Анатолий Зелигер: Баба Tата. Продолжение

Loading

Да не слушайте вы тех, кто вам про лагеря чушь плетет. Что этот Солженицын-то знает? Да ничего не знает. Помню я его и других писак — в кон­торе сидели и перьями скрипели. Мужики там жрали — во, по вечерам в волейбол играли, а по ночам к ним бабки из женского барака через дырку в заборе приползали…

Баба Tата

Пьеса в трех действиях

Анатолий Зелигер

Продолжение. Начало

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

1

Площадка в городе. Люди образуют группы. Высокий, седой, евангелист и кришнаит — ораторы разных групп.

Высокий. Из мышиных нор и заурядного словоиспускания, из бесконечной суеты по поводу ветчины и сосисок рождается ненависть к безнадежности и уверенность в своем челове­ческом я. (Гражданину в очках). Мы возьмемтебя неза­метного в замусоленном пиджачке и сделаем нашим пред­ставителем. Говори громко на весь мир то, что хотим ска­зать мы. И ты, который еще вчера сидел в своем темном углу, будешь управлять страной и окажется, что ты не хуже тех, чьи фотографии годами мозолят нам глаза. И тогда возникает вопрос. Так ли уникальны вожди? Может быть, среди нас миллионы и миллионы тех, которые могут нами руководить.

Седой. Зависть и крутит, и переворачивает все в груди, вцеп­ляется, всасывается проклятая и пьет кровь, и сжимает сердце, и гонит ненавидеть, пакостить, вредить. Если есть дьявол, то это его дело. Убивает проклятая, доводит до ги­пертоний, инфарктов, лишает радости жизни. Сын на отца, брат на брата, друг на друга. Войну ей, остановите ее. А она орет, прет и давит. Жизнь или зависть? Кто кого? Я ее или она меня? Всю силу, волю, все существо свое, все, все на борьбу с ней! К черту ее! Вон ее проклятую! Брысь гадина!

Высокий. О, это сладкое слово свобода! Человек всегда хотел свободу. Так почему же он всегда был рабом? А потому, что люди стремились к свободе по одиночке, добивались ее только для себя, не думая о других, а то и за счет других. Когда люди все разом захотят свободу, она воцарится на земле. В этом секрет — все сразу.

Евангелист. Когда будет вам плохо, когда не к кому будет вам обратиться, вспомните вы имя тогда — Иисус Христос. День господень приближается. Конец близко; он там, там за холмом. Люди, умоляю вас, примиритесь с Богом. Верую, верую, Сердцем я верую, В божьего сына верую я.

Человек из группы Высокого. Эх, встал бы Ленин из гроба, посмотрел, что с Россией сделали и лег бы снова. «Не надо мне вставать», — сказал бы. Снова бы умер, не со­старившись.

Евангелист. Все ваши знания ничто перед тем настоящим знанием, которое дает Иисус Христос. Человек, куда ты бе­жишь? Остановись, не спеши. Только за гробом настоящая жизнь. Только ад или рай — права выбора нет.

Кришнаит. Бог всегда с вами! Он освободит и защитит нас. Ежедневно молитесь и медитируйте. Молитва и мантра спасут вас от боязни смерти. Совершайте, совершайте мо­литвы и медитации. Молитва и мантра в человеческом устремлении к высшему, соединяются. Приходите к нам на киртены, и, если вы преданы Богу, то не слушать вы бу­дете музыку, а растворяться в ней. Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна, Кришна, Харе, Харе, Харе, Рама Харе, Рама, Рама, Рама, Харе, Харе.

Высокий. О, это сладкое слово свобода!

Седой. Давите зависть, давите ее, как надутый шар. Пусть лопается с грохотом.

В гостиной Тата и Настя.

Тата. Устала я. (Садится на диван).

Настя. Отдохни, бабушка.

Тата. Нога ноет.

Настя. Береги себя, бабушка. Мама умерла, а я человек слабый, без тебя не могу.

