На следующий день, 1 июля, его уже с утра мучила мысль: что-то важное связано с этой датой. Никак не мог вспомнить, что именно, пока не догадался: сегодня он в последний раз видит солнце.
Силуэт Нострадамуса
Повесть
из цикла «Этот поразительный 16-й век»
Самуил Кур
Окончание. Начало
16.
Легко сказать — быть Нострадамусом. А как? Нет, кое в чём он преуспел — и знакомые, и незнакомые признали его местным врачом и предсказателем. Хотя слово «признали» — неточное, просто никто не сомневается, что имеет дело с настоящим Мишелем Нострадамусом. Он вклинился в эпоху, и она приняла его в свои объятья. Особенно повезло с поездкой в Париж. После трехтысячного Салона четырехсоттысячная столица выглядела как визитная карточка королевства. Три месяца путешествия принесли ему больше, чем могли бы дать годы затворничества под крылышком Анны. Он увидел и во многом понял Францию. Он стал здесь почти своим.
Так что осталась сущая безделица — начать писать предсказания. Присев на край кровати в своей лаборатории, он долго сосредотачивался, а потом решил, что главное — навести порядок. Перетасовал бумаги на столе, еще раз просмотрел черновики и письма — нет ли намека на его судьбу, на его великое будущее, ради чего он, собственно, и явился в 16 век. Вторично убедился что ничего даже близкого к тому, что он ищет, нет. Оловянную пепельницу с гусиным пером переместил вправо, светильник — влево. Жаровню с углем передвинул подальше от кровати. Из целой батареи песочных часов выбрал три — на полчаса, час и три часа. Последние из отобранных перевернул, сел за стол и задумался: какое бы предвидение выдать?
Воспоминания сразу же унесли его туда, на родину, в 20-й век. В памяти отчетливо, до мельчайших деталей, забушевало пламя, которое привиделось ему на университетской лекции. И реальный пожар, унитоживший дом и родителей. И незабываемые ощущения каждой минуты, проведенной с Аленой. Горькие и сладкие картины… Когда он очнулся от видений, песок уже полностью перетек в нижний отсек. Он так ничего и не придумал за три часа.
Раскрыл наугад книжку уже изданных до него пророчеств — первые 353 катрена. Когда-то пробежался по ним, еще в Калифорнии. Но там они были в переводе на английский, а здесь — старофранцузский оригинал. Понять что-либо трудно. Обрадовался, когда в четвертой сотне (центурии), в 33-м катрене, встретил знакомые названия планет. Прокрутил в памяти их последовательность — засела еще со школы — и увидел, что одной не хватает. Марс есть, Сатурн есть, Юпитер есть, а Нептуна нет. Добавил его в катрен, исправил в черновике тоже. Испытал чувство удовлетворения. И не знал, какую головную боль вызвал у будущих исследователей, какие самые разные версии придется им выдвигать. Дело в том, что про Нептун в 16 веке никто и не слыхивал, его открыли только в 1864 году, причем в результате расчетов!
А пока Мишель сделал для себя важный вывод: каждый катрен — не просто беспорядочный набор слов, он представляет из себя текст, произнесенный как бы наспех, скороговоркой, опуская второстепенные слова. Словно пойманный в минуту озарения. Он нашел у Нострадамуса описание — как тот приступал к работе. Садился на треножник, ставил перед собой чашу с водой, отключался от всех земных забот, входил в транс — и на поверхности воды возникали видения.
Мишель попробовал — и споткнулся довольно скоро. С треножником и чашей проблем не было, а вот забыть обо всем на свете и войти в состояние, когда сознание плывет, так и не смог. Нострадамус, правда, утверждал еще, что следовал ритуалу древнегреческих жрецов из Дельфийского оракула. Но тут уже Мишель готов был поспорить. Про античные обычаи он прочитал в свое время массу книг, и знал: обряд в Дельфах происходил совершенно иначе.
Храм Аполлона стоял на склоне горы Парнас. Из расщелины поднимались густые пары. Клиенты приходили сюда за советом к Богам по волнующим их проблемам. Специально избранная жрица — пифия, — выслушав вопрос, омывалась в Кастальском ключе, пила из источника, распускала волосы, одевала шитый золотом наряд и лавровый венок на голову. Поле чего садилась на золотой треножник над расщелиной. Под воздействием насыщенных паров она входила в транс и, будучи не в себе, произносила набор непонятных слов, никак не связанных между собой. Команда жрецов («профетов») записывала откровения жрицы, истолковывала их и выдавала заказчику «совет богов». Профеты, ребята шустрые, в абсолютном большинстве случаев старались сформулировать ответ как можно туманнее. Однако пару раз они ответили по существу — и угадали, что принесло Дельфийскому оракулу немеркнущую славу.
