Лишение советского гражданства воспринималось лишь как очередная злобная мстительность советской власти. Насчет мстительности мы не ошибались — просто не представляли до конца последствий, но советская власть очень хорошо понимала, что делает, а ее действия в отношении эмигрантов были изощренно отработаны.

Rusi in Orbi, или
Из России — в мир

Элла Горлова

Поездки за границу для рядовых граждан бывшей советской империи теперь стали обыденностью, и процедура оформления заграничного паспорта и получение въездной визы в другую страну хорошо знакомы. Сейчас трудно представить себе всю степень нашего советского невежества в годы, когда выезд из СССР был затруднен или полностью запрещен. Все внимание желающих покинуть страну (это были, в основном, советские евреи) было тогда сосредоточено на борьбе за право на эмиграцию, то есть в конечном счете — на получении заветной выездной визы. Международная поддержка этой борьбы и достигнутые в ней успехи совершенно заслонили вторую половину процесса эмиграции — въезд в чужую страну. Казалось, что стоит только вырваться за пределы СССР, как двери многих стран гостеприимно откроются перед нами. И даже факт лишения советского гражданства в связи с отъездом воспринимался лишь как очередная злобная мстительность советской власти. Насчет мстительности мы не ошибались — просто не представляли до конца ее последствий, но советская власть очень хорошо понимала, что делает, а ее действия в отношении эмигрантов были изощренно отработаны.

Получив из ОВИРа (Отдела виз и регистраций, а по образному выражению Игоря Голомштока — Отдела Выпуска Из Рабства) долгожданное извещение о том, что нам разрешен отъезд, мы сразу должны были в «добровольно-принудительном порядке» подать туда же заявление о лишении гражданства, а за бюрократическое оформление этой нашей так называемой «просьбы» уплатить в банке огромную пошлину и получить квитанцию об уплате; только в обмен на эту квитанцию и наш паспорт ОВИР выдавал «визу выездную обыкновенную». В результате у нас на руках не осталось никаких вещественных доказательств тех немыслимых по западным демократическим меркам действий, когда у людей отобрали что-то, принадлежащее им по праву (в данном случае — по праву рождения), заставив еще и заплатить за то, что отобрано. К тому же нас превратили в «лиц без гражданства» и, соответственно, без паспорта — главного международного документа.

Именно поэтому наш путь из бывшего СССР в Америку оказался весьма длителен, с продолжительной остановкой в Риме. Там с любезного разрешения итальянского правительства для бывших советских граждан было создано что-то вроде перевалочного лагеря ожидания американской въездной визы, и ее оформление занимало несколько месяцев из-за того, что у нас не было никаких документов. Мы, однако, плохо понимали тогда все эти юридические тонкости. Требуемую бюрократическую работу проводили сотрудники римского ХИАСа, а мы лишь послушно подписывали необходимые документы. В таком же счастливом неведении мы приехали в Бостон. Мы принимали как должное, что через два года после приезда мы получим грин-карту — вид на постоянное жительство, а еще через пять лет — американское гражданство и соответственно, американский паспорт, и были слегка недовольны такими сроками, не зная, сколько людей годами ожидают подобной возможности. Это, однако, не омрачало нашей первоначальной эйфории и не причиняло никаких неудобств в повседневной жизни. Ведь в США паспорт как удостоверение личности никогда не требуется, почти во всех случаях его с успехом заменяют права на вождение автомашины.

