Знал, что телефон на прослушке. Сначала часто менял симкарту, пытаясь хоть на время выйти из-под контроля. Потом махнул рукой. Видел себя буквально под микроскопом спецслужб. Сначала было неприятно, но заставил себя не обращать внимания. Понимал, что случись, никакая охрана его не убережет…

«Обжалованию не подлежит»

Повесть в монологах и диалогах

Григорий Фукс

I

Первый урок 28 февраля учитель истории Петр Семенович Гариков проводил с 5-б классом. Тема предстояла интересная: древняя афинская демократия в 5 веке до нашей эры, то есть более двух с половиной тысяч лет назад. Было о чем поговорить, учитывая отдаленность времени. Христос еще не родился, афинские граждане жили по справедливости, решая все в общих интересах свободных граждан, независимо от знатности и достатка. Петру Семеновичу хотелось сравнить их обустройство с нашим, найдя общие черты и различия, намеченные к исправлению в будущем. Возникали довольно сложные вопросы для понимания пятиклашками и Гариков ломал голову, размышляя как все это сделать доступным и понятным, когда нынешняя демократия все еще молодая как весенний пух на деревьях.

В этот момент Гарикова отвлек телефонный звонок. Звонил коллега химик Иван Клопиков. Крича в трубку: «Ты смотришь телевизор. Включай. Такое увидишь. Страшный сон. Храмцова убили. Лежит плашмя на Московском мосту. Не прикрыли, сволочи. Живот видно. Сам посмотри».

Тело распластанного народного депутата увидела вся страна от Калининграда до Камчатки. Уснувшие проснулись и бросились к телевизорам. Тысячи темных окон вспыхнули светом. По всей России установилась белая полярная ночь.

В телефонном мире всегда неспокойно. А тут, буквально, раскалились мобильники. Из конца в конец страны разносилось: «Храмцов убит. Храмцова не стало». И тут же комментарии разных оттенков: «Какая беда! Такой человек! Что будет с мамой?» И другого толка, без сочувствия, с оттенком злорадства: «Наконец-то. Допрыгался. Доигрался. Нашлись же патриоты России. Такой праздник, надо выпить!»

На Московском мосту через волжский приток речки Которосль скопление спецмашин, суетятся люди. А у перил неприкрытое тело Храмцова, неподвижно застывшее на асфальте. Было дико и необычно видеть его в таком беспомощном виде. Учитель привык к нему совсем другому, когда встречался на предвыборных собраниях, многократно столько лет смотрел по телевидению. Энергичного, бодрого, веселого, полного юмора и оптимизма. Как символ чего-то открытого, честного, справедливого, борца с рутиной коррумпированной жизни. С ним у Петра Семеновича почему-то связывались надежды на другое будущее, которое коротко свернуло в девяностые и тут же куда-то исчезло неизвестно насколько. Как в той детской сказке у Чуковского про крокодила, который проглотил наше солнышко.

А теперь солнечный Храмцов лежал искусственно-неподвижный с неприкрытым животом, копной седеющих волос, беспомощный и тихий. И никто не догадался из многочисленных силовиков прикрыть его хоть чем-то.

Что-то на учителя нашло и, проглотив соленый ком, он закричал на всю квартиру: «сволочи, какие сволочи. Они его убили. Самого светлого в городе да и по всей России человека».

Его всхлип услыхала жена Виктория, выскочив из ванны: «Что с тобой? Убили кого?» Он ответил подсевшим голосом: «Мишу, Михаила Ефимовича. На нашем мосту. Только что. Лучше не смотри. Представляешь, как они радуются. Смакуют. Все рассчитали, готовили, следили. Столько лет рыхлили почву, раздували ненависть наши телевизионщики: демократы, пятая колонна. Науськивали свору. Кто решится. Видишь, нашелся. Искать заказчика не надо. Все налицо».

Виктория, укутанная в простыню, едва сдерживала слезы: «Начали с Листьева». Он поправил: «С Димы Холодова». Она продолжала: «Потом Старовойтова, Политковская… Какой-то американский дикий запад. Времена Аль-Капоне». Спросила еле слышно: «Когда же это кончится?» Он развел руками: «Когда-нибудь наверное. Но кто знает когда. Даже президент.