Если говорить о Нострадамусе, то единственное, что сближало его с Дельфами, — умение давать туманные ответы. Правда, ему никто не задавал вопросов. Но в том-то как раз и проявлялось его мастерство: он сам их ставил перед собой. Каждый катрен — ответ на вопрос: что будет, если… Значит, следуя ему, надо четко представлять себе, что движет миром, судьбами людей и стран. Это — ключ к предсказаниям.
Сразу стало легче — Мишель ощутил внутренний импульс, как бывало с ним нередко, когда он принимал решение свернуть с накатанного пути в неведомое. У него получится! С природными катаклизмами и разгулом стихий вообще просто — они были, есть и будут. Прогнозируй их, где угодно и когда угодно — не промахнешься.
Сложнее с человеческими поступками. Хотя… намного ли изменились люди за пару тысячелетий? Те же демоны разжигают те же страсти и нашептывают те же слова. Первое, что приходит на ум — жажда власти и зависть. А сколько еще пороков — от безобидных до смертельных! Не говоря уже о том, что в любой человеческой страсти масса оттенков. Скажем, трудно даже перечислить, какой разной бывает та же зависть. Бедных — к богатым, глупцов — к умным, неудачников — к тем, кому везет, больных — к здоровым, бездетных — к многодетным, многодетных — к бездетным и так далее без конца.
Этот несложный поток мыслей вдохновил Мишеля. Будущая работа его больше не пугала. Завтра же и начну, решил он.
17.
Теперь по вечерам Мишель усаживался на треножник и сразу погружался в предчувствие предстоящего ответственного действия. Нострадамус утверждал, что его треножник — настоящий, из Дельфийского храма. Шутил, наверно. Там — высокое золотое сооружение, а здесь — простенький стульчик. Впрочем, не исключено, что в Греции предприимчивые умельцы 16 века сбывали восторженным туристам такие треножники, убеждая их, что каждый экземпляр — «тот самый, единственный». Но надо отдать должное бывшему хозяину дома — стульчик, который он привез, оказался удобным, с мягким сиденьем, на нём и подремать можно было.
Нострадамус обладал обширными знаниями о том, что происходило в прошлом. Мишель тоже частенько заглядывал в ту или иную книгу из его библиотеки, но, в отличие от него, имел неоценимое преимущество: владел панорамой того, что произойдет в будущем, в следующие четыре столетия. Так что достаточно было найти повод, привязать его к фактам, расставить метафоры — чтобы затуманить смысл, а то и немножко исказить его — это помогало избежать придирок инквизиции. Наконец, подобрать подходящие не только по значению, но и по звучанию слова так, чтобы рифмовались первая и третья, вторая и четвертая строчки. И катрен готов.
Днем заниматься этим чаще всего не получалось — в дом стучались больные. Диагноз Мишель ставил быстро и безошибочно. Лечить без привычных лекарств тоже научился — сходил пару раз к местным лекарям с жалобами на свое здоровье и ухватил их методику. Конечно, ЭКГ не сделаешь, на рентген не пошлешь. Но понимание причин недомогания и процессов, происходивших в организме, помогали ему дать дельный совет, ведущий к исцелению.
Когда начинало темнеть, он занимал свое рабочее место наверху, на третьем этаже. И вскоре настолько втянулся в свои ночные бдения, что иного занятия уже себе не представлял. Обстановка настраивала. Полумрак. Чуть колеблется пламя светильника. Чуть подрагивает поверхность воды в медном тазу. Какое видение там возникнет? Трудно разобраться, но наверняка связанное с тем, о чём он сегодня читал и думал.
В один из таких вечеров Мишель размышлял, бездумно глядя на отражающую блики света водную гладь. И вдруг совершенно отчетливо увидел на ней отбивную! Свиную отбивную с косточкой! Она жарилась на большой сковороде и скворчала, и по комнате разлился божественный запах. Это было поразительно и непонятно — откуда взялось такое видение? А сбоку от отбивной уже пристроилась горка жареной картошки, а с другой стороны вынырнули нарезанные вдоль соленые огурчики.
Он сидел, не шевелясь, наслаждаясь неожиданной картиной, когда прозвучала ехидная реплика:
— Ну, теперь, после отбивной, тебе всё понятно?
Мишель сразу догадался — вылез из небытия его Внутренний голос. Понимая, о чём речь, он всё же решил уточнить:
— Что ты имеешь в виду?
— Как рождаются предсказания.
— Я и раньше знал.
