Григорий Фукс: «Обжалованию не подлежит». Повесть в монологах и диалогах. Окончание

Loading

Все так, ничего не изменилось. Время застыло на месте, сохраняя ту старую внешность. И ничто его не могло сдвинуть с места. Им было смешно, но больше непонятно и грустно. Кто же держит стрелки часов? Говорили, говорили будто расставались надолго. Вечное предчувствие отъезжающих…

«Обжалованию не подлежит»

Повесть в монологах и диалогах

Григорий Фукс

Окончание. Начало

IV

Какая сорока доложила, неизвестно, но истории с минутой скорби по римскому императору Цезарю дошла до мэрии, и оттуда в ГУНО. Велено было выяснить, откуда такие настроения, дать им оценку и принять меры. Пусть в России демократия молодая, но пока не было указаний возвращаться к порядкам Цезаря. Во всяком случае, официальных. Говорили об укреплении вертикали власти, но не единоличной, а коллегиальной как в центре, так и на местах. А тут в государственном лицее скорбят по диктатору, да еще всем классом в присутствии педагога. Естественно с его подачи. Говорят, опытный историк со стажем и подобные выкрутасы. Откуда приобрел монархическую наклонность. Чем ему наша демократия не по нрав?. Подняли сборники Министерских приказов за последние два года. Вдруг чего-то недоглядели, упустили, а учитель усек и приметил. Этим занялись методисты ГУНО. Пока они рылись в бумагах, вызвали для разговора Алевтину Кузьминичну. Знает ли о минуте скорби по римскому диктатору. Выслушав, развели руками. Да, не по слухам, а видела своими глазами, как пятиклассники стоя скорбели по Юлию Цезарю. Так ей и сказали в ответ на вопрос, что происходит: «Мы скорбим». Слово то какое — не детское, а они его употребили. Так минуту и простояли, молча, по струночке. Конечно, у зав. ГУНО Разберихина и инспекторов возникло масса вопросов, на которые Алевтина Кузьминична как сумела ответила. Почему скорбели по Цезарю, а не скажем, Александру Македонскому или братьям Гракхам? Приближались мартовские иды — день смерти римского диктатора. Вот и решили отметить вставанием. За какие такие заслуги. Завуч изложила информацию, полученную от учащихся при их опросе и лично учителя — Гарикова. В их изложении Цезарь выглядел не самовластным диктатором, а символом доброты, истины, заступником римских граждан, врагом роскоши и взяточников, да еще великим полководцем, каких история не знала, кроме Македонского и Наполеона. С последним она не согласна, так как есть еще Кутузов и Суворов и не только. Такое объяснение ГУНОвцев не убедило. Возникал, естественно, вопрос за что же Цезаря убили. Алевтина Кузьминична припомнила еще одно объяснение: «Из зависти к его способностям. Терпеть за это не могли и закололи, чтобы жить спокойно». Это было, по мнению Разберихина, полной чушью. Попахивало уголовщиной. Дело выглядело туманным, непонятным и запутанным. Достойным и оценки и внимания. В аппарате ГУНО историков не оказалось и, как водится в подобных случаях, решили обратиться к мнению специалистов, для оценки личности Цезаря с точки зрения правомочности минуты скорби. Тот ли Цезарь за кого его выдает учитель истории Гариков, и если не тот, то указать и принять меры. Дело серьезное, с политическим оттенком, чтобы в наше время монархиста выдавать за демократа с соответствующим уважением к его памяти. В ГУНО чувствовали непростую подоплеку и хотели обязательно разобраться пока дело не дошло до губернатора а там, гляди и до Москвы. Разберихин знал, как в верхах тщательно отслеживают малейшую нестыковку с генеральной линией и хотел на всякий случай подстраховаться. Возглавил комиссию профессор университета Степан Исаакович Переплешин — лучший специалист по истории Древнего Рима, ему помогали доценты его кафедры Дупельтетенко и Гурманов, а также завуч Алевтина Кузьминична и сам виновник торжества Петр Семенович. Обсуждение вынесли на педсовет всего учительского коллектива. Собралось человек сорок, в том числе батюшка Илларион, преподаватель истории православия, спецкурса по желанию родителей учащихся.

Сначала заслушали Гарикова, повторившего свой рассказ учащимся. Профессор слушал почесывая брови, не задавая уточняющих вопросов. Потом выступила Алевтина Кузьминична, указав на неточности в описании внешности Цезаря. Напирая на наличие лысины, а не пышной темной шевелюры. А также заострила внимание на таком важнейшем моменте, что сам Цезарь на похоронах своей тетки Поппии произнес с ростральной трибуны речь, где возвысил свое происхождение по линии матери к царям, по отцу же к бессмертным богам, вот почему их род обличен неприкосновенностью, как цари, которые могуществом превыше всех людей, и благоговением, как боги, которым подвластны и сами цари. То есть сразу не скрывал своих целей.