Она вдруг подметила: «Хорошо, что случилось не в Москве, а у нас в провинции. А то бы какой позор. Не у нашего Кремля, а у московского, главного, в двух шагах от президента и правительства, исторических кремлевских башен. Какой бы поднялся шум»!

А шума и так хватало.

Убойными выстрелами Россию последних лет не удивишь. Слишком Храмцов был на виду, слишком хорош, заметен и талантлив. Да и убили как-то показательно, не в подъезде, закоулке, а на видном месте рядом с главным собором и стенами волжского Кремля. Расстреляли не таясь, без масок и комуфляжа под прицелом видеокамер, как напоказ, и уехали не спеша через центр, будто бы хвалясь.

Никто не остался равнодушным: народные артисты, популярные шоумены, литераторы всех оттенков, пенсионеры, бесполые политически студенты глядели на распластанное тело на волжском Московском мосту, еще недавно яркого, смелого, современного человека, желавшего россиянам достойной благоустроенной жизни, свободы мысли без подсказки сверху и права на выбор власти.

Смотрели, наверняка, и организаторы покушения. Выпили за успех по рюмашке. Много не говорили. Не в первой. Все сделалось, как намечалось. Выстрел грянул, ворон кружит.

Проснулась старушка мать в соседнем приволжском городе от звонка внука. Он сказал о том, что случилось, но просил не включать телевизор, хотя бы пока не уберут тело.

Потом они его смотрели неотрывно. Она все понимала. Для отвода глаз её Мишу вдруг сделали самым знаменитым будто он занимал пост премьер-министра, а не был рядовым депутатом областной Думы. Страна захлебывалась в потоке дифирамбов её любимому Мишеньке. Он был самым добрым, любящим, талантливым. Занимался физикой, защитил кандидатскую. Мог, как говорят, дорасти до академика. Но увлекся политикой.

Всю ночь и последующие дни телевизор раскалывался от информации о Храмцове. Известные эксперты выдвигали различные версии покушения на депутата. Анализировали скрупулезно, вдаваясь в детали. Сопоставляли, сравнивали, отвергали и соглашались. Петр Семенович разводил руками, обращаясь к жене: «Викуся, ты только послушай, разве придет в голову рядовому обывателю, что убить человека — это целая наука, куда посложнее, чем разговор об афинской демократии. В исторической перспективе многих деятелей убивали, но чтобы так научно на уровне высшей математики. Решили и исполнили — вот и вся математика. Хоть герцога Бекингема, хоть короля Генриха Наварского. Взял кинжал и зарезал. А тут такая методика. Я ломаю весь вечер голову, как устроить дискуссию об афинском благоустройстве. Обдумываю, сопоставляю. А они тоже напрягают извилины, но для чего, ты только задумайся. Решают проблему, как без ошибки лишить жизни порядочного, яркого человека».

Петр Семенович и Виктория стали как бы свидетелями «разбора полетов» участников покушения. Не только они, а вся страна, большой волжский город, где его убили. Говорили разное. Сходились в одном: стрелял профессионал. Отлично владел оружием любого типа. Но предпочел пистолет Макарова. Стрелять приходилось без упора, придерживая убойную правую руку левой, да еще не стоя, а в движении. Что требовало постоянных тренировок. Чем стрелок, по мнению специалистов огневого боя, должен был заниматься ежедневно, делая не менее полусотни выстрелов с поворотом на 180⁰, меняя положение тела. Не в мишень предстояло стрелять, а в движущийся предмет. Стрелком мог быть только кадровый военный или сотрудник спецслужб, имеющий опыт операций в горячих точках России: Абхазии, Приднестровье, Осетии, Донбассе. Так считали комментаторы, предполагая служебную биография исполнителя.

