Юрий Ноткин: Хай-тек. Продолжение

Loading

Я стал чаще останавливаться в толпе у метро, присматриваться и прислушиваться к окружавшим меня людям. Вначале мне казалось, что cреди них преобладают маргинальные личности. Но день ото дня я убеждался, что… вокруг меня мои привычные сограждане, с которыми я столько лет соприкасался плечами по дороге на работу.

Хай-тек

Отрывки из книги

Юрий Ноткин

Продолжение. Начало


Глава третья. НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Миколайчик берет реванш

ГИП занял почетное, если не первое место в ряду новаторских разработок института и стал предметом обязательной демонстрации высоким гостям. В нашем узком пенале пришлось выгородить место для стенда. На маленьком пятачке вокруг него теснились почетные посетители, среди которых побывали сам Гений Степанович, академик — президент Анатолий Александров, глава ленинградских ученых Жорес Алферов.Рокотал басок нашего Олеженьки Смирнова, поблескивала золоченая оправа его очков, а я стоял за спиной делегации, готовый в любой момент откликнуться на небрежный вопрос-утверждение директора по ходу пьесы типа:

— Реальная погрешность ГИПа не превышает одной сотой процента, так, Юрий Александрович?

— Совершенно верно, Олег Николаевич,— немедленно откликался я,— не более одной сотой во всем диапазоне измерений.

Первые 50 ГИПов, которые должны были выпустить Ужгородский и Омский заводы в рамках головной партии, наше министерство распределяло по фондам. К нам потянулись ходоки, стремившиеся заручиться поддержкой разработчика в вопросе выделения на их нужды головных образцов.

Рассматривая послания на разноцветных бланках дотоле неведомых мне организаций, я обратил внимание однажды внимание на аббревиатуру ГКХ. Сидевший напротив меня посетитель— молодой человек в элегантном костюме с модным галстуком разъяснил мне, что это означает Государственный Комитет Хранения. На мой вопрос, что хранит уважаемый Комитет, молодой человек лаконично ответил: «Всё». Заметив некоторую неудовлетворенность на моем лице, он любезно разъяснил:

— Ну, понимаете, всё, что может понадобиться как в обычной, так и в нештатной ситуациях на срок от трех дней до трех месяцев. Надеюсь, Вы понимаете, насколько важно поддерживать в этих условиях требуемые температуру, давление и влажность?

Я проникся важностью задачи Хранения и вложил запрос ГКХ в специальную папку для особо важных потребителей.

Гораздо более словоохотливым оказался младший научный сотрудник из института Арктики и Антарктики:

— Мы хотим сбросить парочку Ваших ГИПов на льдину дрейфующей станции. Нет, Вы не подумайте,не просто так, на парашютах в комплекте с двумя микроЭВМ СМ1800. Понимаете, сегодня это происходит так— в течение дня наши ребята несколько раз обходят льдину и снимают по приборам температуру воды, льда, скорость ветра и течений, давление, влажность, ну и так далее. Когда наступает сеанс связи, они перегоняют по радио все эти данные на Большую Землю. Там их набивают в специальную ЭВМ, а она потом выплевывает прогноз. Вместо всего этого мы развернем одну машину на льдине, подключим к ней цифровой выход ГИПа, подсоединим кабелями термопары, тензометры и всю эту канитель датчиков, разбросанных по льдине, к его аналоговым входам, заправим в ЭсЭмку программу для расчета и сиди себе на базе, пей чай с сахаром,а когда подойдет сеанс связи, отправим уже не сырые данные, а готовый прогноз. Не слабо, а?

Я представил себе наш ГИП, работающий в ледяном безмолвии и невольно вздрогнул.

За ГИПом приходили также ходоки от доменщиков, обещавшие невиданный экономический эффект, криогенщики, атомщики, представители авиа— и радиопрома.