Документально доказано, что Цезарь завидовал успехам Александра Македонского. Считался явным карьеристом, добывал должности обманом и подкупом. Преследуя других, сам утопал в роскоши. В походе возил с собой мозаичные и штучные полы. Собирал камни, статуи, картины древней работы, покупая по неслыханным ценам. Был любовником многих знатных женщин. Матери Брута купил жемчужину за шесть миллионов сестерций. Его любовницами были жены Помпея, Марка Красса и сама египетская царица Клеопатра. Что можно говорить о моральном облике этого человека. Одним словом — бабник. Почему бы об этом не сказать пятиклассникам, открыть глаза на развратника. Но, пожалуй, самое главное и существенное с наших православных позиций то, что Цезарь был трансвеститом и сожительствовал с правителем Никомедом. На это указывают многие исторические источники, в том числе и поэтические: «Галлов Цезарь покоряет, Никомед же Цезаря…». О распутстве Цезаря сложены солдатские песни: «Прячьте жён: ведем мы в город лысого развратника. Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии…». Достоин ли такой развратник минуты скорбного молчания? Думаю все педагоги ответят отрицательно. Петр Семенович ограничился вопросом: «Вы хотели, чтобы все это знали дети? У меня свое видение Гая Юлия, доступное пониманию пятиклассников.

Степан Исаакович Переплешин выражал свое личное и общее мнение сотрудников кафедры. Говорил он не меньше учебной пары, как привык читать лекции. Это был развернутый доклад о жизни и деятельности Цезаря с именами и детальными подробностями. Педагоги слушали и скучали, но делали вид, что заинтересованы. До Цезаря им было, как до лампочки. Интересно как дело повернется для Гарикова.

С характеристикой морального облика, данной завучем Алевтиной Кузьминичной профессор в принципе согласился, но отметил щедрость Цезаря в отношениях с женщинами, как положительный фактор. Об истории с Никомедом учащимся ни в коем случае знать не следует, даже если б Цезарь оказался демократом. У нас другие ценности в отличие от западных. Тем более педофилами были многие великие люди. От этого музыка Чайковского ни на ноту не хуже. А заслуги Цезаря — не меньше.

Во-вторых, в третьих и четвертых Цезарь был закостенелым карьеристом, как любой, кто попал во власть. Его поработила привычка к власти и он с ранних лет мечтал о верховном господстве. Любил стихи Эврипида: «Коль преступить закон, то ради царства, а в остальном его обязан чтить». Когда дело дошло до выбора: «быть или не быть», он ссылаясь на божие знамения перешел Рубикон и развязал гражданскую войну против законной римской власти, разбив поочередно всех своих врагов, включая самого Помпея. Победив царя Митридата он захватил Крым, сказав: «Таврида — наша».

Чтобы скрыть упомянутую лысину, он как бы только для этого носил на голове лавровый венок. Любил роскошь, но наказывал за подобное других.

Бескорыстия он не обнаружил ни в военных, ни в гражданских должностях. Разорял галльские города, грабя ради добычи, а не в наказание. Оттого у него образовалось столько золота, что он распродавал его по Италии и в провинциях на вес, по три тысяча сестерциев за фунт. В первое свое консульство он похитил из Капитолийского храма три тысячи фунтов золота, положив вместо него столько же позолоченной меди. Он торговал союзами и царствами.

Мало того, что он принимал почести сверх всякой меры: бессменное консульство, пожизненную диктатуру, затем имя императора, прозвание отец Отечества, статую среди царских статуй, возвышенное место в театре, он даже допустил в свою честь постановления, превосходящие человеческий предел: золотое кресло в Сенате, суде, священную колесницу и носилки при цирковых процессиях, храмы, жертвенники, изваяния рядом с богами, место за угощением для тостов, название месяца его имени, и все эти почести он раздавал по собственному произволу.

Но вершиной себялюбия стал поступок в Сенате. Когда Цезарь, нарушая традиции, не приветствовал сенаторов стоя, а остался сидеть, как сидел. Это вызвало к нему определенную ненависть. Хотя другим самым знатным подобное не прощал, попрекая стремлением к республике. Оскорбив Сенат однажды, он на этом не остановился, позволив возложить лавровый венок, перевязанный белой перевязью на свою статую, что являлось символом царской власти.

Педагогов ситуация забавляла, если бы не присутствие Разберихина. Это настораживало и нервировало. Чего делать из мухи слона. Постояли детки минуту, не в наказание, как случалось, а в память о доисторическом человеке. Такая игра — не больше. Как ведущий, обсуждение начал зав ГУНО Разберихин. Поблагодарил профессора и его команду за исчерпывающую справку о Цезаре. Из нее определенно очевидно, что при некоторых административных военных талантах это был законченный карьерист, посвятивший жизнь захвату власти в единственном числе. Говоря точнее — явный монархист, не признающий демократии, т.е. народовластия. Это господин Переплешин Степан Исаакович доказал на конкретных исторических фактах, не подлежащих сомнению и двойным стандартам. Тем более тогда выглядит непонятным и, мягко скажем, странным минута скорби в его честь. Не где и когда-нибудь, а в наше время, в государственном лицее, что со дня на день может получить имя нашего губернатора уважаемого Никиты Владимировича Пустотелова. По словам педагога господина Гарикова он хотел почтить память положительных качеств императора. Случай уникальный в мемориальной практике, когда личность поминают не в целом, а по частям. Личные качества узурпатора не перевешивают политического уклона, даже если бы были безупречны. А он, как мы видим, аморальный тип, да еще, не при детях будь сказано, трансвестит по собственному желанию. В итоге что же получается, в государственном лицее скорбят, поднимают на щит могильщика римской республики. Как бы мы отнеслись в наши дни к подобному индивидууму, покушавшемуся на демократию в России. Появился бы некто, кто хочет править бесконечно, подтасовывая итоги выборов. А неугодных, имеющих собственное мнение подводить под уголовный кодекс, как растратчиков, дебоширов или чужих агентов. Как бы мы отнеслись к такому типу? Праздный вопрос. Отказали бы в доверии. А в вашем лицее такого типа возвеличивают и дают зеленую улицу его монархическим идеям. Не дай бог дойдет до господина Пустотелова. Он таких терпеть не может и демократию вспоминает через слово. Сам борется и других поощряет. Чтобы больше с ним советовались, а не строили из себя местных Цезарей. Кое-кто, наверное, думает, что минута скорби невинная шутка. Она дама серьезная. Урок стал резонансным. О нем заговорили в городе. Не дай бог, еще найдутся такие, извините, Гариковы, что устроят минуту молчания по Наполеону, Чингис-хану, Хрущеву. Если уж кому-то неймется, кого-то скорбно чтить, то вопрос надлежит согласовывать с Городским управлением образования. Мы рассмотрим и решим. А может быть сами, кого рекомендуем. Тогда не возникнет экцессов подобных этому. Прошу высказываться и дать оценку. Но педагоги в основном помалкивали.

