Петр Ильинский: Век Просвещения. Окончание

Loading

Для этого времени года день выдался на удивление тёплым, и казалось, что всё население города, не сговариваясь, бросило дела и заботы, горести и треволнения, труды и печали и уехало на роскошный пикник в буколические и галантные рощи, беседки, павильоны, тенистые сады и парковые галереи.

Век Просвещения

Петр Ильинский

Окончание. Начало

177. Свидетельство
(предпоследняя из отмеченных глав, почерк твёрдый)

Спустя несколько лет я, наконец, решил вернуться на родину. До этого мне пришлось пережить ещё немало, в частности упомянутый мною выше ужаснейший бунт, который когда-либо видела Россия и который лишь чудом не добрался до Москвы и не снес её с лица земли. В те дни я понял: случись что, мои соседи — и даже мои пациенты — не окажут мне никакой помощи, совсем как во время чумы, а будут только рады тому, что убивают меня, а не их.

Не буду утомлять вас рассказом о том, как моё решение вполне окрепло, как я готовился к отъезду, как копил деньги и, кстати, скопил немало. Думал, что на спокойную старость. Ведь не буду скрывать — события на родине меня застали врасплох, впрочем, как и всех остальных. Я знал, я был убеждён, что после треволнений молодых и зрелых годов меня ждёт довольное и размеренное бытие на склоне лет. Тогда же я решил, что со временем, устроившись и обосновавшись надлежащим образом, я обязательно начну писать книгу о пережитом. Тщеславие? Не могу с вами полностью согласиться. Ведь смешно сказать, но я совершенно уверился в том, что мне будет о чём рассказать моим соотечественникам. Тем более, что мне ещё несколько раз приходили из Петербурга разнообразные запросы от любопытствующих европейских путешественников, и я на них с удовольствием отвечал. Мои корреспонденты были чрезвычайно любезны и до крайности дотошны, хотя никому из них почему-то не удалось добраться до Москвы. Они ссылались на общих знакомых из позапрошлой жизни и предлагали длинные списки вопросов. Их интересовало московское городское и церковное управление, организация полиции и местных таможен и вообще множество совершенно незначительных подробностей российской государственной жизни — не петербургской, а настоящей. Но я понял, что сочинение такого рода меня не привлекает. Нет, надо говорить о том, чего никто, кроме меня, не видел и видеть не мог.

Да, решил я, нужнее всего — правда, но не только. Я не прославлю деспотов иных земель, но и не посмотрю на подданных такого правителя, и без того несущих тяжёлый крест, с надменностью первородного европейца, не стану поучать их с высокомерием избранного, подобно тем великим, имена которых хорошо известны и с уважением произносятся во дворцах, салонах и университетах.

Я был прав, хотя бы в сердце своём, и скажу ещё раз: не путайте суть с плесенью — великие философы и пророки учили нас достоинству, а не гордыне, правдивости, а не манерному лицемерию! Да и как сможем мы отныне взирать, раздув щёки, на якобы стоящие ниже нас народы, в считанные месяцы превзойдя кровавостью и безрассудностью совокупные дела всех римских, восточных и африканских тиранов? Как будем кичиться разумностью и просвещённостью, показав миру столь безжалостную нетерпимость в мыслях и ревность в доносительстве? Как будем учить нравственности и порядку человечество, ввергнув государство, упорядоченное вековыми трудами мудрых, в хаос, сравнимый с тем, что обуял величайшую империю мира после вторжения варварских племен? И ведь это — впервые в памяти людской — удалось нам без малейшей помощи внешнего врага (что бы ни трещали по рынкам и кабакам брызжущие слюною горлопаны с багровыми скулами и сальными волосами).

Но нет, учить всё равно нужно — хотя бы для того, чтобы другие страны не повторили наш пагубный опыт. Только надо избавиться от ложного самомнения, не думать, что мы — единственные, кому даровано высшее понимание тайных пружин общественного бытия. Может быть, и мой рассказ тоже окажется полезен. Хотя насколько ценны такие свидетельства? Ведь люди будущего могут даже с интересом прочесть их, но забыть сделать выводы. Или даже заранее решить, что давние дела к ним никоим образом не относятся. Чужой опыт — дурной советчик. Дедовские беды нам не указ, а соседские — скорее, повод для злорадства. Мы ловчее, мы оборотистее, мы никогда не промахнёмся, не оплошаем, не поскользнёмся. Каждый народ, сколь ни великий — а я жил в трёх самых могущественных государствах Европы, — думает именно так.

178. Груз
(последние страницы тетради, к самому концу почерк начинает меняться)

Я ходил по городу, заполненному летящими бумагами, битым стеклом, сломанной мебелью, которая чаще всего использовалась на дрова, и людьми, которые одновременно боялись жизни и чуяли, что сейчас настало их время. Последнее чувство было сильнее и поэтому правило бал. Во дворцах, на площадях и в залах заседаний. Всё, что казалось неизменным, разрушалось на глазах. Значит, понимали мои сообразительные и оборотистые сограждане, надо жить, самое время не отказывать себе ни в чём. Пить тонкое вино из дорогих бокалов и разбивать их, не задумываясь, спать на роскошных кроватях и уходя обязательно всаживать туда топор по самую рукоятку, любить недоступных ранее женщин и предавать их ещё до наступления утра, владеть судьбами людей, но не из алчности наживы и не из общественного блага, а просто потому, что так хочется. Потому что это даёт возможность пить, спать, любить и предавать, когда взбредёт в голову. И иногда прямо-таки необходимо разбить, расколотить и предать, ведь иначе тебя самого немедленно предадут и с удовольствием распотрошат. Поэтому надо быть первым, во всём надо быть первым.

Такая жизнь, показалось мне, подходила этому городу много больше, нежели размеренное состояние сонной предопределённости, в котором я ещё успел его застать на самой заре моей юности. Даже закралась мысль крамольная и постыдная: не счастливы ли, наконец, обитатели великой столицы, вечно недовольные и вечно завидующие друг другу? Не такая ли жизнь, яркая, жестокая, пышущая одним лишь мгновением, подходит им больше всего? Не желали ли они того и раньше, не желали ли извечно мы все этой всеобщей поверхностности, доведённой до абсолюта? Не пристало ли нам от века только скользить, не останавливаясь, не смотреть по сторонам и ловко объезжать все мыслимые препятствия? Я поневоле вспоминал зачумленную Москву и моё сравнение было не в пользу самого славного и блестящего города Европы, в котором почти никто не слыхал о далёком, чуть не азиатском скопище церквей и колоколен, который многие русские до сих пор считают центром вселенной.