Моя лаборатория тем временем изменялась и омолаживалась. В глубоком изумлении, не пройдя очередной конкурс на замещение должности м.н.с., её вынужден был покинуть Петя Соколов

Зато, как будто в компенсацию, прибыли по распределению целых три молодых специалиста.

Еще в феврале 1984-го Ковальский деловито сменил в кабинете Машкова портрет усопшего Ю.В.Андропова на вступившего в порядке очереди на вакантный пост Генсека К.У.Черненко.

Поглощенный Госкомиссией и заводскими испытаниями ГИПа я не заметил, как тихо сошел в могилу и этот кремлевскии старец.

Занятый всецело работой я вообще мало обращал внимания на происходившие вокруг перемены, а между тем наш институт вместе с заводом «Модулятор» вошел в состав научно-производственного объединения «Электроэталон». Директором завода и Генеральным директором объединения был назначен Савва Ильич Тищенко. По слухам перед тем, как прийти к нам он возглавлял «Электронмаш» и превратил этот некогда хромавший на обе ноги завод в мощное и эффективное предприятие. Наши старожилы, начальники отделов и лабораторий ходили встревоженными, строя прогнозы и догадки, пытаясь ответить на вопрос, останется ли ВНИИТ в новых условиях головным научно-исследовательским институтом в главке и удастся ли ему по крайней мере сохранить автономию.

С расширенного партийного собрания Объединения Валерий Машков вернулся бледным и осунувшимся. Всезнающий Федюнин сообщил мне, что Миколайчик всыпал ему по первое число и кстати, тут Слава многозначительно ухмыльнулся, припомнил ему прием на работу товарища Ноткина в обход мнения парторганизации.

Однако, как я понял позднее из рассказов других многоопытных коллег-партийцев, Машков, а уж тем более Ноткин были для Миколайчика слишком мелкой рыбешкой и метил он в своем выступлении по куда более крупным целям. Его уничтожающей критике в первую очередь подвергся зам директора по науке Эрнест Цветаев. Царапнул он, хотя для начала в осторожной манере, и самого директора.

Через неделю после собрания Миколайчик был утвержден освобожденным Секретарем Парторганизации Объединения и его запорожские усы замелькали постоянно рядом с коренастой фигурой Тищенко. Вскоре Машков получил предупреждение по партийной линии, а Цветаев выговор с занесением.

Сам Савва Ильич не особенно утруждал себя визитами в институт.Напротив, Олег Смирнов то и дело вынужден был отправляться на завод, где находилась резиденция Генерального.В институт наш директор возвращался с рассеянной неопределенной улыбкой на побледневшим лице. За короткий срок он изрядно осунулся и несколько раз выезжал в министерство. По институту бродили неясные слухи о борьбе подводных течений в нашем Главке.

Новый Генсек

Лев Ильич Пчельников высокий, плотный, седовласый, с крупным носом смахивал на генерала де Голля. Его служебные обязанности в отделе Научной Организации Труда были явно необременительны и он часто витийствовал на лестничной площадке среди вышедших покурить завлабов и старших научных сотрудников. Последнее время темой вне конкуренции являлись деяния и речения нового Генерального Секретаря Михаила Сергеевича Горбачева.. Говоря о нем, Лев Ильич вздымал к небу брови и указательный палец и закатывался долгим «Э-э-э-э, батенька!», мол тут дело тонкое и пока еще рано раскрывать нам все детали грандиозного замысла Михаила Сергеевича.

У меня лично передаваемые по телевидению выступления Горбачева вызывали неоднозначные реакции. В особое смущение меня повергли его обращения к трудящимся в мясо-молочном совхозе и на заводе-гиганте АвтоВАЗ. В первом из них, выступая перед одетыми в отутюженные комбинезоны доярками, Михаил Сергеевич предложил задуматься над тем, что будет, если удастся поднять всего лишь на 100 литров (не поручусь за точность) среднегодовой удой одной коровы, а затем перемножить это на количество крупно-рогатых особей в стране. Цифра выходила ошеломляющая и было ясно, что в этом случае СССР зальет весь мир, если не медом, то во всяком случае молоком.