В небольшой перерыв кто куда разбежались, но некоторые включили телевизор. Шли последние известия с кадрами Московского моста. Депутат Храмцов на минуту глянул с большого портрета своим умным взглядом на учительский кворум и, казалось, ободряюще подмигнул. Портрет тонул в клумбе цветов. А люди шли и приносили все новые и новые. Были среди скорбящих и дети. В учительской стало тихо, будто портрет оказался среди них. А они прятали глаза.

V

В учительской знали, что завуч, тоже историк, любила диспуты с Гариковым, демонстрируя собственную эрудицию. Если учитель говорил «брито», то она заявляла: «стрижено». Её решение обычно всегда совпадало с официальной позицией местных руководителей или обозревателей телевидения. Как она и опасалась, известие о «минуте скорби» вышло за стены школы и бумерангом вернулось обратно, угрожая немалыми неприятностями, судя по присутствию зав. ГУНО Разберихина и университетской профессуры.

Выступая сразу за гуновцем, она одобрила его точку зрения, обратив внимание на непонятное нарушение в последовательности изучения материала. По всем раскладкам в третьей четверти в пятом классе изучали Грецию. А на Рим приходится четвертая. Для чего Петр Семенович решился на такие перестановки было пока не ясно. Поменять местами Цезаря с Александром Македонским. Да и тема «Древний Рим» начиналась с описания Ромула, Рема и вскормившей их волчицы, а не с подвигов Гая Юлия. С этим вопросом обратилась к Гарикову. На каких таких основаниях да еще с минутой скорби. Петр Семенович мог уйти от прямого ответа, ссылаясь на свое право менять на уроках истории последовательность изложения материала, не связанного тесно с предыдущим. Но он объяснил хронологией. Приближаются мартовские иды, время убийства великого императора и он решил отметить день его смерти коллективным вставанием — минутой скорби. Формально было логично, но по сути непонятно. Напрашивался вопрос, который был задан Разберихиным. Это первая минута скорби или она повторяется ежегодно в дни мартовских, как их там, ид.

Петр Семенович промолчал, вспомнив предостережение Виктории. Не решился поначалу лезть на рожон, но потом, не лукавя, признался, как захотел рассказать учащимся, используя личность Цезаря, о другом замечательном человеке, не таком знаменитом, но как и он, подло убитым накануне мартовских ид. Через две тысячи лет все так же убивают лучших, самых умных, смелых и замечательных. Цезаря с Храмцовым объединяет насильственная смерть.

Алевтина. Причина смерти Цезаря доказана научно (кивок в сторону профессора). А о Храмцове — лишь догадки. По телевидению приводят только слухи. Но об этом детям не расскажешь.

Гариков. Всем известно, с чем боролся. Против кого.

Алевтина. Пятиклассникам знать не обязательно. Возраст не тот. Для каждого возраста своя правда. Как передают на ТВ: до 12, 14, 16, 18 и т.д.

Химик. Так до старости.

Алевтина. Книжки по возрастам: младшего, среднего, старшего. Так как и просмотр фильмов, телепередач. Правда не каждому по плечу, до нее надо дорасти.

Гариков. Как, если её утаивать или искажать. Как же вырастить гражданина, зрелого человека.

Химик. С получением избирательного права или свидетельства о браке.

Гариков. Вручаем же аттестат зрелости. Неужели только по предметам? А по взглядам, поступкам, мыслям.

Алевтина. Да, мы предметники. С нас первый спрос за знания, успеваемость. Она у нас по пятибалльной системе. За то и зарплату получаем. А не за «ля-ля».

Историк. Нет такого предмета, как доброта, сочувствие, милосердие. Этому-то когда учить школу. Паспорт дают в шестнадцать, судить можно с четырнадцати. А правду о Храмцове только после школы, да и то когда рак свистнет.

Алевтина. Есть книги, телевидение, кино. В школе классный час для воспитательных бесед.

Химик. Один в неделю, четыре в месяц. Из всех предметов — самый мизер. Кошкины слезы.

Алевтина. Каждый доходит своим умом.

Историк. Или уводя куда как надо. Сегодня одно, завтра другое. А правда одна. Она не имеет возраста.