Тата. (Тяжело вздыхает). Бедная моя Наденька, сердечко ты мое, нужна ты маме, нужна. (Вытирает слезы. Долгое молчание). Ничего. Меня еще надолго хватит. Главное, чтобы на душе спокойно было.

Настя. Леня? Да не на что внимание обращать.

Тата. Эх, не характерная ты! В Жору что ли пошла. А мы, Гусаковы, никогда шею не гнули. Мы, Гусаковы, знаем себе цену и умеем отличать золотой песок от простого. А еще мы, Гусаковы, помним обиды, и очень нам, Гусаковым, плохо, если мы за обиды не отомстим.

Настя. Шутит он.

Тата. Шуточки. Ничего святого для него нет! Тебя, взрослого человека, инженера, невесту при всех называет абрикосом, а твоего избранника, в первый раз пришедшего к тебе в дом, хватает за уши. Ходит, задравши нос, презирает он нас, твой шутник. Не могу я пережить это, у меня все в груди переворачивается, когда тебя унижают.

Настя. Конечно, хамства в нем предостаточно.

Тата. Меня, хозяйку, главу семьи, благодетельницу его брата называет коком. Приходит в мой дом, садится на мой стул, за мой стол, ест приготовленную мной мою еду и кричит мне в лицо: «Бандитка». Ну, как его назвать?

Настя. Ужас, ужас. Я его вон вышвырну.

Тата. Изверг — не изверг, бульдог — не бульдог, разве, что ублюдок — смесь изверга и бульдога.

Настя. И еще дядей себя называет. Четвероногий.

Тата. Ах, если бы не дача! Дача-то на матери, а потом ему половина. Его терпеть, как в тюрьме сидеть. Беда!

Уходят. Входит Жора и Леня.

Жора. Вся жизнь у нас вокруг ребенка. Никто ничем не инте­ресуется, ни Горбачевым, ни Лигачевым, ни Аллахом, ни Карабахом. Ну а я гуляющий с ребенком дед.

Леня. Пропали твои мечты: «Выйду на пенсию, начну ходить в музеи, театры, займусь тем и этим». Жизнь покатила по накатанной колее, а? Зажали тебя здесь. Рядовой, рядовой ты у Таты. Лишен прав на самого себя.

Жора. Ну, уж ты слишком, Леня. Нет Наденьки и все равно здесь мой дом, моя семья.

Леня. А может просто благоустроенное общежитие. Бразды правления в железных руках коменданта. Твоя дочь — ее дубина, которой она может дербануть любого неугодного. Саша послушный собачено, накормленный и обстиранный, который залает на любого по приказу Таты и Насти. Ма­маня и папаня Саши извиваются перед Татой, потому что сладкую жизнь их полненькому чаду создает она. Все за нее, и никого за тебя. А если завтра Тата провозгласит: «Этот тихоня Жора здесь ни к чему». Кто за тебя засту­пится? Настя? Держи карман шире. Для нее нет на свете ни хорошего, ни дурного, ни отца, ни мужа. Есть одна Тата. Ее преосвященство заменяет Насте всех.

Жора. Твой анализ — беспочвенная фантазия. Зря ты из Таты черт-те что делаешь.

Леня. Уж я Тату не знаю! Смотрю и не вижу! Культовик она до мозга костей. Сталинская гнилая порода. Кто не при­знает ее величия, тот враг — борись с ним до полного унич­тожения. Сейчас враг — я. Дразнит и оскорбляет, принижает и провоцирует. Ей нужна ссора. Если резко отвечу — заорет, бросит на меня Настю, и все скопом заклюют. Баба такая, что обходить ее лучше за километр. А как? Пере­стать к тебе ходить? Оскорбительно. Какой-то бабец, ка­шалот из болот выгоняет меня, Рудакова Леонида Алек­сеевича, ученого, изобретателя, интеллектуала из квартиры родного брата, из квартиры, которую с таким трудом до­бился мой отец, в которой мы все столько лет жили, кото­рую так любила и несмотря на это уступила тебе наша мать. Узурпатор ничтожный, как клоп, а рычаги власти в его руках. Противно, когда Сталиным воняет.

