День благополучно прошел, все было тихо-спокойно. Вернулся я домой и решил на всякий случай в календаре поглядеть, какой праздник сегодня был. Надеваю очки и читаю: «День чекиста»…
Три коротких рассказа
Александр А. Локшин
Да, был у меня такой дружок, Захар N, … Не друг, конечно, другом я бы его не назвал. Человек, морально озабоченный. Ну, понимаете, вот надо на что-то решиться, а он внутри себя раздумывает: нравственно это или безнравственно?
Вот, допустим, надо дать кому-то в морду, а он не может. Чего-то такого в себе преодолеть. Через что-то переступить. А по мне — так просто трусит. В общем, не мужик, одним словом.
И чтобы себе, значит, что-то такое доказать, он еще пьяных из луж вытаскивал и старушек через дорогу переводил, как пионер из анекдота. Ему, видите ли, их жалко. Короче, закомплексованный тип.
Я вот, например, считаю, что если алкаш лежит в луже, то это его выбор. Я уважаю его выбор и не вмешиваюсь. И не хвастаюсь потом, какой я милосердный.
И вот с этим Захаром, что приключилось. Ему, значит, сделали какую-то операцию, и он не мог тяжестей поднимать. И тут попалась ему на улице старушенция согнутая — что-то несет такое неподъемное. Он ей говорит:
— Бабуль, давайте помогу!
И эта бабенция соглашается, сволочь такая. Ну, он помог ей, значит, отнес эту фигню, куда ей было надо. Поставил у подъезда, а она его за руку — хвать! Перевернула ладонью вверх, грязным ногтем провела и говорит, вместо благодарности:
— Знаешь, мил человек, что тебя ждет? Не знаешь? Хочешь узнать? А ведь ты, мил человек, погибнешь в ядерной войне…
Во как! Вместо благодарности!
Ну, а он, значит, нам все это рассказал. Мы его тогда спрашиваем:
— Ну и что ты, Захар, с ней за это сделал?
Он отвечает:
— Как что? Спасибо сказал.
Мы, значит, уже все на взводе, но спрашиваем:
— За что спасибо-то?
А он:
— Ну, мне стало яснее, как жить дальше. К чему стремиться…
Тогда я ему говорю:
— Урод ты, Захар! Ты хоть понимаешь, как нам настроение испортил? Чтоб мои глаза тебя больше не видели!
Нет, вы не думайте, мы ничего такого с ним за это не сделали. Но в свою компанию, конечно, больше не пускали. Он у нас стал вроде изгоя. Не общались с ним больше.
Старались выкинуть эту историю из головы, но не очень получалось. Вы только подумайте — живешь себе, в институте учишься, девушку себе заводишь, ремонт в квартире делаешь — а над тобой такое висит. Вот не веришь в это, а оно, проклятое, висит! И все из-за этого гада!
А он чего? А ничего. С кем-то там повздорил и институт бросил. А чем занялся? Не знаю, я за ним так не следил особо. Какое-то осложнение послеоперационное у него началось. Из-за того, что тяжести носил. Через год он в реке утонул, а мы все тогда с облегчением вздохнули… Нет, вы поймите, я не изверг какой, просто невозможно так жить, когда вот это над тобой висит. Невозможно радоваться жизни! А тут — он утонул, значит, старуха его обманула. И жизнь продолжается!
МОМЕНТ УЗНАВАНИЯ
— Я вспоминаю, — сказал Валерий Иваныч, обращаясь сразу ко всем и ни к кому в частности, — я вспоминаю два случая, у которых есть что-то общее… Но, что именно, — я не могу понять…
— Вот, было дело, ходил я через день в больницу, навещать очень близкого человека. В отделение травматологии. И там, конечно, люди раскрываются невероятно. Мне потом одна хирургиня свои впечатления пересказывала. “Люди, — говорит, — сволочи!” Но я ничего такого не заметил, даже наоборот. Впрочем, я не хирург, а всего лишь старый преподаватель…
И вот, в этой палате, куда я ходил, у самого окна лежала молодая девушка, подключенная к аппарату искусственного дыхания. Та половина ее лица, которую я мог видеть, была очень милая… А другая половина лица, как я понимаю, была парализована после автокатастрофы. Как-то само собой выяснилось, что девушка эта — студентка моего института, но с другого факультета.
