, ври, но знай же меру!

Должен моего въедливого критика огорчить: и на сей раз я ни на иоту не уклонился от истины. Дело, как вы, вероятно, помните, происходило летом. А на летнее время у «нашей» бригады, как, видимо, и у других, имелось летнее расположение. И вот то ли взвод, то ли рота — короче говоря, подразделение, — в котором служил Георгий, отправилось туда. А Гоша, как больной, остался при медсанчасти. Не знаю, успела это просчитать Алена, или ею двигал простой материнский инстинкт, но четыре или пять дней, что потребовались для излечения героя, никто ничего не замечал. Взводный считал, что тот остался в медчасти, там же полагали, что, почувствовав себя лучше, боец укатил со своим подразделением.

И вот через несколько дней вылеченный и даже слегка отдохнувший в домашних условиях рядовой Крушинин возвращается в свою часть. Взвод его еще не вернулся. Где наш солдат провел следующие две ночи, так и осталось мне неизвестным.

Возвращается взвод. Георгий «докладывает» своему пом-ком-взвода (это не офицер, а сержант, и у Гошки с ним прекрасные отношения), что по излечении вернулся в строй (в общем-то, так оно и было), и несколько дней более высокое начальство не обращает на парня ни малейшего внимания. Вроде бы, все шито-крыто.

Ан, нет. Как-то, я представляю себе, вечерком встречаются наши взводный и тамошний медик. Оба живут на территории бригады, скорее всего, в общежитии: чины обоих слишком малы, чтобы претендовать на отдельные квартиры. И вот один из них заглядывает к другому за какой-нибудь обиходною ерундой — спички там у него кончились или соль. «Отлично, что зашел! — радуется хозяин. — Я тут пивка припас, как раз остыло, по сегодняшней погоде — самый кайф!» Отказаться от такого предложения, понятно, невозможно. Лейтенанты садятся (медик, правда, кажется, был старшим), и начинается обычный в таких случаях треп — что Стеценко из третьего новую машину купил — и где только деньги берут?.. — и как на этот раз отстрелялись, и что начальство, как всегда, жадничает с патронами, а при таком обеспечении научить стрелять толком немыслимо, разве что попадется кто-нибудь, кто в часть чуть не снайпером попал, вот как у тебя Крушинин, даром что перед стрельбами болел; как он на этот-то раз? — Привет, да он же не ездил, он у тебя на койке валялся! — На какой койке?! Он же поправился, вроде… — Ну, ты даешь! То есть, как… ты ж забыть не мог… это что ж получается? То есть, ни у тебя он, ни у меня?.. — Выходит, так. Где ж он был-то?! Надул, выходит, обоих? — Не иначе. Но ты ж понимаешь… _ Само собой, нем, как могила. Иначе нам же с тобою по жопе. — Ну, слава богу, не маленький. А с героем этим… Как водится, завтра в каптерке…

При этом разговоре ни меня, ни Георгия не было, но происходило, я думаю, что-то в таком духе. Зато при следующей сцене Георгий не только присутствовал, но и принимал в ней — чуть, было, не сказал «активное» — нет, к сожалению, исключительно пассивное участие. Впрочем, окажись оно хоть сколько-нибудь активным, было бы только еще хуже. Так вот, несмотря на то, что внук мой был в следующем эпизоде одним из действующих (простите, бездействующих) лиц, рассказывать мне об этом приходится, тоже исходя из мысленной реконструкции. Потому что сколько-нибудь связного его пересказа от Георгия добиться мне так и не удалось. Во время описываемого разговора у пострадавшего сохранялись еще слишком свежие и потому болезненные воспоминания, а в дальнейшем уже сам я предпочел к этой теме не возвращаться.

Итак, очередная реконструкция. Место действия — ротная каптерка, довольно обширное помещение, плотно набитое разнообразным воинским скарбом. Все это богатство разложено на просторных стеллажах, ну, и шкафов тоже сколько-то есть. У окна стоит довольно массивный стол каптенармуса, в ящиках которого хранятся книги учета и прочие документы. Перед ним, понятно, некоторое свободное пространство, а от него ведет проход к двери. На окнах, естественно, решетки, окованная дверь надежно запирается что изнутри, что снаружи. Мне почему-то кажется, что в каптерке нашей должно быть не больно светло — может, это уже плод театральной, так сказать, интуиции: так самая сцена выглядит еще более мрачной.