Жора. Я слабый человек. Бороться не могу. Уйти? А куда? Некуда. Ты что хочешь, чтобы я повесился? Подчинись ты ей, брат. Ну, ее.

Леня. Подчиниться? Изломать себя? Ради чего? Чтобы лице­зреть безобразие? Да ну его! Лучше уйду. Да вот только дача, она почти неделима. Дача-то матери, а в минувшее лето Тата издала декрет об отмене матери и захватила все. Мы были жильцами, которых Тата терпела из мило­сти. До чего унизительно было все время пробираться че­рез раскинувшуюся, торжествующую Тату. Ты ничего не видишь или притворяешься, бог тебя поймет. А в конце лета на мать набросилась, изругала. Распоясалась, счи­тает ее время наступило.

Жора. А как же жить на даче? Что ты предлагаешь?

Леня. Разделиться и в пространстве, и во времени.

Жора. А кухня как?

Леня. Распишем, кто, когда на кухне работает. Да, еще, ты не поверишь, скажешь я фантазирую. Она отравляет, по­верь мне, отравляет. Я человек нормальный с трезвым умом и, если говорю, то знаю, отравляет. Подмешивает что-то в пищу. Улыбочка, доброта, простота, услужливость и отравляет, хочет, чтобы мы с матерью подохли — простор ей дали. Ух, зверюга, и как рядом с ней жить, не знаю. Слушай, Жорик, снимите на это лето себе дачу — и вам просторней будет, и нам с матерью спокойней. Я денег подкину, а?

Жора. Это надо обсудить.

Леня. Обсуди, может убедишь свой шабаш. Хорошо было бы. Ну, пока. Здоровеньки булы.

Жора. Булы! Булы!

Леня уходит. Через некоторое время входит Настя.

Жора. Настенька, Леня только что ушел. Мы с ним о даче поговорили.

Настя. А что?

Жора. Вроде тесно нам летом будет, да к тому еще бабушки наши поссорились. Вот он и предлагает, а не снять ли нам на лето другую дачу. Ребенку лучше будет, да и всем по­спокойней.

Настя. Зачем нам? Пусть они и снимают.

Жора. Куда же мама из своей дачи в ее возрасте поедет?

Настя. Да ты пойми, что наш Ника — это общий ребенок — всех, всех. Все должны его вынянчить, вырастить.

Жора. Да чем же нам будет плохо на другой даче, если она, конечно, со всеми удобствами.

Настя (вдруг кричит). Значит выгнали нас из нашей дачи! Вышвырнули вон четырехмесячного младенца. Мы ночи не спим, только что не умираем, а они гонят. Проклятый! Я ему это не прощу! Я ему это никогда не забуду! Ненавижу! Ненавижу мерзавца! (Бежит к двери). Бабушка! (Выбе­гает).

Жора (ей вслед). Настенька, доченька, успокойся, что ты!

Настя возвращается с Татой.

Тата. Внученька моя родная. Обидели тебя, кровинушку мою. В такое-то время, когда спасать нужно, удар в спину нано­сят отравленным кинжалом. Родственнички! Не родствен­ники, а убийцы. Смертельные враги. Да будь они про­кляты, изверги! Крови они жаждут нашей. Проклятье, проклятье, проклятье на них!

Жора. Вы уж слишком, Татьяна Семеновна. Ну, ввязал пару слов.

Тата. Молчи, не предавай дочь, власовец! Убийцы, убийцы! Именем Наденьки — дочери моей, проклинаю!

Входит Саша.

Настя. И когда ударили. Я не могу, у меня пропало молоко. Сашенька, нас выгоняют из дачи. Наш Никочка им поме­шал. (Плачет).

Саша. Успокойся, успокойся, Настенька. Права не имеют.

