— Я на фронте ногу потерял, чтоб вы, суки, здесь отжирались в тылу! Мусора, падлы легавые… — захрипел он, но продолжить ему не дали: последовал профессиональный удар в челюсть, звякнули медали, и, растянувшись на полу, инвалид затих…
Серенада солнечной долины
Марк Шехтман
Лето 1944. С афиши на фасаде кинотеатра «Форум» чуть улыбался симпатичный тромбонист в очках. Его окружали музыканты, лыжники, танцоры, скользила по льду девица на коньках. Фильм назывался «Серенада Солнечной долины». «Еще одна голливудская комедия», подумал я и хотел пройти мимо, но что-то заставило остановиться. Демонстрировался киножурнал — сеанс только начался. То, что произошло дальше, объяснить трудно: я был настолько ошеломлен, что с середины фильма вообще перестал воспринимать происходящее на экране, и в памяти ничего не осталось: великое до меня с первого раза не доходило. Несколько дней я тщетно пытался вспомнить хоть одну мелодию, сцену, эпизод, но прошла неделя, пока понял, что должен посмотреть «Серенаду Солнечной долины» снова. Фильм демонстрировался по всей Москве, но мне опять захотелось на Садовое кольцо — любил я «Форум». Сегодня зал почти полон. Голливудская комедия оказалась не такой, как я думал — в ней снимались Гленн Миллер и его оркестр! Подобной музыки я еще не слышал — ведь, кроме хрипящих патефонов и московского радио, тогда ничего не было! Начинаю понимать, что Миллер останется со мной навсегда, на всю жизнь. Оркестр оглушил и ослепил — никогда раньше, даже в кино, я не видел биг бенд, и мои тогдашние радиокумиры: Утесов, Рознер, Цфасман сразу померкли. Не только само исполнение, каждая нота, аккорд, нюанс, но и каждое движение, взгляд, вздох музыкантов — подлинное совершенство. Возвышение, на котором стоял басист, подчеркивало важность его инструмента. Солируя, он успевал дуть на пальцы, словно обжег их о раскаленные струны. Волна восхищения проносилась по залу, когда внезапно саксофонисты на секунду выворачивали инструменты вправо, и когда в знаменитом “In the mood”* тромбонисты, поочередно скрещивая кулисы, замирали на самой нижней, уже неслышной ноте глиссандо. А вокал! Голоса чистые, без чрезмерных модуляций вели мелодии с тонким, едва уловимым юмором.
Не было в них слащавой пошлости и самолюбования, присущих многим эстрадным исполнителям. Через много лет, прослушав пластинку «Серебряные голоса Гленна Миллера», понял — лучше их не назовешь! Театральные репетиции всегда интереснее спектакля — это я знал с детства, но оказалось, что так и с оркестром. Сцена репетиции “Chattanooga-choo-choo” — настоящий шедевр! Музыканты одеты как попало — свитера, лыжные куртки. Справа от оркестра играет в карты состав мужского квартета, слева, за столом, вяжет девушка. Славный парень Текс Бенеке в бейсболке с лихо заломленным козырьком насвистывает вступление, поет. Ему отвечает мужской квартет. К ним присоединяется девушка. Четырехголосая гармония заставляет забыть обо всем, я плыву в ней, не чувствуя под собой кресла. Теперь Текс поднимает саксофон, и оркестр, усиливая свинг, имитирует набирающий скорость поезд. Он движется все быстрее и вот уже вырвался на простор, его пытаются догнать темнокожие чечеточники братья Никольс. Бурно выражать эмоции советская публика не приучена, но что творилось в зале, когда началась эта танцевальная погоня! В финале пышный хэппи-энд: на льду Соня Хейни — фигуристка с мировым именем. Но после «Чаттануги» ее пируэты и прыжки выглядели банально и впечатления не оставили.
Вспыхнул свет, и я спешу взять билет на следующий сеанс. Однако посмотреть фильм еще раз не удалось: по Садовому кольцу к «Форуму» приближаются десятки тысяч пленных немцев. Я остаюсь в толпе — фильм сойдет с экранов еще не скоро, а это зрелище пропустить нельзя.