Алевтина. Дети есть дети. От этого и танцуем. Наши недоросли.

Историк. Разрешите вас озадачить. Приведу характеристику молодого человека, а вы определите по ней какого он возраста. Хотя бы приблизительно.

Алевтина. Думаете, не справлюсь?

Историк. Имеет более блистательные, нежели основательные дарования, более пылкий и тонкий, нежели глубокий ум. Прилежание его к чтению посредственно, ибо трудолюбие не сделалось еще добродетелью! Самолюбие вместе с честолюбием делает его иногда заносчивым, чувствительность сердцем, ширина порыва вспыльчивости, легкомысленность и особенная словоохотливость с остроумием ему свойственны. Не в характере, но вообще мало постоянства и твердости.

Химик. Зрелый отрок. Оцениваются постоянство и твердость. Серьезные мотивы.

Историк. Возраст. Назовите возраст.

Алевтина. Такого анализа достоин юноша выпускного класса, не моложе.

Химик. Пожалуй.

Историк. Сему отроку едва стукнуло, представьте, тринадцать. Так оценивали не только его, всех лицеистов-однокашников. А этим юношей был Саша Пушкин, не блиставший особыми дарованиями. Но удостоенный глубокого внимания. А у нас пятиклассники — дети. Куда им высокие порывы. Разобраться в мотивах Храмцова, оценить достоинства Цезаря.

Алевтина. Вы уверены, что наши дети вас поняли.

Историк. Они тоже личности. Чилдрены с гуманитарным уклоном. Они теперь играют в Цезаря. Говорят, что он прикольный. Уловили, что убивают самых лучших, самых достойных.

Химик. Я о том же.

Алевтина. Тише едешь — целее будешь.

Историк. Но кто-то такого Храмцова вырастил.

Химик. Пишут, учился где-то на юге.

Историк. Честь и слава городу-курорту!

Химик. Окончил с медалью. Значит с предметами был на «ты», и впитал еще что-то важное для жизни.

Алевтина. Перечить руководству. Мутить воду. Раскачивать лодку. Теперь стране нужны грамотные программисты, инженеры, мастера своего дела, а не всем недовольные нытики.

Историк. Без этих нытиков заглохла б нива жизни. Придут другие времена. Неизбежно придут. Все дело в сроках, когда команду Пустотелова заменят соратники Храмцова.

Разберихин. Петр Семенович, в моем присутствии прошу без фамилий.

Историк. Извините. Я с исторической точки зрения. С нами станут конфликтовать следующие поколения. Нет предела совершенству. Но без убийств, как в наше доисторическое время, созвучное эпохе Цезаря.

Алевтина. Все как-то мудрено даже для меня. От добра добра не ищут. А вы о какой-то смене руководства. Впряглись, пусть тянут до конца. А новым надо разобраться что к чему. Пока поймут, страна собьется с пути. Известно, новая метла — совсем не то. Она для молодых. А нам бы доскрипеть до пенсии среди коллег преклонных лет. Детишек уберечь от дерзких мыслей. Хранить традиции прошлого, добытые не просто. Весь XIX век был для России лишним. Умники расшатывали трон. Тот же Пушкин. Страну лишили силы и величия. В итоге…

Историк (иронично). Распалась цепь времен. Но виноват не Чацкий, а те кому он был страшен и смешон. Не захотели поделиться властью. В итоге — власть перешла к кухаркам и осталась до сих пор.

Алевтина. Не в тот огород камень. Наш Пустотелов — кандидат химических наук, знает языки, при случае поет и Лермонтова знает наизусть, а может и еще кого. В личной беседе в карман за словом не полезет. Не хуже, чем Храмцов.

Химик. Он был не осторожен. Так кусать губернатора, пощипывать Москву.

Отец Илларион. В писании сказано: не искушай. Она — власть, а власть от Бога.

Химик. Молчалинщина какая-то. Достиг он степеней известных, ведь нынче любят бессловесных.

Алевтина. Что плохого? Прилежных и спокойных. России хватит потрясений. Чацкие сейчас не в моде. Я бы «Горе от ума» исключила из программы. От Чацких только разговоры, пустая болтовня.

Историк. И Пушкина, и Салтыкова, Гоголя, Толстого.

Химик. Чехова туда же. Всем были недовольны. Ниспровергали.

Историк. Чьи повторяете идеи, Петра Аркадьевича?

Алевтина (миролюбиво). Да. У нас профессия такая, все строить из цитат.

Историк. Мы — не на уроке. Сначала было слово. Верно, отец Илларион?

Отец Илларион. Божье.

Историк. От слов — к делам, движению вперед.

Отец Илларион. Господь учил смирению. Как и граф Толстой.

Алевтина. В школе — все мы ученики. Шагаем по ступеням. От первой до аттестата.

Химик. Левой, левой…

Алевтина. Ничего смешного. По программе. Отряд шагает в ногу. Никто не отстает.

Историк. Столько лет шагали к коммунизму. А куда пришли!

Химик. А теперь куда идем? К Уварову. В XIX веке в русской тройке: православия, самодержавия, народности.

Отец Илларион. Возвращаемся, слава Господу, к истокам.

Алевтина. К стране единой мысли.

Историк. Не дай бог.

Химик. Все по команде, все по указке.

Алевтина (с улыбкой). Мы же школа. Куда нам без нее.