Предложение, высказанное работникам АвтоВАЗа было еще более дерзновенным. Здесь Горбачев предложил прекратить тщетные попытки создания моделей, догоняющих зарубежные по некоторым характеристикам, а перейти непосредственно к разработке автомобиля, превосходящего американских, японских и европейских собратьев по всем параметрам. Мысль была проста и безыскусна. Оставалось только ее реализовать и захватить вслед за молочным еще и автомобильный рынок.

Беспартийные начальники лабораторий, а таковых, надо признаться, во ВНИИТе было немало, обязаны были посещать совместно с членами партии занятия в самообразовательной сети экономической учебы, подтягиваясь таким образом до передового уровня. Староста каждой группы, пользуясь рассылаемыми райкомами пособиями, определяли темы и назначали поочередно докладчиков из числа членов группы. Назначенный щедро снабжался материалами по теме, начиная от расхожей пропагандистско-агитаторской литературы и заканчивая достаточно свежими выпусками журнала «Коммунист».

В означенный день докладчик открывал, как правило впервые, литературные пособия в местах, обозначенных закладками и начинал в меру отпущенных ему способностей читать вслух соответствующий текст. С приходом Горбачева в названиях и содержании текстов появились новые термины.

Слушатели прилагали титанические, но зачастую тщетные, усилия, чтобы не заснуть под монотонное «Ускорение, интенсификация, электронизация, гунь-гунь-гунь…» докладчика. Слава Федюнин спал отчаянно и беззаветно, склоняясь периодически долу на стоявший перед ним на столе цифровой вольтметр, вздрагивая при соприкосновении с его прохладной поверхностью и судорожно распрямляясь, чтобы затем снова начать мучительное и неодолимое снижение.

Валера Машков спал солидно и строго, не двигая корпусом и сохраняя даже с закрытыми глазами выражение, подобающее начальнику научно-исследовательского отдела.

Но более всех меня поражал наш староста Слава Ермилов. Он смотрел в сторону докладчика, ни на мгновение не закрывая глаз, и, хотя я был уверен, что он медитирует, выражение лица его было бодрым и заинтересованным. Глядя на него, я всегда вспоминал роман Джека Лондона «Межзвездный скиталец», герой которого спеленутый безжалостными тюремщиками, лежа на каменном полу своей камеры, выскальзывал духом из телесной оболочки и парил в межзвездных мирах недоступный боли и издевательствам своих мучителей.

В 1986 году произошел ряд событий, несколько отвлекших меня от ГИПа— рванул Чернобыль, вышло постановление Совета Министров и Указ Президиума Верховного Совета СССР «О мерах по преодолению пьянства и алкоголя» и исполнилось сто лет моей Alma Mater — ЛЭТИ, Ленинградскому Электротехническому институту им. В.И. Ульянова (Ленина). К последнему событию я имел самое непосредственное отношение— я был в числе тех, кого пригласил к себе ректор ЛЭТИ тех лет, мой однокашник по институтской скамье, с просьбой написать и поставить к этой знаменательной дате капустник в старых добрых традициях ЛЭТИ.

В нашем 3-х часовом обозрении под названием «Кто, Где, Когда» мы собрали многих и многих из тех, кто в течение последних 30 лет способствовал немалой славе института в сферах смежных с наукой и техникой. В назначенный день и час поворотный круг сцены Дворца Культуры им. Ленсовета выкатывал одну за другой именитые команды— участники знаменитого на всю страну спектакля «Весна в ЛЭТИ», финалисты первого всесоюзного цикла соревнований КВН 62-63 г.г, прославленные ветераны сборных Ленинграда и Союза по баскетболу, Генеральные Директора крупнейших ленинградских предприятий, академики» из Физтеха, ведомые Жоресом Алферовым— все они снова выступали по главной «Лэтишной» специальности, как некогда на институтской самодеятельной сцене.

