Борис Замиховский: Уроки автобиографии. Часть III. Продолжение

Loading

Так сложилась моя биография, что я переквалифицировался в специалиста по использованию компьютеров. Отрасль знаний быстро менялась. Каждые два-три года появлялись новые машины и новые языки программирования, что требовало непрерывного повышения знаний. Это не изменится.

Уроки автобиографии

Часть III

Борис Замиховский

Продолжение. Часть I, Часть II, Часть III, начало

Изменения после смерти Сталина

Оттепель

С первого сентября 1953 года мы почувствовали снижение напряжения, снизилась требовательность, но снизилось и качество обучения, которое базировалось на жестком принуждении и страхе.

Виктория Наумовна

В сентябре 1953 года, после смерти Сталина и исчезновением из школы «Кота Базиля» напряженная обстановка в школе резко изменилась. Появились новые преподаватели евреи. Но напряжение на прошло даром. Ядвига Сегизмундовна почти весь восьмой класс болела.

Ей не довелось воспользоваться плодами своих усилий. Она не выдержала многолетних, постоянных, яростных усилий и умерла от рака в сентябре или октябре нового 1954 учебного года. Мы всем классом были на похоронах Ядвиги Сегизмундовны, первых в моей жизни. Отзывы о ней среди моих соучеников были почти все сочувствующие, хотя раньше доминировали резко отрицательные мнения. Она всё-таки старалась преподавать интересно. Пусть земля ей будет пухом.

Новым преподавателем русского языка и литературы стала Виктория Наумовна. Молодая, симпатичная женщина в больших круглых очках. Для неё оценки не были рычагом управления, а еврейство не было пороком. По сочинениям и диктантам у меня уже были четверки, в крайнем случае, четвёрки с минусом. В конце 10 класса я спросил её о «содержании», то есть о качестве моих сочинений. Она отозвалась сдержанно, да я и сам ощущал, что потерял легкость, непосредственность, кураж при изложении своих мыслей, отдавая, как и многие, предпочтение переписанным кускам из критических источников. Между прочим, она опознала литературный талант в другом ученике — Эмиле Зельцере, моём нынешнем хорошем товарище, который с её лёгкой руки стал журналистом, а в эмиграции успешным писателем, профессором университета в Нью-Йорке.

Анна Исаевна

Вместо Серафимы Исаевны на уроки истории пришла Анна Исаевна, немолодая, усталая, седоволосая женщина, кавалер ордена Ленина, член партии. Мои ответы она тоже оценивала на пятёрки, но дат и тонких деталей не требовала, тем более, что в новых учебниках — «Истории СССР» количество дат и исторических деталей значительно уменьшилось. Был сделан больший упор «на правильность, справедливость законов исторического материализма, как раздела Марксизма-Ленинизма». Анна Исаевна уроки вела спокойно, можно сказать равнодушно. Она точно не выкладывалась, как Серафима Исаевна и двоек не ставила. Зачем портить отчетность? Но Анна Исаевна, как мне кажется, не была виновата.

Савельевич

Вместо Арона Евсеевича пришел Юрий Савельевич. Он был традиционный советский учитель, не отличался ни страстностью, ни талантами. У него была идея создать альбом красиво оформленных решений всех задний из задачника по геометрии. За оформление одной задачи в журнал ставилась пятёрка. Он не учил нас думать. Боюсь, он и сам не умел думать. Этот альбом был замечательным экспонатом перед проверяющими, а главное, Юрий Савельевич мог облегчить свою работу при проверке домашних заданий и индивидуальных объяснений. Он показывал ученику лист из альбома и спрашивал: «Понял, как надо решать и оформлять? Ну и хорошо.»

Мария Яковлевна

«Доку» заменила Мария Яковлевна, миловидная, но жесткая блондинка лет 35-40. Она была равнодушна к украинскому языку, преподавала урезанный, кастрированный язык, где к русским корням просто добавлялись только украинские суффиксы и окончания. Этот язык я легко освоил и читал на этом украинском языке советские книжки, как на русском. Например, «Один в поле воин» я прочитал на украинском. На русском не было в библиотеке. Однако, и тогда я ощутил подвох — меня смутила книга Панаса Мирного «Хиба ревуть волы як ясла повни». Ума почувствовать талант передающего глубину несчастья и нищеты, в которой живут люди, мне хватило по отрывку прозы, который нам дала выучить наизусть Евдокия Ивановна. Моя попытка прочитать эту книжку полностью провалилась, так как я наткнулся на массу непонятных слов, а читать со словарём, которого не было под рукой, да и не издавались хорошие украинско-русские словари!