Историк. И скорбеть по ней же.

Химик. Как у Пушкина в «Борисе». Плачьте, громче плачьте!

Алевтина. По общему положено. По ком траур всенародный, по ком — областного масштаба.

Химик. И на том спасибо.

Историк. За все спасибо, батюшка барин. Сколько можно повторять азы.

Химик. Любую чушь, лишь бы оттуда (показывает наверх). Бедный Михаил Ефимович не хотел, а что вышло.

Алевтина. Урок нам всем.

Историк. Я живу потому что мыслю. Не мои слова: Декарта, Спинозы, Маркса. Сам, по-своему осмысливаю жизнь. Если не совпадаю, значит, на пароход, то самый послереволюционный.

Алевтина. Никто Вас, Петр Семенович, не держит. Но пока вы член нашего коллектива, не можете не думать о последствиях.

Химик. Что значит — пока.

Алевтина. То и значит. Говорю это при уважаемом зав. ГУНО господине Разберихине.

Разберихин. Спасибо за понимание.

Химик. Где вы, Антон Павлович. Больше века прошло, а учитель Беликов в школе не перевелся. Тем более в нашей. Как бы чего не вышло?

Историк. Почти двести лет прошло как Михаил Юрьевич написал. «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ. И вы мундиры голубые и ты, послушный им народ».

Химик. Только этих мундиров стало много больше. При Лермонтове какое-то жалкое третье отделение, а сейчас…

Алевтина. Не такие уж мы не мытые, чтобы этим тыкать. На Западе тоже грязи хватает. А учат…

Химик. Не о грязи речь. А о Михаиле Юрьевиче. Вот он нашел в себе смелость написать такие строки при Николае …

Историк. И другие еще более жесткие: «А вы, надменные потомки, известной подлостью прославленных отцов». И тогда в палочной России его в спину не застрелили. Не нашлось патриотов.

Химик. Правда, заслали на Кавказ под чеченские пули.

Историк. Все-таки благородней. Но уважаемый ныне государь заявил после его смерти, громко, во всеуслышание: «Собаке собачья смерть».

Химик (иронично). Да здравствует наука химия. В основе всегда таблица Менделеева. Железо — всегда железо. Золото — всегда золото, а формула воды — Н2О. Ни с кем не надо спорить, ничего доказывать. И пули не схлопочешь.

Историк. А Храмцов был физик. Не Спасло.

Алевтина. Главное сберечь устои. Заложить фундамент. А потом, окончив школу — мысли. Мы за это не в ответе. Мы свою работу выполнили. Куда не надо, не лезем.

VI

Педсовет уже шел четвертый час и многие не раз вздремнули. Все обсудили, о многом поспорили. Можно было подводить итоги. Что-то сформулировать, принять решение, поставить точки над i. Профессор Поперечный в заключении минут на тридцать сформулировал вывод из прошедшего обмена мнениями. Учитель Гариков на уроке истории подошел к оценке Цезаря поверхностно, односторонне. Можно сказать, не научно, а тенденциозно, введя учащихся в заблуждение, дав неверную политическую оценку. Вызвал у детей уважение и восхищение императором, разрушающим республиканские устои. А это подрывает уважение к демократии, которую строила современная Россия. Если Цезарь так успешно самолично справлялся с делами, не учитывая мнения консулов и Сената, то какой толк в народовластии. Одна говорильня, пустая болтовня. Это подрывает устои российской власти, исключая участие в ней трудящихся. Вырисовывалась политическая ошибка, требующая опровержения и верной трактовки.

После такой научной оценки, стали думать как её лучше разрешить. Зав. ГУНО Разберихин был согласен с выводами профессора Поперечного, поблагодарив за принципиальность. Если бы дело касалось педагогов, то сразу бы приняли соответствующую резолюцию, осуждающую их коллегу. Позиция зав. ГУНО не вызывала разночтений. Она исключала право выбора. Весь педколлектив был, естественно, против политики римского императора и его самого лично. Когда он жил — не важно. Если Гариков его приблизил, надо было дать оценку, совпадающую с позицией заговорщиков. Но вопрос затрагивал не педколлектив, а учащихся 5-б класса, проникшихся симпатией к Цезарю, считающими его для себя прикольным, т.е. достойным уважения и скорби.

