«Граждане, гражданки, гражданята! Это я говорю, вели­кая Тата. Слушайте меня! Кто есть ваш главный враг? Кто есть вредители, которые все разгрызают? Называю. Это демократы… Ловите их, хватайте, тащите в тюрьмы, лагеря, ямы. Давите демократов!»

Баба Tата

Пьеса в трех действиях

Анатолий Зелигер

Окончание. Продолжение. Начало

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

1

Гостиная. На диване спит Тата. Она приподнимается, открывает на мгновение глаза, вновь ложится и засыпает. Гостиная исчезает, и мы видим сон Таты. Она на трибуне, похожей на трибуну мавзолея. Тата посредине трибуны; на ней полувоенный костюм, на груди сверкают ордена. Она ярко освещена лучами прожекторов. По обе стороны от нее слабо освещенные прожекто­рами люди в военных и гражданских костюмах. Перпендикулярно трибуне перед Татой два гранитных постамента. На одном из них лежит огромный кот с головой Жоры, на другом таких же размеров дворняга с головой Насти. Перед трибуной проходят демонстранты. Тата приветствует их подня­тием руки. Все на трибуне смотрят на Тату и повторяют ее жесты.

Крики: «Да здравствует баба Тата! Да здравствует наша великая Тата! Тысячу лет! Тысячу лет!»

Кот Жора. У Татьяны Семеновны тепло, сытно и уютно. Ува­жаю Татьяну Семеновну. Слушаюсь Татьяну Семеновну. Мяу! Мяу!

Крики: «С именем бабы Таты преодолеем все преграды! Под водительством бабы Таты вперед к светлому будущему!»

Дворняга Настя. Что бабушка скажет, то и хорошо. Гав! Потому что бабушка такая мудрая!

Тата (в микрофон). Граждане! Гражданки! Гражданята! Слу­шайте меня все! Это Я говорю, Тата, Татьяна Семеновна Гусакова.

Крики: «Ура! Да здравствует наше самое, самое яркое солнышко Тата! Да здравствует наш вождь во веки веков».

Тата. Граждане, гражданки, гражданята, было плохо, сейчас тоже, будет также. Я в курсе всего и даю указания.

Крики: «Да здравствует гениальная Тата! Веди нас вперед, баба Тата, а мы, как один, за тобой». Громогласно звучит песня.

Тата, мы в бой пойдем
За дело смело
И, как один, умрем,
Как ты велела.

Крики: «Тата! Тата! Тата!»

Показываются демонстранты с портретами Таты и транспарантами. На транспарантах надписи: «Тата — мы с тобой», «Нет лучше нашей Таты», «Наша Тата всех умней». Демонстранты покинули сцену. Через короткий ин­тервал времени появляются два человека в черном, ведущие связанного, обо­рванного Леню. Его бросают на колени напротив Таты. Он рыдает и горестно бьет себя кулаками по голове.

Тата (надменно). Ну что, щенок? Понял что к чему?

Леня (покорно, приниженно). Понял, все понял, ваше солнеч­ное высочество.

Тата. Еще будешь?

Леня. Никогда, великая Тата.

Тата. Дайте немного, чтоб лучше понял. (Тата махнула рукой, и люди в черном колотят Леню). Получил, ублюдок, что заслужил?

Кот Жора. Леня, у тебя плохой характер. Ты не восхища­ешься Татьяной Семеновной, а она мне чистит ботинки. Мяу!

Дворняга Настя. Ленька, превозноси, превозноси до небес мою любимую бабушку, а то загрызу. Гав!

Тата. Проси прощения, гаденыш.

Леня. Ваше сиятельство, ваше самое, самое высокое превос­ходительство,самое просвещенное величество, простите меня дурака, ради бога.

Тата. Лижи землю. (Леня лижет землю). Изъявляй всячески покорность. (Леня катается по земле, извивается от рас­каяния, рыдает и рвет на себе одежду). Увести, избить до потери сознания, вырыть яму глубокую, глубокую, сырую, сырую, посадить его туда и не выпускать, пока не при­кажу.

Леню уволакивают.

Тата (коту Жоре). Пусть для тебя это будет уроком.

Кот Жора. А я дисциплинированный, я тянусь, тянусь, тя­нусь, Татьяна Семеновна. Мяяу! Мяяу!

Тата. Выполняй четко мои приказы, а, когда меня нет, слу­шайся во всем Настю.

Дворняга Настя. Только пикни, папуся, сразу загрызу. Ррр!