— Не выкручивайся.
— Ты хочешь сказать, что мне безумно захотелось отбивную, которую готовила Алена на русский лад…
— Вот именно. Стоило тебе лишь про этот кусок мяса подумать, как он тут же появился на поверхности воды…
— Ни о чём я не думал. Видение возникло неожиданно.
— Должен тебя расстроить: предсказанием на будущее оно не станет. Никогда больше тебе не есть такой отбивной. Твое будущее — в прошлом.
— Неправда, мое прошлое — в будущем.
— Если тебе от этого легче, пусть будет по-твоему.
— Но ты заметил — на запах наши рассуждения не влияют, а от него с ума можно сойти!
Прекрасный образ отбивной уже исчез. Но ее незабываемый аромат еще долго не выветривался, навевая воспоминания о недоступном мире, который он добровольно покинул.
Создание катренов оказалось довольно интересным занятием, чего он не ожидал. Иногда даже чувствовал нечто вроде озарения. Создавалось впечатление, что и возникшая картинка, и непонятно откуда выскакивающие слова — всё это происходит помимо его воли. Как-то закралась крамольная мысль — а не является ли причиной озарений то, что порою, по ходу размышлений, он слишком часто прикладывается к кувшину с молодым терпким вином? Он решил обсудить такую возможную подоплеку со своим Внутренним голосом, но тот молчал, словно вина в рот набравши.
Шатко-валко, за три года ночных бдений Мишель догнал общее количество катренов до девяти с лишним сотен и поставил последнюю точку. Кураж первых дней испарился быстро — что бы там ни говорили, но однообразие убивает интерес. Не раз Мишель отвлекался от изготовления пророчеств. Составлял гороскопы — он ловко научился пользоваться таблицами, которые находил у других астрологов. Но самым милым делом стало для него сочинение альманахов с прогнозами на следующий год.
Брался он обычно за эту работу задолго, еще весной — так, чтобы сдать в типографию пораньше — и уверенно предсказывал, что произойдет в будущем году. Писал, к примеру: 15 августа — жаркая, солнечная погода. 16 августа — легкий дождь. 21 августа — на море шторм, не рекомендуется выходить в плаванье. Осенью — хороший урожай яблок. И так далее. Фантазировать можно было, сколько угодно. Риска — никакого. Не совпадет предсказанное с тем, что случится на самом деле — так ведь на всё Воля Божья. А многое, тем не менее, совпадало — если не полностью, то в деталях.
Расходились альманахи отлично — самое популярное чтение для тех, кто умел читать. Их и на иностранные языки переводили. Вспомнив тематические календари родного 20 века, Мишель стал тоже выпускать нечто подобное — для крестьян, для моряков и прочие.
Кроме этих занятий, имелось еще одно обстоятельство, существенно оживлявшее повседневную жизнь американца в провансальском городке: вечерние визиты в спальню Анны не оставались без последствий. Уже через девять месяцев после его внезапного вторжения в мир Нострадамуса появился на свет Шарль, через год — еще один мальчик, в 1558-м — девочка. Растить детей оказалось гораздо интереснее, чем сочинять катрены. Вместе с двумя, рожденными до него, и последним, выпуска 1560 года, их станет шесть. Все, конечно же, родные, всех он любил. И неплохо обеспечивал, исправно выпуская альманахи.
Так рутинные дела и рядовые события легкими, почти невидимыми цепочками приковывали Мишеля Диверне к 16 веку и всё больше превращали его в Мишеля Нострадамуса. Обычная размеренная жизнь обычного горожанина эпохи Екатерины Медичи. И, казалось, ничто не сулит никаких неожиданностей и изменений.
18.
В тот день он проснулся со странным ощущением: сегодня что-то должно произойти. Дни катились так гладко и безмятежно, что он не всегда заглядывал в календарь. Знал, какой месяц — ну и ладно. А тут подспудное чувство необычности подстегнуло его, заставило уточнить число.
«Боже мой! Как я мог забыть? Сегодня мой день рождения!» Он напряженно всматривался в цифры, пока до него дошло: не просто очередная годовщина, сегодня ему исполняется 50. Шесть лет назад, в 1999-м, умерла его Алена. Ему тогда было 44. Спустя два года он совершил прыжок во времени и оказался в 1555-м. И вот уже четыре года как одна минута…
Пятьдесят… Такая дата. Кому об этом расскажешь, с кем поделишься? С нынешней женой, матерью трех его детей? Но для нее он — магистр Мишель Нострадамус, ее законный муж. Придумать какой-нибудь повод и напиться? Неплохая идея. Жаль, конечно, что не достать ни виски, ни смирновской.