Алевтина Кузьминична, подсев к Разберихину о чем-то, понизив голос, шепталась. Потом обратилась к коллективу, сказав приблизительно следующее: «Проблема крайне щекотливая, можно сказать деликатная. Петр Семенович заронил в умы учащихся неуважение к основам демократии. И делал это, как мы видим, профессионально. Семена нашли благодатную почву и могут вырасти обильными сорняками, заглушающими ростки российского народовластия. Вы можете сказать: один класс — пустячок. Каких-то, как говорит Гариков, тридцать чилдренов. Но Петр Семенович мастер своего дела и он заразил этим чилдренов эмоционально. И вот уже все пятые классы, а их четыре, играют на переменах и после школы в римского полководца. Сражаются, ходят, будто в атаку, побеждая, не убивают пленных, отбирают завтраки у богатых, раздают их бедным. Говорят, эта зараза перекинулась на соседние школы — девятую и тридцать третью. Вы вспомните как о какой-то такой эпидемии. То когда-то играли в Тарзана, то в Фантомаса, то в мушкетеров. С этим и вырастут, войдут в жизнь последователями римского императора. (Голоса с мест. На стульях на переменках скачут, волосы завивают. Пишут, болтают и читают учебник одновременно). Вот такая зараза. Администрации этого не прекратить. Но если б просто игра. За нею определенная личность. Личность чуждая нашим принципам демократии и её вертикали власти. Выручить нас может только один человек, наш коллега Петр Семенович Гариков. Он посеял такую эпидемию, ему и положить ей конец. Как, вы спросите. Вот мы тут посоветовались с Зиновием Кондратьевичем и нашли выход. Нам кажется самый правильный и реальный. (Пауза). Петр Семенович должен повторить урок о Цезаре в 5-б в присутствии доцента Дупельтетенко. Да, повторить. Но с противоположным смыслом. Не себя повторить, а информацию уважаемого профессора Степана Исааковича Переплешина. Раскрыть истинное лицо Гая Юлия Цезаря во всей его монархической наготе. Профессор готов предоставить текст своей лекции, что прочитал нам. Если надо я, как завуч, могу выделить Петру Семеновичу спаренный урок. (Пауза). Как вам такая идея, дорогие коллеги».

Химик. Почему Петр Семенович, а не господин профессор? Его лекция, ему и карты в руки.

Алевтина. Мы тут посоветовались с Зиновием Кондратьевичем и обсудили разные варианты. Вопрос о Степане Исааковиче рассматривался. Профессор очень эрудированный специалист. Но он никогда не работал в школе. А был там в последний раз тридцать лет назад. Да и общение с пятиклассниками непростое дело. Во-вторых, Степан Исаакович перегружен работой, да имеются и другие моменты, связанные с оплатой. Но главное, конечно, не в этом. Для учащихся важно услышать новую информацию о Цезаре именно от Петра Семеновича. Его они знают, любят и, главное, верят каждому слову. В этом все дело. Как поверили одному, так и поверят другому.

Разберихин. Вполне конкретный конструктивный вариант. ГУНО это устроит, да и мэрию тоже. Губернатор был бы доволен. А к Петру Семеновичу тогда никаких претензий. Как работал, так и будет работать во благо российской демократии. Учитель осознает свои ошибки и отказывается от монархического уклона в преподавании. А уклон этот налицо. Вместо урока об афинской демократии афишировать личность пожизненного диктатора.

Получив новую, объективную, информацию, учащиеся перестанут играть в Цезаря. Вредное увлечение будет разрушено. Как представитель городской власти, ставлю предложение Алевтины Кузьминичны на голосование. Кто за то, чтобы педагог Гариков провел урок истории по теме: «Личность Цезаря» в 5-б классе, используя материал, изложенный профессором Степаном Исааковичем Поперечным.

Химик. Протестую. Какой монархизм, какой монархист. Две тысячи лет назад он может быть и считался таким. Но для нас он просто Цезарь — великий полководец, оратор, писатель, администратор, разрушитель застоя жизни. Таким был, таким сохранился для потомков, как образец великого человека. А те, кто его убили в сравнении с ним — ничто. Их имена сохранились в истории только в одном ряду с его именем. Такие, как например, жандармы Бенкендорф и Дубельт, как гонители Пушкина. В истории много примеров Слона и Моськи, которая тем сильна, все мы знаем почему. Петр Семенович сказал о Цезаре то, что сказал, не искажая не единого факта. А если кому-то надо расширить характеристику Цезаря, пусть этим займутся другие. Кто-то из наших гостей или сама Алевтина Кузьминична. Она тоже историк и имеет право.

Алевтина. Могу и я. Но для пользы дела лучше этим заняться Петру Семеновичу. Неужели непонятно!

Разберихин. Это лучше для самого уважаемого педагога.

Отец Илларион. Покаяние во искупление.

Химик. Цезарь бы на Петра Семеновича не обиделся. Не подал в суд. Не уволил с должности. Простил и возвысил, как поступал обычно.

Алевтина. Иван Данилович, мы слышим только вас! Что думает сам Петр Семенович, другие педагоги. (Голоса: Пусть ведет второй урок. Какие разговоры. Сколько можно обсуждать).

Историк. Мне надо подумать.

Алевтина Кузьминична. Сколько? Надо решать. Вы — в теме. Не собирать же снова педсовет.

Разберихин. Конечно. Надо уважать коллег.

Химик. Так просто переступить через себя. Сегодня заздравие, завтра заупокой. Нет, это не по мне. Я лично против.

Алевтина Кузьминична. Петр Семенович, ваше слово. Вопрос серьезный, с подоплекой. Зиновий Кондратьевич у нас не частый гость. У вопроса политический подтекст, о котором сегодня говорили. Цезарь не Фантомас — не предмет для детских игр. Сегодня в нашей школе, а завтра в городе, потом по области, а там и по России.

Историк. Я не готов.

Разберихин. А надо.

Алевтина Кузьминична. Пора кончать. (Возгласы: Хватит. Сколько можно. Петр Семенович, соглашайтесь. Что вам стоит. Отступитесь). Прошу голосовать Кто за то, чтобы обязать Петра Семеновича Гарикова дать урок с исчерпывающей оценкой Цезаря Гая Юлия, как диктатора и врага выборной власти, т.е. демократии. Кто за? (Считает). Большинство. Кто против? Один голос. Клопиков Иван Данилович. Кто воздержался? (Пауза). Отец Илларион.