Храмцова отслеживали давно, фиксируя каждый шаг. Так же было и в тот, последний вечер. Телефонный перехват, что он пойдет из ресторана домой пешком был тут же переправлен кому следует. Они приняли его как сигнал к действию. Исполнители находились неподалеку от ресторанчика на улице Свободы, где ужинал депутат. Тут же доложили о готовности, уничтожив симкарту мобильника. Часы на приборной доске их «Лады» показывали 22 часа 05 минут. Все было просчитано до мелочей. Храмцов, или как они его называли «Депутат», был завсегдатаем этого заведения на театральной площади имени основателя российского театра.

В морозную непогоду он возвращался домой на «Хаммере», а в тихие вечера любил пройтись пешком или с приятным спутником. Путь предстоял недолгий мимо гостиного Двора, через Богоявленскую площадь с городским Кремлем, в белокаменных стенах с желтоватой подсветкой. Миновать недлинный Московский мост чрез волжский приток Которосль и подняться метров двести-триста до тихой Коростышевской улицы, где он имел квартиру. На «Хаммере» минут пять езды, пешком не более получаса.

Белой «Ладой» этот путь был проделан неоднократно. Ездили для выбора места исполнения. Театральная площадь исключалась. Даже в поздний час очень многолюдно. Проход у Гостиного двора удобен, но не выигрышен в показательном смысле. Хотелось соединить надежность и наглядность. Чтоб об этом много говорили, отмечая знаковость покушения.

Для этого не подходила и улочка, где проживал Депутат. Тихий зарецкий переулок без масштабного интерьера. Мост на фоне городской реликвии — древнего Кремля с его соборами придавал выстрелам историческое звучание общественного поступка, а не место убийства из-за угла.

Так трактовали специалисты.

Ситуацию осложняла спутница, с которой Храмцов проводил время в ресторане. Её ликвидация не входила в задачу покушения. Речь шла только об одном Храмцове. Да и устранение двоих увеличивало возможное наказание до пожизненного. Кое-что дама могла увидеть, но со страху вряд ли запомнить. Эта особенность женской психики была известна криминалистам.

Окончательное решение стрелять в Храмцова на мосту оставляло немало вопросов. Следовать за Храмцовым и его дамой, а затем, сократив дистанцию, обнажить ствол. Или двигаться на машине за ними и, поравнявшись, открыть огонь. Но невозможно было предугадать, с какой стороны окажется Храмцов — ближе к проезжей части или у ограждения моста. Выбрали третий вариант, требующий крепких нервов, но зато самый надежный. Убедившись, что Депутат идет через мост, перебросить исполнителя на правый берег и оттуда двинуться навстречу. Разминувшись, шагов через пять-шесть приступить к поражению цели, практически в упор. Тут же «Лада» должна подобрать стрелка.

Над этим работали почти два месяца, варьируя нюансы ситуации, рассчитывая дистанцию до сантиметров. Сначала не учли, что после встречи с Депутатом, тот будет продолжать движение и, следовательно, дистанция увеличится до 10-12 метров. Изготовка «Макарова» займет секунду, еще секунду наводка на цель. Стрелять придется по восходящей из-за разницы в росте. Храмцов был на сколько-то сантиметров выше. Но это не служило неудобством. Исполнитель на каждой тренировке вел огонь по разным траекториям, в том числе и по конкретной для Храмцова. Первая пуля направлялась через шею в затылок, вторая в область сердца, третья в левое легкое, четвертая в печень. На все уходило три-четыре секунды. Получив столько пуль, Депутат должен был рухнуть. Но он умер,, еще не успев упасть.

По расчетам все складывалось как надо. Но все нельзя предусмотреть. Это не урок истории в 5-б классе. Куда направишь — туда пойдет. Хоть время позднее, но транспорта на мосту хватает. Делали замеры для этого времени. На мосту одновременно получалось от трех до пяти машин. С одной стороны «Ладе» легче затеряться. Но с другой — лишние глаза. Кроме того после 22-х часов работает уборочная машина. В каком месте моста она окажется в момент покушения? Как быть, если рядом, а уборщик решится вмешаться?

