Борис Замиховский: Уроки автобиографии. Часть III. Продолжение

Loading

Профессия педагога, несмотря на её важность, не была престижной в СССР, не очень она престижна и в США. Вспомнил горький американский анекдот, рассказанный недавно хорошим знакомым педагогом-эмигрантом. «Какая разница между ПЕД-агогом и ПЕД-офилом? Педофилы, действительно, любят детей».

Уроки автобиографии

Часть III

Борис Замиховский

Продолжение. Часть I, Часть II, Часть III, начало

Украинский язык

Любопытная и грустная история в моей жизни связана с украинским языком. В начальной школе он не был для меня проблемой, просто несколько неприятный урок, «для никому не нужных знаний». Такое отношение было тогда у большинства учеников моего класса, моей школы.

«Докiя Иванiвна»

С пятого класса у нас появилась учительница представившаяся: «Докiя Иванiвна» — на русском языке Евдокия Ивановна. Немолодая, некрасивая женщина в очках, вечно сползающих на кончик носа. Она была украинкой, горда этим и хотела нас учить своему языку. Её смешное для нас имя, которым она назвалась и не стеснялась, как я теперь понимаю, было заявкой именно на это.

Часто в хорошем настроении она садилась на первую парту и спрашивала, например: «А вы знаете как по-украински зонтик?». Никто не знает. И она произносит: «Парасолька!» В классе смех, искусственная радость познания и радостное, возбуждение — учительница проявила слабину, потеряла контроль. Большинство учеников не считали справедливым учить такой «странный», мягко говоря, предмет. Английский язык, иностранный, а зачем мучить нас «своим»?

Учительнице пришлось держать оборону, как языка, так и личную. На её уроках дисциплина, скажем мягко, «хромала». Я внутренне осуждал явно хулиганские выходки учеников. В шестом классе появился у нас Вовка С. Он приехал из Российской глубинки, сын офицера. Для него уроки украинского языка были не обязательны, его не аттестуют, то есть приструнить его двойкой нельзя. Украинские слова действовали на него, как красная тряпка на быка. В его понимании украинский язык — это вызывающий раздражение, искаженный русский, и он безобразничал больше всех.

Однажды, он достал где-то противогаз. Когда учительница отвернулась, выскользнул с последней парты за дверь, закатал рукава рубашки и штанины брюк, чтобы «дура Дока, преподающая этот дурацкий предмет» его не узнала. Затем он заскочил в класс, прошелся, размахивая руками и рыча. Удостоверившись, со слов однокашников, что «Дока» его не узнает, Вовка ворвался в класс, стал бегать по партам ко всеобщему ликованию. Затем стал перед учительницей, зарычал на неё как зверь. Она только и смогла выговорить «Сгинь, злыдень!» — «исчезни, несчастный». Конечно, у неё тогда не мог повернуться язык назвать его оккупантом, как называли русских в Прибалтике, (у меня тоже, но теперь повернётся), но «москалём» она его назвала уже тогда.

Директор школы («Кот Базиль»)

Я не открою Америку, если скажу, что творцом стиля поведения в школе является директор. До 1953 года директором у нас был однорукий и злой мужик лет сорока — пятидесяти Василий Янковский. Он носил сталинские усы и белые расшитые узорами сорочки. Он, как тогда говорилось, «работал под Сталина», все должны были его бояться и боялись. Ученическая масса нарекла его «Котом Базилем». Директор был типичным представителем Сталинской командной системы управления. Он был настроен на дальнейшее затягивание гаек. Не обладая навыками ни руководителя, ни хозяйственника, используя только силу своего партбилета, только «кнут», он не был, мягко говоря, популярен ни среди учеников, ни среди преподавателей. Преподавал он историю и плохо. Обожал унижать учеников, да и учителей. Его любимая шутка была обратиться к ученику и отвернуться. Испуганный ученик переспрашивал: «Кто, я?». На это следовал злорадный и гневный встречный вопрос: «А кто ж, вы ??». Это приводило «осчастливленного» вниманием ученика в ещё большее смятение. Особенно доставалось евреям.

Про школу и туалеты

Наша школа размещалась в дореволюционной гимназии в центре города на улице Гоголя. Но вместо пары сотен воспитанных гимназистов в школе в две смены учились больше восьмисот детей от 7 до 19 лет. Были переоборудованы под классы все бывшие вспомогательные помещения. В младших классах нас было по 40 учащихся, по трое сидели за одной партой. Я даже помню запах дёгтя, которым красили парты. Однажды и меня привлекли к покраске. Часто дёготь не успевал затвердеть и пачкал тетради, книги, одежду, а учителя должны были делать вид, что всё нормально.