И всё же — какое событие можно подогнать под праздник? Перебирая в памяти хронологию жизни своего двойника, он неожиданно вспомнил: в 1549-м Нострадамус выпустил первый альманах — то, что и привело его к известности и приличному доходу. Решено: будем праздновать десятилетие этой замечательной идеи.
Он стал медленно спускаться по лестнице и, едва ступив на пол, замер: в прихожей стоял человек. Он возник из ниоткуда, две секунды назад его здесь еще не было. Низкого роста, в берете и камзоле, со слегка выпяченным животом, он мог бы смахивать на местного жителя, если бы от него не исходило мощное излучение нездешности. Пересилив непривычную скованность, Мишель обратился к мужчине:
— Кто вы такой?
Незнакомец отреагировал на обращенный к нему вопрос своеобразно. С легким оттенком сомнения, но всё же утвердительным тоном он произнес:
— Вы — Мишель Нострадамус.
Сказано это было на упрощенном английском, резанув ухо коренного американца, — и в то же время пронзив его внезапной догадкой: «Неужели за мной прислали? И я вернусь в свой 21-й век?!»
Охрипшим от волнения голосом он проговорил:
— Да, это я.
— Вы написали пророчества вплоть до 2242 года.
— Да, я написал их.
— Я прибыл к вам из 2243-го.
Мишель слегка покачнулся и оперся о стенку, чтобы не присесть на ступени. Минутная слабость улетучилась вместе с догадкой.
— Кто вы такой? — повторил он уже по-английски.
— Я рассчитывал на то, что вы знаете языки, и не ошибся. Меня послали передать, что все ваши предсказания блестяще подтвердились. Пожары, наводнения, засухи, ураганы, землетрясения — все ненастья и напасти, которыми богата природа, проявились в полной мере.
— Радостное сообщение, нечего сказать, — уже оправившись от шока, заметил Мишель. — А как насчет других предположений?
— Вы имеете в виду людей? Конечно, они во многом изменились, но человеческая натура… Вы же сами отлично знаете — все люди от рождения разные, отсюда у них несовпадающие, порой даже полярные наборы качеств. Которые и проявляются во всей красе. Так что и здесь вы угадали.
— А войны?
— Ну это уж как водится. Нечасто, но бывают. Две-три в год. Причем воюют только из самых лучших побуждений — то за права меньшинств, то за торжество демократии. Это очень важно, потому что таким образом помогает решать проблему перенаселенности на Земле.
— Неужели у вас нет ничего святого? Женщина, например. Преклонение перед красотой, перед материнством?
Вместо ответа до Мишеля донесся странный скрип. Приглядевшись, он заметил, что посланник из 23 века мелко-мелко трясется, и только тогда догадался: тот смеется:
— Вы меня уморили. Преклонение… С учетом процентов…
— Простите, не понял.
— Стопроцентная женщина — уже давно настоящий реликт. Какое может быть преклонение, если все равны? И пол не имеет никакого значения? Ты можешь быть на 72% мужчиной и на 28% женщиной. А дети начинают свою жизнь в пробирке.
Любопытно было бы взглянуть на фантасмагорическую картину 2243 года — промелькнула мысль — и внезапно у него вырвалось:
— Возьмите меня… — и в ту же секунду осекся: куда? Зачем? А дети и Анна? Из устоявшегося комфорта в неизвестность?
Он немедленно поправился:
— Возьмите меня, например. Мое призвание — врач. Ну и еще немного предсказатель. А у вас профессии сохранились?
— Конечно, это самое главное, визитная карточка личности. В нашем пантеоне представлены все знаменитости по роду своей деятельности, начиная с античных времен.
— А имя Майкл Диверне вам нигде не попадалось?
— Это ваш знакомый?
— В некотором смысле. Можно даже сказать, самый близкий родственник.
— Диверне… Дайте подумать… Не припоминаю. Хотя, подождите, однажды…
Он не договорил. Его фигура вдруг стала растворяться, превращаясь в синий колышащийся сгусток, наподобие желе, затем неожиданно возникла снова в полном цвете и объеме, ярко-ярко — и исчезла. Визит гостя из будущего завершился.
Мишель опустился на ступеньку. Огонек надежды, еще полностью не угасший в его душе, стал медленно разгораться и вскоре превратился в пылающий факел. Его настоящее имя… Он вернется! Он обязательно вернется! Не может быть, чтобы он остался здесь навсегда. Из 23 века прилетели к Нострадамусу — значит, всё в порядке, все на своих местах. Случится что-то необыкновенное — и он очутится снова в своем милом городке, на тихой зеленой улице.