Теперь персонажи. За столом двое лейтенантов, с которыми мы только что имели удовольствие познакомиться. В трех-четырех шагах перед ними, навытяжку, трое или четверо солдат. Один из них — Георгий, остальные — те, кто «вместе с ним» пребывали в медчасти. Да, еще важная деталь: на столе — боксерские перчатки. Это уже из области, так сказать, «театрального реквизита», то самое ружье, которое, если уж повешено на сцене, то непременно должно выстрелить.

Теперь само действие. Тут я в особенности должен полагаться на силу и точность своего воображения. Так прямо — хотя все мое нутро восстает против такого предположения — так прямо и буду говорить: если бы я оказался на месте этих господ офицеров… Да, в общем-то, здесь и изобретать особенно нечего. Известно, что били. Для того и перчатки. Я, как про них услышал, поначалу удивился: я где-то слыхал, что удар перчатки вызывает менее болезненное ощущение, нежели просто кулаком. Теоретический комментарий Гошка все-таки из себя выдавил:

— Это, дед, когда в спорте. Если удар одной силы, все верно. Но если бить посильнее, то и перчатки не помогут. Особенно, если противник не может защищаться. В общем, тут они, чтобы следов не оставалось…

По не очень внятным высказываниям Георгия я понял, что по отношению к свидетелям допрос представлял собой что-то вроде игры, по армейским понятиям, не слишком даже жестокой. Перчатки, разумеется, были только у «следователя», но допрашиваемому разрешалось уворачиваться, уклоняться, отступать — в общем, защищаться безударным, так сказать, способом. Главный же обвиняемый не имел ни малейшего права на защиту, да и бил его, как я понял, взводный, вовсе не стремясь обратить дело в шутку. Но и этого гвардии лейтенанту показалось мало:

— Теперь, … , до самого дембиля ты у меня сортир драить будешь. Тряпка, когда выйдешь, к рукам у тебя прирастет…

И обещание свое лейтенант претворял в жизнь неукоснительно.

Думаю, всякий нормальный человек, узнав, что такое учинили с близким ему и беззащитным в сложившихся условиях существом, взбесился бы и бросился защищать и мстить. Те же, мягко говоря, эмоции мгновенно взбунтовались и во мне. Вдобавок, гошкино нежелание вдаваться в подробности происшедшего только усиливало эти ощущения, наводило на мысль, что было еще хуже. Но что же делать?! Парень-то сам первым нашкодил, и не пожалуешься никому! Точно так же, как лейтенант был не в силах воспользоваться законными путями — а так ведь злило, что мальчишка какой-то обдурил его, как младенца! Но, поверьте, переживания взводного волновали меня меньше всего.

В общем, думал я думал — и придумал. Наказать его, так чтобы понятно было, что досталось ему за этот самосуд, я был, как только что объяснялось, не в силах. Но как от подобных забав предостеречь на будущее — это я придумал. Не зря, выходит, мы с господином полковником чаи в его кабинете гоняли, не зря мерз я в мирно дремлющем клубе, даже на шоколад «гвардейский» потратился не зря. Все ради вас, господин «товарищ лейтенант»! Нет, жаловаться напрямую мы, повторяю, не станем. Мы просто покажем вам в штабе один небольшой, но поучительный спектакль. Смею надеяться, что смысл представления даже вашим мозгам под силу будет.

Идея задуманного мною шоу основывалась на предельно элементарных сведениях из моей специальности, но чтобы запустить соответствующий механизм, требовался еще какой-нибудь достаточно близкий юбилей. Нашелся он легко: в том же году отмечалось двухсотлетие Шопена.