Жора. Вот ты, Саша, мужчина, взвесь все спокойно.

Настя. Наша дача, а не их, вот и все.

Тата. Жора, не сиди на двух стульях. Или ты с нами, или про­тив нас. Леньку вон. Никогда его ноги больше здесь не будет. Да будет проклято имя его!

Жора. Да это он уж слишком. Я, конечно, за него заступаться не буду.

Тата. Кто же за преступника заступается? Только аморальный, ничтожный человек. Он обманул престарелую, выжившую из ума мать и завладел чужой дачей. Вор! Позор ему.

Звонок. Входят родители Саши.

Матвей. Добрый день, Татьяна Семеновна.

Ленина. Здравствуйте, Татьяна Семеновна. Как наше крошеч­ное существо?

Тата. Горе! Горе!

Ленина (хватается рукой за сердце). Умер?

Тата. Чтобы вы! Дай бог ему здоровья!

Саша. Папа и мама, мы лишились дачи.

Ленина. Слава богу!

Матвей. Сгорела?

Настя. Нас вышвыривают на улицу.

Матвей и Ленина. Как? Почему? С чего это?

Тата. Гнусные интриги подлеца Леньки. Он ненавидит наше дитя.

Настя. Знать его больше не знаю. Змея!

Ленина (обнимает Тату, целует). Бедная вы моя, иметь таких родственничков, низменных, неблагодарных — это несчастье.

Матвей. Раньше таких расстреливали.

Ленина. На фиг их!

Звонок в дверь. Появляются Матильда Львовна и Аделаида Львовна.

Матильда. Наша чудесная Татьяна Семеновна, мы купили вашему дитя миленькую игрушку.

Аделаида. Такая забавная куколка — эфирная с махонькими ушками и носиком, как кнопочка.

Тата. Не до игрушек, когда убивают. (Рыдает). Дитя, наше бедное дитя безжалостно и злобно вышвырнули из дачи. Летом оно остается в душном и пыльном городе.

Матильда. Мучители, фашисты, нелюди.

Аделаида. Раньше бандиты на взрослых нападали, а теперь детей душить стали.

Звонок. Кто-то открывает дверь. Входит Аня. Все ее обступают и расска­зывают.

Аня. Сестра! Наплевали тебе в душу, надругались над тобой. И ты должна пройти через это. Но я не брошу тебя, нико­гда. Сестра! Родная! (Обнимает ее и рыдает).

Все. Да будь они прокляты! Негодяи! Изверги! Насильники над малолетними!

Телефонный звонок.

Тата. Сашенька, возьми трубку.

Саша. Алло! (Всем). Ленька! Как вам это? А?

Тата. Только что был и снова трезвонит. Хулиган.

Настя. Покажи ему.

Саша. Как живем? Вашими заботами. А вы знаете, что у моей жены пропало молоко? Вышвырнули с дачи ни с того, ни с сего! Живоглоты! Рехнулся? Да я тебя спереди видел.

Настя. Бросай трубку.

Саша. Подавитесь вы вашей дачей! Пиндец.

Вешает трубку.

Настя. Сашенька! Защитник Мой. (Бросается к нему в объятья).

Тата. Настоящий мужчина в доме.

Матвей (гордо). Мое воспитание.

Аделаида. Позвольте, Саша, пожать вашу руку. Вы защи­тили честь вашего дома. (Пожимает ему руку). Спасибо вам за Татьяну Семеновну и Настеньку.

Матильда. Герой, герой, Самсон Ленинградский.

2

Та же гостиная. Матвей, Ленина и Аня.