Сколько лет должно пройти, чтобы мои соотечественники увидели Москву? И сколько столетий пройдёт, прежде чем русские увидят Париж! Только надеюсь, это будет другой Париж, не сегодняшний — город мясников, в котором споро разделываются не только туши, но и человеческие тела и даже души — прежде всего, свои собственные.

Затем случилось удивительное. Прогуливаясь в самом центре, недалеко от старых правительственных зданий, ныне частично сожжённых, а частично запустелых, я увидел странную подводу, гружёную никому не нужным барахлом. Более того, на моих глазах телега продолжала наполняться, да так, что казалось, в любой миг, а хоть бы и сейчас, скрепы могут треснуть, надломиться, и весь этот ворох бумаг, иногда собранных в аккуратные стопки, а чаще просто брошенных друг на друга, в беспорядке разлетится по тротуарам и в мгновение ока превратится в такую же пыль, как тысячи других, столь же бесполезных листков, в последние недели ставших неотъемлемой частью парижского пейзажа.

Грузчикам, впрочем, было наплевать — скорее всего, их наняли на сдельную работу и они попросту выполняли, что приказано. Одна за другой пухлые пачки выносились из бокового подъезда и неравномерно заполоняли подводу. Руководил столь неумелой погрузкой человек, чьи не вполне европейские черты лица сначала заставили меня замедлить шаг, а потом остановиться. Я прислушался к нетерпеливым, но вместе с тем просительным командам, которые он отдавал четырём коренастым, татуированным силачам в коротких штанах, и понял, что этот акцент, пусть совсем лёгкий, мне слишком хорошо знаком. Я развернулся, подошёл к телеге и приподнял шляпу. Хозяин груза не обратил на меня ни малейшего внимания, пытаясь хотя бы слегка упорядочить свой бессмысленный трофей.

«Мосье, — никакой реакции не последовало, но я сразу же понял, в чём моя ошибка, и перешел на русский, — сударь, — я громко кашлянул, — милостивый государь, разрешите представиться…» Мужчина тут же обернулся и в изумлении вытаращил на меня глаза. «…И, пожалуйста, не удивляйтесь моему выговору, ибо я имел честь в течение почти тридцати лет состоять на службе её величества». Он, в свою очередь, снял шляпу, соскочил с подводы и назвал себя, сначала на одном языке, а потом на другом. Я со всеми возможными извинениями осмелился полюбопытствовать о роде его деятельности. Он усмехнулся. — «Как образованный человек, вы будете смеяться или, наоборот, придёте в смятение. Революционное правительство приказало уничтожить некоторые архивы королевского правительства, точнее, выбросить их на улицу. Понимаете, им нужны помещения, а старинные документы занимают слишком много места. Я случайно проходил мимо и уговорил этих милых людей, — он махнул рукой в сторону грузчиков, — отдать мне ненужные бумаги и обещал достаточно щедро заплатить. Поскольку вы жили в России, то не удивитесь и тому, что его превосходительство, господин посол, соблаговолил ответить отказом на мою нижайшую просьбу, изложенную, впрочем, в самом экстраординарном порядке, через случайного посыльного, об оказании мне хоть какого-нибудь денежного вспомоществования в сей необычной акции, весьма превышающей мои служебные полномочия. Понимаете, наш Василий Гаврилович хоть, почитай, камергер, а немного скуповат — это, наверно, от возраста. Да и я у него в подчинении совсем недавно, вот он и не склонен мне особенно доверять. Видите ли, я — сотрудник русской миссии, хотя звание у меня самое скромное, впрочем, как и жалование».

Я внутренне улыбнулся. Чтобы сказали чиновники его величества, чуть ли не самые ревностные блюстители государственных тайн во всей Европе, если бы узнали, как святую святых — секретную документацию будут отдавать представителю недружественной державы на вес, фактически бесплатно. Чудесны дела твои, о, революция! Почему-то с каждым мигом это дело занимало меня всё более. Я предложил свою помощь и уверил русского дипломата, что не нахожусь на службе и не принадлежу ни к какому политическому клубу. Впрочем, самый мой возраст был порукой тому, что я вряд ли ищу в происходящем какую-либо личную выгоду.

179. Секретная папка
(лист, вложенный за внутренний угол переплёта, почерк беглый)

Теперь перехожу к самому главному, опуская подробности погрузки, разгрузки и размещения документов в сразу же ставшей необыкновенно тесной квартирке моего нового знакомого. Я совсем забыл о времени. Меня обуяло непонятное чувство: как исступлённый, я перекладывал, сортировал бумаги, объяснял русскому, оказавшемуся третьим секретарём посольства, их принадлежность тому или иному департаменту. В соответствии с моими указаниями он собирал листы в примерно равные стопки, оборачивал в газеты и перевязывал бечёвкой для отправки на родину. Кажется, господин посол уже сменил свой гнев на милость и обещал не препятствовать вывозу документов в Россию. Отчего-то я подумал о том, что когда-нибудь эти газеты могут стать не менее драгоценным материалом для историков, чем скучные отчёты и описи, которые, не буду приукрашивать, составляли большинство нашей добычи. Впрочем, там попадались и настоящие драгоценности, только их надлежало вычленять из мусора, но речь сейчас не о том.

Я давно уже не следил, документы какого отдела мы разбираем, не читал и не пытался вникать в их смысл. И вдруг… Медленно, словно ветер поддерживал на весу тяжёлый картон, одна папка раскрылась у меня перед глазами и её содержимое на мгновение повисло в воздухе… Я увидел страницы, исписанные моим собственным почерком, а схватив несколько листов наугад, заметил своё имя, написанное неизвестной мне рукой. И цифры, какие-то странные цифры. Я судорожно оглянулся. Мой спутник был занят разбором целой этажерки, доверху забитой бумагами, которую ему удалось нетронутой запихнуть в телегу, а потом занести в своё скромное обиталище. Он ничего не заметил.