Немцы, удивленно озираясь, но соблюдая строй, идут с московского ипподрома, мимо Белорусского вокзала на Павелецкий. Лица небритые, усталые, рваные серо-голубые мундиры. Впереди генералы. Эти выбриты, начищены высокие сапоги, светло-серые, тонкого сукна шинели с красными отворотами. Держатся надменно, по сторонам не глядят. Совсем недавно они стояли на пороге столицы, смотрели в цейcовские бинокли на кремлевские башни. И вот теперь входят в Москву под конвоем пеших и конных автоматчиков. Столпившиеся на тротуарах москвичи молча глядят на них. Рядом с колоннами пленных медленно движется грузовичок-полуторка. В кузове киноаппарат на треноге — немцев снимают операторы кинохроники. Непривычно тихо на самой оживленной магистрали Москвы. Только многотысячный стук ботинок и позвякивание солдатских котелков. Мелодии Миллера все еще звучат во мне, но какой диссонанс с медленным маршем пленных! Шествие продолжается долго. Проходит последний батальон, и появляется техника, но не трофейная. Поливочные машины в несколько рядов вплотную одна к другой заполняют широченный асфальт. Песка и грязи немцы нанесли на удивление много.
Толпа на тротуарах быстро тает. Пора возвращаться. Я иду по Садовому кольцу и на улице Кирова сворачиваю к центру. Даже сегодня не могу равнодушно пройти мимо отделанного красным гранитом творения Ле Корбюзье. Боковые крылья здания покоятся на массивных колоннах. Как они выдерживают тяжесть многоэтажного строения? Прохладный полированный гранит охлаждает мои потные ладони. Расставшись с Корбюзье, пересекаю Бульварное кольцо и напротив Почтамта сворачиваю во двор. Ехать домой расхотелось, а здесь, на девятом этаже красного кирпичного дома живут наши друзья, и я подумал, что мама у них. Она действительно была там и ушла полчаса назад. Я остаюсь. Гости, как всегда в этом доме, приходят и уходят. Просят расскаать о марше пленных. Юлик спасает меня и уводит к себе. Он намного младше, но с ним тоже интересно. В этом доме время бежит незаметно, здесь засиживаются допоздна, но мы с мамой всегда уходим раньше: надо успеть домой до комендантского часа. Засиделся и я, а когда опомнился, было уже поздно. Распрощавшись, побежал к трамваю и успел на последний, но он только до «Нефтегаза». В первом вагоне несколько женщин, в прицепе, кроме спящего кондуктора, ни души. В этот поздний час московские улицы словно вымирают, и трамвай мчится, минуя остановки. Может, успеем? Вот и «Нефтегаз». Не успели: комендантский час уже наступил — на часах 12.05. Запоздавших пассажиров ждет пожилой милиционер. Он мирно покуривает самокрутку и, когда мы выходим из трамвая, нехотя поднимается. «Ну, что, гражданочки, пойдемте потихоньку? Здесь недалеко, две остановки. Вы уж извините — до утра придется посидеть. Такой порядок», — сочувственно говорит он, не забыв пересчитать нас, и сдвигает за спину съехавший карабин. Ничего, в общем, особенного, с ребятами из моего класса это уже не раз случалось. Но у меня в кармане финский нож, который я выклянчил у Юлика. Милиционер не оборачивается, послушно идем за ним. Я последний. Выбросить нож в траву — не заметят, но жалко, а оставить — страшно. Знал бы я тогда из-за чего рискую! К пассажирам трамвая относятся с явным пренебрежением — по ночам сюда приводят публику поинтереснее, а для нас допрос легкий, формальный. Имя, фамилию, год рождения, адрес дежурный записал в журнал, 10 рублей штрафа, и я с облегчением вздыхаю. А если бы обыскали? Об этом лучше не думать. Теперь остается сидеть до утра на расставленных вдоль стен скамейках. Вот и первый ночной посетитель: два солдата комендантского патруля, выкрутив за спиной руки полупьяному инвалиду, швырнули его в угол, за ним полетел костыль. Голова инвалида с глухим стуком ударилась о стену, он сполз на пол и несколько секунд молчал. Штанина задралась, обнажив блестящий коричневый протез с никелированными застежками.