Ленина. Вот у меня на работе Михаил Михайлович из отдела информации страшненький, страшненький, мы его крысой зовем, говорит «Разведенные — это не женщины». А я вот по молодости была разведенная. Стала к мужчинам при­глядываться. С одним познакомилась. Дети ему не нужны. На фиг они ему. Хочет, чтобы я к нему домой ходила и готовила. А если я приходящая, на фиг тогда мне эта готовка. Мы расстались, но тяжело расстались. И вот по­знакомилась я с Матвеем. Я была тонюсенькая, стройнень­кая, а он такой полный с животиком. Но я не из тех, кото­рые смотрят во все глаза у кого галстук не так, или брюки короткие, или уши торчат. Вижу, мужчина занимает солидное положение, хочет семейной жизни и решитель­ный. Пришел ко мне, взял ключи от квартиры и говорит: «Ключи не отдам, пока копии не сделаю». Ну, я думаю: «Бог с тобой, жизнь есть жизнь и никуда от нее не уйдешь, хуже, чем есть, не будет». И живем с тех пор вместе, Сашу вырастили, на внука смотрим и радуемся.

Аня. А меня погубили страсти. Живешь с мужчиной толковым, практичным, имеешь ребенка. Кажись занимайся работой, семьей. Так нет — страсти. А мне эти страсти вот как на­доели. Я была разочарована в мужиках и их повадках еще с двадцати лет. Я уже тогда вся в страстях выварилась. Что эти страсти? Как горячий бифштекс! Съела, а зачем? Ну, их! Хочется спокойно сесть напротив мужика и по-де­ловому поговорить с ним. Ну, их страсти к мордасте.

Ленина. Конечно, на фиг их, дребедень все это. А ты что молчишь, Матвей?

Матвей. Что тут добавишь? Вращаю головой туда, сюда, как ученый попугай. Слушаю умные речи.

Аня. А кто страсти-то раздувает? Народный фронт, салье вся­кие. Вчера я у Финляндского вокзала смотрю — трое стоят и приблядину разную продают. Я им и говорю: «Бугаи вы бесстыжие, из Прибалтики сюда все тянете, проституция от вас. И как вам не совестно — то на людей смотреть. Весь город испохабили». А они смотрят на меня своими наглыми брызгалами и будто не видят. Что с дураков-то взять? Мах­нула рукой и пошла.

Матвей. Власти нет — шпана и распустилась. Раньше вот что было. (Показывает кулак). А теперь вот как. (Раскачи­вает кисть руки).

Аня. Конечно. Да только лагеря эти.

Матвей. Да не слушайте вы, Анна Семеновна, тех, кто вам про лагеря чушь плетет. Что этот Солженицын-то знает? Да ничего не знает. Помню я его и других писак — в кон­торе сидели и перьями скрипели. Мужики там жрали — во, по вечерам в волейбол играли, а по ночам к ним бабки из женского барака через дырку в заборе приползали. Султа­нами ходили. А вы говорите лагеря. Да когда Сталин умер, заключенные в три ручья слезы лили.

Аня. Да что вы, Матвей Иванович. И как нас, простых людей, обманывают. Я разбита жизнью, как корабль о скалы. А сестра непробиваемая. Вот на кого можно положиться. Даже это ее не подкосило. Поднять руку на крошку. Гитлеровцы!

Ленина. У меня на работе чего только нет — и грызутся, и козни всякие затевают. А меня не колышет. На фиг мне все это. Для меня главное — быть со всеми в хороших от­ношениях. А тут! Как услышала, вздохнула и выдохнуть не могу. Невиданно!

Аня. Ну, их. Горбатого могила!

Уходит.

Матвей. Ну и стервы эти сестры. Будто сырым мясом наелись. В атаку их так и несет.

Ленина. Да, колет их все время взади и взрывает там же. Но нам с ними по пути — за Сашеньку воюют.

Входят Тата и Аня.

Тата. Скоро Жора появится. Послан на переговоры с ультима­тумом. Пускай освобождают дачу.

Ленина. Браво, браво, брависсимо!

Матвей. Как в евангелие — если у меня хоть одна волосина упадет, у тебя пять вырву.

Тата. Старуха пусть в городе грязнит — там ей ближе к сума­сшедшему дому. Ленька пусть туризм осваивает.