Однако, трудностей освоения украинского языка для учеников Марии Яковлевне хватало для обретения достаточной власти над классом.. Часто в конце четверти она устраивала урок «ученической демократии». Она по алфавиту называла фамилии учеников, зачитывала оценки и спрашивала у класса, какую оценку в четверти «вывести». Полагаю, что это процедура была приятна всем, кроме называемого. Тут можно было получить на балл меньше, но класс и Мария Яковлевна, обычно, демонстрировали великодушие. Для меня это звучало так: «двийка, трийка з минусом… двийка, трийка. Що ставимо?» «Трийку!» — хором провозглашал класс. Мария Яковлевна во второй и четвёртой четверти соглашалась с классом, а в первой и третей не соглашалась и ставила двойку.

Для этого у неё были свои резоны: во-первых — ощущать свою власть над людьми, пусть даже маленькими, а во-вторых — получать материальную выгоду. Преподавателям давали возможность проводить дополнительные занятия с неуспевающими учениками. «Организовать» несколько неуспевающих было делом техники. Нужно дать в конце четверти пару диктантов повышенной трудности, выставить необходимое количество двоек и получить необходимое количество клиентов для дополнительного урока. Я был идеальный клиент для этих занятий, я не прогуливал занятий, был послушный ребёнок, и на мне можно было всегда продемонстрировать прогресс в учебе. Тогда, как многие, под давлением двоек решали бросать школу после седьмого класса и плевали на эти занятия, то есть просто не приходили. А я пару раз уходил из дома, ощущая бессилие решить эту проблему. Меня «отлавливал» старший брат, не имевший ко мне претензий по этому поводу, да и куда дальше вокзала я мог убежать?

Однажды, я пришел на такое занятие в конце четверти, после последней контрольной, и оказался один. Мария Яковлевна куда-то ушла, оставив на столе свой портфель и стопку тетрадей с проверенными диктантами. Между прочим, не на каждого ученика она рисковала оставить свой портфель. Я не смог устоять, стал искать свою тетрадь, чтоб посмотреть свою оценку — тройка с минусом. Беспокойство слегка отпустило. Стой, посмотрю как она оценила моих товарищей по несчастью. Беру одну работу, кладу рядом с моей, оценка «три». Сверяю со своим диктантом — счет ошибок прекращён ещё до середины, дальше еще куча не помеченных красным карандашом ошибок. Смотрю другую — то же самое. Стоп, может это её антисемитизм? Давай-ка я посмотрю работу еврея, Марика В. Смотрю — оценка «четыре», сверяю опять каждое слово и запятую. Вот пропущена одна ошибка, ещё одна, и снова где-то после половины счет ошибок прекращён, а там ещё несколько ошибок.

С одной стороны я был возмущен несправедливостью, с другой стороны я был просто счастлив. «Врут они, что я хуже всех!», но устраивать разоблачительный скандал у меня и в мыслях не было. Это было чревато большими неприятностями. Услышав, что я влез в стопку контрольных работ, никто бы и не поинтересовался моими «открытиями», а я был бы строго наказан. Я и родным ничего не рассказал, чтобы они не расстраивались. Смешно и грустно для меня, амбициозного мальчишки, тройка по украинскому языку стала хорошей оценкой, особенно в свете разоблачения — как ставятся эти оценки!

В конце девятого класса перестали платить за дополнительные занятия. Кончились и мои двойки по украинскому языку. А тройки меня уже не волновали.

Мне с моими двойками-тройками по-украински и покорностью ещё повезло. В классе, моложе меня на год, оказалась целая группа ребят которых люди Базиля оставили на второй год за «двойки по поведению». Среди них были, в том числе и еврейские мальчишки. Некоторые из очень образованных семей. Был среди них и старший брат моего хорошего знакомого, Бориса Абрамовича В. Семья очень высокой культуры. В квартире много книжных шкафов с замечательными книгами. Читая эти книжки, мальчишка из этой семьи с друзьями увидели, как примитивны их преподаватели. Они устраивали розыгрыши слабым учителям истории, литературы — ставленникам «Базиля». Эти учителя постарались нагадить этим ребятам, и кому-то успешно.