Снова появляются демонстранты. Звучат приветствия Тате, призывы следо­вать ее указаниям, видны лозунги, провозглашающие ее гениальность. Гремит оркестр. Хор громко поет: «Тата, мы в бой пойдем…» Кот Жора извивается от удовольствия. Дворняга Настя улыбается во всю свою собачью морду, широко открыв пасть и вывалив наружу язык, с которого капает слюна. Руководители на трибуне сгрудились вокруг Таты, всячески выражая беспре­дельную преданность и восхищение ее величием.

В гостиной Тата, Матвей и Ленина.

Тата. Я вас пригласила, Матвей Иванович и Ленина Ники­тична, чтобы посоветоваться с вами, как поступить дальше. У меня нет теперь на земле более близких и родных, чем вы, потому что дети и внуки у нас с вами общие. У кого им искать защиту, как не у меня и у вас? У Жоры просить совета бесполезно. Спросишь его — он поговорит вроде умно, толково, все по местам расставит, а что делать, как не знала, так и не знаю. Ну, так вот, как мне, так и вам счастье наших золотых ребят дороже всего на свете.

Матвей. Да что и говорить.

Ленина. Как я люблю наших милых человечков!

Тата. Прежде чем передавать дело в суд, предъявим ульти­матум.

Ленина. Вот как дело-то обернулось. Здорово!

Матвей. Какие же наши минимальные требования?

Тата. Ни минимальных, ни максимальных! Полный юридиче­ский отказ от дачи — вот наше требование.

Ленина (в восторге). Вот это да! На фиг их!

Матвей. Вопрос поставлен совершенно конкретно — взять врага за грудки.

Ленина. Конкретика — что надо.

Тата. Прежде всего, пробный звонок. Пусть позвонит Са­шенька — лицо юное и невинное. (Кричит). Сашок! Иди, голубчик, сюда. (Саша входит, за ним Надя). Сашенька, надо позвонить Леньке и предъявить ему наш ультиматум.

Тата, Матвей и Ленина подходят к Саше и что-то ему говорят. Слышны их голоса: «Юридический, юридический отказ, отказ от владения, безусловно».

Саша. Это можно. По телефону хоть лопнет, морду не набьет.

Тата. В общем, сообщи ему о протоколе и предъяви наш уль­тиматум. Или полный отказ от дачи, или передаем дело в суд.

Надя. Ну-ка, Сашок.

Саша набирает номер телефона. В зале слышен голос Лени.

Саша. Ленька! Это Саша. Слушай меня внимательно. Был ми­лиционер и составил протокол. Или отказывайся от дачи (Подсказывают: «Полностью», «Юридически»), или пере­даем дело в суд. Полностью! Юридически!

Леня. А ты ширинку застегни. Смотреть гадко. Невежда.

Саша. Давай ответ.

Леня. С похабниками не разговариваю!

Леня вешает трубку.

Саша (повесив трубку). Обругал и ничего больше.

Настя. Обидели тебя, моего хорошенького. Сашок-пушок. (Це­луются). Тепленький мой.

Матвей. Я ему так поругаюсь, что он у меня по-собачьи за­скулит. (Подходит к телефону и набирает номер). Ей ты, брандахлыст, в ШИЗО не был, так будешь. (Вешает трубку). Я пошел в милицию. Тут без повестки из суда толкового разговора не будет.

Тата. Матвей Иванович, действуйте решительно и настойчиво. Мы ждем вас с победой.

Матвей. Я и не таких шибздиков обламывал. Скрутим и намордуем. (Уходит).

Ленина (ему вслед). Эти бы слова да богу в лукошко. (Всем). Матвей — человек дела, он пробьет.

Тата. Тфу! Не сглазить.

Саша и Настя что-то пишут и смеются.

Тата. Что, ребята, смеетесь?

Настя. Бабушка, мы про Леньку стих написали.

Тата. Ах, вы мои хорошие. Почитайте.

Ленина. Ну-ка, ну-ка.

Саша. Ты, Ленька, глуп без всякого сомнения

Тюрьма, мерзавец, плачет по тебе.
Твою любовь к сему учреждению
Мы радостно удовлетворим.
Тата. Здорово! Молодцы!

Ленина. Вот это да! Ну и талантище, мой Сашка. И музыка, и поэзия — все может.

Саша. Не сам же я — вдвоем с Настей.