Ленина. Ой, не захотят, Татьяна Семеновна.

Тата. Захотят. Не пикнут. Жора у меня в заложниках. Пусть попробуют. Я сразу прекращаю обслуживание. Как к ним придет засаленный, помятый и голодный Жора, так сразу пластинку сменят.

Матвей. Вы Татьяна Семеновна — голова.

Аня. Сестра, ты вылитый отец. Дай бог тебе здоровья.

Входят Настя и Саша.

Настя. Никочке сегодня пять месяцев. День рождения.

Саша. Он посмотрел на меня хитро, хитро, а потом, как под­мигнет: «Сегодня мой день рождения, а вы хоть бы хны».

Тата. Отметим, отметим, дорогие. Только Жора у меня из го­ловы не идет.

Звонок в дверь. Тата бежит открывать.

Настя. Ох, бабушка его накачивала, накачивала, переливаться стало.

Саша. Лексеич мужик — таран. Дело сделает.

Входит Тата с Матильдой и Аделаидой.

Матильда. Поздравляем золотого нашего соседушку, малень­кого Никоньку с днем рождения.

Аделаида. Сладенького внученочка бабушки Татьяны Семе­новны.

Тата. Спасибо, родные. Ох уж этот Жора, ох уж этот Жора! Как сквозь землю провалился. Беда да и только. Сейчас на стол накроем.

Накрывают на стол. Рассаживаются. Звонок в дверь. Аня идет открывать и возвращается.

Аня. Ой, нашествие!

Появляются Жора, Леня и Андрей. Леня и Андрей под градусом. Жора, испуганный, забивается в угол.

Леня. Татусе и всем близким моим пламенный, молодежный физкульт-привет. Андрюшка, до чего родня меня любит, ё моё. Хлебом с солью встречает.

Андрей. Смотри-ка и горючее для нас запасли. Мать моя мамочка!

Леня. Только чего не встаете? Леонида Алексеевича Руда­кова положено встречать стоя в доме его брата. (Коман­дует). Встать!

Ленина. Ни фига!

Саша. Хороша тусовка!

Тата гордо поднимается. Надменно протягивает руку по направлению к двери.

Тата. Вон! Оба вон из моего дома. Немедленно.

Матвей. Не туда приехали.

Леня. Дурочка изящная, какой это твой дом. Ты здесь в эко­номках по милости моего брата Георгия Алексеевича Ру­дакова. А ну-ка, Татка, живо брысь на кухню.

Матвей. Совсем обнаглел, что ли?

Тата. Мужчины, да вышвырните, наконец, вы этих алкашей вон отсюда.

Матвей. Ходи давай.

Андрей. Внимание, граждане, прошу никаких склоков.

Матвей. Умный такой! Да я вас, шпану, живо за решетку от­правлю.

Андрей. Трусливый зайка серенький под елочкой сидел.

Матвей. Да у меня и не такие, как вы, на коленках стояли и слезы лили.

Андрей. Трусливый зайка серенький под елочкой сидел.

Леня и Андрей садятся за стол, выпивают и закусывают.

Леня. Дю, дю, моя Татуся.

Настя. Позор! До каких же пор! Саша!

Ленина. Саша, ни-ни.

Саша. Я бы полез, да два таких фингала под каждым глазом получишь.

Настя выбегает из комнаты.

Аня. Мужики! Дайте им под состояние!

Андрей презрительно разглядывает Аню.

Андрей. Гражданка, такие, как вы, меня совершенно сексу­ально не волнуют.

Аня. Да я бы, да я бы!

Показывает, что бы она сделала. Вбегает Настя с Никой на руках.

Настя. Никочка, мой зайчик, защити бабушку, если больше некому!

Тата. Да я сама!

Вырывает бутылку с вином из рук Андрея и кидает ее на пол под ноги его и Лени.

Леня. Противник применил бутылки с зажигательной смесью. Но нас не запугать. Вперед! На штурм!

Андрей. Ура!