Отношения с украинским языком после школы

Уже после школы я услышал от одного уважаемого мной человека мнение, что украинский язык очень музыкален, как итальянский, не в пример немецкому и даже русскому. И что украинский язык, как впрочем и другие языки народов Советского Союза, сознательно упрощают и подгоняют под русский. Тогда мне стало понятно, почему я не смог читать Панаса Мирного, да и Тараса Шевченко в оригинале, да и провал походов в Украинский театр, а там были хорошие актёры. Имена знаменитых актёров Твердохлиба и Мациевской сохранились в моей памяти до сих пор. Попав на оперу «Наталка-Полтавка», я старательно прислушивался: действительно, очень органично вписывались в музыку слова дуэта Одарки и Карася, а слова далеко не все были знакомы!

Однажды, находясь уже в эмиграции, я обратился в офис администрации автобусной компании за справкой о маршрутах нужных мне автобусов. Неожиданно оператор спрашивает меня: «не з Украины ли я?» Оказывается, даже мой английский унаследовал мягкость украинского говора, который я принимал за одесский. Я напрягся и на счастье смог вспомнить кое-что и поддержать разговор на украинском языке. Я получил искреннее удовольствие от этой беседы и от того, что я помню язык.

В связи с отделением Украины от России и оранжевой революцией в российской прессе появилось множество анекдотов о неполноценности украинцев, о их слабости к свиному салу и т.д. Меня неожиданно больно задела эта клевета. Американцы правы, требуя ответа на вопрос в анкете: назовите национальность по стране, где вы рождены (original nationality). Я в начале эмиграции дал формально правильный ответ, написал «украинец». А в графе вероисповедание — «еврей», хотя я далеко не религиозный человек.

Я осознаю, что это было глупо не стараться хорошо учить «язык страны проживания», но всё-таки, я не чувствую, что слишком виноват в этом сам.

Теперь, после «Революции достоинства», я стал регулярно слушать передачи украинского телевидения и «болеть» за успех Украины и её новой власти. Я хорошо стал понимать украинский, какие-то слова мне помогли понять украинцы из нашего центра. Я даже достаточно гладко смог говорить с нашими украинцами. Но я боюсь обольщаться. Мне приходилось встречать очень злой антисемитизм среди украинцев. Но я поддерживаю современный «пароль» Киевского «Майдана», революции достоинства — «Слава Украине! Героям слава!».

Марта

После смерти Сталина и ухода «Базиля» из школы время изменилось, но не совсем. В этом я убедился на своих отношениях с Мартой Максимовной Фурсиной, которую мы между собой звали «Мартой». Это была уже немолодая женщина худая, с землистого цвета лицом, очень глубокими морщинами и холодными глазами. Она была старый член партии, единственной женщиной открыто курившей в школе.

После смерти «Ядвиги» «Марта» забрала тщательно выстроенный Ядвигой класс для себя. То есть стала нашим классным руководителем и вершителем наших судеб, моей судьбы в частности.

. Она часто становилась за дверями и подслушивала, что происходит в классе. Меня она не любила. Естественно было и использование ею своего предмета в качестве «рычага управления» — она могла любому непокорному влепить двойку. У «Марты» была ещё одна важная черта характера — она была честолюбива, хотела чтобы её класс блистал. В 10 классе она выдвинула семь человек на медали.

Я не помню, чтобы у меня с ней был какой-то личный конфликт. Как гласит американская злая пословица «Just business, nothing personal» (ничего личного, только в интересах дела). Я уже писал про предположение, что в моём личном деле была сделана какая-то важная запись обличающая меня в чем-то, и меня гнули сознательно. Полагаю, что гнули не меня одного, и не только евреев. Но меня Марта гнула жестче и ниже.

