Остаётся вопрос: кто подсунул под нос поэту чеснок вместо его любимой гвоздики?
Искусство перевода, или
О любви поэта к чесночному духу…
Эрнст Левин
В эту субботу я прочёл в Гостевой следующее сообщение:
«Игорь Ефимов
Пенсильвания, — 2015-12-12 03:13:22Беллочка, наконец-то я мог убедиться собственными глазами — и сердцем, — что Чеслав Милош — замечательный поэт. Поздравляю и благодарю! А с какого языка был сделан подстрочник — с польского или с английского?»
(Отклик на статью: Изабелла Мизрахи. Переводы из Харта Крейна, Чеслава Милоша, Шеймаса Хини).
Мне показалось, что этот ласковый комментарий так и светится осторожным лукавством. Вчера по ссылке я прочитал первое стихотворение Чеслава Милоша в переводе Изабеллы Мизрахи (красным подчеркнул некоторые сомнительные места).
Действительно, не сразу поймёшь, это стихотворный перевод или неуклюжий и не слишком грамотный подстрочник. И кем и с какого языка он сделан? А если это всё-таки перевод, а не подстрочник, то был ли оригинал рифмованным или верлибром? И в который уже раз я выругался по адресу безответственно-самоуверенных (или намеренно хитрящих?) переводчиков, не помещающих рядом со своими творениями авторских оригиналов. Поди разберись потом, кто из них двоих или троих чего-то нахомутал!
Почему стихотворение называется «Вероисповедание» (конфессия)? Как-то не вяжется это с содержанием. Человек, не владеющий языком, лезет в русско-польский словарь и видит там: Вероисповедание — WYZNANIE». Опс! — Готово! Но знающему оба языка известно, что это слово гораздо чаще означает признание (в частности, признание своей вины, или, как сейчас говорят, «признательные показания») либо род исповеди. Кстати, «вызнавца» — это как раз и есть следователь по-польски.
«Господь, я…» –это что? Обращение к Богу было бы «Господи» как, а здесь можно понять: «Будучи Господом, я любил клубничный джем».
«Тёмную сладость» не стану комментировать, а вот селёдочку я предпочитаю в подсолнечном масле, посыпанную колечками лука. У оливкового аромат не тот. Впрочем, в Польше многие любое растительное масло называют просто «олей» или «олива», как в России говорят «постное масло». И олифа у поляков — «олей малярски».
Больше всего удивила меня любовь Чеслава Милоша к чесночному духу. Запах корицы я и сам люблю, а также ржаной хлеб-с-маслом-с-чесноком, но — вкус!! А про запах чеснока я слыхал только от ярых антисемитов…
Поэтому остальные подчеркнутые слова комментируйте сами. А я спешно залез в польский Гугл, набрал «czesław miłosz cynamon czosnek»(чеслав милош корица чеснок), получил линк на авторский оригинал стихотворения и скопировал его. Сомнения мои оказались обоснованы: называлось оно действительно «WYZNANIE», а нюхать автор был горазд никакой не плебейский чеснок, а благородную и благовонную гвоздику! Как можно перепутать гвоздику (goździk, гóзьдик) и чеснок (czosnek, чóснэк) — ума не приложу…
Лет 60 назад Давид Самойлов, переводя Ю.Тувима, приписал ему авторство такой «поэтичной» пейзажной картинки: «Словно платкú в лоханку, тучки брошены в воду». Я тогда уже немного знал польский язык и отыскал в библиотеке это место в «Строфах о позднем лете»; по-польски оно читается так: «Obłoki leżą w stawie jak płatki w szklance wody».(Облóки лéжон в стáве, як плáтки в шклянце вóды».(Облака лежат в пруду, как лепестки в стакане воды), а вовсе не платки или какие-нибудь там портянки в лохани.
Но Самойлова я понимаю: безграмотный «слюсарь-переводчик» сделал ему паршивый подстрочник, думая, что плáтки и платкú — одно и то же (знаков ударения ведь в книге нет!) Я понимаю даже одну детскую поэтессу, которая переводила сама, без «подстрачников»: «Пожалейте, дети, Машку — ей коза разбила чашку…» Понимаю её иронию: бедняжка ведь не знает, что «чашка» — это по-польски череп…
Остаётся вопрос: кто подсунул под нос поэту чеснок вместо его любимой гвоздики?
Был бы этот стишок рифмометрическим — я бы предложил свой вариант перевода. Но верлибра за последние 60 лет не переводил ни разу: я отношусь к нему (в 81 год такая старомодность простительна) подозрительно, вроде как Маркс Тартаковский к чёрному квадрату Малевича. Поэтому рядом с текстом Милоша я помещаю не перевод, а набросанный экспромтом черновик-пересказ, который я бы зарифмовал, если бы и оригинал был «нормальным»… Хотя признаюсь: при этом в голове всё время вертелось: Я буду метаться по табору улицы темной за веткой черемухи в черной рессорной карете… Иногда и верлибр завораживает…
Я уже не раз писал тут, что перевод, особенно беллетристики или поэзии, это искусство, а не просто ремесло. Почему-то фамилию переводчика принято давать мелким шрифтом, а то и вовсе опускать. Это совершенно несправедливо. Переводчик, особенно в поэзии, это соперник, а не раб.
Мастер-класс! Спасибо!
«Поэтому рядом с текстом Милоша я помещаю не перевод, а набросанный экспромтом черновик-пересказ, который я бы зарифмовал, если бы и оригинал был «нормальным»… Хотя признаюсь: при этом в голове всё время вертелось: Я буду метаться по табору улицы темной за веткой черемухи в черной рессорной карете… Иногда и верлибр завораживает…»
. . . . .
«Нам остаются лишь праздник случайной надежды,
сборище чванных, спесивых и самовлюблённых . . .»
Перевод этот останется надолго, так же как — «по табору улицу тёмной за веткой черемухи в черной рессорной карете…» — потому что настоящее чудо — завораживает…
Разрешите добавить еще ряд восклицательных знаков!!
Сколько восклицательных знаков ни ставь — все мало! Замечательно, Эрик, просто замечательно!
Изумительно ясно! Тут — МАСТЕР, а там — кое-какер!
Уважаемый господин Левин! Эта запись вызвала у меня двоякое чувство: с одной стороны, она, с моей точки зрения, заслуживает долгих и продолжительных аплодисментов, а, с другой стороны, мне захотелось пожурить Вас за то, что Вы слишком редко балуете нас своими превосходными текстами.
Огромное «спасибо» выпускающему редактору. А вам, Эрнст — мое честное восхищение.
Шикарно!
Ах, как здорово. Спасибо. Перевод завораживает.