Может заесть патрон в патроннике. Такое случалось, и не раз. Патрон заело в Праге у чешского офицера при покушении на гауляйтера Гейдриха. Пришлось применить гранату. Поэтому исполнитель собрал обойму из патронов разных заводов, чтоб уменьшить риск осечки или перекоса.

В тот момент, когда Храмцов со спутницей покинул театральное кафе, белая «Лада» рванула с моста и, проскочив Московский мост, высадила исполнителя на набережную Которосли. Как при классической дуэли исполнитель и Храмцов с подругой двинулись навстречу. Храмцов не спешил. Наклоняясь к подруге, увлеченно говорил. Ветерок с реки ерошил густые поседевшие волосы. Со стороны казалось, что он читает стихи.

Его визави тоже не торопился, точно наметив, где они сойдутся. Миновали Коемль, спускаются к мосту. Встреча шагов через триста. Ни шагом больше, ни шагом меньше, как намечено. Обменялись взглядами. Тот из-под капюшона, Храмцов с открытым лицом.

Город засыпал, гасли в окнах огни. Чтобы через несколько минут вспыхнуть снова. Не только в городе на Волге, по всей России.

Ровно через пять секунд после встречи человек в капюшоне обнажил ствол и совсем не как дуэлянт начал стрелять в спину по восходящей траектории. Первая пуля, как намечено, через шею в голову. Хватило бы одной. Но мастер стрелял наверняка.

Михаил Ефимович умер счастливым человеком. Без чувства страха, боли и беды. Провел приятный вечер в уютном кафе на театральной площади в компании с красивой женщиной, которой был увлечен. Им было хорошо, спокойно и надежно, как близким людям.

Даже сейчас его не оставляли без внимания. Кто-то здоровался, кто-то просил автограф, перекидываясь парой слов. Ему было приятно, а спутнице тем более…

Они нежно танцевали почти не двигаясь, радуясь покою. Полумрак, негромкая музыка отодвигали тревожную повседневность. Он не отключил мобильник. Для него это было невозможно. Все время был кому-то нужен. Знал, что телефон на прослушке. Сначала часто менял симкарту, пытаясь хоть на время выйти из-под контроля. Потом махнул рукой. Видел себя буквально под микроскопом спецслужб. Сначала было неприятно, но заставил себя не обращать внимания. Понимал, что случись, никакая охрана его не убережет. Он давно был в красной книжечке губернатора и его московских покровителей. Про такую книжечку вычитал из французской истории. Завел её кардинал Ришелье, записывая своих главных недругов, от которых намечал избавиться. Никто из противников губернатора Пустотелова не позволял себе открыто называть вором главу области. Ни один не заявлял прямо: Пустотелов вор. Доказывал свою правоту многими фактами. Суд, конечно, проиграл, но заставил губернатора понервничать. Понимал, что играет с огнем, ходит по краю. Верных помощников у Пустотелова хватало. Как не вступиться за хозяина, если его публично называют вором, а атмосферу в области сероводородной.

Храмцов знал давно и об этом говорили в один голос и его друзья и комментаторы, что любой день может оказаться последним в его жизни. Об этом его предупреждали соратники, не раз беспокоилась мама. Он их и её не успокаивал, напевая, как американский певец: «Это мой путь!» Утешал мамочку, советовал надеяться на лучшее. Хотя знал, по российской традиции, убирают всех, кто активно идет поперек.

Тот, последний вечер в его жизни выдался по-весеннему теплым, несмотря на конец февраля. Она уже пробиралась в город мягким ветерком с Волги, смягчая зимнюю суровость.