Химия

На первом же уроке химии в 10 классе она объявила, что тот, кто хочет иметь хорошую оценку должен готовиться к уроку по учебнику химии для технических вузов. Фамилия автора учебника, по какой-то иронии, совпадала с именем великого русского композитора Глинки. Когда я отправился за учебником в магазин, их уже не было, оправдываться таким образом перед «Мартой» было дохлым номером. Я с отчаяния покупаю учебник химии для химических факультетов университетов, имя автора которого, по той же иронии, совпадало с именем великого русского поэта Некрасова. (Видимо наследники гуманитарных талантов поняли, что Советской власти нужны больше технические специалисты, чем гуманитарии). «Некрасов» был в полтора раза толще и для меня в два раза труднее для восприятия, чем «Глинка».

Потом я ещё докупал маленькие брошюры по темам отдельных уроков и отдельно целую книжечку по органической химии. Химия была единственным предметом в 10 классе, по которому я регулярно и тщательно делал домашние задания.

Перед каждым уроком Марта делала перекличку. Останавливалась на каждой фамилии, особенно на моей, как мне казалось, и, как следователь, рассматривала подозреваемого ученика, определяя готов он или нет. Оценок она ученикам ставила немного — одну две в четверти. «Исправить» плохую оценку было почти невозможно, ну точно сталинский подход. Она меня проучила в начале первой же четверти. Я получил четвёрку и на следующий урок слегка расслабился. Она это уловила и тут же вытащила меня к доске. Я был шокирован фактом откровенной охоты за мной, и проскользнувшей в её голосе злорадности. Замешкавшись с ответом, слышу, — «Садись, два». На уроках химии я не мог употребить не до конца понятый мной термин, слово. Нужно было вырезать из прочитанного нужное и ничего лишнего,. на что она бы могла сказать: «Не умничай!», или вцепиться в сказанное мёртвой хваткой: «А что это такое, и для чего». В дальнейшем, помню, что когда я с внутренним трепетом излагал информацию, почерпнутую из дополнительных источников, готовый к внезапной атаке, она, глядя на класс поверх очков, спрашивала «Все слышали? Вопросы есть?» Вопросов, как правило, не было. «Садись, четыре».

. Марта твёрдой рукою проводила на практике линию власти, и по этой линии выходило, что соваться в высшее учебное заведение мне не следует. Но она хотела, чтобы её класс по успеваемости был не хуже, а даже лучше других. В аттестате зрелости она выставила мне две пятёрки по истории (меньше никак не получалось), две тройки по украинскому языку и литературе (тройки по украинским сочинениям — за грамотность.) По всем остальным, включая химию, — четвёрки. Пятая графа, не комсомолец, плюс такой аттестат — это твёрдые знаки председателям и секретарям приёмных комиссий ВУЗов — не принимать. (Меня действительно не приняли в институт.)

Между прочим, мои усилия в подготовке к урокам и экзамену по химии дали неожиданный результат на экзамене по химии на вечернем отделении в институте. Мой «Некрасов» на фоне урезанного для вечерников «Глинки» и самих «вечерников», был оценен на отлично.

Моё поступление в комсомол

Ядвига не приняла меня в комсомол, пообещав сделать это в 8 классе. Увы, она не смогла сдержать слово. Зато мои неприятности с русским языком и литературой кончились в одночасье.

В 10 классе я узнал, что будет комсомольское собрание по приёму в комсомол нового ученика, и я подумал, что может это и мой последний шанс. На мои просьбы о приёме в комсомол Марта неопределенно отмахивалась. Я хотел поступить в комсомол не только, чтобы быть как все. «Не охваченных комсомолом» в классе оставались я и мой друг. Я понимал, что отсутствие у меня комсомольского билета клеймо в некотором смысле. Мой друг категорически отказался от новой попытки. А я обратился к братьям Б. с просьбой дать рекомендации. Они сидели за соседней партой и легко согласились. Я сложил своё заявление и две их рекомендации, написанные очень похожими «мускулистыми», остроконечными почерками, и сдал их Марте, ощутив всеми фибрами души её недовольство.