На первом этаже был старый, маленький туалет, куда всегда была длинная очередь. Но был ещё дворовый туалет, главный. Это было длинное, узкое помещение без окон, с двумя сидячими местами в дальнем конце, конечно, без дверей. Двери срывали в тот же день, как их устанавливали. Для малой нужды была устроена цементная канавка вдоль длинной стороны помещения. На потолке была одна голая и маломощная лампочка, и ту часто били. Из-за густых туалетных испарений, смешанных с папиросным дымом, (этот туалет был самым безопасным местом для курильщиков) посетителям не хватало ни света, ни воздуха, поэтому учащиеся и выбивали входные двери. В туалет учеников во время уроков, как правило, не выпускали. (В американской школе — твоё святое право).

Со звонком на перемену вся масса школьников устремлялась в туалеты. Внутри уборной постоянно двигались три шеренги: одна старалась протиснуться внутрь, другая стремилась поскорее вырваться наружу, третья стояла вдоль канавки, упираясь одной рукой в стенку. Необходимая предосторожность. Наиболее распространённая туалетная шутка — толкнуть кого-нибудь, находящегося «в процессе…». Мало того, что он забрызгается сам, так ещё и вступит в бурный поток, обрызгивая соседей. Это вызывало громкий гогот окружающих. Обрызганные соседи матом и тумаками награждали «неловкого».

На входе всегда была толкучка, потому что многие старались справить нужду, не углубляясь глубоко в эту атмосферу. Мелюзге из младших классов приходилось совсем туго. Я был мал ростом, относительно домашним ребёнком, и необходимость войти в этот зловонный туман меня ужасала. Я боялся углубиться в уборную более чем на метр. Долгое время я даже не догадывался о существовании там сидячих мест, так как они находились в самой глубине и не были видны из-за «тумана».

Был и ещё один резон не углубляться. Одно время была распространена ещё одна злая «шутка». Когда счастливый «пацан», наконец, втискивался бочком в строй у канавки, какой-нибудь хулиган пристраивался помочиться мальцу прямо в карман. Униженный ребёнок пулей вылетал из уборной под гогот приглашенных понаблюдать товарищей хулигана. Я, как и многие, практически не пользовался туалетом в школе.

Этот туалет был источником массы отрицательных эмоций, но не единственной причиной возрастающего в 1952году напряжения в школе.

В седьмом классе у нас появился новый завуч Василий Маркович, симпатичный мужчина средних лет с рябоватым лицом и большими, будто вывернутыми губами, умеющий красиво говорить, да и любивший слушать себя. Обходя свои новые владения, он наткнулся на эту уборную. Разразился скандал. Директора, по-видимому, возмутила критика новичка. Это длилось довольно долго, но к началу 8 класса, когда старый директор исчез. Нам построили новую, большую квадратную в плане уборную, занявшую значительную площадь нашего школьного двора. В ней были окна под потолком и она хорошо проветривалась. Новая уборная была чище, но это была такая же «выгребная конструкция».

Какими бывают школы

Недавно я посетил великолепное новое, перестроенное для школы здание, в которой я проработал 14 эмигрантских лет. Просторные, светлые классы, высокие потолки, широкие коридоры, огромный спортивный зал, большой и нарядный актовый зал, кафе с кухней и двумя просторными залами. Отдельные специализированные классы-лаборатории по физике, химии, биологии и компьютерный класс. Классы снабжены компьютерными проекторами. Есть специальные обучающие фильмы с показом специальных уроков физики, химии, биологии, математики.

Размышления о том что главное в школе

Моя биография развернулась таким образом, что многие годы я проработал сотрудником учебных заведений, хотя в юности отвергал такую перспективу. По моей первой инженерной специальности я строитель. Моим первым проектом в институте была школа и я сохранил жгучий интерес к архитектуре учебных заведений.

Возможно, это такая еврейская традиция. Евреи в древности были нацией жрецов — хранителей традиций, культуры. В Советском Союзе множество евреев преподавало в школах, техникумах, ВУЗах, на всевозможных курсах. Да и мои родители в юности работали преподавателями в еврейской школе.

В эмиграции я обратил внимание, что в Америке в малых городках школы одни из самых красивых и значительных зданий. Красивые, значительнее они и в больших городах. Высшие учебные заведения часто вообще выносятся в малые городки из тесноты городских кварталов, образуя студенческие городки. Учебное заведение должно иметь возможность расти. Студенческие городки отличаются неординарностью, нарядностью архитектуры. Некоторые выстроены в едином стиле. Например, Принстонский университет выстроен в так называемом неоготическом стиле. В Союзе учебные заведения не были столь же уважаемыми.

В моей школе, да и во многих других, школа была полем битвы между армией школьников и уполномоченным государством преподавательским корпусом. Среди школьников противная сторона вербовала предателей и доносчиков. Поэтому во многих из нас выработалась неприязнь к «стукачам» и доносам.