Леня. Гранаты к бою. Кидай! Андрей. Есть!

Берет блюдо с едой и швыряет на пол. Затем оба берут ножи и направляютих на Тату.

Леня. Та, та, та!

Андрей. Та, та, та!

Ленина. Кошмар! Голова кругом идет.

Жора подходит и что-то говорит.

Леня. Жора! Сидь, где сидишь. Ребята, ворваться в Тату и взять ее на штыки. Пуля-дура, штык-молодец. Ура! Наше дело правое — победа будет за нами.

Настя (страшным, истошным голосом). Бабушку спасите! Убивают! Саша! Сашенька!

Саша (становится перед Татой). Вы что, мужики, с тарарары съехали! Без фаршлагов!

Жора. Что делают! Зачем?

Аня. Сестра! Умру — не дам. Режут! Убивают! Спасите!

Тата. Милиция! Милиция!

Аделаида (дрожа). Траниддат, я из Транидат.

Матильда (робко). Я тоже Транидат.

Леня (Саше). Оппортунист, прочь с дороги!

Андрей (Саше). Горбыль трухлявый! Смерть шпионам! (От­талкивает Сашу).

Ленина. Сашенька, уйди! Матвей!

Матвей стучит кулаком по столу. Леня и Андрей поднимают за ножки высоко кверху стул с сидящей на нем Татой.

Тата (визжит). Ой, Ленечка, Андрюшенька, миленькие, род­ненькие мальчики, не убивайте, не бросайте, пожалейте слабую, несчастную старуху. Спасите!

Аня. Сестра! Я здесь! (Кидается на Андрея, падает на четве­реньки и вцепляется зубами ему в ногу). Рр!

Андрей. Ой! Сторожевая овчарка! Я вынужден защищаться.

Опускают стул на стол. Андрей пытается оторвать от себя Аню. Леня укладывает Тату на стол прямо на еду.

Аделаида. Транидат. Я из Транидата.

Матильда. Хочу в Транидат, те, те, те.

Леня (торжественно). Враг разбит, редуты взорваны, можно отойти на исходные позиции.

Андрей. Отходим. Я прикрою тыл.

Отходят к двери.

Леня (торжественно). Да будет так с каждым, кто подымет на меня свою гнусную длань. А ты, Татка, мелочь, запомни — нет такого дерьма, которое может меня выгнать из моей дачи, а тем более из дома моего брата. И знай, когда я пожелаю, тогда и буду сюда приходить. И чтобы двери пе­редо мной настежь, рот у всех до ушей, стол, чтоб ломился от явств, потому что пришел я Леонид Алексеевич Рудаков, к брату своему Георгию Алексеевичу Рудакову.

Уходит вместе с Андреем, сильно хлопнув дверью. Все бросаются к Тате.

Матильда. Ужас. Компрачикосы! Татьяна Семеновна!

Аделаида. Истинные компрачикосы! Татьяна Семеновна!

Аня. Сестра! Разломали, изнасиловали, затоптали! Плачь рус­ская земля!

Жора. Зачем? Зачем?

Матвей. В ШИЗО, ШИЗО их, брандахлыстов.

Ленина. Женщину, женщину.

Настя (рыдает). Бабушка! Очнись, не умирай!

Саша. Ни дна им, не покрышки.

Вдруг Тата спокойно поднимается. Она стоит на столе, высоко возвышаясь надо всеми.

Тата (спокойно и громко). Ленька сдох. Теперь он будет пол­зать на коленках и лизать мои ступни. Хватит шубаршить, уймитесь. Сейчас главное — протокол. Протокол! Жора, немедленно к телефону, вызвать милицию. Немедленно мили­цию и протокол.

Жора идет к телефону. Все смотрят с уважением и восхищением на Тату.