Я попросил разрешения остаться на ночь, желая мотивировать это поздним часом и отдалённостью моего жилья, но не успел договорить и первой фразы, как русский подлетел ко мне, обнял и заверил, что я могу располагать его спальней в любое время, а сам он готов устроить свой ночлег в прихожей или кабинете.

Я читал всю ночь…

180. Подарок
(лист, выпавший из расслоившегося переплёта самой первой тетради)

Что меня потрясло больше всего — это необыкновенное количество цифр, которыми был испещрён почти каждый документ. Ими, на удивление, исчислялись не только денежные суммы. Нет, бюрократия королевства требовала сосчитать всё, материальное и нематериальное.

Работа тайной службы — а не подлежало сомнению, что у меня в руках были её разрозненные архивы — требовала, оказывается, изрядного знания арифметики. После первого потрясения меня охватило любопытство, я начал производить собственные подсчёты, сверять разрозненные страницы пожелтевших ведомостей. Каково же было моё злорадство, когда не раз и не два я встретил указания о том, что мне — а я, как вы уже поняли, числился в этих бумагах секретным агентом, доставлявшим сведения из самого центра России — были выплачены вполне увесистые суммы, о которых я не имел ни малейшего понятия.

— И здесь воровали, — сказал я почему-то вслух. Да, за неимением прочего эта мысль была способна доставить мне хоть некоторое удовлетворение. Особенно, после того, как на дне одной из коробок я нашел свой, двадцатилетней давности отчёт о моровом поветрии в Москве, испещрённый уничижительными пометками кого-то из столичных чинов.

Признаюсь, у меня тряслись руки, когда я перебирал папку с моим делом, кстати изрядно перепутанную, и перемешанную с документами совсем иного рода, наверно из-за сходной хронологии. Например, там была бумага на непонятном языке, кажется, расписка, из которой я мог разобрать только место — «Вена», и ещё дату — почти сорок лет назад.

Итак, сам того не зная, я полжизни проработал на версальскую разведку. И в этом не было случайности — поражённый до глубины души, я развернул написанное отцовским почерком прошение о моём помиловании, на котором стояла резолюция: «Il faut qu’il serve». Согласно официальным сводкам, меня завербовали в самой юности, ещё в Париже — да, я нашёл старый университетский опросный лист и заполненный рукой моего первого патрона формуляр, в котором он давал мне довольно точную и не совсем лестную характеристику. Что сказать — он оказался прав. Я снимал копии со служебных документов, выслеживал, наушничал, не всегда, впрочем, успешно, и мне даже несколько раз за это заплатили. Но ни в одном из дел, и в этом тоже, я ничего не достиг. И вот стоял, не так далеко от могилы, ночью в чужой квартире и сознавал, что всю жизнь меня кто-то использовал, но даже из этого сложная, отлаженная государственная машина не смогла извлечь никакого проку. Удивительные манипуляции моего начальства на поверку весили чуть более воздуха, а сколько было затрачено сил, какие шли интриги! Кто в итоге оказался столь ничтожен — я или… И говоря в более широком смысле — хорошо ли было нынешнее положение столь изощрённых слуг нашего бывшего короля?

Все тайные донесения, полученные Версалем из России, были никому не нужны, бесполезны, скорее всего, с самого начала, более того — теперь отправлялись обратно в Россию. «Там, пожалуй, — подумал я, — где-то есть и список всей оставшейся агентуры. Если у русских дойдут руки…» — и тут же понял, что настоящие агенты, не чета мне, с лёгкостью переменят хозяев, даже будут рады, когда их снова захотят купить.

Назавтра я предложил русскому своё сочинение. Не было сил его открыть, перечитать, вглядеться заново в то, что, казалось, уже разобрал до малейших подробностей. Да, я утратил интерес к книге, которой отдал столько труда. Но ведь вся моя жизнь оказалась совсем не тем, что я думал, а переделывать… Переделывать было слишком поздно. Конечно, решение импульсивное, но я не жалею. Мне нужно было расстаться с рукописью, чтобы окончательно её не возненавидеть. Тем более, что я знал — она попадет в хорошие руки.

Мне не пришлось его долго уговаривать. Я сказал, что опасаюсь за свою безопасность, что труд мой посвящён России, а потому по праву должен ей принадлежать. Секретарь был немного сентиментальным и сразу мне поверил. К тому времени я уже знал, что он урождённый москвич из очень простой семьи, но в молодости чудом получил хорошее образование, выучился на врача и почти двадцать лет провёл на службе по разным губерниям, а последнее время — в карантинах на южных границах империи и в самой действующей армии, где ему волею случая пришлось принимать участие в недавних переговорах с османами. Благодаря этому его после заключения мира и определили в парижскую миссию (поспособствовала рекомендация корпусного командира, сына нынешнего посланника, к которому мой случайный знакомый относился с добродушной иронией). Не давая ему времени передумать, я ещё до вечера обернулся в оба конца и облегчённо избавился от нескольких пухлых тетрадей. И чтобы сделать расставание с собственной жизнью окончательным, на всякий случай оставил своему последнему русскому другу неверный почтовый адрес. Неужели я, сам того не желая, чему-то научился на тайной службе?

Вслед за этим я наскоро собрал вещи, расплатился с хозяином моей квартиры и уехал. Я не мог больше видеть этот город, жестокий и фальшивый. Ещё — я перед смертью хотел повидать родные места. А потом… Оставшихся сбережений должно было хватить на скромную жизнь в провинции. Да и дней моих, скорее всего, оставалось не так много.

В пути мне всё чаще стала приходить в голову мысль, что мою книгу можно или, скорее, даже нужно переписать заново.