Об обучении в Америке

В Америке понятие класс несколько другое. Это не группа из 20-30 учеников, а вся масса учеников, например, 9 года обучения. Из этого массива на урок математики собирается один состав, на урок физики другой. По ведущим предметам есть несколько уровней сложности. На уроках преподаватели в школах и колледжах работают с группами от 12 до 30 человек.

В Америке отсутствует институт классных руководителей. Вместо них есть советники-консультанты, которые помогают ребёнку и его родителям выбрать предметы, их уровни и педагога. А в последний год выбрать колледж, в котором продолжить образование, а это сложный вопрос.

Классный руководитель был не только учителем, но и непосредственным начальником над нами. Он был ответственным за нас перед родителями, но ещё более ответственным за нас перед властью. Многое в жизни ребёнка зависело от классного руководителя. Многие родители понимали это и несли в школу подарки прежде всего классным руководительницам. Если ребёнок не понравился «классной», то его ждали испытания. У меня хорошие отношения не сложились ни с одной классной руководительницей.

В эмиграции я не только работал в школе, но и учился в колледже и ещё раз утвердился в мнении, что главное в школе не здание, не архитектура. Главное — преподаватели умные, добрые, культурные, знающие и способные к преподаванию. Профессия педагога, несмотря на её важность, не была престижной в СССР, не очень она престижна и в США.

Вспомнил горький американский анекдот, рассказанный недавно хорошим знакомым педагогом-эмигрантом. «Какая разница между ПЕД-агогом и ПЕД-офилом? Педофилы, действительно, любят детей».

Серафима Исаевна

Однако, любящие детей педагоги были и у меня, например, Серафима Исаевна, которая преподавала нам историю. Маленькая, полненькая, энергичная женщина с задорно вздёрнутым тонким носиком, любившая и хорошо преподававшая свой предмет. Она входила и с порога спрашивала имена, даты событий. Очень интересно, увлекательно, с привлечением дополнительных материалов вела уроки. Считала важным, чтобы мы ощущали привязку событий ко времени, сопоставляли с другими событиями, и таким образом формировали, удерживали в памяти «скелет» исторических событий.

Я сидел на первой парте, мне всё было хорошо слышно и видно, я любил этот предмет и включал в свои ответы эпизоды из прочитанных книг. «Серафима» одобряла моё рвение, а я старался не подводить её, поэтому у меня по истории всегда была куча пятерок. Обычно, мы для краткости называли между собой преподавателей по первому имени, если не было веского повода для более специфической клички. Через некоторое время я узнал, что у нашей шпаны у неё была кличка не «Серафима», как для меня, а «Сура». Я не сразу понял, что это была антисемитская метка, хотя злобности к ней ни у кого не было. Она очень сердилась на ученика, если ей приходилось ставить ему двойку.

В конце седьмого класса Серафима Исаевна исчезла.

Арон Евсеевич Рошковский

Вторым «Учителем от Бога», у которого мне повезло учиться, был преподаватель математики Арон Евсеевич Рошковский. Он был маленький, коренастый, не толстый, без животика, но с большой проблемой произношения буквы «Р».

На одном из первых уроков геометрии в нашем классе он выставил кучу двоек, в

том числе и мне. Доказывая теорему, мы продемонстрировали непонимание сути выстраивания логической цепочки доказательств, утверждений, опирающихся на уже известное. Это была первая теорема в курсе геометрии — «О совпадении медианы, высоты и биссектрисы угла при вершине равнобедренного треугольника». Для меня прежде «выучить» урок означало прочитать учебник, запомнить и потом на уроке повторить близко к тексту. То есть зазубрить.

Арон Евсеевич начал учить нас думать, меня в том числе. К шестому классу я, практически, перестал делать домашние задания — что-то напишу, заглянув в чужую тетрадь, что-то сам сделаю на перемене. Я уже писал, что дома я предпочитал читать книжки. По-видимому, это был мой путь интуитивного ухода от не очень комфортабельной, не столько материальной, сколько духовной окружающей жизни.

С появлением «Арона», как за глаза его называли все ученики, домашние задания по математике стали делать почти все. Он заставил нас делать. И я делал их с удовольствием. Он давал в заданиях на дом много примеров, но так, что трудность отступала постепенно, поэтому преодолевалась на предложенном нам пути легко!

Комаров

С «Ароном» связана ещё одна знаменательная история моего школьного детства. В седьмом классе у нас появился новичок. Его посадили ко мне на первую парту: «Так ему будет легче адаптироваться в классе, учителя ближе». Фамилия его была Комаров, а имя Владимир, Вовка. Я проникся к нему сочувствием, я всегда сочувствовал новеньким. Возможно, в память о том, как меня встретил мой двор. Он рассказал, что приехал с Дальнего Востока, что у него есть старший брат и большая собака, что отец его капитан первого ранга, приехал командовать бригадой катеров — большой начальник.