Его исчезновение из 21 века, конечно, не могло пройти незамеченным. Поэтому вернуться назад с пустыми руками он просто не имеет права. Но с чем? Гусиное перо? Плащ? Варенье? Смешно. А если написать сценарий? Не то, чтобы триллер, но нечто похожее. И предложить его в Голливуд. Тема? Есть тема — он опишет то, что случилось с ним! Впрочем… Нет, он не может этого сделать. Рассказать, как он убил Нострадамуса? Не поверят. Или, наоборот, поверят и посадят за убийство. Хрен редьки не слаще.
Надо придумать что-нибудь другое. Но всё равно опираться на собственный опыт. Предположим, некто отправляется в 16 век… Нет, не так — не «отправляется», его засылают. Неплохая мысль, что-то начинает прорисовываться. Мишель поднялся наверх и стал набрасывать идеи. Через четыре дня план сценария в общих чертах был намечен. Он взял чистый лист бумаги и крупно начертал на нём название: «АГЕНТ ЦРУ В СПАЛЬНЕ ЕКАТЕРИНЫ МЕДИЧИ». Про ЦРУ он вообще-то раньше и не думал, это выскочило как-то неожиданно для него самого. Потом на следующем листе вывел первые слова: «2005 год, Нью-Йорк…»
И понял, что будет писать на английском. Начало давалось тяжело. Он всегда полагал, что язык забыть невозможно. Пришлось, однако, убедиться в обратном. Он с трудом входил в стихию родной речи, как путешественник, вернувшийся после многих лет на чужбине в отчий дом. Но зато какая это была отрада! А потом дело пошло быстрее, теперь все вечера были посвящены его «магическому зеркалу» — таким он представлял себе свой труд, в котором будет смотреть на эпоху сразу с двух точек — изнутри и из будущего. Временами он перечитывал написанное и кое-что исправлял.
«2005 год. Нью-Йорк. Лаборатория челночных полетов. В отряде контактёров три группы — №15, №16 и №18. Контактёр — человек, умеющий быстро и эффективно установить контакт с любым незнакомцем. Способный разговорить его, выведать, как можно больше сведений и при этом не раскрыться, не проявить свою истинную сущность. Поэтому он еще и контактный актёр. Группа 15 — испанцы, которые будут направлены в Испанию 15 века и должны внедриться в экспедицию Колумба. С ними работает коллектив испанских ученых, врачей, психологов, лингвистов и других. В группе 16 — французы, им предстоит перемещение во Францию 16 века, в эпоху Екатерины Медичи. Их наставники — особая команда парижских профессионалов. А группу №18 составляют русские, их готовят к отправке в Россию, в 18 век, в окружение Петра Первого. Соответственно, их обучением занимаются русские специалисты.
Американцы обеспечивают техническую сторону путешествий в прошлое. Сейчас готовится к старту французский контактёр Эжен. Точка его прибытия — дом, который стоит и поныне на том же самом месте, где стоял в 16 веке, что позволило точно рассчитать его координаты. Это дом Нострадамуса в городе Салон, в Провансе. А цель его засылки не совсем обычна…»
После этой вступительной части Мишель потихоньку вырулил к главным событиям.
…Эжен успешно совершает прыжок во времени и знакомится с салонским провидцем. А тут как раз Нострадамуса вызывают к королеве. Ехать ему не хочется. И тайный агент из будущего предлагает: давайте я отправлюсь вместо вас, но под вашим именем — всё равно, никто при дворе никогда раньше вас не видел. Нострадамус соглашается. А агенту как раз и надо попасть в королевский дворец…
Теперь, наконец, развитие событий позволило Мишелю приступить к описанию своей эпопеи — как он целый месяц добирался до столицы. Взялся он за этот фрагмент с большим воодушевлением. К его удивлению, однако, на то, чтобы написать рассказ о путешествии, ушло больше времени, чем на само путешествие. Как бы то ни было, но придуманный им герой не мог в ряде существенных деталей повторить историю автора. Приходилось придумывать для него особые приключения. А это оказалось ничуть не проще, чем составлять предсказания.
19.
Мишель уже несколько месяцев трудился над своим сценарием. Не всё получалось гладко. Он тщательно обдумывал каждый эпизод, но полностью отдаться работе было просто невозможно. Больные, общественные дела, дети. К тому же, как дамоклов меч, висело над ним составление альманахов-календарей на следующий год — как ни крути, но именно они приносили звонкую монету. А тут еще неожиданно появился Шевиньи.