— Я на фронте ногу потерял, чтоб вы, суки, здесь отжирались в тылу! Мусора, падлы легавые… — захрипел он, но продолжить ему не дали: последовал профессиональный удар в челюсть, звякнули медали, и, растянувшись на полу, инвалид затих. Испуганно замерли женщины. Прошло несколько минут. Тело инвалида дернулось, изогнулось в судороге, еще раз и еще, и вдруг забилось, как выброшенная на берег рыба. Заколотилась на деревянном полу голова, глаза, обнажив белки, закатились, из приоткрытого рта пошла густая белая пена. Но патрульные костоломы знали свое дело: продолжая разговор и посмеиваясь, один сел инвалиду на ноги, другой — на грудь и придержал руками голову. Судороги постепенно затихли, глаза закрылись, дыхание стало ровным, и глубокий сон сковал инвалида. Милиционеры в происходящее не вмешивались: дежурный что-то писал. Староват он был для лейтенанта. Другой — помоложе, улыбаясь и прикрыв ладонью телефонную трубку, вел амурный разговор. Патрульные снова ушли — до утра еще далеко. Возвращались они два раза. Первым приволокли пьяного. В ответ на вопросы он что-то мычал и с безмятежной улыбкой мгновенно уснул на полу. Второго — откровенно бандитского вида — в милиции знали. «Ты еще гуляешь?» — удивился дежурный и сразу отправил в камеру. Лязгнул засов на двери, и снова стало тихо. Через час за ним подкатил «черный ворон». Дежурный приподнял штору затемнения и выглянул. Небо за окном посерело, часы на стене показывали 4. Еще два часа сидеть. Женщины давно успокоились. Одна спала, беспомощно уронив на плечо голову. Другая, полузакрыв глаза, быстро-быстро вязала двумя крючками, изредка поглядывая на свою работу. «Хорошо вяжет», — вспомнил я девушку из «Чаттануги». Третьей, самой симпатичной, дежурный разрешил читать за своим столом — там светлее. Еще две, беззвучно шевеля губами, продолжали начатую в трамвае беседу. Как они слышат друг друга? Милиционер, который привел нас, тихо дремал на табуретке в углу, поставив между ног карабин. Голова его склонялась все ниже, ниже, подбородок касался груди, милиционер вздрагивал, открывал на секунду глаза и выпрямлялся, но тяжелые веки слипались снова. Глядя на него, чувствую, что сон одолевает и меня. Чтобы не заснуть, вспоминаю мелодии из фильма, и вдруг словно проваливаюсь, а очнувшись, вижу, что минутная стрелка почти не сдвинулась. Сон освежил ненадолго и, откинувшись на спинку скамейки, я закрыл ладонями лицо — почему бы не подремать часок?
…Снова толпа на тротуаре у «Форума». На асфальте — немцы, батальон за батальоном, и нет им конца, а впереди — генералы в шинелях с красными отворотами. Шагают они сейчас быстро и четко, но не знаменитым гусиным шагом, а легко пританцовывая и чуть касаясь асфальта. И во всю мощь звучит над Садовым кольцом «In the mood»! Перед очередным батальоном появляется Текс Бенеке. Генерал злобно смотрит на него и отстает. Опустив саксофон, Текс насвистывает, за ним повляются черные танцоры. Подхватив генерала под руки, они пародируют эсесовский гусиный шаг…
…Ритм вдруг сломался, странный перезвон вклинился в мелодию, бросив генерала, исчезли танцоры, солдаты сменили шаг и, шаркая рваными ботинками, медленно пошли вразброд…
Я открыл глаза. «Широка страна моя родная», — прозвенели позывные московского радио, затем куранты пробили шесть. «С добрым утром, товарищи!» — сказал диктор. «Доброе утро, — повторил дежурный, — все свободны. В следующий раз возвращайтесь пораньше и на трамвай не опаздывайте».
Инвалида не тревожили, он еще спал. На губах у него засохла пена. Второй пьяный, пошатываясь, поднялся и уплатил штраф. Мы вышли из милиции и, попрощавшись, разошлись. Начинался новый день. Заливались птицы, деловито пробежали две собаки, прозвенел первый трамвай. Несколько крытых военных грузовиков проехали по шоссе на восток. Дворник с метлой и совком трудился на тротуаре. Я зажмурился от утреннего солнца, потянулся и пошел домой, было близко — пять минут ходу. Странно, мама не волновалась и спокойно встретила меня. Когда она отвернулась, я спрятал нож в печке. Вспомнил о нем осенью, когда пришла пора топить. За лето нож проржавел насквозь — сталь оказалась дерьмовой. Он мог обойтись мне в пару лет исправительных лагерей.
…Почти через 20 лет, зимой 1963 года «Серенада Солнечной долины» появилась на экранах вновь. Я взял с собой сына — пусть первоклашка тоже посмотрит. Погас свет, послышалась музыка, на экране появились силуэты джазменов. Сын потянулся ко мне. Широко открытые глаза его светились в темноте. «Папа! — сказал он, — во!» — и поднес большой палец к моему лицу. В отличие от меня, он сразу принял фильм и долго считал «лучшим в мире».