Готовлюсь, учу устав, читаю газеты. За несколько дней до даты комсомольского собрания Марта с ехидством сообщила мне, что Гарька отозвал свою рекомендацию. На мой вопрос Гарька произнёс, что-то невразумительное: «А это Марта!», — и ретировался. Я почувствовал себя оплёванным и поделился своим горем с сидящим за мной Вовкой, ведь он свою рекомендацию не отозвал. Рядом с ним сидел Юрка Солдатенко, только год учившийся в нашем классе, сын офицера, переведенного в Одессу на службу. Они о чем-то поговорили. Оказывается, Марта имела и с Вовкой беседу, но давить особенно не стала. И вдруг Юрка толкает меня: «Я дам тебе рекомендацию!». Я был счастлив и очень благодарен им обоим. Юрка отличался какой-то романтической просветлённостью и готовностью поиграть с властью Марты, но не идя на большой риск. На комсомольском собрании Марта, конечно, меня провалила. Унизительные подробности испарились из моей памяти, да и не об этом сейчас речь.

Гарька

Тут мне хочется рассказать о судьбе одного из братьев, самого талантливого гимнаста школы, Гарьки. Он был небольшого роста, плотный, ловкий, красиво сложенный. В десятом классе он уже брился.

Гарька появился вместе с двоюродным братом Вовкой Б. в нашем 5 В классе. Гарька был поярче и учился получше, чем Вовка. И вот в седьмом классе на перекличке после Безуглого В. вызывают какого-то Безуглого Г. Кто это ? Весь класс оглядывается в недоумении. Это Гарик, бывший Усенко, с каким-то стыдливым раздражением поясняет учительница. Я смотрю на обоих смутившихся братьев, как на очень подозрительное чудо. Стоп, как это возможно — поменять маму?

Так мы узнали, что Гарьку усыновила тетушка, мать Вовки. Они стали сидеть вместе, на одной парте. Но для меня сцена, когда Гарька назвал Вовкину маму своей мамой, показалась страшно фальшивой. А я помнил горькое лицо Гарькиной мамы, когда она приходила в школу. Женщина осталась одна с тремя детьми и сестра решила ей помочь взяв старшего сына.

Я с каким-то обострённым вниманием стал вглядываться в Гарькино лицо. Мне показалось, что в его обычной лукавой улыбке с оттенком превосходства появилась хитроватая фальшь. Более того, я научился различать её и потом, что вызывало смешанное чувство сочувствия и стыда, будто я подглядываю за чем-то постыдным. С тех пор Вовка начал учиться лучше. Точнее, им стали ставить одинаковые оценки и мне даже показалось, что Гарька не стремится сильно выделиться над Вовкой.

После окончания школы Гарька поступил в Высшее мореходное училище, очень престижное тогда учебное заведение. Его выпускники становились помощниками капитанов, а со временем и капитанами дальнего плавания, «ходили в загранку». Вовку не приняли и призвали в армию.

Через несколько лет после окончания института я встретил в городе нашего соученика, Витьку Колобова, от которого узнал, что его и Вовку Безуглого «пригласили» сразу после окончания вечернего отделения Водного института, работать в «органы» — в отдел КГБ на водном транспорте. К тому времени оживилась морская торговля. Много новых судов и людей стали «ходить в загранку». А это значит сгустился поток вещей, привозимых моряками, и «политику» ввозили. Власть откликнулась созданием нового отдела (ведь нужно было кому-то пересчитывать сколько пар колготок привозят моряки, а главное, ловить неблагонадёжных), попутно решая вопрос трудоустройства молодых специалистов.

А ещё через пару лет тот же Витька рассказал, что Гарька исчез с судна в открытом море во время рейса, и что Вовка обещал найти виновных. Продажа вещей, купленных на валюту и привезенных из-за границы, стала важнейшей статьёй дохода семей моряков, чья основная зарплата была тоже нищенской. А это объявили криминалом, накладывая разные ограничения типа: «Нельзя привозить более двух женских кофточек за один рейс». По-видимому, это и послужило поводом, что нахлынувшая волна «нечаянно» смыла за борт вероятного «стукача», брата заинтересованного чекиста.

Антисемитизм и коррупция

Антисемитизм в школе продолжал иметь место, хотя и ослаб с уходом «Кота Базиля». Новая директор не была антисемиткой, и коррупция, как теперь говорят, стала вносить свои коррективы.