II

«Как мир устроен — удивлялся учитель. Сидишь в кафе, едешь в автобусе. Люди как люди. Все, конечно, разные. Кто помалкивает, у кого рот не закрывается. Кто-то читает, кто-то дремлет. А среди них возможен убийца. Не обязательно уже убивший, а способный на это». Виктория соглашалась: «Страшно подумать. Сидит или стоит такой скромняга. Хорошо одет, выбрит, подстрижен. Мы же говорим не о бомжах, что убивают не таясь, бутылкой, ножиком или кирпичом». Гариков кивал: «Конечно, не о них. Убийцах по заказу, профессионалах, за хорошие деньги или из каких-то идейных соображений. Крепкие люди способны на это. Как они получаются, из какого теста. Убивать с холодной душой, не в состоянии аффекта. Как взвесить, рассчитать до сантиметра. Кто их готовит, не в смысле умения метко стрелять, а способных к такому поступку?» Вика пожимала плечами: «Мы точно не знаем, но имеются, наверно, такие спецшколы с особым уклоном обучения». Петр Семенович тоже недоумевал. Имеются разные военные академии и училища армейского типа. Но, говорят, есть и специальное заведение, где готовят морально. А не мучаясь, как Родион Раскольников, собираясь покончить с процентщицей. Он не столько тренировался, как и чем нанести смертельный удар, а мучился, что не мог решиться. У Достоевского нигде ни строчки, как он тренировал удар топором по голове. Будто это так уж просто. Для Федора Михайловича это пустячки в сравнении с самим поступком. Как убедить себя в правоте, найти силы. Убить у Раскольникова решимости хватило. Но раскаяние оказалось сильнее. Оно-то его сломало, заставив признаться Порфирию. Не за смерть старухи себя корил, не этим мучился, а тем, что сил не хватило не признаться. Не сумел через себя переступить». «А эти наши — переступают — сокрушалась Вика. Грехом не считают, а может и считают, и на исповеди замаливают грехи». Гариков не соглашался: «Да кто их в таком исповедует».

Они говорили долго и подробно, как интеллигентные люди не способны ни на что подобное. О российских особенностях. Убивали, скажем, в США в XIX веке много. Но все больше из-за власти и денег. В России по идейным соображениям. Убивали народовольцы. Шли на убийства без угрызений совести, как несчастный Родион Раскольников. Но убив, народовольцы расплачивались за это жизнью. А сейчас чувствуют себя патриотами. «Ты только в школе так не говори» — просила Виктория мужа. Теперь настроения как во время войны. Кто против губернатора, тот чужой, иностранный агент. «Что я не понимаю — успокаивал её Гариков. Кое-кто хотел выглядеть святее Римского Папы. Много ли в школе на этом заработаешь, но стараются. Носятся с этим патриотизмом, как черт с писаной торбой. Кто ходит в кольчуге в мирное время? Хотя какое оно мирное. Стреляют. При этом незаметно для себя понижали голос, будто где-то кто-то мог услышать. Заметив, что почти шепчутся, засмеялись. «Ну и дела. Родительская генетика сказывается». Гариков вспомнил, как в средневековой Швейцарии горожане никогда в мирное время не бряцали оружием. Оно хранилось в арсенале. Только когда враг приближался к стенам, они о нем вспоминали и, вооружившись, давали отпор. «Нормальные люди эти древние швейцарцы — хмыкала Вика. Не таскали на себе железа, когда врагами не пахло».

Они пытались представить тех, кто покушался на Храмцова. Оба видели опытных спецназовцев. Отцов семейств, чьи дети или внуки могли учиться в их лицее. Они, конечно, ни сном ни духом. Гордятся родителями, как защитниками Отечества. А он и его защищает на Московском мосту, стреляя в спину безоружного человека. Их возмущало, что в области не был объявлен траур, и отболтались лживыми дифирамбами о заслугах депутата.

«Душно» — вздыхал Гариков, а наш губернатор не оставит нас пожизненно. Они же не выборные, а назначенцы. Древних греков бы на наши головы.