Эпилог

Приговорённых к смерти было десятка два, они стояли в телеге, тесно прижавшись друг к другу, и равнодушно смотрели в пустоту. Выпуклые, шишковатые головы, коротко и неровно остриженные на скорую руку, сидели на исхудавших шеях, которые оттого казались неестественно длинными. Арестанты были без верхней одежды, в нечистых рубахах с оторванными воротниками. Лошади шагали не спеша, плохо смазанные колёса медленно прыгали по брусчатке и скрипели на каждом повороте. Было жарко, но пить никто не просил. Охрана с саблями наголо ехала на расстоянии вытянутой руки, оттесняя в сторону редких прохожих. Некоторые, завидев конвой издалека, норовили свернуть в переулки, другие жались к стенам, не зная, снимать ли шляпы, а если да, то в какой момент.

Когда процессия въехала на площадь, оказалось, что, против обыкновения, там не так много народу. Командир охраны даже чуть натянул поводья, но тут же увидел знакомый силуэт плахи, высокие столбы-близнецы, соединенные хитрой перемычкой, двух-трёх суетившихся вокруг них людей и понял, что всё в порядке. Палачи проверяли, гладко ли падает нож, наточен ли он, потом, как обычно, подкладывали в деревянное углубление плотные и свежие кочаны капусты и расшибали их пополам.

Издалека донёсся гром — кажется, стреляли из пушек, сразу из многих. Уже несколько дней ходили слухи, что неподалёку от города находятся неприятельские войска. И вправду — на улицах прибавилось патрулей и повозок с ранеными. Власти вывешивали прокламации, которые опровергали подобные известия, и грозили распространителям злостных и ложных измышлений — им полагались быстрое следствие и справедливая казнь. Возможно, что нескольким преступникам, осуждённым по этому указу, предстояло умереть прямо сегодня, посреди не успевшей спасть послеполуденной жары. Суд теперь вершился резво и ходко, а приговоры утверждались без проволочек.

И всё-таки в воздухе висело что-то необычное, зыбуче плотное, требующее преодоления. Несмотря на обещанное зрелище, зевак собралось с гулькин нос. В основном это были нищие, которые раньше роились вокруг заколоченной соседней церкви, а ныне, лишившись привычного прибежища, ютились в ближних ямах и канавах. Они с интересом ждали, когда смертники выйдут из телеги, дабы рассмотреть их штаны и сапоги. Хотя лучшее всегда доставалось палачам, но кое-что могло перепасть и площадной братии, особенно по такой жаре.

Сегодня даже нищие держались поодаль и молчали. Не было слышно обычной в таких случаях перепалки, ругани, словно попрошайки неожиданно заключили всеобщее перемирие. От этого воздух уплотнился ещё больше, на глазах приобретая кисельную вязкость. Всё происходило чрезвычайно медленно. Лошади едва шли, но их никто не думал погонять. Безразличные солдаты, казалось, спали в седле. Когда, наконец, телега добрела до помоста, охрана не спешила толкать обречённых узников по шаткой лестнице, и зашевелилась только по взмаху недовольной офицерской сабли. Наконец первый смертник оказался в руках палачей. Но на тех тоже напала заразительная сонливость, они тягостно ходили туда-сюда и беспорядочно трогали различные принадлежности своего ремесла, словно не зная, за что ухватиться.

Разрывы пушек стали доноситься всё громче. Они шли с восточной стороны, оттуда, где должен был располагаться несуществующий, по мнению прокламаций, неприятель. Солдаты колыхнулись и видимо прислушались к разрывам. «Граждане! — прокричал офицер, — выполняйте свой долг, граждане!» Осуждённые без понуканий выстроились в очередь на смерть. Палачи заставили опуститься первого на колени, слегка заломив связанные руки, привязали его к выдвижной скамейке, просунули голову в отверстие и с глухим стуком закрепили деревянный воротник.

Это был человек средних лет, в хороших сапогах на резко вздернувшихся ногах, лица его никто не успел рассмотреть. Следом стоял молодой парень в панталонах модного покроя, белобрысый, довольно приятной наружности, которую портили мелкие красные пятна на лбу, а ещё дальше — благообразный старик с редкими и потому не тронутыми парикмахером волосами. Единственный из всех, он был не связан и сохранил верхнее платье — тряпочный, не раз латанный балахон с продранными локтями, немыслимый на солнцепёке. Старик держал в руках невесть откуда взявшиеся бумажные обрывки и ежесекундно перекладывал их из кармана в карман.

Верёвка вырвалась на свободу и тут же увяла. Нож бросился вниз с глухим стуком, отрезанная голова твёрдо проштамповала корзинное дно. Лошадь под офицером задвигалась, переступая ногами, он неожиданно для себя сделал полный пируэт и увидел, что площадь совсем опустела. Белобрысого парня потащили к потемневшей по центру скамейке, он вдруг очнулся, дёрнулся в сторону, соскочил с плахи и бросился бежать, несуразно вскидывая ноги и пытаясь помочь себе связанными руками. Офицер с удивлением смотрел на него, не сходя с места, потом не менее ошарашено уставился на оцепеневшую охрану, но затем пришпорил лошадь, догнал парня и махнул саблей. В последний момент беглец увернулся, и удар получился не глубоким. Окровавленный парень поднялся, сумел ещё раз увернуться от офицера, потом ещё… Стук новеньких подков участился, лошадь отменно слушалась поводьев. Браня себя за неуклюжесть, офицер сумел достать беглеца только с четвёртой попытки, у самого края площади.

Обернувшись, он увидел, что рядом с плахой происходит какое-то движение. Подскакав поближе, убедился в немыслимом: заключённые разбегались кто куда, у многих оказались свободными руки и они двигались много быстрее давешнего парня. Половины конвоя тоже не было на месте, лишь где-то вдалеке мелькнули потные лошадиные крупы. Офицер яростно закричал, снова махнул саблей и увидел, что на помосте никого нет, кроме странного старика. Палачи исчезли, не было и нищих вокруг. Матово блестевший косой нож некому было поднять — казалось, морёные деревяшки крепления и ошейника навечно приклеились друг к другу, накрепко зажали тусклый металл в своих липких тисках. Офицерский жеребец завертелся от впившихся в его бока зубчатых шпор.