Многие евреи говорили мне, что не чувствовали антисемитизм в школе — значит мне «повезло». Но, полагаю, что большинство таких евреев старалось не вникать, не обращать внимания, не замечать, если это не касалось их. Это правда, что антисемитизм в школах был достаточно «жидкий». С крутым и жестким еврейские мальчишки и девчонки столкнулись лицом к лицу во время поступления в высшие учебные заведения.

В 10 класс к нам приняли Додика Е. домашнего мальчика с типичной еврейской внешностью. Учителя во главе с Мартой стали «тянуть его на медаль», что вызвало моё недоумение. Додик был красивый мальчик, наивный и доверчивый, не без хитрости и не без способностей. Но он, очевидно, для меня был слабаком. Когда он ошибался в устном ответе, учитель тут же приходил на помощь, Додик говорил, что оговорился, и продолжал дальше, согласно подсказке.

Он был поздний и единственный ребёнок в семье местечковых, очень полных родителей, чьё благополучие «неожиданно» улучшилось — они выиграли крупную сумму по облигации. (Со временем я узнал, что покупка выигрышной облигации была обычным способом легализации теневых денег.) Папа Додика был директором крупной базы мог оказывать множество услуг не бедным людям не бесплатно, разумеется. Родители Додика готовы были всё вложить, чтобы облегчить жизнь своему ребёнку.

Был у нас в классе ещё один претендент на золотую медаль, тоже еврей — Лёва Косогляд. Его отец был инвалидом войны — потерял на фронте ногу выше колена. Лёва был толстый, некрасивый блондин. Его все время травили дети. Родители приходили в школу регулярно, чтоб защитить его, но напрасно. Дело дошло до того, что он перестал ходить в школу, ссылаясь на болезни. Родители стали ежедневно приходить и брать уроки для него, нанимали наших учителей репетиторствовать, и Лева тоже шел на медаль. Уже после последнего звонка с ним случилась беда. Он ехал на задней площадке вагона, и каким-то странным образом выпал из вагона под колёса и погиб. Я подозреваю, что ему в этом трамвае, едущему на криминальную окраину, «помогли».

Послесловие

Сравнение с американской школой

Через много лет, обладая уже каким-то жизненным опытом, я пытался осознать, что же происходило с нами тогда. У любой советской школы был план выпуска учеников, как и на всё остальное в Союзе, а значит, и на оценки. Преподаватели на педагогических советах обсуждали и решали, кому какой статус присвоить: кого отнести в группу отличников, кого в середняки, кого в слабо успевающие, а от кого и вовсе избавиться. Соответственно — кому влепить лишнюю двойку, а чьи ошибки не заметить. Выдерживали определённые пропорции. Это была, как полагаю, реализация знаменитого принципа власти «разделяй и властвуй» в условиях школы.

Учителя должны были действовать сообща, единым фронтом против учеников и их родителей, чтобы удерживать жесткий контроль над учащимися, не соблазнять перспективами высшего образования слабых и непокорных, убеждать их идти в школы ФЗО (фабрично-заводского обучения) или просто «на производство».

Обязательной и бесплатной тогда была только «семилетка». Советский учитель не мог заявить контрольным органам, как заявляет Русское радио в Нью-Йорке,: «Мнения выступающих журналистов могут не совпадать с мнением редакции, и владельцы радио не несут ответственности за их выступления». Наши учителя жестко несли ответственность за поведение и образ мысли своих учеников. Они были нашими начальниками. Их власть над судьбами учеников была очень большой. Особенно классных руководителей. Эта власть длилась годами.

В Американских школах такого положения даже близко нет. В конфликте ученика и преподавателя у них равные права. Нет — ученик имеет больше прав. Понятие класс в Америке другое — это все ученики одного уровня. Ученик имеет право перейти к другому преподавателю, если такой есть. Вместо классных руководителей — институт консультантов, в обязанности которых входит всяческая помощь ученикам: выбрать подходящие предметы и их уровень, составить расписание, помочь достигнуть взаимопонимания с преподавателями, подготовить документы для поступления в колледжи. Они помогают получить материальную помощь в платных школах и при поступлении в колледж. Обстановка в школах и колледжах доброжелательная.