III

«Какой Сoлон с Периклом» — сокрушался Петр Семенович — когда такая беда. Но как об этом говорить, если такое увидишь. Виктория как могла успокаивала впечатлительного супруга: «В Афинах тоже случалось. Подвергали остракизму, отправляли в изгнание. Тоже не сахар». Гариков возмущался еще больше: «Это же решение народа, а не убийство из-за угла. А тут рядом с нашим Кремлем». «Этих отморозков поймают — успокаивала его Вика. Москва взяла под контроль. А там такие следопыты!» Петр отмахивался: «Допустим, их действительно поймают или кого-то вместо них. Но Храмцова-то не вернуть. Нет нашего Михаила Ефимовича. Закатилось солнышко правды. Ты только вспомни, как он улыбался, а как смеялся. Да те, кто в него стрелял, сдохнут, но так не смогут. Как волки или другие звери. Не умеют, а только скалятся. А считают себя за людей, защитников Отечества. Как их мозги перевернуты, если такие имеют детей и воспитывают по своему образу и подобию». Вдруг его что-то осенило и он как-то засветился. На вопрос Виктории, что с ним, ответил, что есть одна идея. Рассказать пятиклассникам не об афинской демократии, а о Михаиле Ефимовиче. Не то что твердят по телевидению. Был губернатором соседней области, вице-премьером, реформатором при Борисе Николаевиче. Что до этого детям. Вице-премьер, губернатор, депутат — пустой набор слов. Был талантливым математиком, говорил только правду. Но все это для пятиклассников скучно, серо, неинтересно. Не затронет их сердце и фантазию. А других подробностей Петр Семенович о Храмцове не знал. Каких-то иных любопытных деталей, жизненных увлечений, фантазий, приключений. А так хотелось приблизить Храмцова детям, сделать им заманчивым, понятным, близким. Вот тут его осенило. Он крикнул жене: «Эврика. Кажется нашел ход, как не говоря о Храмцове, достучаться к детям. Зажечь, привлечь внимание, разбудить интерес». «Что же ты придумал — оживилась Виктория. Он объяснил: «Не знаю, что получится. Но я попробую рассказать им, о ком бы ты думала. Не гадай, бесполезно. Скажешь, с ума сошел. О Гае Юлии Цезаре. Том самом, что перешел Рубикон. Какая личность, какая фигура. Для моих учеников самое то. Сколько деталей, какая романтика. Рот откроют и не закроют. Урока мало, не развернуться. Придется сосредоточиться, не упустить главного. Какой это был бесконечно яркий, талантливый человек. Конечно, Михаил Ефимович не завоевал Галлии, не избирался консулом, не был римским диктатором, но по мужеству и таланту — один к одному.

Вика понимающе кивала, проникнувшись идеей мужа. Но все же сомневалась: «Поймут ли. Такая дистанция: где Цезарь, а когда Храмцов». «Буду стараться» — успокаивал её Гариков, — перекину мостик. Ненавязчиво, но попробую. Ребята умные, мы их недооцениваем. А повод он найдет.

С этого он и начал, переступив порог 5-б. «Об афинской демократии поговорим обязательно, но позже. Она того стоит. Есть на что равняться. А сейчас заглянем в Древний Рим. Сегодня 28 февраля. Завтра первое марта, день начала весны. Именно в дни мартовских ид в Риме был убит человек, имя которого многие слышали: Гай Юлий Цезарь. Дело было очень давно. В первом веке до нашей эры, точнее более двух тысяч лет, а точнее 2071 год назад. Но Рим был там же, где стоит сейчас. На тех же холмах, на той же реке — Тибр. Такой же мутной и стремительной. Люди тоже были похожи на нынешних. Только одевались по другому, мужчины не носили брюк, а женщины юбок. И больше ходили пешком, а не ездили на иномарках.

Цезаря не застрелили, как случается довольно часто в наше время. Хотя застрелить, разумеется, проще, сами понимаете почему. Но Древний Рим не нюхал еще пороху и поэтому там убивали вручную. Это сложнее, но надежней. Трудно промахнуться. Но наш разговор не об оружии, а о великом человеке не только древности, а всех времен. Таких как он было, пожалуй, еще двое: Александр Македонский, с которым мы познакомимся поближе через две недели, и Наполеон. С ним вы встретитесь через три года.