Как в старые добрые времена зал взрывался хохотом, радовался прелести «тонкого» разговора и объединяющему зал и сцену капустнику пусть и изрядно повзрослевших, поседевших и полысевших «студентов» ЛЭТИ.

Присутствовавший в тот вечер Министр Высшего Образования СССР, уходя, признался ректору: «Вот уж не думал, что в наше время еще может быть такое остроумное и интеллигентное действо.»

Но вот закончился вечер, погасли огни рампы и толпа высыпала на светившийся остатками белой ночи Кировский проспект с одной общей мыслью — неужели мы так и разойдемся. Мы разошлись, чтобы больше не встретиться всем вместе.Никто не отправился доброй компанией в ресторан-это было не в стиле времени.На первый взгляд шла всего лишь очередная компания по преодолению пьянства, на самом же деле оставалось каких-нибудь пять лет до конца эпохи. Но пока что первые секретари обкомов проводили в жизнь Горбачевский указ с рвением намного превышавшим скромные достижения Андроповских времен.

В Крыму была загублена не только лоза, но и посвященная ей человеческая жизнь. Припозднившийся по неведомым причинам Ужгородский воевода в ужасе спохватился и послал своих опричников по самым винодельческим местам области. Прибыв на место они заливали бензином огромные бочки из выдержанного и обработанного специальным образом дерева, служившие резервуарами для хранения вина.

Интенсификация-90

Оглядываясь на то время, не упомню для себя чего-либо уже тогда предвещавшего приход драматических перемен, способных подорвать основы строя. Даже когда грянул Чернобыль, та часть советских людей, к которой принадлежал и я и до которой не добралось зловещее смертоносное облако, продолжала жить размеренной жизнью. По крайней мере так казалось тогда мне, занятому созданием последовавшего за ГИПом нового детища, именовавшегося в официальных планах полным именем Многоканальный Измерительный Регистратор, так удачно сворачивающимся в аббревиатуру МИР.

Однажды, когда я сидел, уткнувшись в еще совсем сырые схемы МИРа, на стуле для посетителей у моего стола неожиданно возник Лев Ильич Пчельников. После нескольких вводных ни к чему не обязывающих фраз типа –Все работаем? Ну-ну!— Лев Ильич внезапно озадачил меня вопросом:

— А не хочешь ли ты, Юрий Александрович, заняться серьезным делом, за которое серьезные люди платят серьезные деньги?

— Это кто же платит? — я не смог скрыть своего любопытства.

— Ну, допустим, я, — последовал ответ.

— Вы получили наследство и решили на все деньги купить измерительных устроиств для дома-для семьи?

— Я похож на идиота? — возразил Лев Ильич, -Я же сказал, серьезные люди, Они заказывают мне работу. Я не очень-то разбираюсь в этих самых микровольтах и микропроцессорах. Поэтому я нанимаю тебя. Ты прикинешь, сколько ты хочешь получить, так чтобы вышло куда побольше, чем твоя зарплата начлаба-кандидата, мы заключим договор. Остальное мое дело

— Мысль интересная,-заметил я, — но позвольте, ведь чтобы выполнить Вашу работу мне нужно время, стало быть придется отложить то, что я делаю по планам института, потом мне нужны будут электронные детали, приборы, и, наконец, люди-соисполнители. Вы нанимаете всю мою лабораторию?

— Я нанимаю тебя, а там смотри: больше народа — меньше кислорода. Что касается деталей и приборов, то первым делом оглядись вокруг себя. Время-это твои проблемы, но естественно работу надо будет сделать за пару-тройку месяцев. Так что думай, Юрий Александрович, думай!