Чуть позже, оказалось, что в соседнем классе учится другой Комаров, горбун, по имени Николай, или Колька. Он оказался младшим братом нашего. По-видимому, Вовка стеснялся брата из-за его уродства, а рассадили их в разные классы по причине взаимной непримиримой вражды и презрения. Горбун был моложе Вовки, но догнал его, так как Вовка оставался на второй год, за что и презирал его Колька. Если у Кольки был какой-то интерес к учебе, то у Вовки он начисто отсутствовал. Это вскоре заметили учителя и ученики.

Однако, пренебрежения к себе учеников Вовка постарался пресечь в корне, как в рассказе Джека Лондона «Меченый». В первые же дни он вызвал крупного парня «стукаться». Поединок состоялся на площадке разрушенного во время войны дома с видом на военную бухту Одесского порта, как раз где стояли военные катера, подначальные Вовкиному отцу. Я, как единственный, кто хоть немного знал его, должен был стать его секундантом, держать его рубашку, так как он сразу разделся. Сразу стали видны крепкие мускулы и мощная выпуклая грудная клетка. Он дрался зло и очень холодно, хладнокровно как-то не подходит. У него были ледяные, белесо-голубые глаза, высоко вздёрнутый с раздутыми ноздрями нос, по-видимому, расплющенный в драках. Он колотил противника «апперкотами» как машина, не заботясь о защите и почти не реагируя на серьёзные удары по лицу. Глядя на эту драку я почему-то вспомнил рассказ Льва Толстого про маленького бульдога, способного злобностью, решительностью и пренебрежением к себе посрамить других псов, одолеть более крупного и сильного противника даже ценой жизни. Это была уже не детская, а взрослая драка.

После этой драки моё отношение к нему охладело. Но он определил меня «другом», обещал защиту, и эта драка была какой-то демонстрацией возможностей моей «крыши», как теперь говорят. Сначала я старался ему объяснять необходимое для домашнего задания. Его невежество давало простор моему педагогическому дару. «Ну, понял?» спрашивал я. «Да» — согласно кивал он головой, но консультацию всегда завершал просьбой: «Но лучше ты напиши за меня». Теперь он стал требовать ответных услуг: Прежде всего, я давал ему списывать домашние задания, а затем и контрольные работы.

Вскоре он пригласил меня посмотреть на его собаку во время их прогулки. Это оказалась тёмно-коричневая, большая, злая собака, рвущаяся с поводка на всех встречных. Он с каким-то особым достоинством и удовольствием сдерживал хрипящего злобой пса, ощущая очевидную гордость, что в его власти спустить этого дикого зверя и тот может до смерти загрызть любого прохожего. Вовка сказал с какой-то холодной отчуждённостью, что эта собака вчера «порвала» кошку, и что это вообще её любимое занятие. В этом псе не было ничего общего с благородным, умным и спокойным достоинством моей знакомой свердловской овчарки. Хотя Вовка представил меня собаке, как своего, она на меня не реагировала, а гладить или тем более её кормить он категорически запретил.

Прогулка произвела на меня угнетающее впечатление. Я стал его реально опасаться и держать дистанцию, перестал ему объяснять, а он на объяснениях не настаивал — ему нужен был видимый сиюминутный результат.

Списывание контрольных работ долго у «Арона» не могло проходить, тогда Вовка стал дожидаться, когда я кончу свой вариант и подсовывал мне свою тетрадь: «Пиши мой вариант». Это уже была добровольно-принудительная помощь.

Если обычно на контрольной я мог решить и выйти из класса первым, то теперь мы выходили с ним последними. «Арон» эту ситуацию, конечно, вычислил и нашел простой способ вывести нас «на чистую воду». Просто, в день, когда он приносил в класс проверенные контрольные работы, ещё с порога Арон говорил: «Комаров, к доске, пишите условие первой задачи из контрольной». Вовка под диктовку записывал на доске условие задачи, складывал руки за спиной и, не произнося ни слова, устремлял свой взгляд мимо учителя в окно. Он молчал «как партизан», ни одного слова выжать из него «Арону» не удавалось, а со временем уже и не хотелось. «Садись, двойка».

Меня «Арон» не трогал, но всё равно я ощущал унижение, ведь и я разоблачен, и он догадывается, что не очень добровольно, а трусливо и я участвую в этом спектакле. Вовка тоже почувствовал, что я уже не на его стороне. В один «прекрасный день», на уроке, будто доверительно склонившись к моему плечу, он говорит: «Жалко, что Гитлер не доделал одно дело». «Какое?», — спросил я, почувствовав холодок вдоль спины. «А не добил всех жидов. Так и мой папа говорит». Я аж задохнулся в ужасе. Как это капитан первого ранга, старший офицер Советской армии, самой справедливой в мире армии, только что разгромившей фашистов, может такое говорить? Но почему-то даже не усомнился в правдивости его слов.