Оставшиеся солдаты никуда не бежали, не вынимали оружия, вообще не двигались, только хмуро смотрели на командира и ждали приказа. Офицер ещё раз сделал круговое движение саблей, выкрикнул нечто нечленораздельное во всю мочь своих лёгких, снова, что есть силы, дёрнул ногами и поскакал на звук пушечной стрельбы, в сторону, противоположную тюрьме, городу и беглецам. Солдаты тронули каблуками лошадиные бока и медленно затрусили вслед. С каждым мгновением колонна принимала всё более выверенную форму, строй становился правильнее, спины седоков делались прямее и твёрже, а перестук подков — чётче. Минута, даже меньше — и площадь опустела окончательно.

Сухой, морщинистый старик вдруг опомнился, тщательно спрятал непонятные листки в правый карман балахона и с изумлением посмотрел на внезапно освободившиеся от них руки. Затем медленно подошёл к осиротевшему устройству, из которого полированными столбиками торчали две беззащитные и голые деревянные шеи, заглянул в сочившуюся кровью корзину и осуждающе повёл подбородком. Потом заторможенно, ступенька за ступенькой, спустился с плахи, чуть подволакивая левую ногу, добрался до опустевшей телеги, не без труда залез в неё, взял поводья и несколько раз громко чмокнул. Заскучавшие было кобылки дёрнули головами и послушно взяли с места.

Погода неожиданно изменилась, стало темнеть, из стороны в сторону засвистела пыль. По площади летал какой-то мусор, пробежала стая бездомных собак, они сторонились простора и старались держаться поближе к слепой осыпавшейся стене. Плаха одиноко высилась наискосок от солнца, пустая, плоская, крепко сбитая. Лежавшего на ней трупа не было видно. Телега миновала тело белобрысого парня, на мгновение спугнув тучку радостно гудевших зелёнозадых мух. Старик бросил взгляд на разодранную до основания шею и едва заметно качнул головой, словно кто-то нуждался в его согласии. Лошади прошли мимо, не останавливаясь и не пугаясь.

Старик скоро задремал. Тихоходная повозка долго кружила по пустым улицам, внезапно потерявшим прохожих, патрульных и раненых. Её никто не останавливал. Серые лица то и дело прижимались к окнам, пытаясь рассмотреть одинокого седока, и тут же прятались обратно в темноту. Но ночь никак не хотела вершить своё дело — над булыжными мостовыми, арочными мостами и ажурными крышами повисли бесконечные сумерки.

Для этого времени года день выдался на удивление тёплым, и казалось, что всё население города, не сговариваясь, бросило дела и заботы, горести и треволнения, труды и печали и уехало на роскошный пикник в буколические и галантные рощи, беседки, павильоны, тенистые сады и парковые галереи. В гости к кавалерам в атласных камзолах, дамам в многоярусных, но легко спадающих юбках, верным пастухам, нежным пастушкам и мирно жующим траву тонкорунным козам. И что никто не спешит возвращаться назад.

2008–2015

* * *

Иностранные слова и выражения, употреблённые в тексте без перевода на русский 

Повесть первая

  1. Записки о России

terra incognita — неизвестная земля или страна (лат.), в перен. смысле — нечто неизвестное

  1. Служба

La belle France — прекрасная Франция, в данном случае — «прекрасной Франции» (фр.)

Domina omnium et regina ratio — разум всему господин и повелитель (лат.)

  1. Две баталии

à la guerre, comme à la guerre — на войне как на войне (фр.)

  1. Господин негоциант

Sic — так (лат.)

my dear lords — милостивые государи (англ.)

  1. Местные условия

my dear sirs — милостивые господа (англ.)

  1. В лесу

in flagranti delicto — на месте преступления, в момент совершения преступления (лат.)

  1. Награда

pacta servanda sunt — договоры следует выполнять (лат.)

Повесть вторая

  1. Гарнизон

potentiores — сильные, высшие (лат.)

inferiores — низшие, нижестоящие (лат.)

  1. Отставка

inter alia — между прочим (лат.)

  1. Консилиум

noblesse oblige — положение обязывает (фр.)

  1. Домоустройство

My lords — господа (англ.)

you live and you learn — ты живёшь и учишься (англ.)

  1. Пик карьеры

lèse-majesté — оскорбление величества (фр.)

  1. Загородный вояж

patronus medicus — патрон по врачебной линии (лат.)

  1. Угрызения совести

pater familiae — отец семейства (лат.)

coup de main — смелое предприятие, решительные и неожиданные действия (фр.)

Finita — кончено (лат.)

Vivat — ура, да здравствует (лат.)

Повесть третья

  1. Военный совет

Hic enim morbus eundem bis non corripiebat, ita ut eum etiam interimeret — вторично болезнь никого не постигала, по крайней мере смертельно (лат.); la maladie n’attaquant pas une seconde fois mortellement la même personne — болезнь никого во второй раз не поражала до смерти (фр.).

  1. Будни московские

Magnum opus — великая работа (лат.), выражение, обозначающее лучшее, наиболее всеобъемлющее произведение автора в любой сфере: искусстве, философии, науке и проч.

  1. Медицинская дискуссия

medicinæ doctōribus — докторам медицины (лат.)

Quod erat demonstrandum — что и требовалось доказать (лат.)

  1. Государственная предусмотрительность

Wortspiel — игра слов (нем.)

  1. Решение

Entschuldigen, meine liebe Herren — извините, господа (нем.)

mea culpa — моя вина (лат.)

  1. Беспокойство

dienstfähig — годный к строевой службе (нем.)

  1. Aut bene, aut nihil — (о мёртвых) или хорошо, или ничего (лат.)
  2. Подарок

Il faut qu’il serve — пускай послужит (фр.)

* * *

ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЦА, действующие или упоминаемые в романе (многие из них не названы напрямую, а только по титулу, должности, званию, профессии и проч.; приводимый ниже хронологический список даст возможность любопытствующему читателю идентифицировать тех, кто существовал в реальности — это, как правило, эпизодические и второстепенные персонажи, в отличие от главных героев, являющихся образами собирательными, или всё-таки тоже реальными?)

Древний и средневековый мир (все даты в этом разделе, за исключением специально оговоренных — до нашей эры)

Давид (по традиционной хронологии, ок. 1035–965), первый царь объединённых Израиля и Иудеи со столицей в Иерусалиме, согласно Библии — автор многих псалмов.