Химик. Позор, коллеги. Пойду по свету, где оскорбленному есть чувству уголок.

Алевтина Кузьминична. Так и запишем в протокол. Обязать Петра Семеновича Гарикова дать повторный урок против Цезаря. Решение педсовета принимается и обжалованию не подлежит.

Разберихин (коллективу). Поздравляю с политической зрелостью. Так держать и творческих успехов.

-//-//-

Дома было сумрачно. Стемнело, но свет не зажигали. Вика промокала слезы. Повторяла: «Надо было согласиться. Коллектив, стадо баранов. Ты с ними проработал двадцать один год — и такое. Проголосовали единогласно. Только Ваня поддержал и, как ни странно, отец Илларион воздержался». Петр Семенович повторял: «С каким лицом я бы им, моим дорогим чилдренам, предавал прикольного Гая Юлия. Как бы они на меня глядели. Для них бы мир рухнул надолго или навсегда. Светлое стало черным, яркое грязным и серым». Виктория возразила: «Они же дети. Какие-то двенадцать лет. Все перемелется». Гариков уже не возмущался, а тихо возражал: «Пушкину тоже было столько, а его не считали за дитя и вырос автором «Медного всадника» и «Бориса Годунова». А у нас все дети, все на помочах так до самой старости, управляемые властью роботы. Мечта нашего Пустотелова. За них погиб Михаил Ефимович, как когда-то Юлий Цезарь. Они не боялись смерти. Хотели, чтобы она была неожиданной. Такую и встретили. А мои коллеги другую пожелали, чтобы отрекся от Храмцова и Цезаря, а заодно от себя. Лучше, как сказал Чацкий: «пойти по свету». Виктория плакала: «Куда. В городе тебе на историком не устроиться. Жаловаться — бесполезно. Обжалованию не подлежит. Хоть губернатору, хоть в Москву. У них все схвачено. Да и на что жаловаться? На создание культа личности Цезаря. Да так недолго угодить в психушку. А что — запросто. Чилдренов жаль. Как они классно играют в Цезаря. Заразил его талантами». Виктория повторяла: «Это ты умеешь!». Он впервые произнес вслух: «Завтра подам заявление об уходе. Две недели отработаю и на волю. Будешь меня кормить, пока кем-то устроюсь». Она, улыбнувшись, кивнула.

Эпилог

Прошел месяц. В городе устроиться не удалось. Да Петр Семенович и не очень старался. Слух об его истории облетел все городское просвещение. Кто-то сочувствовал, большинство отмалчивалось за глаза называя чудаком и похлеще.

Повторный урок состоялся. С блеском Алевтина Кузьминична растоптала прежний образ Гая Юлия. Делала это тщательно не один, а два урока. А чилдрены не понимали о ком она им рассказывает и продолжали играть в своего Цезаря. Учитель узнал об этом и чему-то грустно улыбался. Даже выпили с химиком по рюмашке. Иван Данилович помог ему отыскать работу через своих знакомых, правда далеко в Заполярье, в небольшом поселке Нюхча.

Петр Семенович решил съездить на разведку сначала сам, присмотреться и решить окончательно. Взял самое необходимое, уложив в старый студенческий рюкзак. Они с Викой доехали до Москвы, откуда уходил поезд «Арктика» в Мурманск. Он отправлялся поздним вечером и они устроились в зале ожидания на втором этаже Ленинградского вокзала. Ленинград давно стал Петербургом, а вокзал остался Ленинградским. Зал ожидания был большой, новый, человек на пятьсот. Люди входили, выходили, обустраивались надолго. Москвичей в этом зале почти не было. В основном транзитные пассажиры. Вечные постояльцы таких вокзальных помещений. Кто дремал, кто закусывал, не спуская глаз со своего скарба. Было тихо, как в комнате отдыха. Временами появлялись милиционеры. Какая-то молодая пара собирала деньги на проезд до Краснодара. Ходили по рядам, что-то объясняя. В основном транзитные отворачивались. Петр Семенович дал им пятьсот рублей.

Приглядываясь к ожидающим, Петр и Вика чему-то улыбались. Что-то они им напомнили. Далекое, подзабытое, но устойчиво родное. Она сказала: «Петя, мы попали как в американском кинофильме «Парк Юрского периода». Только в зале находились не звери, а люди явно не нашего времени. Не те, что жили, двигались за стенами вокзала, а какие-то другие почти инопланетяне. Сюда их собрали для дальнейшем транспортировки по дальним уголкам необъятной России. Почти все были чем-то схожи: дорожной скудной одеждой, вещмешками, потертыми чемоданами, сумками увязанными попарно для ношения через плечо. Какие-то лохматые, плохо побритые, неопрятные. Напоминали беженцев времен войны, так их показывают в кино. Для полноты картины не хватало лишь железных чайников, привязанных к чемоданам.

«Вика — спросил Петр Семенович, — где мы оказались. По-моему, вне нашего времени. Лет тридцать, сорок, а может и больше назад». Они помнили то время, когда мотались студентами по разным комсомольским стройкам. Все так, ничего не изменилось. Время застыло на месте, сохраняя ту старую внешность. И ничто его не могло сдвинуть с места. Им было смешно, но больше непонятно и грустно. Кто же держит стрелки часов? Говорили, говорили будто расставались надолго. Вечное предчувствие отъезжающих.