Я даже побоялся пересказать это кому-то, особенно папе. А если он пойдет жаловаться в партийные органы и проиграет? У папы уже был строгий выговор по партийной линии за переписку с Америкой.

Я тут же попросил классную руководительницу пересадить меня от Комарова, а он после сказанного уже и возразить не смог. Вскоре двойки посыпались на него по всем предметам, и его в конце учебного года забрали из нашей школы. Был большой, но тихий скандал, — из школы выгоняли сына большого советского начальника и виноват был еврей.

Конец эпохи Сталина в нашей семье.

Для меня конец эпохи Сталина памятен всесоюзной истерией борьбы с космополитизмом. Папа принёс домой газету «Труд», в котороё была маленькая заметка, утверждавшая, что «космополиты» и «евреи» разные люди. Кусочек газеты с этой статьёй я пытался показывать мальчишкам во дворе, но мои старания «просветить» массы успеха не имели.

1952 год был тяжелым для всей страны, тяжелым он оказался и для нашей семьи. К нам, в Одессу приехала моя старшая сестра. Она с мужем — военным медиком работала в городе Северо-Курильске на Курильских островах в городской больнице. Этот город с его жителями и больницей смыло тремя многометровыми волнами цунами в сезон ураганов 1952 года. Я впервые услышал это слово именно тогда. В газетах, по радио об этой трагедии не было ни слова.

Как беженку сестру приняли на курсы повышения квалификации. Она переквалифицировалась в рентгенологи.

Наша мама работала педиатром в районной детской поликлинике. Однажды в начале 1953 года к ним в поликлинику пришла жена старшего офицера, присланного из России, записываться к врачу. Увидев список еврейских фамилий, она закатила истерику: «Я не хочу доверить жизнь моего ребёнка этим отравителям в белых халатах!».

Наша мама перенесла инсульт ещё во время войны — не выдержала напряжения. Этот скандал не прошел для неё бесследно. Она ушла с работы. После смерти Сталина её пригласили обратно, но она стала работать на пол ставки.

Папе удалось для меня достать путёвку в дом отдыха на зимние каникулы на десятой станции Фонтана. Через неделю меня клеветнически обвинили в спекуляции билетами в клуб, ещё в чем-то и выгнали из дома отдыха. Я со старшей сестрой, женой старшего офицера поехали выяснять обстоятельства к директору санатория. Он обошелся с нами по хамски. Атмосфера в семье стала тяжелой.

Возможно и мой организм не выдержал общего напряжения. В конце февраля к ночи у меня разболелся живот и спать я не мог. Среди ночи сестра пощупала живот и сказала: «Очень похоже на воспаление аппендицита. Терпи до утра, утром поедешь со мной в мою клинику». Это была знаменитая в Одессе «Еврейская больница».

Утром на трясущемся трамвае мы поехали в больницу. Каждый бугорок, толчок вагона приносил мне острую боль. В больнице диагноз подтвердили, назначили операцию на следующий день под местным наркозом. Я страшно боялся общего наркоза и обрадовался. Опытный врач разрезал мой животи не смог найти аппендицит. Мне были вынуждены дать общий наркоз и вместо маленького аккуратного шва мне пришлось носить длинный изломанный шов всю оставшуюся жизнь.

Я долго и плохо отходил от наркоза, рвал желчью, затем провел ужасную от болей и одиночества первую в жизни бессонную ночь после операции. Часов в палате не было, а я так ждал рассвета в надежде, что с рассветом придёт облегчение и очень жалел себя. Облегчение пришло до рассвета. В 8 часов утра в палате зажегся свет. Вместе с санитаркой в палату вошла моя старшая сестра — это было счастье. Спасибо сестре, которая как добрый ангел приходила каждый день.

И тут приходят новости: Сталин болен, про какое-то дыхание Стокса. Больница напряглась ещё больше. И, наконец, вечером 5 марта известие о смерти Великого вождя. Мой товарищ, перенёсший тяжелую операцию и лежавший на соседней койке стал плакать. Я подумал, что, наверное, и мне надо бы заплакать, но что-то мешало мне. Какие-то посторонние мысли лезли в голову. Я не смог заплакать, хотя вроде «надо было». На следующий день впервые ко мне в больницу пришел папа. Я с тревогой спросил его: «Что с нами будет?» Папа повёл меня, ковыляющего в конец коридора, наклонился к самому уху и сказал: «Не волнуйся, станет намного лучше.» Его прогноз быстро сбылся. Правительство Маленкова значительно снизило цены на всё. А на некоторые продукты на 50%!