Авессалом (Х в.), третий сын царя Давида, восстал против отца, временно изгнал его из Иерусалима, в дальнейшем потерпел поражение и был убит (Книга Царств).

Соломон (965–928), сын Давида, царь Израиля, согласно традиции, автор Книги Екклесиаста, Песни песней Соломона, Книги Притчей, а также ряда псалмов.

Иезавель (IX в.), израильская царица. Согласно Книге Царств, воплощение неправедности и жестокости, убита через несколько лет после смерти мужа при дворцовом перевороте.

Исайя, пророк второй половины VIII в. до н. э., согласно традиции, автор Книги Исайи.

Валтасар или Бел-шар-уцур (2-я пол. VI в.), сын и соправитель последнего царя Вавилонии, знаменитая история его последнего пира рассказана во 2-й гл. Книги Даниила.

Аристид (ок. 530–467), древнегреческий государственный деятель, полководец.

Сократ (ок. 469–399), древнегреческий философ, один из основателей европейской философии.

Фукидид (ок. 460–400), древнегреческий историк.

Платон (428/27–348/47), древнегреческий философ-классик.

Марк Фурий Камилл (ок. 447–365), римский государственный и военный деятель, спаситель Рима от галльского нашествия, образец доблестного воина и гражданина.

Александр Македонский (356–323), государственный деятель и полководец, создатель величайшей мировой державы доримского мира.

Ганнибал или устар. Аннибал (247–183), карфагенский государственный деятель и полководец, в начальной стадии 2-й Пунической войны (218-202 гг.) нанёс римлянам ряд тяжёлых поражений, наиболее известным из которых является битва при Каннах (216 г.).

Цезарь, Гай Юлий (100–44), римский государственный деятель и полководец, первый император Рима.

Помпей, Гней (106–48), римский государственный деятель и полководец, соперник Цезаря.

Цицерон, Марк Туллий (106–43), римский государственный деятель, философ, оратор.

Сенека, Луций Анней (4–65 г. н. э.), римский философ, государственный деятель.

Тацит, Публий Корнелий (сер. 50-х–ок. 120 н. э.), римский историк.

Плутарх (ок. 45–ок. 127 н. э.), древнегреческий историк, философ.

Юстиниан (483–565 н. э.), византийский император, расширил империю до максимальных пределов, известен составлением свода законов и постройкой собора Святой Софии.

Батый, русский вариант имени Бату (ок. 1209–1255/1256), монгольский полководец, государственный деятель, привёл русские княжества к зависимости от Монгольской империи, весной 1238 г. ведомые им войска развернулись, не дойдя до Новгорода.

Мамай (1335?–1380), темник Золотой орды, в течение некоторого времени её фактический правитель, потерпел поражение от русского войска на Куликовом поле, имя стало нарицательным обозначением татарина-налётчика или разорителя.

Лютер, Мартин (1483–1546), богослов, инициатор Реформации, переводчик Библии.

Франция

Анжу — ветвь королевского рода Капетингов, её основатель, Карл I, в 1265 г. при поддержке римского папы вступил в борьбу за Сицилию с наследниками германского рода Гогенштауфенов, которых к 1268 г. уничтожил, но в 1282 г. утратил сицилийскую корону в ходе антифранцузского восстания.

Валуа и Бурбоны — ветви Капетингов, Валуа правили в 1328-1589 гг. Во время религиозных войн 1562-98 гг. Бурбоны приняли сторону гугенотов, позже их возглавил Генрих Наваррский, уцелевший во время Варфоломеевской ночи, которую организовала королева Екатерина Медичи, мать четырёх братьев-Валуа, ни один из которых не оставил законного мужского потомства. В 1589 г. после убийства последнего из них, Генриха III (успевшего в 1574 г. несколько месяцев побыть королём польским), Генрих Бурбон унаследовал французский престол под именем Генриха IV.

Людовик XIV (1638–1715), король, правил с 1643 г., реально с 1654 г., его царствование — апогей французского абсолютизма, одно из прозваний — Король-Солнце (le Roi-Soleil).

Людовик XV (1710–1774), король, правил с 1715 г., реально с 1723 г. В младенчестве потерял родителей и старшего брата, умерших от оспы (возможно — кори).

Людовик XVI (1754–1793), король, низложен в 1792, затем казнён.

Вольтер (1694–1778), писатель, философ, в 1758-78 гг. жил в поместье Ферней.

Шапп д’Отрош (1722–1769), астроном и путешественник, в 1761 г. побывал в России, в 1768 г. выпустил книгу об этом путешествии.

Д’Аламбер (1717–1783), философ, математик, физик, член Французской академии наук, содокладчик при обсуждении труда д’Отроша в Академии, которая сочла последний «достойным напечатания».

Сен-Жермен (1708–1778), военный деятель, генерал-лейтенант, в 1762-66 гг. — фельдмаршал датской армии.

Тотт, Франсуа (1733–1793), военный и политический деятель, консул в Крымском ханстве, модернизатор османской артиллерии во время русско-турецкой войны 1768-74 гг.

Австрия

Мария Терезия (1717–1780), императрица, правила с 1740 г.

Лаудон, Эрнст (1717–1790), полководец, командир австрийского корпуса в битве при Кунерсдорфе.

Сент-Андре, Фридрих (1700–1775), барон (в русских источниках иногда — граф), генерал-лейтенант австрийской армии.

Англия

Вильгельм I Завоеватель (ок. 1027/1028–1087), герцог Нормандии, в 1066 г. завоевал Англию и стал её королём, разбив предыдущего короля, Гарольда, в битве при Гастингсе.

Эдуард II (1284–1327), король, правил с 1307 г., свергнут в 1326 г., низложен, убит.

Эдуард III (1312–1377), король, правил с 1327 г.

Йорки и Ланкастеры — ветви рода королевского Плантагенетов, соперничали за престол в 1455-85 гг. в ходе т. н. войны Алой и Белой Розы. В 1471 г. мужская линия Ланкастеров была уничтожена и Йорки пришли к власти, в 1483 г. последний король из их рода, Ричард III, сверг собственного племянника (и, по-видимому, приказал убить его вместе с младшим братом), но в 1485 г. был побеждён и убит в битве с побочным наследником рода Ланкастеров, ставшим основателем династии Тюдоров.