Мне запомнился ее взгляд, в котором брезжил какой-то далекий отголосок сознания…
А в один из дней кто-то из ее родителей (дежуривших там постоянно) мне говорит:
— Вы же, Валерий, работаете в ее институте. Поговорите с Анечкой, может быть, она вспомнит вас, и к ней вернется сознание!
Я отвечаю:
— Конечно, конечно… Только я работаю на другом факультете, и мы никогда раньше не видели друг друга! Но все равно я попробую что-то такое сказать!
Не помню уже, что я сказал, но толку от этого не было никакого.
Потом Анечку увезли в другую больницу, и больше я ее никогда не видел.
Где-то через полгода иду я в институте по четырнадцатому этажу (как я там оказался — ума не приложу, это не мой этаж) и вижу в коридоре большую фотографию. Очень красивое женское лицо. Рядом цветы лежат. Лицо страшно знакомое, но не могу вспомнить — чье? И вдруг до меня доходит — это она…
А другая история была вот какая. И случилось это все давным-давно.
Еще в школе я был влюблен в одну девочку. Неважно, как ее звали, не хочу говорить. Я был влюблен в нее с первого по десятый класс, но, сожалению, без взаимности. Может, оттого, что я человек практический, никаким искусством не увлекаюсь…
А она, наоборот, увлекалась всякими возвышенными вещами и в результате вышла замуж за художника. Причем не за нормального, а за абстрактного. Я и в обычной-то живописи ничего не смыслю, а в абстрактной — тем более. Что в ней хорошего — одни крючки, да закорючки.
Прошло несколько лет, и в институте, где я только-только начал работать устроили выставку молодых художников. Зачем я туда поперся — не знаю. Хожу, смотрю — ничего не понимаю. Бессмысленные пятна краски, какие-то линии дурацкие… И вдруг, гляжу на эти жуткие изломанные мазки и понимаю — это она…
Мне тогда даже дурно стало. Посмотрел на фамилию художника, но незнакомая фамилия мне ни о чем не говорила.
Стал даже думать — уж не свихнулся ли я, что мне ее лицо всюду мерещится.
Потом выяснил случайно, что не ошибся. Действительно, это был ее портрет.
Вот такие две истории.
Что в них для меня общего? Даже не знаю, как вам сказать. Вот этот момент узнавания, когда внезапно делается больно…
ДЕНЬ МУЧИТЕЛЯ
Абрам Петрович — это мой тесть. Он, вообще-то, полу-еврей. Но это для меня не играет значения. Абсолютно. Пусть даже полный еврей — пожалуйста. Дело не в этом. А в этих его шуточках неуместных. Нет, чтоб как все люди, помалкивать. Дошутился, старый козел, в своем училище.
Вот он сидит у окна и чуть не плачет. Я его спрашиваю:
— Абрам Петрович, расскажите все-таки поконкретнее, за что вас выгнали!
А он:
— Меня никто не выгонял. Я сам…
— Ну, все равно расскажите. Мне это важно. Я хочу знать, как мне дальше быть!
Он откашлялся и говорит:
— Ну, ты ж меня знаешь, Вадик. Я старый человек, подслеповатый и глуховатый. Устал уже жить. И шутки у меня все теперь одинаковые. Новых придумать не могу… Когда из учительской выхожу, всегда говорю: “Ох, коллеги, пошел мучить маленьких детей!” Все уже привыкли, никто не смеется… Еще напеваю иногда в коридоре:
“И я никакой не учитель,
А просто ваш злобный мучитель!”
Я его спрашиваю так вежливо (а сам весь дрожу от возмущения):
— И что, Абрам Петрович, громко поете?
Он отвечает:
— Да нет, тихонько совсем, под нос себе мурлычу…
И продолжает, значит, свой рассказ:
— … И еще память на даты у меня никудышная… Короче, вот что было. Зашел я в училище, смотрю — у раздевалки молодые люди и девушки танцуют и поют. И много их, но, вроде, на наших студентов непохожи… Хотя кто их разберет! К тому же я плохо вижу… Ну, думаю, праздник какой-то… День учителя, что ли?
Поднимаюсь на этаж, там утренний полумрак еще. А навстречу начальство идет. Я, конечно, здороваюсь первый и говорю любезно:
— С праздником вас!
А начальство посмотрело на меня внимательно так и говорит:
— С каким праздником?
А я в ответ улыбаюсь, как всегда:
— С Днем Мучителя!