Цезарь, каким он был? В космос, конечно, не летал, но Альпы покорил. Как до него только Ганнибал. Сражался в пешем строю, как простой легионер, таким же оружием как они. Коротким мечом владел прекрасно, занимаясь в школе фехтования. В бою его оберегал один единственный оруженосец, прикрывая от нападения со спины. Задолго до знаменитых полководцев побеждал умением, а не числом. Имея двадцать две тысячи солдат, в одном из сражений бросился на армию, превосходящую его вдвое. Всегда впереди, подбадривая солдат. Главным считал быстроту, натиск и неожиданность атаки. Почти о каждом своем сражении мог бы сказать, как после битвы при Зале: Пришел, увидел, победил! На латыни очень красиво: Вени, веди, вици!

За десять лет галльских войн взял штурмом более 800 городов, покорил 300 народностей, сражаясь с тремя миллионами варваров. Один миллион уничтожил, столько же взял в плен.

Богатую добычу брал не себе, а раздавал солдатам. Они возмущались такой щедрости, требуя чтобы он думал и о себе. Они любили его больше чем себя и шли за ним, не считаясь с опасностью. Вот Ацелий, потеряв правую руку, сражался одним щитом, держа его левой рукой, потому что Цезарь оказался в опасности, а некто Кассий, лишившись глаза продолжал сражаться до полной победы. Каждый легион хотел видеть Цезаря в своих рядах и старался заслужить это храбростью в бою. Но учтите, чилдрены, по сложению он был совсем не богатырь. Вы их видели на картине Васнецова. Ничего похожего. Подковы не разгибал, гвозди не сгибал. Роста был среднего, в молодости — темноволосый, с кудрями, черноглазый. Чтобы стать крепче, много занимался спортом: увлекался гимнастикой, поднимал тяжести, плавал, даже в Тирре против течения. А река эта очень быстрая. Поверьте, я её видел, когда бывал в Риме. Римлянам бы гордиться, что живут с Цезарем в одно время. Оберегать, носить на руках. Кстати, так он передвигался по городу в специальных носилках, что несли рабы. А не подло лишать жизни, напав на безоружного в Сенате, ударив двадцать три раза короткими мечами. Боялись, ненавидели, добивая уже мертвого. Откуда такая ненависть? Что он каждому их них сделал плохого? Только хорошее. Тех, кто его убивал, а раньше с ним враждовал, простил и многих возвысил, дав заметные должности. Он испытывал радость, сохраняя врагам жизнь. Почему ему так отплатили за добрые дела? Тот же Брут, который, по слухам, был его сыном. На мои вопросы не просто ответить, хотя вы уже неплохо разбираетесь в жизни. Но лучше не станем гадать. Они, мои умные чилдрены, ему очень, очень завидовали. Спать не могли, пока он жив, аппетит потеряли, удовольствие от вина и зрелищ. Даже красивые девушки их не привлекали. Это пока не ваши проблемы, но вы о них, конечно, слышали. Что же в Цезаре их не устраивало. Во-первых, что все у него получалось. Не валилось из рук. За что ни возьмется — все решает. В беде не унывал. Попав в юности в плен к пиратам, не расстроился, не пал духом. Как вы говорите, не разнылся. Шутил, пел, поэму сочинил. Находясь в их руках, как бы в шутку, собрав выкуп, пообещал всех распять, вызвав дружный смех. Освободившись, так и поступил. Но в знак дружбы с ними до распятия велел убить, избавив от мучений. Не хмурьтесь, иначе поступить не мог. Эти ребята грабили корабли, забирали груз, вешая на мачтах пассажиров и команду. Поверьте, в походах мог скакать на лошади от восхода до заката, не легкой трусцой, а рысью. А это совсем не то же, что ехать по хорошей, уточняю, хорошей дороге на машине. Каждый шаг лошади — толчок, извините, пониже спины. Так весь день. Да ездил, как никто кроме него, без поводьев, заложив руки за спину. Вот так. Как я, лицом к спинке стула. При этом диктовал письма, записки, приказы солдатам тем, что скакали рядом. Одновременно мог писать, читать и разговаривать. Так никто не мог. Это стало легендой. Если обзаведетесь когда-либо лошадью — попробуйте. Да не свалитесь.