Кромвель, Оливер (1599–1658), государственный деятель, руководитель Английской революции, в 1653-58 гг. фактический правитель Англии (лорд-протектор).

Мальборо, Джон Черчилль (1650–1722), английский полководец, в 1704 г. нанёс тяжёлое поражение франко-баварским войскам при Бленхейме, пожалован герцогским титулом.

Георг II (1683–1760), король, правил с 1727.

Герцог Камберлендский (1721–1765), сын Георга II, командовал ганноверскими войсками в северной Германии, после поражения в 1757 г. заключил с французами неудачный сепаратный мир, который не был признан его отцом.

Георг III (1738–1820), король, правил с 1760 г., был подвержен приступам помешательства, ставшего необратимым в 1811 г.

Димсдейл, Томас (1712–1800), врач, в 1768 г. вызван в Россию, успешно привил оспу Екатерине II и наследнику престола, будущему Павлу I.

Пруссия

Фридрих II (1712–1786), король, правил с 1740 г.

Фердинанд (1721–1792), принц Брауншвейгский, прусский генерал-фельдмаршал, родной брат Антона Ульриха Брауншвейгского (см. ниже).

Зейдлиц (1721–1773), полководец, командующий кавалерией прусской армии.

Дания

Кристиан VII (1749–1808), король, правил с 1766 г., душевнобольной, отстраняется от власти начиная с 1769 г., окончательно (но не официально) в 1784 г.

Каролина Матильда (1751–1775), королева в 1766-72 гг., изгнана после аннулирования её брака с Кристианом VII.

Струэнзе (1737–1772), с 1768 г. врач Кристиана VII, в 1770-72 гг. реальный правитель Дании, в 1772 г. свергнут, казнён вместе со своим сотрудником Брандтом.

Швеция

Карл XII (1682–1718), король, правил с 1697 г., противник России во время Северной войны, в 1709 г. разбит под Полтавой.

Польша

Карл Саксонский (1733–1796), сын польского короля и курфюрста саксонского, курпринц (кронпринц), в 1758 г. волонтёр в составе русской армии.

Пулавский, Казимир (1745–1779), один из руководителей антироссийского союза польской шляхты 1768-72 гг., т. н. Барской конфедерации, его брат Франтишек погиб в бою.

Коссаковский, Шимон (1741–1794), участник Барской конфедерации, последний великий гетман литовский, позже перешёл на сторону России, повешен польскими повстанцами.

Россия

Алексей Михайлович (1629–1676), царь, правил с 1645 г.

Никон (1605–1681), патриарх в 1652-66 гг., вдохновитель церковной реформы 1653-1656 гг., закреплённой Московским Собором 1666-67 гг. и приведшей к расколу в Русской православной церкви, в 1666 г. извержен из священства, сослан, умер по пути из ссылки.

Аввакум (1620–1682), протопоп, писатель, противник церковной реформы Никона, один из вождей старообрядцев, сожжён.

Пётр I Алексеевич (1672–1725), царь, затем император (1721 г.), правил с 1682 г., фактически с 1689 г.

Анна Иоанновна (1693–1740), императрица, правила с 1730 г.

Иоанн VI Антонович (1740–1764), в 1740-41 гг. формально — российский император при регентстве его матери, с 1741 г. в заключении, убит в Шлиссельбургской крепости.

Бирон, Иоганн Эрнст (1690–1772), фаворит Анны Иоанновны, регент при Иоанне Антоновиче в октябре-ноябре 1740 года, свергнут, сослан, помилован Петром III в 1762 г.

Антон Ульрих Брауншвейгский (1714–1774), отец Иоанна VI Антоновича, муж регентши Анны Леопольдовны, свергнутой Елизаветой в 1741 г., генералиссимус, умер в ссылке.

Миних, Буркхард Кристоф или Христофор Антонович (1683–1767), государственный и военный деятель, командующий русскими войсками в русско-турецкой войне 1735-39 гг., в правление Елизаветы сослан, помилован Петром III в 1762 г.

Ласси, Пётр Петрович (1678–1751), фельдмаршал, участник Северной войны, войны за польское наследство, русско-турецкой и шведской войн.

Елизавета Петровна (1709–1761/62), императрица, правила с 1741 г.

Лесток, Иван Иванович или Жан Арман де Лесток (1692–1767), первый лейб-медик, с 1745 г. в опале, в 1748 арестован, сослан, помилован Петром III в 1762 г.

Апраксин, Степан Фёдорович (1702–1758), государственный и военный деятель, главнокомандующий русской армией в 1757-58 гг., умер в заключении.

Фермор, Виллим Виллимович (1702–1771), полководец, главнокомандующий русской армией в 1758-59 гг.

Салтыков, Пётр Семёнович (1700–1772), фельдмаршал, командующий русской армией при Кунерсдорфе (1759 г.) в 1760 г. сдал командование «по болезни». В 1764-71 гг. — московский генерал-губернатор.

Пётр III (1728–1762), император в 1761-62 гг., свергнут, скончался при невыясненных обстоятельствах.

Екатерина II (1729–1796), императрица, правила с 1762 г.

Павел I (1754–1801), император, правил с 1796 г., убит в результате заговора.

Орлов, Григорий Григорьевич (1734–1783), главный организатор переворота 1762 г., государственный деятель, генерал-фельдцейхмейстер.

Орлов, Алексей Григорьевич (1737–1807), государственный деятель, генерал-аншеф, победитель в Чесменском сражении.

Панин, Никита Иванович (1718–1783), государственный деятель, в течение 1762-83 гг. руководитель российской внешней политики, в 1760-73 гг. воспитатель наследника Павла Петровича.

Разумовский Кирилл Григорьевич (1728–1803), в 1750-64 гг. последний гетман Войска Запорожского, в 1746-98 гг. президент Российской академии наук

Голицын, Александр Михайлович (1718–1783), генерал-фельдмаршал, в начале русско-турецкой войны 1768-74 гг. командующий 1-й армией, отозван Екатериной, не знавшей о взятии им Хотина и Ясс.