Шесть лет назад, в Париже Мишель встречался с известными поэтами — Ронсаром и Дора. Он им очень понравился — свой человек, не просто пишет предсказания, а рифмует их. Вот они-то и прислали к Нострадамусу одного из своих бывших учеников в качестве помощника. Подумав, Мишель взял его к себе секретарем — из-за жуткого почерка отправлять рукописи в типографию он не мог, многое приходилось переписывать начисто. Да и накопившиеся бумаги давно пора привести в порядок. Так Жан де Шевиньи стал еще одним жильцом в доме Нострадамуса.
Теперь, когда Мишель получил, наконец, свободу, и, казалось, ничто не мешало ему обратиться к незавершенному сценарию, все затаившиеся до поры, до времени мысли вырвались наружу. И самая главная — та, которую он сдерживал за уздцы все эти годы, которую упрямо заталкивал назад, в стойло, каждый раз, когда она пыталась высунуть голову. Прятал от самого себя, потому что в ней жила жестокая правда: вернуться ему не суждено. Голливуд и 21 век останутся несбыточной мечтой. Но в таком случае — для кого же он пишет? В его кабинете хранится странное сочинение, на английском языке, со слишком конкретными ссылками на будущее и совершенно невообразимыми для 16 века оценками. Если этот манускрипт случайно найдет Шевиньи, где гарантия, что он тут же не сообщит, куда следует? Ведь Нострадамуса и без того не раз обвиняли в сговоре с дьяволом…
Остается одно. Трудное решение, кошки на душе скребут. Но другого нет.
Он дождался, когда Анна с детьми отправилась в гости к Паламедам. Попросил секретаря отвезти в соседний город заранее заготовленное письмо. В доме наступила непривычная тишина. Мишель извлек из тайника пачку исписанных листов и принес свой сценарий на кухню. В очаге мирно дремал огонь. Первый лист осторожно лег рядом с ним. Огонь нехотя лизнул его и, не спеша проглотив, снова свернулся в клубок. В топку полетел второй бумажный самолетик. Пламя оживилось. Исподволь оно стало раскручивать зажигательный языческий танец. Листы летели один за другим, и огонь хищно метался за каждым из них, мгновенно пожирая новичков и окружая себя голубоватым ореолом.
Как хорошо горят рукописи! — подумал Мишель. — Почти как еретики на кострах инквизиции.
Вскоре всё было кончено.
И жизнь сразу стала пустой. Оборвалась последняя, единственная ниточка, которая связывала его с прошлым. Расстаяла иллюзия общения с тем, что было дорого — пусть общения одностороннего, но на родном языке. Конечно, он — Нострадамус, он великий, он… Откуда-то появились болезни, о которых и не подозревал. Артрит — наверное, следствие той поездки на муле в Париж. Он физически чувствовал, что начинает стареть. В 21 веке все это было бы преодолимо. В 16-м — неумолимо вело к финишной ленточке.
В 1564 году Екатерина Медичи затеяла двухгодичную поездку через всю Францию, чтобы показать сыну, королю Карлу IX, его страну. Двор перемещался в полном составе, с прислугой, придворными, снабженцами и прочими. Проехали они и через Салон. Мишель ждал возле своего дома и прошел часть пути рядом с королевскими особами. Карлу IX было 14. Плащ из фиолетового бархата, испанские кружева, бриллианты. На коне упряжь из черного бархата. Кортеж проследовал дальше, но надолго задержался в замке возле Арля — разлившиеся реки преградили дорогу. Королева-мать послала карету за Нострадамусом. Решила использовать ситуацию, чтобы получить гороскоп для своего правящего сына.
Мишель постарался и выдал массу хороших предсказаний — даже, что юный монарх женится на английской королеве Елизавете I. Знал, конечно, что ничего из этого не выйдет — хотя бы потому, что предполагаемая невеста старше на 17 лет, ей 31. Но почему не сделать мальчику приятное?
Последовавшая затем аудиенция оказалась недолгой, зато впечатляющей. Мишеля назначили королевским советником и врачом с постоянным жалованьем. Неожиданный подарок, учитывая, что обязанностей — никаких, если специально не вызовут. Жаль только, что королевская милость нашла его слишком поздно. Во всяком случае, во двор замка он вышел несколько ошеломленным. Пока стоял, ожидая карету для обратного пути, к нему подошла дама. Изысканный наряд, атласные туфельки и — маска.
— Прекрасный день, мессир. А вы постарели с тех пор, как я вас видела в последний раз.
Очень знакомый голос. Но чей? Так бывает: абсолютно уверен, что знаешь этого человека, а на ум никак не приходит, где и по какому поводу с ним встречался. Пришлось произнести неопределенное:
— Да, годы.