Цезарь не гнался за богатством. Он не был бедным, но богатство никогда не становилось его целью. Были другие, куда более интересные для него дела. Это для вас очень понятно. Многие учатся не для оценок, не для папы с мамой, а из любопытства побольше знать о той жизни, что вас окружает. Так и Цезарь: увлекался делами и старался добиваться цели. И это у него получалось гораздо лучше, чем у других. Бывал в долгах, но отдавал в срок. Богатых, учтите, наказывал строже, чем бедных. За взятки лишал имущества и отправлял в изгнание. На иноземные товары ввел налог. Носилки, платья из пурпурной ткани, жемчуг оставлял только для известных лиц и то лишь в большие праздники. С роскошью покончил в одежде и еде. Помощников за это увольнял, а не гладил по головке. Вокруг рынков расставил сторожей, чтобы отбирали запрещенные к продаже вкусности. Посылал солдат, чтобы прямо со столов забирали в домах дорогую еду.

Устраивал смотры войск после своих побед, для простых римлян накрывал столы на двадцать тысяч граждан. На свои средства, а не государства. Вдруг кто засомневается. Но это правда. Древние историки не лгали в угоду власти. Угощал не чем-нибудь, а лучшей едой и дорогим привозным вином.

Друзей учил скромности. В гостях не заноситься и за все благодарить, даже если что-то не так. На привалах лучшее место отдавал больным, а сам отдыхал где придется.

Он не только воевал. Строил дороги, водопровод, пятиэтажки, канализацию, собирался Титр направить в море, осушить прибрежные болота, дал землю тысячам свободных римлян.

А дороги были лучше, чем в нашей области даже той, что идет до Москвы. Насыпали их в четыре слоя, не жалея материала и денег. Участки Аппиевой дороги, за которую отвечал Цезарь, сохранились до наших дней. Ремонтировал её на свои средства, вызывая уважение народа.

Он жил широко и смело. Ни минуты не бывал без дела. Друзья за него боялись. Просили подумать об охране. Тогда тоже убивали тех, кто отличался в лучшую сторону от большинства. Но Цезарь верил в свою звезду, что боги от него не отвернутся, если создали непохожим на других. Он не испытывал страха за свою жизнь. Чего ему было бояться, пройдя столько сражений, получив лишь несколько царапин. Когда его как-то спросили, как бы он предпочел умереть, Цезарь, улыбнувшись, ответил: «Неожиданно». Так он и погиб. Первый удар ему нанесли сзади в шею. Его убивали завистники, прикрываясь красивыми словами о защите римской демократии, а по-другому власти народа. А на самом деле за талант, щедрость, удачливость. За то, что боги наделили его всем, а не дали остальным поровну. Им хотелось от него не зависеть, не подчиняться его воле, его мыслям, его энергии. Так им было проще и удобней, чувствовать себя умнее и значительней.

Когда-нибудь вы разберетесь во всем этом глубже и по-своему. Но пока мне хотелось объяснить, что убили яркого, доброго, мудрого человека, лишь за то что он был не таким как они.

Вы услышали от меня о многом. Казалось бы, очень далеком. Но это лишь кажется. Мы часто поглядываем в календарь. А это слово пришло из Рима. Календарь изменил Цезарь, а одному из месяцев дал свое имя — июль. Завтра начнется март, месяц его кончины. Предлагаю, чилдрены, почтить память великого римлянина стоя минутой задумчивой тишины. И не только его. А таких же других талантливых, смелых, решительных, погибших от рук убийц.

В классе наступает торжественная тишина сочувствия. В этот момент появляется завуч, с удивлением обнаружив стоящий 5-б. На вопрос: «Что случилось? Почему стоим?» опередив Петра Семеновича, ответил Коля Мылкин: «Поминаем». Естественно последовал вопрос: «Кого?». Ответ мог удивить любого: «Гая Юлия Цезаря». Решив, что она ослышалась Алевтина Кузьминична вопрос повторила. Но ответ прозвучал тот же. Ничего не понимая, она лишь сказала: «Ну, ну. Что-то новенькое». Попросила Гарикова заглянуть к ней после уроков.

Окончание