Румянцев, Пётр Александрович (1725–1796), генерал-фельдмаршал, сменил А.М. Голицына на посту командующего во время русско-турецкой войны 1768-74 гг.

Панин, Пётр Иванович (1721–1789), полководец, генерал-аншеф, в начале русско— турецкой войны 1768-74 гг. командующий 2-й армией.

Воейков, Фёдор Матвеевич (1703 — 1778), военный и государственный деятель, генерал-аншеф, в 1766-75 гг. генерал-губернатор Киевский и Новороссийский.

Еропкин, Пётр Дмитриевич (1724–1805), военный и государственный деятель, генерал-аншеф, в 1786-90 гг. московский главнокомандующий.

Волконский, Михаил Никитич (1713–1788), государственный и военный деятель, московский губернатор в 1771-80 гг.

Миних, Иоганн Эрнст или Сергей Христофорович (1707–1788), политический деятель, сын фельдмаршала Миниха, член Таможенной комиссии.

Штофельн, Христофор Фёдорович (1720–1770), военачальник, генерал-поручик.

Вейсман фон Вейсенштейн, Отто Адольф (1726–1773), военачальник, генерал-майор.

Тимофей, в миру Тихон Щербацкий (1698–1767), митрополит московский в 1757-67 гг., участник Синодального суда над Арсением (см. ниже).

Арсений, в миру Александр Мациевич (1697–1772), митрополит, в 1763 г. арестован, извергнут из сана, сослан, с 1767 г. в заключении, умер в тюрьме, канонизирован в 2000 г.

Димитрий, в миру Даниил Сеченов (1709–1767), митрополит, участник Синодального суда над Арсением.

Гедеон, в миру Григорий Криновский (ок. 1726–1763), епископ, участник Синодального суда над Арсением.

Амвросий, в миру Андрей Зертис-Каменский (1708–1771), участник Синодального суда над Арсением, архиепископ московский в 1768-71 гг.

Платон, в миру Пётр Лёвшин (1737–1812), архиепископ московский (с 1775 г.), митрополит (с 1787 г.).

Лёвшин, Александр (174?–1798), протоиерей московского Успенского собора, брат архиепископа Платона, член Комиссии для предохранения и врачевания от моровой заразительной язвы.

Амвросий, в миру Андрей Подобедов (1742–1818), митрополит, в 1771-74 гг. префект Московской академии.

Варлаам, в миру Василий Лащевский (172?–1774), архимандрит Донского монастыря.

Черногория

Стефан Малый (?–1773), неизвестный, выдававший себя за российского императора Петра III, приходит к власти в 1767-68 гг., после покушения в 1770 г. ослеплён, в 1773 г. убит.

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Петр Ильинский: Век Просвещения. Окончание

  1. «Ай, срам!» — внятно сказал кто-то из глубины толпы. Ни один из зрителей не двинулся с места. Площадь окоченела и внимательно наблюдала за действом. Никто не решался громко дышать или, тем более, сплюнуть налипшую на губах шелуху.
    Калека не доставил зрителям никакого удовольствия — скончался мгновенно, почти без агонии…”
    =====
    После неторопливого прочтения работы П.И. , каждому усердному адекватному читателю очевидно мастерство уважаемого Автора, давно известного в Портале “СЕМЬ ИСКУССТВ”. Автору — поклон и наилучшие пожелания.

  2. еле дочитал —
    -какое-то самолюбование и разглагольствование в староруском стиле.
    чего стоит?: «…человек средних лет, в хороших сапогах на резко вздернувшихся ногах…»

  3. «Да, решил я, нужнее всего — правда, но не только. Я не прославлю деспотов иных земель, но и не посмотрю на подданных такого правителя, и без того несущих тяжёлый крест, с надменностью первородного европейца, не стану поучать их с высокомерием избранного, подобно тем великим,
    имена которых хорошо известны и с уважением произносятся во дворцах, салонах и университетах.
    Я был прав, хотя бы в сердце своём, и скажу ещё раз: не путайте суть с плесенью — великие философы и пророки учили нас достоинству, а не гордыне, правдивости, а не манерному лицемерию! Да и как сможем мы отныне взирать, раздув щёки, на якобы стоящие ниже нас народы, в считанные месяцы превзойдя кровавостью и безрассудностью совокупные дела всех римских, восточных и африканских тиранов? Как будем кичиться разумностью и просвещённостью, показав миру столь безжалостную нетерпимость в мыслях и ревность в доносительстве? Как будем учить
    нравственности и порядку человечество, ввергнув государство, упорядоченное вековыми трудами мудрых, в хаос, сравнимый с тем, что обуял величайшую империю мира после вторжения варварских племен? И ведь это — впервые в памяти людской — удалось нам без малейшей помощи
    внешнего врага (что бы ни трещали по рынкам и кабакам брызжущие слюною горлопаны с багровыми скулами и сальными волосами).
    . . . Может быть, и мой рассказ тоже окажется полезен. Хотя насколько ценны такие свидетельства? Ведь люди будущего могут даже с интересом прочесть их, но забыть сделать выводы. Или даже заранее решить, что давние дела к ним никоим образом не относятся. Чужой опыт — дурной
    советчик. Дедовские беды нам не указ, а соседские — скорее, повод для злорадства. Мы ловчее, мы оборотистее, мы никогда не промахнёмся, не оплошаем, не поскользнёмся. Каждый народ, сколь ни великий — а я жил в трёх самых могущественных государствах Европы, — думает именно так . . . .
    :::::::::::::::
    «Цель автора — размышление, а не открытие, процесс, а не результат, историко-культурное путешествие, а не прибытие в заданную точку…»
    Жаль, уважаемый г-н Ильинский, прощаться с Вашей «terra incognita»; однако, как в старых совмузкомедиях — «без расставаний не было б встреч».
    До новых встреч, Пётр Олегович, — в 2016-ом !

  4. Вот и дочиталось. Так давно не читала исторические романы, что забыла понятное в юности: хороший исторический роман — это двойное удовольствие, и литературное, и познавательное.
    За двойное удовольствие моя удвоенная благодарность автору.

Добавить комментарий для kosta Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.