Прошло года три жизни в Америке, мы уже оба работали по специальности и даже (!) купили дом. Теперь можно было и съездить в Европу. Вот тогда мы и ощутили нашу «безгражданственность» и «беспаспортность». Оказывается, в свободном мире для поездки в любую страну нужно получить ее въездную визу, а для этого надо иметь паспорт или хоть какой-то документ, его заменяющий, чтобы было куда поставить визовую печать. Кто-то объяснил нам, что надо получить так называемый «travel document». При стереотипе нашего совкового мышления, мы полагали, что это — своего рода разрешение на поездку за рубеж. На самом же деле «travel document» был нужен лишь для того, чтобы нам позволили обратно въехать в США, так как подтверждал легальность нашего здесь проживания (в отличие от бывшего СССР, где принцип был: «никого не выпускать», в США принцип был иной: «всех выпускать, но впускать с разбором»). Но все это нам еще предстояло узнать, а тогда мы, как и полагалось, обратились в Службу иммиграции и натурализации за этим документом и вскоре его получили. Куда прежде всего стремится советский человек, получивший возможность поехать заграницу — конечно, в Париж. Предъявив «travel document» во французском консулате, мы получили въездную визу во Францию. Оставалось купить билеты на самолет. Средства наши были весьма скромные, и мы хотели найти авиабилеты подешевле.

В конце 70-х годов еще существовали так называемые «stand-by» на авиабилеты: продажа их с большой скидкой в день отлета, если в самолете оставались свободные места. Естественно, предварительные заказы на такие билеты не принимали. Кстати, практика «stand-by» кое-где существует до сих пор для театральных и концертных билетов и очень хороша для беззаботных свободных студентов, которые могут собраться пойти куда-либо в последнюю минуту, не планируя ничего заранее. Что касается «stand-by» на самолеты, то в этой затее имелась большая доля риска, так как можно было провести несколько дней в бесплодном ожидании билетов. Правда, в отличие от советской практики, никто не проводил эти дни в аэропорту, валяясь на полу или сидя на скамейке. Все было достаточно цивилизованно: по телефону мы записались на так называемый «лист ожидания» на определенный день и нам пообещали по телефону же сообщить в день отлета, есть ли билеты.

К сожалению, наша неопытность сказалась и в том, что день отлета мы выбрали не наилучший — канун праздника Труда (Labor Day), когда особенно много путешествующих. Естественно, ни на этот день, ни на следующий билетов «stand-by» в продаже не было. Мы уже готовы были отказаться от поездки, как вдруг на третий день из аэропорта раздался звонок. Нам предлагали билеты на самолет в Амстердам, куда, в связи с большим количеством желающих, какая-то авиакампания организовала дополнительный рейс. Потеряв надежду улететь вообще, мы тут же согласились, рассудив, что все складывается неплохо: мы погуляем пару дней по Амстердаму, а потом сядем в поезд и поедем в Париж.

В Амстердам мы прилетели около 6 часов утра. Мы спокойно стояли в очередь на паспортный контроль и протянули в окошечко свои «travel document». Служащий несколько секунд их внимательно изучал, а начал что-то объяснять нам на «голландском» английском, который мы понимали еще меньше, чем американский. Понемногу, однако, до нас стали доходить его слова:

— Вы не имеете право выходить за пределы аэропорта!

— Но почему? Мы хотим только погулять дня два по Амстердаму, а потом сесть на поезд и поехать в Париж!

— Это невозможно — у вас нет въездной визы в Голландию. Аэропорт считается международной территорией, и только отсюда вы можете лететь в Париж. Но выходить за его пределы без въездной визы нельзя, даже если вы хотите сразу пересесть с самолета на поезд.

Служащий говорил с нами терпеливо, как с малыми детьми, но мы все еще не понимали смысла сказанного. Тогда он подозвал кого-то на помощь, тот отвел нас из очереди в сторону, чтобы мы не задерживали других, и начал объяснять все сначала. Но мы упорно просили, чтобы нас все-таки впустили в Амстердам, где мы никогда не бывали и всю жизнь мечтали побывать. Наконец, потеряв терпение, служащий сказал: «Посидите здесь, скоро придет главный менеджер и он с вами разберется» — и показал нам на скамейки в углу зала, где уже сидело несколько человек, которых, очевидно, тоже почему-то не впускали.