Конец эпохи Сталина в нашей школе и вокруг.

Обстановка в стране в 1952 году ощутимо напряглась и усилился произвол власть предержащих. То же самое произошло и в нашей школе. Из школы исчезли замечательные преподаватели Серафима Исаевна и Арон Евсеевич. Арон Евсеевич счел необходимым оправдаться перед нами, своими учениками. Он рассказал, что просил директора дать ему уроки физики, так как он теряет эту часть своей профессии как выпускник физико-математического факультета. Для «Базиля» это была наглость — «Пусть делает то, что ему велят и благодарит за то, что дают».

После их ухода нам в школе стало холоднее, темнее, как будто в лампах упало напряжение. Светлая память этим замечательным педагогам.

Сам «Кот Базиль» исчез из школы в 1953 году. Это, очевидно, было связано со смертью «отца народов».

Вспоминая эти эпизоды, я пришел к выводу, что они исчезли не случайно. Явное хулиганство на уроках украинского языка не случайно сходили сыну русского военнослужащего. По-видимому, украинский язык Докии был непонятен и неприятен и нашему директору, «Коту Базилю» — проводнику линии партии и в национальной политике. Конец эпохи Сталина был ознаменован ожесточением борьбы с различным инакомыслием. Это были годы борьбы и с «украинским национализмом». Многие украинские интеллигенты были арестованы, посажены в тюрьмы, сосланы в Сибирь. (Я тогда об этом услышал краем уха, а подробно узнал уже в эмиграции.)

С 1948 года, Советская власть боролась с космополитизмом и «еврейским национализмом». В 1952 году арестовали и расстреляли группу ведущих еврейских писателей, а также членов еврейского антифашистского комитета, цвет еврейской интеллигенции, которые по заданию Сталина ездили в Америку, собрали сотни миллионов долларов на оборону страны. (Чувство благодарности по словам Сталина, — просто собачья болезнь.) Но про это я узнаю подробнее и осознаю значительно позже. Но факты жизни помню.

Судьбы братьев Комаровых

Судьбы братьев Комаровых сложилась по-разному. Уже после окончания института я встретил Кольку, и он рассказал, что его приняли в Одесский Университет на математический факультет.Он там же поступил в партию, в аспирантуру, что удивило меня. Ещё через несколько лет, уже во взрослой жизни, я его увидел идущим по улице задрав высоко голову. Мы пошли рядом, и он стал рассуждать о задачах, поставленных партией на последнем пленуме. Я удивился той серьёзности, убеждённости в важности этого мероприятия. Я подумал, ну что возьмешь с убогого.

Последний раз я встретил его уже в 80-тые годы. Он рассказал, что Вовка закончил какое-то мореходное училище, уехал работать на Дальний Восток, плавал, женился, завёл пятерых детей, но последнее время сильно пьёт, развёлся и его опять «списали на берег» уже из «каботажного флота», то есть уже с внутренних рейсов.

Их отец уже давно на пенсии. Сам Колька закончил очную аспирантуру, но никак не может защитить «кандидатскую». Он отчаянным матом крыл всё университетское начальство. Было немножко смешно и грустно слышать «громы и молнии», которые своим писклявым голосом метал этот уродливый внешне и внутренне человек. В сущности это был очень слабый не только физически, интеллектуально, но и духовно. По-видимому, в эти значительно менее людоедские времена, Комаровы стали чувствовать себя значительно хуже. А в 1951 году Комаровы из России приехали в Одессу командовать.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Борис Замиховский: Уроки автобиографии. Часть III. Продолжение

  1. Ответ Борису Замиховскому
    Уважаемый Борис!
    Спасибо за реакцию на мой комментарий к Вашим воспоминаниям и, в особенности, за добрые слова в мой адрес. Не стану оспаривать информацию, которую Вы привели в доказательство Вашей правоты — часть её не была мне известна (рассказы наших учителей в конце1953г.), часть интерпретирована Вами по-своему, и Вы на это имеете право. Важно только не искажать сами факты и обязательно говорить, что это — лишь Ваша интерпретация этих фактов, тогда Вы берёте на себя ответственность за это, и всё корректно.
    Вообще все мы разные, и неудивительно, что и воспринимаем одни и те же события по-разному.
    А истина рождается в результате доброжелательного обмена мнениями (либо зачастую всё равно, к сожалению, не рождается).
    С самыми добрыми пожеланиями — М. Гаузнер