Ленина. Ути мой скромняга. Умница ты моя. (Всем). Он еще не говорил, а глаза уж были умнющие, наблюдатель­ные. Я с ним, как со взрослым, обо всем советoвалась. Спросишь, а он посмотрит пронзительно, по-мужски. Пора­зительный был ребенок! Хоть режьте, хоть бейте, люблю этого человечка!(Чмокает Сашу).

Саша. Маманя, ты меня, рядового лабуха, в гения превра­щаешь.

Настя. И я люблю, он такой, такой горяченький.

Ленина. Ах, ты моя кнопынька. (Обнимает Настю и чмокает).

Входит Аня.

Аня. Ультиматум передали?

Тата. Саша передал. Ленька по своей глупости серьезно не разговаривал итолько ругался. Матвей Иванович пошел передавать дело в суд.

Аня. Уж и Сашу изругал. Я ему сейчас скажу. (Набирает но­мер). Ленька, слушай меня, сестру женщины, которую ты осквернил и растоптал. Матвей Иванович пошел переда­вать твое дело в суд. Дрожи, мерзавец.

Тата (подсказывает). Твоя песенка спета.

Леня. Анюта! Хрю-хрю.

Аня. Твоя песня спета. Сдавайся, негодяй!

Вешает трубку.

Тата. Молодец, Нюрочка!

Настя. Ай, да тетя Аня.

Ленина. Анна Семеновна, мое искреннее поздравление.

Звонок в дверь.

Тата. Жора! Где он болтался? (Настя открывает. Входит Матвей). Матвей Иванович! Почему так скоро?

Матвей. А потому что дело швах.

Тата. Не может быть!

Аня. Как!

Ленина. Кто ставит палки в колеса?

Тата. Ленька успел подкупить!

Ленина. Матвей! Дай отчет!

Матвей. А что я могу сделать, когда каждый прыщ в ананасы лезет. Вырвали власть и швали отдали. Я на колени ста­новлюсь, уговариваю, умоляю, а меня к черту посылают. Вхожу, канючу: «Мой замечательный лейтенантик, можно вам ботиночки почистить, до блеска бархоточкой довести. Не можете ли одного брандахлыста в СИЗО направить? Уж будьте так добры». А он: «Пошел вон, дурак». — Ду­рак я, конечно дурак, мой мудрый лейтенантик. Спасибо за науку, глубокоуважаемый. И после этого, естественно, задком к двери, пятясь. — Здоровья вам самого, самого, супруге, родителям, деткам.

Ленина. Уймись, Матвей Иванович, успокойся и расскажи ясно, что там было.

Матвей. И все г… поповы и ж… афанасьевы. Раньше? Леньку раздавить? Да, как клопа. Раз плюнуть. И не плюнуть, а дунуть. Один звонок туда, и его каждая со­бака, и лейтенантики, и прохожие, и соседи, и санитары, и врачи, и профессора признают стопроцентным сумасшед­шим. Ну, а если там скажут — без шума. Ну, тогда можно и тихонько, без шума. Начнется охота, как мы говаривали, травление волка. Так его на работе задергаем, да закру­тим, да запугаем, что от него, брандахлыста, тень одна останется. Ходил бы бледненький, пошатываясь, да попи­скивая, как птенец. А то еще был метод невидимого квар­тирного умиротворения. Когда в квартире объекта никого нет, входит в нее тень, невидимка, как мы говаривали, и подсыпает кое-что в пищу. И начинает брандахлыст болеть: и так болеет, что никакое лекарство не помогает. А если этого мало — никак не успокоится, так на улице тюк колеcиком автомобильным, ласково, ласково. Лежи, пентюх, в больнице, занимайся ребросращиванием, если случайно жив остался. Вот это законность, вот это настоящий право­порядок. Вот как должно быть в великой, могучей России, где ни одной каналье не развернуться. А теперь что? Пер­хоть наверх поперла и на народ сморкается. И назвала она это безобразие демократией. Блядь площадная — вот что такое демократия вместе с ее Собчаками, Травкинами и прочими архимандритами. Раскурочили, общипали великую Россию, в нужник превратили и демократией обозвали. Знаю, знаю, кто за этим стоит. Ужом наверх пролез, все закрутил, завонял и целкой себя выставляет. “Я невинная, непорочная, мимо проходила, ничего не видела, господи помилуй, господи помилуй!” — Эх, вмазать бы гаду в подыхало! Пусть потом делают со мной, что хотят — врезать бы только от души.