Мы послушно отошли и сели на скамейки. Муж шевелил губами, мысленно готовя на английском речь, которую он произнесет перед менеджером, а я с любопытством разглядывала сидящих рядом людей. Они отличались пестротой и неряшливостью своей одежды. Теперь, спустя много лет и приобретя большой опыт путешествий по всему миру, я легко узнаю жителей разных стран, даже весьма экзотических, а тогда это было нелегко, и я решила не гадать. Но выглядели они совсем не респектабельно, и я очень стеснялась того, что нас с ними могли принять за одну группу. Время текло медленно, чиновник должен был притти к началу рабочего дня, т.е. не раньше 9 часов утра, а было только 7 часов. Наконец он появился и начал прием. Когда подошла наша очередь, мы вошли в кабинет вдвоем. Чиновник разговаривал с нами очень доброжелательно и спросил, почему мы прилетели в Голландию, не получив заранее въездной визы. Понемного до нас стала доходить ситуация, и мы как могли обстоятельно объяснили ему, что собирались лететь в Париж, что у нас есть французские визы, но билеты были только в Амстердам, и т. д. и т. п.

— Ну, хорошо, — сказал он. — А есть ли у вас с собой какие-то деньги?

В моей голове мгновенно пронеслись воспоминания о нашей первой и последней самостоятельной поездке заграницу. Было это еще в 1968 году и все обстоятельства того путешествия были весьма необычны для того времени. Скажу лишь вкратце, что нас пригласили в гости в Чехословакию, мы получили разрешение на поездку в качестве автотуристов, т. е. на своей машине и могли ехать транзитом через любые страны Восточной Европы. Советский Союз хотел создать международную видимость свободы путешествий для своих граждан, однако деньги нам обменяли только на валюту страны назначения, то есть на чешские кроны. Никто тогда не задавал вопросов, как будут путешественники обходиться без денег тех стран, которые они проезжали по пути — предполагалось «проходить, не задерживаясь». На каждом контрольно-пропускном пункте нас придирчиво допрашивали на предмет «наличия отсутствия» валюты, и мы знали, что наличие этой последней — большое нарушение. Все это я вспомнила, пока чиновник ждал ответа на свой вопрос, и, не дав мужу раскрыть рот, я твердо ответила, глядя честными глазами в лицо чиновника:

— Валюты нет никакой!

— Как никакой? — удивился чиновник. — Ничего нет?

— Ничего, ни одного доллара!

Не знаю, почему муж не вмешался — наверно, он был согласен с моей «партизанской» тактикой — ни в чем не признаваться. Чиновник задумался, пытаясь, наверно, понять, что мы за птицы. На студентов мы не походили по возрасту, на хиппи 60-х — по внешнему виду. С психологией советского человека он, очевидно, ни разу не сталкивался, так как советский туризм был тогда еще явлением редким.

— Ну, хорошо, — решил он приступиться с другого конца. — Может быть, у вас есть в Амстердаме какие-то знакомые или родственники?

— Нет, никого нет, — на сей раз я говорила чистую правду.

— А как же вы собираетесь здесь расплачиваться за гостиницу и покупать билеты на поезд?

— Ну… у нас есть кредитные карточки «Виза» и «Мастеркард».

Я решила, что кредитные карточки — не такое большое преступление, как наличные доллары. Но чиновник искренне обрадовался: «Ну, что же вы молчали? Это совсем другое дело!

Почувствовав, что дело принимает благоприятный для нас оборот, муж вступил в разговор: «Мы собираемся пробыть здесь всего два-три дня, а потом уедем в Париж».

— Проводите здесь сколько угодно времени — нас это не касается. Мы лишь заботимся, чтобы вы не были потенциальной обузой для общества.

— Я — профессор американского университета, — обиделся муж. — Я не собираюсь нигде и ни для кого быть обузой.

— Замечательно! Но почему вы совсем не берете с собой в дорогу наличных денег? Это ведь очень неудобно.

Разговор начинался по второму кругу, а наш английский уже иссяк окончательно. Однако чиновник, не дожидаясь ответа, быстро поставил визовые печати в наши «travel documents» и протянул их со словами: «Добро пожаловать в Амстердам!»