  2. Ответ Мише Гаузнеру
    Уважаемый Миша! Прежде всего хочу принести благодарность за то , что вы взяли труд прочитать мою работу и написать отзыв. Я извиняюсь ,что буду называть Вас Мишей. Не сочтите за фамильярность — Вашего отчества я не знаю. У меня есть ещё несколько поводов поблагодарить Вас. Большое спасибо за указание ошибок, в том числе в именах преподавателей. У меня всегда была плохая память на имена и фамилии, языки также не были моей сильной стороной. Миша, я постараюсь исправиться , ведь я ещё молодой … литератор. Хочу высказать восхищение Вашей памятью, а Вы на два года старше меня. Кстати, примите поздравление с юбилеем. (Миша, не стоит быть таким серьёзным и сердитым, ведь мы одесситы!)
    Вы меня не помните, а я Вас помню. Обычная история – младшие ученики смотрят на старших снизу вверх.
    У меня есть дополнительные благодарности за то, что Вы организовали встречу бывших учеников вашего класса с Ароном Евсеевичем , написали об этом статью в Одесской газете. Эту статью мне переслали в Америку, и я прочитал её с удовольствием. Я себя чувствую в неоплатном долгу перед Аронов Евсеевичем.
    Есть у меня ещё одна благодарность. Вы помогли мне связаться с Гариком Тульчинецким уже в эмиграции.
    Помню моё впечатления о Вас. Яркий, разносторонне талантливый еврейский парень, чистый и открытый. Из приличной, обеспеченной семьи. Мне показалось, что немного наивный и «небитый».
    Представляю простую логическую задачку. Два ученика одной школы и одного директора. Один из них талантливый медалист, которым дорожила школа, утверждает, что не чувствовал антисемитизма ни в директоре ни в школе. Другой средней успеваемости говорит, что сталкивался с антисемитизмом учеников, учителей и директора. Кто прав?
    Миша, Вы упрекаете меня в том что ещё в 1953 году учителя евреи выпустили Вас. Правда. В марте умер и похоронили Сталина. В июне выпустили 10 класс. А первого сентября 1953 года в школе не появились выпустившие Вас ни Арон Евсеевич, ни Серафима Исаевна, ни Рахиль Иосифовна. И вероятно, среди обвинений было, что они «как все евреи тянули своих». Мне привелось быть маленьким начальником – быть заведующим лаборатории, и мне этот упрёк был высказан дважды не напрямую. Прощаясь с нами о своём не добровольном уходе мягко намекнула Серафима Исаевна, и, сразу после разговора с директором, толсто намекнул Арон Евсеевич. Извините это факты моей биографии. Сам директор не появился в школе 1 сентября 1954 года.
    Если для Вас Миша –директор не был светочем интеллекта, смешным и примитивным, то для меня он был страшным злобным хамом. Янковский не очень хорошо видел, но не хотел носить очки. Одной рукой ему было трудно водрузить их на нос. Однажды он был сильно раздражен. Я помню, как во время переклички борясь с очками, он издевался над трудными еврейскими фамилиями. Я сам видел, как он своей единственной сильной рукой ухватил мальчишку за шиворот и тащил как марионетку, как мешок в учительскую. Мог ухватить и за ухо.
    Власть умела талантливым полезным и потенциально полезным евреям организовать что-то вроде защитного полога. Многие продвинувшиеся евреи старались не замечать антисемитизма. «Если это меня не касается, значит этого нет.» Когда это случалось с другими евреями они отворачивались и успокаивали себя: «он сам виноват». Их как правило очень раздражали любые разговоры о фактах антисемитизма. (Сам был такой в молодости)
    По поводу чувства раздражения. Однажды, Я на себе испытал такое чувство раздражения против жесткого обвинения русских в антисемитизме. Я стоял в очереди в Американское посольство в Москве и высокий, широкоплечий, но худой мужчина клял, «несправедливыми» с моей точки зрения, словами о русских . Оказалось он прошел несколько лет лагерей и на него натравливали других «русских» заключенных. У него был такой жизненный опыт.
    Я хочу отметить ещё один момент о разности наших позиций. Вы, Миша, успешно поступили и закончили институт, успешно работали. В Вас чувствуется определённый патриотизм той школы, той страны. Для Вас школьные годы были счастливыми годами, для меня и многих моих одноклассников они были скорее несчастливыми. Вы и остались в той стране. А я , как большинство евреев, уехал в эмиграцию. Эмиграция вовсе не сахар, это беда, но пожив и поработав в Америке я стал больше патриотом Америки. Хотя я уже вижу множество недостатков в ней. К бывшей Родине я отношусь далеко не так отрицательно, как многие мои знакомые эмигранты, хлебнувшие горя в большем количестве, чем я. У них был свой тяжелый опыт и свои резоны.
    Я признаю Ваше право быть патриотом той школы и той страны, но отказываю Вам в правоте по существу антисемитизма в нашей школе. Хочу ещё раз принести извинения за оставленные неприятные чувства и искреннюю благодарность за очень многое.
    Борис Замиховский.