Я, честно скажу, особой памятью на даты не отличаюсь. И потому очень люблю и студентов своих внимание обращаю на разные простенькие числовые соотношения. Они всплывают порой самым удивительным образом. Так, например, довелось мне в июне девяносто девятого оказаться в Мадриде. Пушкинский юбилей! Уговариваем нашего гида отыскать там его памятник. Находим. Темный бронзовый Александр Сергеевич стоит в сени одного из парков и как бы раздумчиво декламирует:

Дождемся ночи здесь. Ах, наконец
Достигли мы ворот Мадрита. Скоро…

Но почему-то кругом — и в Мадриде, и в других городах — объявления и афиши твердят не о Пушкине, а о Веласкесе. Выясняем, и оказывается, что в этом году одновременно отмечается четырехсотлетие этого замечательного художника. И — совсем уже чудо! — родились они с Пушкиным в один день, шестого июня. Бывает же! Гете, подобным образом, родился до Пушкина ровно за пятьдесят лет, как Шопен перед Чеховым. Совсем уже какая-то дикая (по крайней мере, для меня) связь имеется между годом рождения Льва Толстого и одним числом, играющим важную роль в высшей математике — и прочая, и прочая.

Но в «прочих» я потребности не испытывал, мне достаточно было Шопена. То, что родился он весной, а на дворе уже стояло лето, меня не смущало. Уверен, что это не взволновало бы и моих военных друзей.

Итак, Шопену двести лет. Нет, лекцию мы на сей раз читать не будем. Пусть сам Шопен заговорит языком своей музыки. Пусть на территории гвардейской мотострелковой зазвучат его вальсы и полонезы. Мотивировка? Все очень просто. Наше воспитание должно быть не только патриотическим, но и интернационалистским! И музыка славянина Шопена (там, правда, есть и французское начало, но это уже детали!) вполне вписывается в эту схему. Как донести его мелодии до означенной мотострелковой? Что может быть проще! Подобно тому, как в завершение чеховской лекции я подарил библиотеке бригады несколько чеховских книжек, на сей раз преподнесем им набор шопеновских дисков. Какая-нибудь звукоаппаратура у них, надо думать, найдется. Даже простой компьютер, и тот в крайнем случае сойдет.

Замечательно придумано, вновь возразит мне все тот же внимательный читатель, но какое все это имеет отношение к ненавистному вам лейтенанту? Отвечаю: самое прямое. Злодейским замыслом моим предусмотрено было, что преподнесен будет не один комплект дисков, а два. Одни для общебригадного, так сказать, пользования, а другой — непосредственно взводу, в котором служит Георгий. А вручать диски мы, естественно, будем командиру этого славного подразделения. И вручать торжественно, в штабе, в кабинете полковника Иванова и, разумеется, в его присутствии. Для того-то вся история и задумана, чтобы заманить гнусного лейтенантишку в этот кабинет и перекинуться с ним там парой ласковых слов — всячески демонстрируя при этом свои неформальные отношения с заместителем по воспитательной. Моя психологическая интуиция — а всякий преподаватель является или, по крайней мере, воображает себя маститым психологом — подсказывала, что подлый лейтенант остережется впредь глумиться над моим Гошей.

Меня настолько увлекла эта идея, что я даже свою речь при вручении подарка не только придумал, но и раз за разом с удовольствием произносил про себя, оттачивая детали, смакуя соответствующие интонации, улыбки, выражение лица. Вот он входит в кабинет:

— Товарищ полковник! Лейтенант Караваев по вашему приказанию прибыл.

Полковник, понятное дело, — само благодушие. Ему ведь я не собирался рассказывать о моем коварном замысле. Для него предстоящая сцена — просто напросто маленький, но торжественный акт. Свидетельство того, как славно служится бойцам в нашей части. Как родственники их о том только и мечтают, что бы еще такое подарить нашей части.

Он нас знакомит. Мы даже руки друг другу пожимаем. И тут я произношу свою маленькую речь:

— Очень рад с вами, лейтенант, познакомиться. Я много наслышан о вашем замечательном взводе. Это не удивительно: ведь в нем служит мой родственник, рядовой Крушинин

Здесь мы делаем маленькую паузу, чтобы проверить, насторожилось ли уже его юное благородие. Пауза крохотная, и я продолжаю все так же невозмутимо и с тем же благостным выражением:

— Вот и Виктор Алексеевич (именно так, по имени-отчеству!) отлично характеризует и взвод, и его бравого командира. Я очень рад, что Георгию выпало служить под началом такого прекрасного офицера. Сам рядовой Крушинин тоже очень этим (еще одна пауза) гордится. В частности, он рассказывал мне, какая идеальная чистота царит у вас в помещениях. Сколько разнообразных усилий (стилистически не очень точно, но уж пожертвуем точностью ради достижения пущего эффекта) прилагаете лично вы для ее поддержания. Особенное — может, и не стоило бы об этом, но, как говорится, из песни слова не выкинешь — впечатление, говорит, производит фантастическая чистота, простите, в туалетах. Понятно, это, тем более, требует немалых усилий, но они того стоят. Навряд ли вы бывали в Японии — служба! — но о тамошних туалетах прямо-таки легенды ходят. Я, пользуясь своими зарубежными связями, постараюсь, чтоб и о ваших сортирах узнал мир.

Впрочем, что ж мы совсем уж зациклились на нужниках! Георгий говорил мне, что вы и спортсмен великолепный. Бокс, если не ошибаюсь? Прекрасный, истинно мужской вид спорта! Сэр Артур Конан-Дойль, создатель Шерлока Холмса, был его большим энтузиастом. А если ближе, помню, один мой одноклассник несколько лет посвятил этому делу. Вот только он вечно ходил со ссадинами и синяками, а на вашем благородном лице — ни отметинки. Это что же, показатель высочайшей квалификации или (снова пауза, а то давненько мы ими пренебрегали!)… или вашим спарринг-партнерам по стойке «смирно» стоять положено?!

Ну, думаю, такое никакому гвардии лейтенанту не вынести! Он заливается краской, начинает ерзать на стуле, что-то неразборчиво мямлит. Все это не остается не замеченным господином полковником. Я же с обворожительной улыбкой вручаю страдальцу шопеновские диски и, извинившись за спешку, оставляю господ офицеров выяснять отношения тэт-а-тэт. Неплохо придумано, как вам кажется?

В этот момент можно было бы идти выбирать музыку, но…

Впрочем, еще одно маленькое отступление, на сей раз по поводу названия. Не шопеновских произведений, конечно, которые еще предстояло выбрать, а названия рассказа. Большинство из вас, конечно, уже догадались, откуда взялось в нем «убийство Гонзаго». Нет? Но это же элементарно! Вы помните «Гамлета»? (Вариант для более современной публики: вы «Гамлета»-то читали?) Так вот, принц Гамлет, мучимый сомнениями по поводу убийства отца, устраивает при дворе представление, по ходу которого новый король, убийца брата, одною реакцией своей на пьесу обнаруживает свою виновность. В тот раз в Эльсиноре давали «Убийство Гонзаго». Как видите, знание классической литературы — совсем не бесполезная вещь. И даже допускающая иногда практические применения.

Но мы с вами остановились на том, какие из шопеновских шедевров стоило бы использовать в качестве приманки. Не бойся, мой читатель! Я не собираюсь донимать тебя сравнением достоинств «революционного», скажем, этюда (до-минор, №12 из ор. 10) и первой баллады (соль-минор). До решения таких проблем дело просто не дошло. А получилось так потому, что, придумав все это и речь свою сочинив, я решил все-таки предварительно позвонить Гоше. Мобильные у них то ли не отбирали, то ли они втихую хранили их где-то в тайниках. Но говорить солдату не всегда удобно. Поэтому отправляю смс: так, мол, и так, есть дело, позвони, когда сможешь. И — о, чудо! — машинка моя откликается тут же: вызов!

— Дедуля, привет! Что это там у тебя за дела неотложные?

И раздается это на фоне каких-то совершенно неармейских звуков. «А ты где?» — спрашиваю я невольно.

— Я? А догадайся!.. Ладно уж, не буду тебя мучить. Я, типа, на даче.

— Где?!

— Я ж говорю, на даче. Мамуля договорилась со взводным, на пару дней. За пару банок масляной. Там, понимаешь, лестницу надо красить, а они, уж не знаю, краску ли, денежки ль… Слушай, я завтра еще здесь. Может, приедешь?..

Я не стану вновь обращаться ни к вдумчивому читателю, ни к какому еще. Мораль, мне кажется, предельно ясна. Если все-таки остаются вопросы, пишите.

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Владимир Душский: Убийство Гонзаго в отдельной мотострелковой. Окончание

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.