Аня. Отомсти, отомсти, сестра.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Анатолий Зелигер: Баба Tата. Продолжение

  1. Высокий. О, это сладкое слово свобода!
    ….
    Настя. Леня? Да не на что внимание обращать.
    Тата. Эх, не характерная ты! В Жору что ли пошла. А мы, Гусаковы, никогда шею не гнули. Мы, Гусаковы, знаем себе цену и умеем отличать золотой песок от простого. А еще мы, Гусаковы, помним обиды, и очень нам, Гусаковым, плохо, если мы за обиды не отомстим.
    Настя. Шутит он.
    Тата. Шуточки. Ничего святого для него нет! Тебя, взрослого человека, инженера, невесту при всех называет абрикосом, а твоего избранника, в первый раз пришедшего к тебе в дом, хватает за уши. Ходит, задравши нос, презирает он нас, твой шутник. Не могу я пережить это, у меня все в груди переворачивается, когда тебя унижают.
    ….
    Жора. Я слабый человек. Бороться не могу. Уйти? А куда? Некуда. Ты что хочешь, чтобы я повесился? Подчинись ты ей, брат. Ну, ее.
    Леня. Подчиниться? Изломать себя? Ради чего? Чтобы лице­зреть безобразие? Да ну его! Лучше уйду. Да вот только дача, она почти неделима. Дача-то матери, а в минувшее лето Тата издала декрет об отмене матери и захватила все…
    Жора. Это надо обсудить.
    Леня. Обсуди, может убедишь свой шабаш. Хорошо было бы. Ну, пока. Здоровеньки булы.
    Жора. Булы! Булы!

    Аделаида. Позвольте, Саша, пожать вашу руку. Вы защи­тили честь вашего дома. (Пожимает ему руку). Спасибо вам за Татьяну Семеновну и Настеньку.
    Матильда. Герой, герой, Самсон Ленинградский.

    Аня. А меня погубили страсти. Живешь с мужчиной толковым, практичным, имеешь ребенка. Кажись занимайся работой, семьей. Так нет — страсти. А мне эти страсти вот как на­доели. Я была разочарована в мужиках и их повадках еще с двадцати лет. Я уже тогда вся в страстях выварилась. Что эти страсти? Как горячий бифштекс! Съела, а зачем? Ну, их! Хочется спокойно сесть напротив мужика и по-де­ловому поговорить с ним. Ну, их страсти к мордасте.
    Ленина. Конечно, на фиг их, дребедень все это. А ты что молчишь, Матвей?
    Матвей. Что тут добавишь? Вращаю головой туда, сюда, как ученый попугай. Слушаю умные речи.
    ….
    Леня (торжественно). Враг разбит, редуты взорваны, можно отойти на исходные позиции.
    Андрей. Отходим. Я прикрою тыл.
    Отходят к двери.
    ..
    Вдруг Тата спокойно поднимается. Она стоит на столе, высоко возвышаясь надо всеми.
    Тата (спокойно и громко). Ленька сдох. Теперь он будет пол­зать на коленках и лизать мои ступни. Хватит шубаршить, уймитесь. Сейчас главное — протокол. Протокол! Жора, немедленно к телефону, вызвать милицию. Немедленно мили­цию и протокол.
    Жора идет к телефону. Все смотрят с уважением и восхищением на Тату.
    Аня. Отомсти, отомсти, сестра.
    Окончание следует
    ::::::::::::::::
    Понравились Ваши рассказы, а пьесу Вашу, начало, пропустил. Может, отвык от пьес, давно не читал. Заглянул сегодня в продолжение Бабы Таты, и быстренько вернулся к началу. И очень рад, что сегодня дождь, что работать ни на улице, ни дома не хочется. Провёл полдня с Вашими героями и героинями, теперь они — и мои тоже. А Вам спасибо. Что писать, не соображу никак. Пусть кто-нибудь заглянет — в Гостевой, комментарий-то получился большой. Пусть почитают коллеги. Авось и разделят мои радости — по поводу. А нет — им же хуже.
    Жду продолжения,
    Ваш благодарный читатель и почитатель.
    А.Б.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.