Прошло еще четверть века. Из передававшихся в радиорекламах секундных отрывков мой младший сын полностью смонтировал мелодию «In the mood» на магнитофоне! Но посмотреть фильм ему не привелось. Может, когда-нибудь снова покажут.
___
*) “In the mood” «В настроении» (англ.) — с 1939 года популярнейшая танцевальная пьеса. Автор саксофонист и композитор Джон Гарленд. Вплоть до настоящего времени, пьеса остается в репертуаре оркестров всего мира.
Дорогой тезка!
Спасибо за Ваши такие подробные и пропитанные переживаниями и впечатлениями воспоминания.
По всей видимости я попал на просмотры «Серенады Солнечной долины» шестидесятых годов. Впоследствии впечатления от фильма слились в один блок с известными рисунками Веры Бок и так и вошли в мою память и разместились на полочке «Джаз».
Ваши воспоминания – прекрасный подарок на Пурим.
М.Ф.
Мне понравилось как это написано. Текс Бенеке, высокомерные генералы, инвалид, получивший в челюсть, комендантский час… — все это видено, запомнено автором и здорово изложено.
Спасибо, Марк!
Григорий Быстрицкий 25 Март 2016 at 17:27
…. высокомерные генералы,…
=======================
Высокомерные? Не узрел. Но ордена им действительно оставили. Шли они без шинелей (жара!), а красными были воротники их генеральских мундиров. Кстати, в отличие от остальных пленных, к «параду» их доставили на автобусе и жрали они отдельно, повкуснее. Может быть поэтому один из них стал начальником Генштаба армии ГДР. 🙂
Оставив музыку и несравненного Гленна Миллера для музыкантов, напомню, что действие фильма происходит на лыжном курорте Sun Valley в штате Айдахо. Это первый в мире — с 1936 года — люксовский лыжный курорт, курорт, где впервые появились лыжные подъемники не бугельного типа. Это детище завзятого лыжника и очень богатого человека, личного посланника ФДР в военной России, доверенного лица как ФДР, так и Сталина (такое было, может быть, единственный раз в истории) А. Гарримана. Курорт долгое время был местом сбора мировой элиты, политической и артистической. Фотографии в коридорах знаменитого Lodge — это «Кто есть кто» 1940-60-х. Сегодня Sun Valley потерял статус «самого-самого», но по-прежнему остался фантастически уютным, удобным, дружелюбным и заполненным очень достойной публикой. В Lodge по местному 25 каналу 24 часа в сутки крутят «Серенаду Солнечной Долины», каток, на котором танцевала Соня, по-прежнему открыт для всех, точную копию свитера главного героя можно купить в местном магазине, весь Lodge как бы законсервирован во времени. Единственный в США дом Хэмингуэя — рядом. Приличная синагога с ребэ-лыжником — рядом, замечательный оперный фестиваль проводится каждый лыжный сезон. Достойное место было выбрано для великого фильма. Пишут, что идея этого фильма была именно в рекламе курорта.
сё же, если не изменяет память фильм пошёл на московских экранах зимой 1943-44 гг. «парада» немцев увидеть не пришлось — был на даче под фмфосквой. Почему было и осталось / теперь можно купить видео фильма и даже два -на увссете и на фдфи-ви-фдфи. дело в том, что музыка Миллера готовилась не один год, и на экран вышла вся сразу: из-за выдвющегося мастерства исполнителецй — джазменов, певцов инструментовщиков и звуко операторов — ыильм стал шедевром тех лет.Вообще исполнительскиц уровень американскиой эстрады бвл настолько выше всей европейской пред аоенноц и даже помлевоенной, не говорф уже об уроане исполнителей советскоц эстрады, что впечатление от фифльма было вполне закономерным!Таким оно осталось и по сей день! фэто мировой класс, а не так сказать местный, локальный — немецкий, советский, хотя…. вышедший в 1942 году фильм «девушка моей месты» с фмфарикой рёкк, тоже представляет собой образец искуччтва мирового класса! Просто в ССР такого уровня исполнителей и исполнительства вообще не существовало! фнфи тогда, ни позднее. Вот в этом всё дело, но теперь такого уровня нет и в Америке! Всё уже в прошлом