— Не узнаешь? А должен бы. Хочу сообщить то, о чём ты не догадываешься: у тебя есть сын.
У него их было трое, но он сразу понял, о чём речь. И мгновенно вспомнил: Париж, сентябрь 1555-го, Луиза.
— Знаешь, как я его назвала? Угадай!
Он развел руками.
— Эх ты, провидец. Нашего сына зовут Мишель.
— Он здесь?
— Конечно, нет. Дома, с воспитательницей.
— А какой он, как выглядит?
— Ему восемь лет, что нетрудно подсчитать. Мальчишка, как мальчишка. Веселый, озорной. Похож на тебя. Может, тоже станет прорицателем.
— Надо было хоть фотографию захватить, — сказал — и поперхнулся.
— Ты же знаешь, что это невозможно, — тихо ответила она.
К ним приближалась красавица, со всех сторон увешанная кавалерами.
— Я слышала, мессир, вы назначены главным королевским лекарем, — громко и почтительно произнесла Луиза. — Значит, теперь вам доведется часто бывать в нашем кругу, не так ли?
— Как вы могли даже подумать такое, графиня?! Что означает ваше предположение? Что государь будет часто болеть? Нет, я надеюсь вообще не появляться при дворе!
Луиза рассмеялась:
— Беру свои слова обратно. Я ошиблась — вы нисколько не постарели. Я рада этому.
Подъехала карета. Они раскланялись…
Он еще работал над альманахами. А руки и ноги слушались всё хуже. Весной 1566-го он слег. Когда стало ясно, что вряд ли поднимется, пригласил королевского нотариуса, настоятеля местного францисканского монастыря и нескольких близких ему людей. В завещании объявил главными наследниками жену и детей. Душеприказчиком назначил друга — Марка Паламеда.
Все эти дни Шевиньи находился рядом. И он напомнил: надо достойно закончить земное существование.
— Да, я как раз об этом думал, — негромко проговорил Мишель. — Ars moriendi, искусство умирания.
Он слышал об этом обычае, об инструкции, что и в какой последовательности делать, чтобы, с точки зрения христианских постулатов, правильно умереть. И обеспечить бессмертие своей душе. Но что конкретно входило в этот перечень, не знал.
— Дорогой Жан, — обратился он к Шевиньи, — я боюсь что-то перепутать. Надеюсь, что вы как доктор теологии, поможете мне не допустить ошибок.
— Охотно, мессир. Повторю для вас главное — те пять искушений, которые одолевают умирающего. А как их избежать, если действительно вас что-то мучает, вы, конечно, знаете сами. Итак, это: недостаток веры; отчаяние перед уходом в другой мир; отсутствие терпения; духовная гордыня и жадность, переходящая в алчность.
Одно за другим, Мишель отмел четыре искушения: он всегда оставался верующим и терпеливым, не впадал в отчаяние и не отличался страстью к наживе. Оставалось единственное — гордыня. Как он не заметил, что она исподтишка подкралась к нему, обволокла сладкими посулами и потащила в пропасть?
С давних лет перед ним стоял выбор: стать врачом или ступить на другой путь, куда его влекли юношеские мечты. Силуэт Нострадамуса открыл тайный клапан в его душе, давший выход чувству неудовлетворенности: а вдруг врачебная карьера — не то, где он мог бы достичь вершины? И он на эту удочку попался.
11 лет — на вольном поселении, отброшенный назад на четыре с половиной столетия, в такую глушь, какую и представить себе не мог. Без туалетов и душа. Без машин, поездов, самолетов. Без телефонов и телевидения. Без картошки и кофе, наконец. С убогой медициной, которая только начинает что-то понимать. С варварскими обычаями и массой суеверий, где даже великие не могут избавиться от примитивных верований. И где поэтому жизнь человеческая висит на волоске, готовом оборваться в любую минуту от случайности или дикого подозрения.
Если бы в 20 веке попал в джунгли Амазонки, где всё то же самое, — знал бы, что есть внешний мир, куда можно вырваться. Из салонского приюта вырваться было некуда. Мишель никого не порицал. «Понимаю этих людей — они не могут мыслить иначе. И действовать иначе. Но их проблемы — не мои. Мой ум слишком искушен. Мои чувства слишком утончены — я уже не могу вместе с толпой бурно радоваться тому, как сгорает в муках на костре человек, даже если его считают еретиком, то есть имеющим по поводу некоторых вещей мнение, не совпадающее с мнением этой толпы.»