Пчельников величаво удалился, а я в раздумье подошел к окну. Напротив, через дорогу, неподалеку от кинотеатра «Прометей» вот уже не первый год рос павильон под названием «Интенсификация 90». Время от времени около него тормозили фургоны и разгружали все новые и новые контейнеры, видимо с оборудованием для выставки.Однажды утром к павильону подъехала вереница черных «Волг», из которых друг за дружкой стали выходить какие-то важные персоны.

— Смотри-ка ты! — услышал я рядом с собой голос неведомо откуда взявшегося Ковалевского, — сам товарищ Зайков пожаловал!

Первый секретарь Лениградского Обкома КПСС Лев Зайков сменил на этом посту Григория Романова, вознесшегося на Олимп при Брежневе. В дальнейшем при новом Генсеке Романов был столь же стремительно отправлен на пенсию, а попавший в струю Зайков вознесся по накатанному пути в ЦК КПСС. Вместе с КПСС оба в последующем канули в Лету, однако первым вышедший из партийной номенклатуры Григорий ушел из жизни последним, на 6 лет позже своего ровесника и преемника, всего лишь за два месяца до того, как пишутся эти строки.

Но в ту далекую ныне пору Лев Зайков, ЛИЧНО, курировал один из символов Горбачевской эпохи, средоточие высоких технологий, или, как сейчас сказали бы, хай-тека, -павильон «Интенсификация 90».

Апофеозом в жизни этого достославного сооружения явился визит самого Михаила Сергеевича. Вначале по институту пронесся неведомо откуда взявшийся слух о предстоящем событии, а следом, в подтверждение его достоверности, поступило официальное распоряжение — не подходить к окнам. Однако в эти новые времена оно не только не испугало, а скорее раззадорило сотрудников, немедля установивших у окон постоянное дежурство. Кортеж появился в середине дня и остановился рядом с павильоном, на стороне проспекта, заранее очишенной от прохожих. Однако на противоположной стороне, на несколько сот метров по обе стороны от входа во ВНИИТ, тротуар был заполнен публикой, жаждавшей взглянуть хотя бы издали на высокого гостя. Предшествуемый рослыми охранниками Горбачев вышел из лимузина, приветственно поднял руку, однако, вместо того чтобы войти в павильон, внезапно повернулся и направился через дорогу к стоявшей в ожидании толпе.Опешившие на несколько мгновений охранники и свита, опомнившись, ринулись за ним. Сверху мне хорошо было видно уже успевшее стать притчей во языцех пятно на лбу Генерального Секретаря. Войдя в середину толпы, в аккурат около дверей института, он остановился и,улыбаясь и приговаривая что-то мне не слышное, стал пожимать протянутые отовсюду руки.

Неведомо откуда взявшаяся плюгавая собачонка вертелась в толпе чуть-ли не под ногами у главы государства, занимающего шестую часть суши. Охранники, напрягаясь и оглядываясь по сторонам, тщетно пытались хоть немного оттеснить толпу, а по всем тринадцати этажам ВНИИТа прошелестело: «Горбачев сейчас зайдет в институт!».

Как на грех, ни сном-ни духом не предвидевший такого невероятного события Директор отъехал накануне в Москву, в Министерство отстаивать автономию института от наседавших Генерального Тищенко и Парторга Объединения Миколайчика, стремившихся превратить институт в придаток завода и навести наконец порядок в кадрах. Бледный, как смерть, Зам по науке Цветаев на подгибающихся ногах ринулся с третьего этажа в вестибюль для встречи высокого гостя…

Но все закончилось благополучно; побеседовав с народом, Горбачев вновь приветственно поднял руку, развернулся, увлекая за собой охранников и свиту, пересек проспект в обратном направлении и вошел, наконец, в павильон «Интенсификация 90».