Матвей Иванович весь красный. Трясется от возбуждения. Ленина подходит к нему, похлопывает по щекам, дует в уши. Он обмякает и грохается на стул.

Ленина. Успокойся, успокойся, Матвей, и понятно объясни, почему нам отказали.

Матвей. Все погубила проклятая бутылка вина, которая раз­билась под ногами у брандахлыстов. Одна бутылка вина. Без нее мы были бы на коне. А так обоюдоострость, анни­гиляция правонарушений, обыкновенный семейный скандал. Все.

Ленина. Ты сделал все, что мог?
Матвей. Только что не дрался.
Аня. Как так аннигилируется?

Матвей. Обоюдное взаимное уничтожение противоправных действий. Лейтенант говорит, если бы в них не бросили бутылку с вином, то тогда можно было бы. А так беспо­лезно.

Тата. А то, что он ворвался в мой дом, как грабитель, вместе со своим приятелем котом?

Матвей. Я говорил. А лейтенант: «Не ворвались! Их хозяин дома привел».

Тата. А вы бы ему сказали, что Жора такой же хозяин, как мышь подпольная.

Матвей. Моя многоуважаемая Татьяна Семеновна. Они дей­ствуют на основании инструкций и с этой позиции в наши окаянные дни их молотком не собьеш.

Тата (рыдает и громко кричит). Да будет проклят Ленька и его покровители! (Выбегает).

Настя. Бабушка, миленькая, успокойся. (Бежит вслед за Татой).

Ленина. Я так и думала. Чуяло мое сердце.

Аня. А мое не чуяло. И рада, что не чуяло. (Уходит вслед за Татой). Горе такое!

Звонит телефон. Саша снимает трубку.

Саша. Георгий Алексеевич? Вы где? Умерла? Ну и ну. Ай, ай, ай. (Вешает трубку). Мать Жоры умерла. Он с Лень­кой едет сюда за документами. (Выходит и возвращается вместе с Татой и Аней).

Аня (угрюмо). Пусть земля ее сырая примет — обижала она людей.

Тата. Не права ты, сестра. О мертвых плохо не говорят.

Ленина. Пусть земля ей будет пухом.

Тата и Аня накрывают на стол. Входят Жора и Леня, кивают присутствую­щим головой и проходят в комнату Жоры.

Тата. Бедный Жора.

Леня и Жора входят и садятся на стулья.

Леня. Поминки устроили, заранее. Горюйте, поминайте.

Тата. Жоринька, Ленечка. Сироты наши! У гроба женщины, породившей и выкормившей вас, сплотитесь и дальше всю жизнь вашу держитесь друг за дружку. Пусть горе без­утешное вас помирит и соединит. А мы приткнемся к вам и будем рыдать вместе с вами. Бог с ними, с милициями и судами. Бог с ними, с протоколами. (Рвет какую-то бу­магу и обрывки бросает на пол). Что они перед смертью? На чужом горе счастье свое не построишь. Все мы братья и сестры. Сядем вместе за один стол и поплачем горько. Помянем покойницу от всего сердца, плохое все забудем и будем дружить, будем любить друг друга, как это угодно господу богу. «Блаженны миротворцы, ибо они будут наре­чены сынами Божиими».

Ленина. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».

Аня. Любите врагов ваших.

Матвей. Если у тебя, хотя одна волосина упадет, вырви у врага пять. Господи помилуй!

Леня. До чего мне понравилось, как баба Тата говорит. Все правильно, баба Тата. И я хочу поднять бокал за дружбу, теплоту, взаимопроникновение душевное. Дружить надо, баба Тата, конечно дружить. Как это высоко — родственные чувства, дружба. Вот вы раньше на разрыв, про­клятие там и прочее, а ведь все равно без дружбы ни туда, ни сюда. Дружба — соль земли, смазка. Без нее все оста­новится и застынет. Да здравствует дружба сейчас и во веки веков! Вот взять дачу. Сижу я неделю назад в ком­нате своей, задумавшись, вдруг дверь настежь — мама входит: «Леня, бери такси и вези меня в нотариальную контору». Приезжает туда и изменяет завещание. Перепи­сывает дачу на меня. Я ей говорю: «А Жора?» А она мне: «Знаю что делаю». Вот теперь и подумайте — все, все на дружбе замешано, из дружбы вытекает и в дружбу впа­дает. Никакая документация, акты, сверх акты, договоры, вердикты здесь непричем. Ежели вы мне свой человек, родная, теплодушевная Татьяна Семеновна, ежели На­стенька ласковая, любящая дядюплемянница, ежели Саша родной, уважающий меня зятек, то мои милые, го­рячо любимые родственники вместе с двоюродным внучком и прочими, и прочими прошу ко мне, на мою дачу в гости. Отдыхайте, душу мне ублажайте своим прекрасным ко мне отношением. А без дружбы-то как? А никак. Как вы ко мне-то чужому, да заплеванному вами на мою дачу при­едете? Нет на дачу дороги недружественной. Дружба, лю­бовь, родственные связи, теплота, обаяние и все прочее — вот, где ключ. Давайте сейчас у гроба материскажем друг другу: «Давайте крепко дружить». Жора, нам надо идти.