Смотрю — у начальства глаза сделались круглые -прекруглые, оно развернулось на каблуках и заперлось у себя в кабинете. Я, честно тебе скажу, Вадим, ничего не понял тогда. День благополучно прошел, все было тихо-спокойно. Вернулся я домой и решил на всякий случай в календаре поглядеть, какой праздник сегодня был. Надеваю очки и читаю: «День чекиста»… Ну, а дальше ты все знаешь, Вадим. Извини, если что.
Я говорю:
— Извинить-то я вас извиню, а вот Зойка-то вас извинит или нет? Мне ж теперь с ней разводиться придется. Но вы не переживайте, Абрам Петрович. Мы только так, для виду разойдемся, а в остальном все будет, как всегда. И вы тоже сможете к нам заходить и с внуками сидеть. Ну, не так часто, конечно, как раньше. Не так часто. Но сможете. Иногда.
Хорошо отточенные рассказы. Действительно здорово.
Борису Э. Альтшулеру — спасибо.
Знающие люди говорят, что хороший читатель сейчас редкость.
Скользит мол по тексту, в содержание не вникает, красоты печатной буквы не чувствует, шелест страниц для него пустой звук и форзац с нахзацем путает.
И еще знающие люди говорят, что и хороший писатель сейчас редкость.
Пишут много, через редакции тексты проталкивают, во всякие «лонг & шорт» листы попасть стремятся, а так чтобы почитать, остановиться в беге жизни, подумать о прочитанном, и чтобы запомнилось!? Так нет, извините…
Автору повезло: он не попадает под второе определение и судя по отзывам, ему и с читателем, который не попадает под первое определение, повезло.
Поздравляю.
А фраза:
» Может, оттого, что я человек практический, никаким искусством не увлекаюсь…»,
как говорят «сделала мне этот день» и вне сомнения станет крылатой.
Спасибо.
М.Ф.
Марку Фуксу — спасибо!
Инне Ослон и Элиэзеру Рабиновичу — спасибо!
И мне очень понравилось. Бывает, что чем короче, тем лучше.
Необычная проза, высокий класс. Может быть в абстрактном искусстве все-таки что-то есть, если такое узнавание возможно?
Превосходная проза, мастерская. Финалы каждый раз переворачивают сюжет и бросаешься перечитывать. По-моему, несомненная удача.
Юлию Герцману — спасибо!
Замечательные короткие рассказы в своём собственном узнаваемом стиле. Автор, которого я поздравляю, очень точно попадает пальцами в язвы, делая вскрытие маленького человека и населяемого им общества.
Дима, спасибо!
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Очень все жизненно. Помню, возвращалась с работы зимой, было темно. Иду мимо канавы. И тут слышу: «Мадам, подайте руку!»
1. ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Да, был у меня такой дружок, Захар N. . .
…Нет, вы не думайте, мы ничего такого с ним за это не сделали. Но в свою компанию, конечно,
больше не пускали. Он у нас стал вроде изгоя. Не общались с ним больше.Старались выкинуть эту историю из головы, но не очень получалось. Вы только подумайте — живешь себе, в институте учишься, девушку себе заводишь, ремонт в квартире делаешь — а над тобой такое висит. Вот не веришь в это, а оно, проклятое, висит! И все из-за этого гада!
…Нет, вы поймите, я не изверг какой, просто невозможно так жить, когда вот это над тобой висит.
Невозможно радоваться жизни! А тут — он утонул, значит, старуха его обманула.
И жизнь продолжается!
2. МОМЕНТ УЗНАВАНИЯ
— Я вспоминаю, — сказал Валерий Иваныч, обращаясь сразу ко всем и ни к кому в частности, — я вспоминаю два случая, у которых есть что-то общее… Но, что именно, — я не могу понять…
3. ДЕНЬ МУЧИТЕЛЯ
— Извинить-то я вас извиню, а вот Зойка-то вас извинит или нет? Мне ж теперь с ней разводиться придется. Но вы не переживайте, Абрам Петрович. Мы только так, для виду разойдемся, а в остальном все будет, как всегда. И вы тоже сможете к нам заходить и с внуками сидеть. Ну, не так часто, конечно, как раньше. Не так часто. Но сможете. Иногда.
::::::::::::::
Спасибо. Прочёл, перечитал, задумался, как изгой: откуда Александр А. Локшин эти сюжеты добывает? Особенно — третий, да и первые два.. И написаны — один лучше другого.
Как это делается?
Спасибо, Алекс Биргер!
По-моему, первые два рассказа следует читать стоя … в почётном карауле.