Отъезд

К чему бы это я все расписываю? А к тому, что тогда в середине восьмидесятых годов теперь уже прошлого века тянувшееся дотоле равномерно и монотонно время, во многом вольными или невольными усилиями Горбачева стало потихоньку разгоняться с все большим и большим ускорением, и последовавшие за этим события и люди стали сменять друг друга с немыслимой скоростью и непредсказуемо, как картинки в калейдоскопе.

Никак не могу вспомнить название не то повести, не то рассказа в «Новом Мире» тех лет, где герой обнаружил у себя странное заболевание— на спине в районе лопаток у него выросли странные бугорки. День ото дня они увеличивались и вызывали нестерпимый зуд. Врачи с сомнением покачивали головами и предлагали кто хирургическое вмешательство, а кто гормоны. Но вот однажды бугорки лопнули и из них высунулись и развернулись крылья-герой начал летать. Поднявшись высоко в воздух, он увидел, что за линией, которая всегда казалась горизонтом, открывается другой горизонт. Вот такая прозрачная аллегория. Не скажу, что у меня разом выросли крылья, но нечто вроде бугорков стало прощупываться и почесываться.

Сейчас, когда прошли десятилетия, сменились поколения, свершилась масса событий, в которые было вовлечено несметное множество людей, весьма распространена ревизия прошлого, переоценка ценностей, попытки разложить целое на составляющие, найти «подлинные» причины, мотивы, пружины, побуждавшие людей в не таком уж давнем прошлом совершать те или иные поступки. Попытки этой «научной» ревизии совершаются с высоты сегодняшнего настоящего, которое впрочем стремительно превращается во вчерашнее. Я не сторонник открытий и откровений потомков и думаю, что передать достоверно прошлое можно лишь будучи там и тогда, но, поскольку машина времени еще не придумана, делать это можно лишь с помощью собственной памяти.

Однако и здесь нас ожидает подвох— в отличие от памяти процессоров, бесстрастно хранящей единицы и нолики, рассказывающие посвященным правду, только правду и ничего кроме правды, наша память щедро пересыпана экстровертными или интровертными добавками, да и читать ее никто, кроме нас самих, еще не научился, вот вам и хай-тек! Так что ограничусь выжимками из-того, что пока еще не разрушилось, да и то в собственной интерпретации.

Я почувствовал, что почва уходит у меня из под ног не тогда, когда Кира Молотков и Макс Крикунов начали старательно отводить глаза, стоило мне заговорить с кем либо из них о МИРе. Но даже тогда я еще до конца не осознавал происходящего.

Вот разве что когда одно из моих последних приобретений юный, пышно шевелюристый Саша Семенов, пощипывая усики и застенчиво улыбаясь, выдал:

— Ну что Вы, Юрий Александрович, суетитесь, все едино все разбегутся. Нельзя же работать за такие смешные бабки!-

только тогда я стал соображать, что вокруг происходит что-то непонятное, как в «Улитке на склоне» братьев Стругацких, нечто, из чего я начисто,как Кандид, выпадаю. Поневоле я стал присматриваться к происходящим вокруг меня странным изменениям в институте и прислушиваться к шуршащим на всех 13 этажах разговорам.

Откровением для меня послужило неожиданное возвышение Ролана Крюкова. Ролан-невысокий, плотный, доброжелательный числился в штате у начальника 21-го отдела Анатолия Жаворонкова, шоферил, доставал, утрясал и выполнял разные нестандартные поручения, как своего шефа, так и всего верхнего начальства. А ныне, как мне сообщил всеведущий Ковальский, Ролан был главный в совместном предприятии «Конверсия», где Толя состоял Председателем, а сам Олег Смирнов Консультантом по науке.

— А чего они конвертируют, танки в детские коляски, что-ли? — искренне поинтересовался я.

— Это ты у нас, Юрий Александрович, все из детской коляски не вылезешь. Чушки алюминиевые Ролан добывает по дешевке из как-бы отходов, а Толик их по бартеру сплавляет финикам и прочим шведам за компьютеры. А дальше опять Ролан компьютеры реализует за наличку. Сечешь, умник? Это тебе не в микропроцессоры играться! Конверсия! — Ковальский назидательно поднял вверх указательный палец.

