Анатолий Казачин: Яшка

Loading

Отшумела свадьба бывшего партизана Яши Голубева и сержанта мед. службы Лидочки Шварц. И поднимая жестяные кружки с водкой в кругу своих друзей-курсантов, Яша с горечью думал, что на его свадьбе вместо родственников: со стороны Лиды — замполит госпиталя, а с его — зам. начальника училища.

Яшка

(отрывок из романа «Рапсодия в желтом цвете»)

Анатолий Казачин

Член бондарной артели[1] Шмуэл Москаль прошел благополучно «вхождение в НЭП», так же благополучно «выход из НЭПа», Индустиализацию и Коллективизацию, а также около десятка других «текущих моментов», о котором возвещала газета «Белоруская веска»(Белорусская нива) и «Гомельская правда», которую регулярно приносил домой Яша, старший внук единственной дочки, Баси, оставшейся с отцом в родном Озаричи. Все остальные дочки успели разьехаться по городам великой страны, которая с недавнего времени стала называться СССР.

Яшка-голубятник, приносивший только «цорес» своей маме и заодно и деду с бабкой, недавно сломал свою голубятню, продал двух знаменитых на всю округу турманов, разогнал остальных голубей и стал членом комсомольской ячейки. По этому случаю его мама вынуждена была занять денег у соседей и пошить сыну куртку серого сукна, на которую Яша с гордостью приколол значок с надписью «КИМ». Портной Марек-хромой предложил Басе, что он поклянется на святой книге «Зохар», что сукно на куртке — английское шинельное, но Бася, прослышав о святой книге на иврите с испугом отказалась, т. к успела узнать сколько «цорес» было у ее отца Шмуэля с новой властью, прежде чем он убрал в подпол все свои святые книги на иврите.

Со значком «КИМ» Яшка-голубятник стал фигурой в родных Озаричах и дневал и ночевал в доме Марка Письменного — председателя Могилевской евсекции Ком. Партии Белоруссии. Что до своего деда Шмуеля, то Яша успел узнать в своем комсомоле, что это балласт, который партия сбросит по дороге к коммунизму. Правда и дед особого внимания на Яшу не обращал, не без еврейской мудрости полагая, что и в его семье могут быть балаболки вроде этого председателя коммунистической ячейки Левента. Дед казалось весь ушел в радость общения с внуками, которые каждое лето слетались со своими мамами на парное молоко, землянику и дедовские сказки. Не всегда мамы оставались с детьми на весь отпуск, но неделя в Озаричах, как признавалась остепенившаяся строгая учительница начальных классов Мария Самойловна Шмуклер, то бишь Бывшая Малка-бохер, давала ей кислорода на весь год.

В прошлом году приезжала из Москвы Сонечка Покельская с долгожданной трехлетней дочкой Анечкой, чудесное создание со светлыми кудряшками и глазами непонятного искристого цвета с какой-то странной отметиной у левого глаза. Бабка Эся была на седьмом небе от восторга по поводу внучки и не знала каким кушаньем ее накормить. Один раз приехали всей семьей с самим Зямой. Комиссар был весь в ремнях, с ромбом в петлице и на автомобиле с шофером.

И так, с кучей внуков, пристроенными дочками в Москве, Ленингаде и даже в далеком Сибирском Биробиджане бондарь Шмуел и Эся, его жена, дожили до дня 5 декабря 1938 года, который на отрывном календаре (предмет гордости Яши — подарок от редакции газеты «Белорусская нива» за помощь в распространении подписки) был помечен красными цифрами и надписью — «День Сталинской конституции». Дед Шмуэл уже научился без Яши черпать из календаря кучу информации. Например он теперь знал, что день 18 марта — это день Парижской коммуны, день 8 Марта — Международный женский день, 1-го мая — Международный день солидарности пролетариата. и пр. и пр. И с нежностью смотря на безмятежно играющих внуков, он горько думал, повторяя в мозгу фразу шестого Любавичского ребе «Не будет ягнят — не будет и овец».