Деградация

Так сложились обстоятельства моей жизни, что я мог сравнивать какие знания давали в разное время в школе и в институте моего города Одессы. Уровень образования по моим наблюдениям деградировал иногда прямо на глазах. Деградировало общество во всех направлениях и важнейшую причину вижу в нравственной деградации власти и множества людей. О нравственном воспитании в советской школе говорили только общими словами. Десять библейских заповедей — религиозные предрассудки. «Десять заповедей строителя коммунизма» — неуклюжая попытка компенсации.

Я прошел все классы вместе с моим сыном в хорошей школе, а в последние годы перед эмиграцией снова работал в родном институте. Во время моей учебы среди доцентов кафедры архитектуры Гидротехнического института ещё был преподаватель, который рисовал нам на лекции колонны и портик греческого Парфенона, а в 80-е годы в строительном институте заведующим кафедрой архитектуры стал специалист по клееным деревянным конструкциям в звании доктора наук. А институт организовал факультет архитектуры с таким главным профильным специалистом..

Я присутствовал на защите дипломных проектов в 1989 году. Один дипломный проект был представлен на двенадцати листах двумя девушками дипломантами. Тридцать лет назад я один представлял дипломный проект на тринадцати листах. Не говоря уже о глубине и новизне идей.

Уже в эмиграции я смог шире взглянуть на свою школьную жизнь. Учебный процесс в Союзе был нацелен на заучивании разнообразной информации: фактов, правил, формул, существующих теорий как окончательных. Ученики американских школ знали такой фактический материал хуже, чем советских. В Америке школа делает упор не на заучивание, зазубривание фактов, формул, а на умение думать, анализировать, привлекать дополнительные материалы.

Важнейшей формой обучения являются так называемые презентации. Любой учащийся должен проводить самостоятельные исследования определённого вопроса, должен собрать материал по выбранной теме и представить её классу. Этот материал он должен изучить значительно глубже, чем раздел учебника. Если на международных конкурсах российские ученики средних классов выигрывали конкурсы, то ученики старших классов и студенты не могли конкурировать с западниками.

В Советских учебных заведениях знания давались четко в определённых рамках. Редкие ученики и студенты стремились выйти за рамки. Учеников и студентов «грузили» большим количеством домашних заданий и проектов. Я вспомнил и осознал одну замечательную миниатюру Райкина. Его герой рассуждает, что учеников надо «грузить» так, чтобы домой на карачках приползали, чтоб у них не было сил на различные «художества», под которые попадали не только хулиганство, но и любое инакомыслие.

Сама жизнь показала ущербность той системы обучения. Практически все медалисты и отличники моего выпуска не добились успеха в жизни. В институте тоже самое. Единственный студент стал заместителем министра в Молдавии, но студент он был слабый, троечник, скорее двоечник, но с двойками не дали бы диплом. Случайно я присутствовал на его защите диплома. Меня ребята специально позвали взглянуть на аттракцион. Он практически не ответил ни на один вопрос дипломной комиссии. Комиссия оценила его дипломную работу на четыре. После защиты он произнёс модную тогда остроту: «Пятнадцать минут позора и Инженер!»

(Между прочим, большинство моих сокурсников после защиты дипломного проекта с учебой «завязывали» навсегда. Я уже не говорю о ребятах ушедших после школы на производство. А в Европе разработана концепция непрерывного образования длиною в жизнь.)

Так сложилась моя биография, что я переквалифицировался в специалиста по использованию вычислительной техники. В современной терминологии использовании компьютеров. Отрасль знаний быстро менялась. Каждые два-три года появлялись новые машины и новые языки программирования, что требовало непрерывного повышения знаний. Это не изменится.

Я прочитал, что в Европе разработана концепция непрерывного образования. Эта идея есть и в еврейской традиции: есть программа так называемого изучения Торы до 40 лет. Я работал в еврейской школе, и в моей школе было больше Докторов Философии (американский эквивалент звания доктора наук в Союзе) чем в моём институте. В школе занималось около 400 учащихся, в моём Институте — около 9000. Среди преподавателей, профессоров в американских вузах многие имеют не одно а два, три и более ученых звания в различных отраслях знаний. Вероятно, и нам стоит двигаться в этом направлении непрерывного обучения.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.