Все, что я буду описывать дальше, внесло также понемногу свою лепту в мой отъезд, но ничего не повлияло так сильно, как вышеописанное открытие, что я выпал ненароком из времени и окружающего пространства и вряд ли сумею к нему приспособиться.

А время было куда-как интересное! Я выписывал домой 4 «толстых» журнала — «Новый мир», «Октябрь», «Знамя» и «Иностранная литература» и три газеты «Известия», «Литературка» и «Комсомолка», читал «Огонек» и «Московские новости», но и это не могло утолить неистовую жажду охватить все новые и новые сеансации.

Но самое интересное происходило, как теперь сказали бы, “online” в живом эфире, трансляциях по радио и телевидению с партийных съездов и конференций, Съездов Советов! Кто и когда в предшествующие годы смог бы поверить, что подобные события вообще могут привлечь массовые и неподдельные внимание и интерес?

Я не просто был рядом с этими событиями, я жил внутри них и был их частью до конца 1989-го-начала 1990 года, до момента, когда стало окончательно ясно, что надо выталкивать дочь, пока не засосало, пока не прозвучало знакомое «Осторожно!Двери закрываются!».

Я мог бы написать подробно об этом времени и в нем бы действовали и вынесенный на гребень, но не удержавшийся на нем Горбачев, и то разухабистый, то начисто опускавшийся Ельцин, и яркий, язвительный Собчак, не предвидевший своего сомнительного конца и грядущей славы своей эпатажной дочурки, и во время ушедший из политики умница Ю.Афанасьев, и затюканный и захлопанный А.Сахаров и многие-многие другие, стремительно появлявшиеся и уходившие, кто в тень, кто в совсем иную ипостась, а кто и в небытие.Я мог бы написать и о разных и совсем не простых судьбах своих друзей, но эта была бы совсем другая, и куда более трудная книга.

Я пытаюсь перескочить поскорее на площадку вагона, медленно уплывающего с Варшавского вокзала через Брест в Варшаву, к сгрудившимся на перроне машущим мне друзьям, плачущей рядом жене, комку, начисто забившему горло, и неотвязной мысли, «я их никогда больше не увижу…»

Но прежде, прежде я не могу не коснуться еще одной темы, напрямую не связанной с хай-теком, но так или иначе,звучавшей то слабее, то громче на протяжении всей моей жизни.

Мои последние 1990-1991 г.г. в Ленинграде запомнились мне отнюдь не пустыми прилавками и талонами на продукты, все это можно было пережить, да и в конце концов никто не голодал и не сидел на сухой корке хлеба, даже и в эти не простые времена. Просто менялись цена денег и способы распределения. Доллар еще не стал обыденным понятием, но привязка к нему уже появилась там, где счет шел по крайней мере на десятки тысяч рублей. В нижнем мире роль твердой валюты попрежнему сохраняли водка и спирт.

Со временем, возвращаясь с работы домой на станцию метро «Василеостровская», я стал неизменно останавливаться привлеченный окружающей массой людей, сгрудившейся у импровизированных стендов и прилавков. На ближайшем из стендов я прочел Состав первого Советского правительства и ВЦИК. Далее следовал список, в котором старательно, хотя и не всегда точно пояснялось, кто скрывался за какими фамилиями.

У второго стенда я застрял надолго, здесь было опубликовано неведомое мне ранее письмо А.И. Куприна Ф.Д. Батюшкову от 18 марта 1909. Почему-то с первых же строк у меня не возникло сомнений в его подлинности, а впрочем ясно почему— это был настоящий язык Куприна, подделать который местным старателям было не под силу

«И оттого-то вечный странник — еврей, таким глубоким, но почти бессознательным инстинктивным, привитым 5000-летней наследственностью, стихийным кровным презрением презирает все наше, земное…

Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты — куда хотите! Hо не трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения…

Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем-совсем русскую литературу. А то они привязались к русской литературе, как иногда к широкому, щедрому, нежному, умному, но чересчур мягкосердечному, привяжется старая, истеричная, припадочная блядь, найденная на улице, но, по привычке ставшая давней любовницей….»