Но для него жизнь попрежнему продолжалась по календарю где еврейский Новый год начинается в месяце «элуль», потом через неделю — Судный день — Йом кипур, а там уже и Симхат Тора недалеко. Но все эти радости надо делать в подполе, что бы не дай Б-г не увидели соседи или свой внучек Яшка и иногда, сидя на низком табурете в подполе перед раскрытой книгой Моше Исерлиса «О разрешенном и запрещенном», он с горечью думал:

— Прав был его брательник Арон, не сдюжить ему против партии большевиков, держит она его железной рукой за горло и когда захочет — сожмет свою костистую лапу.

И многоопытная его Эсенька, видя как он сидит перед раскрытой книгой и как будто ничего не видит, клала ему на плечи свои натруженные руки и говорила:

— Надо надеяться, Б-г своих не оставляет. Я видение видела. И начинает ему рассказывать очередную «бобемайсе»  (сказку бабушки — идиш).

* * *

На рассвете 3 июля 1944 г. начались бои за освобождение столицы Беларуси города Минска, которые успешно завершились к концу этого же дня… На восток и юго-восток от Минска было завершено окружение более чем 100-тысячной группировки противника. Часть сил группы армий «Центр» с ее многочисленной техникой оказалась в Минском «котле». Фашистским войскам так и не удалось вырваться из него.

16 июля 1944 г. в Минске состоялся партизанский парад, по­священный освобождению столицы. А на следующий день «парад позора» проходил в Москве. По улице Горького под конвоем солдат Красной Армии провели колонны немецких военнопленных, захва­ченных во время боев в Минском «котле».

В ходе дальнейшего наступления 28 июля советские войска ос­вободили Брест. Немецко-фашистские захватчики были полностью изгнаны с белорусской земли. (операция Багратион — Википедия)

* * *

Яшка выскочил из двери с лицом, распаренным как после долгожданной бани.

Его окружили товарищи.

— Ну, куда? С нами, в армию? Немцев добивать?

— Да нет. Прибыть в Лощицу. В распоряжение БШПД (белорусский штаб партизанского движения), а там вроде учиться на курсах каких-то. Хотели меня в милицию! Что бы я на перекрестках палочкой махал! Это боевого то партизана! Я им там наговорил! Хорошо, Сенькин вступился. В общем печать на нас поставили — партизанское босячество, нет армейской дисциплины! Политически неграмотны, учить нужно, партийная дисциплина, то и се! Да еще подписаться под приказом заставили — никаких хозяйственных операций в деревне, никаких конфискаций, за нарушение — расстрел. Питание — только через комендатуры Красной Армии. Денег дали — 25 тысяч, кто знает это много или мало?

Вот такие дела. Вам-то повезло, в армию пойдете, а мне как видно как и до войны — за письменный стол садиться нужно. Как дед Айзик покойный говорил — гораль (судьба, жребий — идиш) у тебя такой.

Ну, Витек, прощаться нам придется. Кровный брат мой — кровью что пролили вместе, судьба нас повязала. Знаешь что Витек, как у нас никого из родных не осталось, давай друг другу письма писать. Все радость какая, когда почтальон придет и письмо принесет.

— Так адресов то мы не знаем. Куда писать то, на деревню дедушке?

— А ты мне первый напиши, когда в армии обустроишься и адрес получишь. Пиши — Минск, главпочтамт, Якову Голубеву.

— Хорошо, договорились. Пойдем на базар, спрыснуть надо, конец партизанам Витьку Парамонову и Яшке Голубеву.

* * *

Прошло полгода. Курсы советских работников сменились для Яшки Голубева, к его непередаваемой радости, Минской школой офицеров НКВД. Вышло это так.

Несмотя на то, что война приближалась к концу, сводки «От Советского информбюро» уже говорили о боях на направлении Кюстрина, белорусские леса были нафаршированы людьми с оружием. Кого тут только не было: и остатки Белорусской группировки немцев, и отряды польской Армии Краевой (АК), и ОУНовцы Бандеры и лесные братья прибалтов, а то и просто бандиты, которые привыкли добывать пропитание с автоматом в руках… Курсантов привлекали на операции по прочесыванию и ликвидации всего этого отребья. После одной из успешных операций, в ходе которой были убиты двое крупных бандеровцев, на праздничном построении для вручения благодарностей командования для отличившихся, где Яшка был одним из них, он набрался смелости и подошел к «виллису» подполковника в фуражке с голубым околышем, проводившему церемонию. Сейчас же на него надвинулись двое медведеподобных солдата с автоматами на изготовку. Он только успел прокричать: «тов. подполковник…» как получил толчок в грудь автоматом и один из солдат прошипел: Кру-гом! 10 шагов назад! Но сейчас же замолчал, так как прозвучал голос подполковника: Отставить! Пусть подойдет!