Он теперь ясно осознавал — судьба предложила ему две блистательных дороги. Одна — на которой он уже успел проявить себя, — деятельность врача, владеющего тонкой психологической аранжировкой. Другая — стать Нострадамусом. Он выбрал вторую, не подозревая о ее истинной сути. Она оказалась потрясающей, о ней помнят в веках. Но — он прожил чужую жизнь. Нет Мишеля Диверне, есть Мишель Нострадамус. Казалось бы, как это просто — не гнаться за мифами, а прожить свою собственную жизнь. Даже если бы она не вела к высотам, она все-таки была бы своей. В своем времени, со своими привычками и болями, привязанностями и взглядами. Со своим именем. Увы, притяжение мифов оказалось сильнее.
Силы постепенно уходили. 30 июня он написал на полях лежавшей рядом книги: «Смерть стоит у изголовья». Он слышал ее хриплое дыхание. Чувства никогда не обманывали его. Откинувшись на подушку, он задремал, входя в тяжелое, зыбкое забытье. Полуузнаваемые видения возникали в его сознании, то ярко вспыхивая, то проплывая еле различимыми размытыми пятнами. Впервые за много лет странная тревога овладела им. Не — привычная, связанная с повседневными делами, а иная, острая, непонятно откуда взявшаяся, но наполнившая всё его существо невыразимо сладким и в то же время невыразимо горьким ощущением. Словно он снова смотрит старый фильм, виденный когда-то давным-давно, и в то же время понимает, что никогда этот фильм не видел.
Подчиняясь непонятной логике, сменяют друг друга кадры. Безмолвно тают в пляшущих языках бушующего пламени мужские и женские фигуры. Залитый солнцем остров посреди безмятежного океана. Над ним — самолет. Вот он уже летит над городом. Большим. Очень большим. Черные коробки зданий. Две огромные, уходящие к небу башни. И вдруг они начинают раскалываться, рассыпаться на части. Мгновение — их уже нет. Необозримое скопище зданий медленно погружается во мрак…
Он пришел в себя. Открыл глаза. Сознание было четким и ясным. Шевиньи за столом при свете свечи переписывал альманах.
На следующий день, 1 июля, его уже с утра мучила мысль: что-то важное связано с этой датой. Никак не мог вспомнить, что именно, пока не догадался: сегодня он в последний раз видит солнце.
— Когда завтра вы придете сюда, — спокойно сообщил он секретарю, — меня уже не будет в живых.
Ночью было душно, не хватало воздуха. В какой-то момент он явственно увидел, как открывается дверь, и в ее проеме появилась она.
— Алена! Наконец-то! Мы так долго не виделись!
Она стояла, молодая, такая близкая — и улыбалась. Необычный прилив сил поднял его, он вскочил и бросился ей навстречу…
Шевиньи, поднявшийся утром в кабинет, нашел Мишеля без признаков жизни. Он лежал ничком на полу, на полпути между кроватью и дверью.
* * *
Прошло 435 лет. Июльское солнце палило немилосердно. Под его жгучими лучами, казалось, весь Прованс замер в послеобеденной сиесте. На улицах старинного города Салона лишь изредка появлялись одинокие прохожие. Но здесь, за толстыми стенами храма Святого Лаврентия, царили полумрак и прохлада. Мужчина средних лет, в легкой футболке и светлых брюках, только что вошедший внутрь, отер со лба пот и не спеша прошел в часовню. На вмурованной в стену плите можно было различить старую надпись:
«Великому Господу. Здесь покоится прах знаменитого Мишеля Нострадамуса, который из всех смертных был признан самым достойным, чтобы описывать события будущего своим почти божественным пером, следя за движением звезд и всей Вселенной. Он прожил на свете 62 года, 6 месяцев и 17 дней. Он умер в Салоне в 1566 году. Да не позавидуют потомки его покою. Анна Понсар Жемелье желает своему мужу подлинного счастья».
Мужчина остановился перед плитой, постоял минут десять в молчании, думая о чём-то своем. В его крепкой, ладно сбитой фигуре чувствовалось внутреннее напряжение. Потом присел, бережно провел рукой по холодному полу, скрывавшему под собой тленный прах, и прошептал: «Теперь уже осталось совсем немного. Всего два месяца… Ты знал обо мне? Ты ведь всё должен был знать. Приготовь бутылочку терпкого красного вина — разопьем. До встречи! Я не задержусь…»
Он поднялся, отошел в сторону и оглянулся, словно желая запечатлеть в памяти эту картину. Затем быстрым шагом направился к выходу. На следующее утро он уже был в Париже. А еще через несколько часов самолет авиакомпании Эйр Франс уносил его домой, на родину, в Нью-Йорк.