Я шел домой со смутным и тяжелым чувством. Ни тогда, ни позже не стали мне менее близки «Олеся» и «Гамбринус»,«Гранатовый браслет» и «Суламифь», вся замечательная купринская проза, которую я перечитывал куда чаще Толстого и Чехова.

Не повлияла, казалось бы, на меня и где-то в те же годы прочитанная переписка моих современников Натана Эйдельмана и Виктора Астафьева.Так же, как будто, как и раньше перечитывал я великолепную «Царь-рыбу», а рядом на полке стоял «Твой 18-й век» и «Прекрасен наш союз…», и я то и дело воображал себя в такой близкой моим уму и сердцу лицейской компании Пушкина.

Не повлияла, казалось бы, хотя я долго не мог забыть фразу из письма Астафьева:

«…Ваше черное письмо, переполненное не просто злом, а перекипевшим гноем еврейского высокоинтеллектуального высокомерия…»

Я стал чаще останавливаться в толпе у метро, присматриваться и прислушиваться к окружавшим меня людям. Вначале мне казалось, что cреди них преобладают маргинальные личности — «Памятники», бритоголовые подростки, женщины на тонких, как спички, ногах в нитяных чулках, с потухшими лицами и неизменной «беломориной» в углу рта. Но день ото дня я убеждался, что это впечатление первых дней было обманчивым и вокруг меня мои привычные сограждане, с которыми я столько лет соприкасался плечами по дороге на работу и обратно.

Я уехал ровно через год, пройдя все стандартные этапы от поездок на Большую Ордынку в Москву, через шумные и грустные проводы в уже пустой и уже чужой мне квартире на Васильевском острове, через тщательно охранявшееся израильскими крепкими ребятами однодневное пристанище в Варшаве, до автоматически раздвинувшихся стеклянных дверей в Тель-авивском аэропорту Бен-Гурион. Уехал от привычной мне более полувека жизни в неизвестность. Перед отъездом я переправлял в Израиль посылками на имя дочери книги, и одним из первых отправился в далекое путешествие шеститомник Куприна.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Юрий Ноткин: Хай-тек. Продолжение

  1. Очень узнаваемо.
    Спасибо.
    И только одно маленькое замечание:
    из Л-да в Варшаву поезд ехал не через Брест, а через Гродно.
    Ещё раз — очень хорошо написано.

  2. «И оттого-то вечный странник — еврей, таким глубоким, но почти бессознательным инстинктивным, привитым 5000-летней наследственностью, стихийным кровным презрением презирает все наше, земное…»
    Наверное, действительно, Куприн. Ну и что ? Мало ли политических глупостей говорит и пишет уважаемый физик Алфёров ? А сколько политических глупостей сказал сверхуважаемый академик Сахаров ?
    Не переживайте. А.Н. Островский давно выкопал из фольклора такое 5-словное наблюдение :
    «На всякого мудреца довольно простоты».

    1. Письмо Куприна – Батюшкову упомянул не для того, чтобы изменить мое или чужое мнение о прозе Куприна или о нем самом, а лишь чтобы проиллюстрировать обстановку в описываемом месте и времени. Вывешенное на стенде мало кому ранее известное письмо Куприна –лишь мелкий штрих . Помимо стендов со списками евреев в различных органах Сов. Власти, стояли лавки с книжными развалами, где можно было найти все от «Протоколов сионских мудрецов» и «далее везде».Ни Алферов, ни Сахаров здесь не при чём.

Добавить комментарий для Soplemennik Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.