И Яшка излил свою душу, которая не хотела просиживать жизнь за письменным столом райкома или райисполкома.

Подполковник терпеливо слушал Яшкин рассказ о партизане, которого заперли в контору и который мечтает о защите Советской власти автоматом или пулеметом, а не чернилами на письменном столе. Поднятой рукой он остановил поток партизанского красноречия и деловито спросил:

— Что делал до войны?

— Был помощником председателя коммунистической ячейки в городке Озаричи.

— Как фамилия председателя ячейки?

— Письменный Марк.

— Кто родители?

— Отец умер в 1921 году от тифа, мать и все родственники убиты в гетто.

— Есть ли родственники, привлекавшиеся к суду?

— Есть две тетки в Москве и одна в Ленинграде. Не имею с ними связи.

Подполковник расстегнул полевую сумку, вытащил блокнот и начал что-то писать. В это время колонна начальства начала движение и шофер подполковника завел машину. Подполковник сказал — Васька, не спеши. Потом оторвал лист бумаги, что-то быстро написал, оторвал и дал Яше.

— Приходи и подавай документы, пройдешь приемную комиссию — будешь в нашей школе…

Виллис умчался. Так Яшка Голубев стал курсантом только что открытого Минского офицерского училища НКВД и вместе с новыми друзьями мечтал, как уже через полтора года будут обмывать маленькую звездочку младшего лейтенанта НКВД, распрощается с продавленной почти до пола сеткой курсантской кровати, обрыдлой перловкой на обед и вечерами танцев в клубе, на которые сбегались, как ему казалось, все проститутки Минска в надежде поймать мужика и утащить его в ЗАГС.

Правда, после второй или третьей операции прочесывания у него появился неведомый прежде страх, вместо обмытия звездочки, получить прощальный залп над могилой с фанерной пирамидкой со звездой.

Но молодые над такими мыслями задумываются мало.

Однажды привычный распорядок одного занятия по обрыдлому для него предмету «Основы марксизма-ленинизма» был нарушен вошедшим дневальным, который начал что-то шептать на ухо преподавателю. Не привыкший к такому способу рапортовать голос сержанта иногда переходил на обычную речь и Яшка уловил свою фамилию.

— Курсант Голубев — к дежурному по части! Вот ходок, уже и бабу завел! –это было сказано относительно негромко, но смех слушателей показал, что продолжение освоения марксистской теории будет связано с трудностями. Яшка пожал плечами и громко сказал — все враки, нет никакой бабы, куда мне эти б—щи…

Представ перед дежурным по части офицером Яшка был не на шутку взволнован, узнав что на КП его ждет женщина совершенно ему незнакомая: сержант медицинской службы Шварц Лидия Львовна.

— Может кто из родных спасшихся от расстрела в гетто Дубровны?

Получив разрешение проводить сержанта Шварц в столовую и оттуда не отлучаться, Яшка бросился на КП. Но чудес не случилось, немцы работали основательно, это не была спасенная родственница, а медсестра Минского госпиталя, где вторую неделю лежал раненый его кровник — дружок Витек, который уговорил врачей послать к дружку медсестру с письмом. Не без основания утверждая, что встреча с другом поможет в заживлении раны в бедро, далеко не простой даже с точки зрения врачей тылового госпиталя.

Уже после нескольких минут разговора Яшка почувствовал, что его первый раз в жизни раздирают два противоречивых чувства. Одно — бежать что есть духу встречаться с Витьком и второе, сидеть и смотреть и главное слушать, негромкий какой-то грудной голос незнакомой женщины, с которой не хочется расставаться.

Наконец он принял решение:

— Ты Лида сиди здесь и никуда не двигайся, я — к дежурному по части. Попрошу увольнительную на встречу с раненым Витьком и пойдем к нему вместе. Лида удивленно на него взглянула, как будто хотела спросить с каких это пор они стали на «ты», но как видно передумала и просто кивнула головой.