Уходят.

Тата. Его дача! Жулье! Слабоумную мать обдурил. Прохвост! Брата родного обокрал. К нему, на его дачу! Вор! В ножки Леньке кланяться, в услужение пойти, на коленках пол­зать, все отдать. Обокрал! Обокрал! Держите вора! Мили­цию, следователя — он мать свою отравил! Бей его! (Па­дает на пол).

Настя (дико кричит). Бабушка, спасите, она умирает. (Бро­сается к ней и старается ее поднять).

Ленина. Вызовите скорую помощь!

Саша бросается к телефону.

Тата (приподнявшись с помощью Насти и Ани). Когда они наступали, мы перерезали двадцать тысяч шпионов. Всех до одного. Смерть шпионам! (Помолчав). Ограбили сбер­кассу, обыщите автомобиль — там сто тысяч. (Пауза). Осторожно, двери закрываются. (Торжественно.) Предсе­датели всех правительств, Мишка Горбачев и присные его, слушайте меня. Борька Ельцин, лево руля, кильватер вперед. В коммуне остановка.

Протягивает руку вперед и устремляет взгляд вдаль. Все смотрят на нее с удивлением.

Занавес опускается и через короткое время снова поднима­ется. Начинается парад участников представления. Выбегают Яна и Иван.Он берет ее на руки, относит в сторону, опускает на пол и они застывают в объятиях.

Выходит Тата.

Тата. Пролетарии всех стран, в борьбе против Леньки соеди­няйтесь! (Отходит).

Выходит Жора.

Жора. Люблю жить спокойно. К чему все это? (Отходит).

Выходит Настя.

Настя. Бабушка — она дипломат. У… какая! Умнющая. (От­ходит в сторону).

Выходит Леня.

Леня. Сталиным воняет. Тфу! Противно. (Отходит).

Выходят, взявшись за руки, Матильда и Аделаида.

Матильда. Это же что-то необыкновенное, возвышеннейшее, совершенство!

Аделаида. Прелесть, прелесть, прелесть! (Отходят).

Выходит Высокий.

Высокий. Свобода — это самоцель. Не меняйте ее ни на что. (Отходит).

Выходит Седой.

Седой. Зависть проклятая! Затопчите ее. (Отходит).

Выходит человек из группы Высокого.

Человек из группы высокого. Да здравствует товарищ Ленин! (Отходит).

Выходит евангелист.

Евангелист. Ад или рай! Ад или рай! (Отходит).

Выходит кришнаит.

Кришнаит. Харе Кришна! Харе Кришна! (Отходит).

Выходит Аня.

Аня. Сестра! Я с тобой. (Отходит).

Выходит Матвей с рюмкой в руке.

Матвей. Все встать! За великого Сталина! За наши славные органы! (Пьет). Можете сесть. (Отходит).

Выходит Андрей.

Андрей. Без склоков. (Показывает рукой в зал). Гражданка, вы меня сексуально не волнуете. (Отходит).

Выходит Ленина.

Ленина. Дачу не отдают? Да на фиг их! (Отходит).

Выходит Саша.

Саша (потирая руки). Тусовочна что надо. (Подходит к Насте, обнимает ее рукой за шею и целует взасос).

Решительным шагом на середину сцены выходит Тата.

Тата. Граждане, гражданки, гражданята! Это я говорю, вели­кая Тата. Слушайте меня! Кто есть ваш главный враг? Кто есть вредители, которые все разгрызают? Называю. Это демократы. (Визжит). Ловите их, хватайте, тащите в тюрьмы, лагеря, ямы. Давите демократов!

Занавес. Из-за занавеса доносится крик Таты.

Главный генерал, слушай мою команду! Приказываю ввести в город танки. Арестовать Леньку, посадить в тюрьму, а потом казнить негодяя!

КОНЕЦ