Четкий голос диктора, наконец, обратился и к ним. Начинается посадка на скорый поезд № 16 Москва-Мурманск. Состав находится на платформе № 3, на пятом пути.

Они бросились на посадку будто до отправления оставались считанные минуты…

Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Григорий Фукс: «Обжалованию не подлежит». Повесть в монологах и диалогах. Окончание

  1. Янкелевич
    28 Декабрь 2015 at 1:10
    «… Не стоит заблуждаться. Холокост держался не на плечах садиста, а на чиновниках, на обывателях, обеспечивших гигантскую логистическую операцию — доставку шести миллионов евреев со всей оккупированной Европы в лагеря уничтожения.
    Это все Гитлер? Нет! Это все равнодушный обыватель. Инициативный исполнительный чиновник …»
    =====================
    По-моему, уважаемый коллега, совсем не так.
    Роль личности в истории, как мне представляется, общеизвестна. Сначала Гитлер с его «Майн кампф» и подогревом населения. А уж потом всё остальное, все следствия.

  2. Уважаемый Григорий, спасибо з рассказ, только я как-то непонятным образом вычитал там то, что в нем не написано.
    Вернее написано, кстати очень хорошо, но не в прямой постановке.
    Так зарождается и вырастает до огромных размеров тоталитаризм.
    Позволю себе привести отрывок из работы, которую сейчас пишу:
    ——————————————————————————
    Я много думал о том, как такое могло произойти. Как могла распространиться ненависть к евреям, если совсем недавно они были хорошими соседями, товарищами по армии, врачами и учителями, лечившими и учившими детей… Кое что я понял на процессе Эйхмана. Передо мной сидел не садист, не жуткий антисемит. На скамье подсудимых находился дисциплинированный чиновник, инициативный и выполняющий свою задачу как можно эффективнее. Эффективный менеджер, как сейчас говорят. Если бы ему поручили обеспечить потребность населения Германии в капусте, то он и этим занимался бы с таким же энтузиазмом. А то, что те эшелоны, которые он с таким рвением добывал в военное время, доставляли людей в лагеря смерти, так что поделаешь – работа такая…
    Ненавидели ли они евреев? Вряд ли, скорее всего ему и подобным было безразлично. Если бы их спросили, то возможно, что они и не поддержали бы «окончательное решение…», но их не спросили, а значит не их дело.
    Мы пол отциклюем, мы шторки повесим,
    Чтоб нашему раю — ни краю, ни сноса.
    А где-то по рельсам, по рельсам, по рельсам —
    Колеса, колеса, колеса, колеса…
    Ну да, стучали колеса, и стучать помогало им безразличие и четко работавшая бюрократия. Потом за безразличие пришлось заплатить руинами городов и теперь уже своими смертями и кровью.
    Но бюрократия не ненависть. Ненависть может пройти, найдется для нее другой объект. А безразличная бюрократия на месте, и в этом опасность возобновления трагедии, воспроизведенной со всей эффективностью, на которую способна современная цивилизация.
    Гражданское общество контролирует процесс?
    Не стоит заблуждаться. Холокост держался не на плечах садиста, а на чиновниках, на обывателях, обеспечивших гигантскую логистическую операцию — доставку шести миллионов евреев со всей оккупированной Европы в лагеря уничтожения.
    Это все Гитлер? Нет! Это все равнодушный обыватель. Инициативный исполнительный чиновник.

    1. Володя, извини, но ты не до конца сформулировал в общем-то правильную мысль. Автор показал в том числе и идиотов-чиновников, и ты усилил тему своими размышлениями. Со стороны это выглядит так: автор молодец, но я тоже имею, что сказать. Хорошо, говори, только автор тут при чем? Получилось как упрек — Алевтина и маэстро Разберихин без Эйхмана недостаточно убедительны?
      И еще: по моему, «инициативные» и в то же время «исполнительные» чиновники долго не живут. Инициатива в этой среде как раз и не нужна. Рьяно исполнительные – да, а инициативные чего доброго будут стремиться к независимости от бездарного начальника, в чем он видит угрозу. Поэтому в первом случае при перегибе рьяного подчиненного начальник отечески пожурит «… заставь дурака…», а во втором обозлится: «… больно умные все стали».

  3. Дорогой тезка, причем двойной тезка двух разных авторов этого Портала!
    Пишу не для поддержки, в которой, уверен, вы и не нуждаетесь. И даже не в удивлении от вымученной оценки типа «Замкнутый круг по-русски», на которую так и хочется воскликнуть: — и это все?
    Сообщаю: вы создали маленький шедевр, рецензия на который может занять объем вашей повести. В качестве иллюстрации к комментарию приведу лишь одну вашу цитату: «… а учащихся 5-б класса, проникшихся симпатией к Цезарю, считающими его для себя ПРИКОЛЬНЫМ, Т.Е. ДОСТОЙНЫМ УВАЖЕНИЯ И СКОРБИ» — такое блестящее и органичное соединение современного молодежного сленга со старой классикой, на которой и сто лет назад и сегодня воспитывается это самое уважение. На этом фоне кажутся незначительными шероховатости тяжеловатого объединения в одном предложении слов «учащихся, проникшихся и считающими».
    Здорово задумано и славно осуществлено! Спасибо.

Добавить комментарий для Сильвия Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.