  3. C радостным чувством начал читать воспоминания Б.Замиховского, увидев в его судьбе много общего со своей: и то, что мы оба одесситы, и эвакуацию, и проживание в Свердловске, а самое главное – обучение в моей родной 43-ей одесской школе. Но чем дальше я читал, тем чаще раздражался. Прошу заранее извинить меня, но и моя профессия, и склад характера приучили меня к точности фактов и формулировок. Поэтому считаю, что при рассказе о реальных людях и событиях искажения недопустимы. Конечно, каждый имеет право на своё мнение, но его именно так (как мнение, а не утверждение о действительно имевшем место) и следует преподносить.
    Сначала об отдельных неточностях. Дерибасовская даже при большой к ней любви пишется с одной «с». Врач не смог сразу найти у автора не аппендицит, а аппендикс, т.к. аппендицит – это не орган, а его воспаление, которое врач как раз и обнаружил, сохранив автору жизнь. А о длине шва я, не будучи профессионалом, не стал бы на его месте судить. Преподавателя физики Пруссакова звали Фёдором Терентьевичем (не Фёдоровичем), директора Янковского – Григорием Гавриловичем, а не непонятным Василием без отчества, как неуважительно именовал его Б.Замиховский. Преподавал он не историю, а математику, в том числе и в моём классе до прихода в 1951 г. действительно обожаемого всеми нами Арона Евсеевича. Казалось бы, мелочи – ну не так назвал человека, невелика важность. Но это свидетельствует о неприемлемом для меня пренебрежении автора к фактам. Я не стал бы это комментировать, если бы значительно более важные моменты не заставили меня написать.
    Все мы в той или иной степени испытали на себе «прелести» антисемитизма. Их было достаточно, и придумывать их дополнительно, наверное, не следует. Так вот – не только в страшном 1952 году, но и в 1953-м, когда я заканчивал школу, все наши учителя — евреи (Арон Евсеевич Рашковский, Серафима Исаевна Потиха, Любовь Наумовна Бейлинсон, Рахиль Иосифовна Севастопольская) работали, выпускали нас и никуда не исчезали, как утверждает автор. В моём классе было четверо медалистов, включая меня, и трое из них были евреями. Если бы Григорий Гаврилович захотел этому помешать, ему и стараться особенно не нужно было. А он в меру своих сил способствовал, как мы потом случайно об этом узнали. Не это ли имел в виду автор, написав «Особенно доставалось евреям»? Так что представлять директора активным антисемитом только потому, что он «носил усы и белые расшитые узорами сорочки» и не нравился автору, не следует, это неэтично. Я не идеализирую Янковского – он совсем не был светочем интеллекта, порой бывал смешон и примитивен, но навешивать ярлыки в угоду своим представлениям недостойно. Особенно это недопустимо по отношению к людям, которых давно нет в живых. Кроме того, у них могут быть близкие; каково им это читать? Конечно, всё написанное остаётся на совести автора, но мне читать это было неприятно.

  4. В моей школе № 49 (Киев, Тимофеевская ул.) украинский язык был таким обязательным, что из-за этого предмета я остался на второй год.
    Поначалу как-то выкручивался. Помню домашнее сочинение по Нечуй-Левицькому («Кайдашева сiм’я») я накатал предложениями, взятыми из десятка, не менее того, источников. Но учительница (имени не вспомню) разыскала все до единого — и все (заняв целый урок) преподнесла классу.
    В обиходе, впрочем, между собой общались на русском — кроме троих (всех в классе было 13 человек): Хоменко, Пронькин, Пидопличко не скрывали свой вполне лютый национализм. Арестованы были уже в университете (Пидопличко был золотым медалистом); я же (надо думать, среди многих) допрашивался по этому делу (об этом уже писал здесь).

    1. Пидопличко, редкая фамилия — автор нетривиальной ледниковой теории , согласно которой арктические льдины били о горные хребты, искрошив некоторые (Клинско-Дмитровская гряда?) или пробив в них ущелья- долины буд рек. Причины, почему льды двинулись на сушу, Пидопличко (как будто) не выдвинул. Возможно. это было Цунами от упавшего в океан астероида.

  5. Увлечь воспоминаньями непросто. Это получается тогда, когда воспоминания рассказывающего накладываются на воспоминания поколения, высвечивают характерные детали ушедшего времени, перекликаются с современностью и оставляют читателю место для собственных ассоциаций.
    Все отмеченное выше могу с полным правом отнести к прочитанному.
    Об изучении украинского языка в русских школах Украины и языков коренных национальностей в тогдашних союзных республиках стоит рассказать подробней. Мне кажется, что это интересный вопрос.
    Спасибо.
    Все отмеченное выше могу с полным правом отнести к прочитанному. Спасибо.
    М.Ф.

Добавить комментарий для Михаил Гаузнер Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.