Увольнительную он получил до 22 часов и когда вернулся, было ему ясно, что Лида это то, что ему нужно для семейного счастья. Два слова, над которыми его товарищи курсанты потешались без продыха, рассказывая солдатские анекдоты на эту тему.

Даже учеба пошла у него легче и он немало удивлялся тому, как это может быть, что бы непроизносимые для его не очень привыкшей читать голове философские термины основоположников, укладываются в память при мысли об очередной встрече с Лидой в коморке дежурного врача госпиталя. Он даже стал осторожнее в продолжающихся операциях по зачистке и сам удивлялся происходящим с ним переменам.

А война для курсантов все продолжалась, несмотря на отгремевшие залпы салюта победы. Размеренное течение курсантской жизни: классы теории марксизма-ленинизма, тир, спортзал, где в последнее время знакомый турник, бревно и конь сменили борцовские ковры — начали учить их незнакомому самбо, прервалось для него так, что пришлось задуматься о том, что будет делать если вылетит с треском из «альма-матер» чекистов. Дело было так: как то он прочел в» Минской правде» обьявление в черной рамочке о смерти своего прославленного партизанского командира, командира партизанской бригады Сенюшкина Николая Петровича и решил проводить своего боевого командира в последний путь. Возвращаясь с кладбища и имея увольнительную до 22:00 он не знал, чем занять выпавшие ему часы. К Лиде нельзя, один раз пришел во время ее дежурства и получил такой нагоняй, что не знал как спасти виды на будущую свадьбу. Желание выпить и отсутствие компании так же не делало его настроение более веселым. Ноги сами его несли к госпиталю и он уже стал подумывать о — может рискнуть — как до его слуха донеслась мелодия «последний моряк Севастополь покинул». Метрах в 200 от него, около пивного ларька гужевалась толпа инвалидов. Он уже притерпелся к виду этих «обрубков войны» и к мысли что и он мог быть таким же, если бы, как — говорил его Витек — не Яшкино еврейское счастье. Желание промочить горло кружкой пива подавило его страх опять увидеть это нечеловеческое зверство с которым война искромсала молодые тела и он направился к киоску.

— Тю-у, мусора прибыли. Братцы, полундра! К нему тянул пивную кружку широкоплечий здоровяк в матросской фланельке и сдвинутой на ухо бескозырке Вместо двух кистей у него были культяпки — раздвоенные кости, превращенные фронтовым хирургом в два толстых пальца которыми несчастный довольно ловко управлялся, он поставил наполовину опорожненную кружку на какую-то доску киоска, вытащил из грудного кармана смятую пачку папирос «Звездочка» и кто-то уже тянулся к нему с зажженной спичкой:

— Добавь 100 грамм фронтовых — чекист!

И без передышки:

— Тю-у, братцы, …жиды в партизанах, кто видел чудо-юдо такое, на каком ташкентском базаре медальку купил-то, жидик?

Кулаки у Яшки сжались сами собой и он схватив матроса за тельняшку на груди так тряхнул, что пиво из кружки вылетело метра на три.

— Братцы, мусора права качают, полундра!

И сейчас за инвалидом выросли три парня с небритыми, испитыми лицами. Один сжимал в руке трубу, у второго блестел на пальцах кастет.

Яшка понял, что будет биться за жизнь.

Но сейчас же окошко ларька с треском распахнулось и милицейский свисток заверещал с такой силой, что было даже удивительно, откуда у продавщицы, женщины с изможденным, много повидавшей горя лицом, есть столько силы в легких. Через полминуты где-то поблизости забухали солдатские сапоги и Яшка увидел двух милиционеров, бегущих помогать продавщице. Тройку как ветром сдуло, моряк вернулся к кружке, с сожалением рассматривая остатки и ворча что-то неразборчивое по поводу мусоров и жидов. Минут через десять курсант Яша Голубев сидел в отделении милиции перед милиционером в капитанских погонах и давал показания. Капитан придвинул к себе лист с «шапкой» протокол и что-то выписывал, глядя в Яшкинское удостоверение курсанта. У капитана было типичное еврейское лицо, но цвет кожи на нем был для Якова не то что странным, но невиданным: пятна бурого переходили в детски розовое, переходившее в ярко-красное. Яшке, который повидал распоротые животы, оторванные руки-ноги и вытекшие мозги не пришлось видеть танкиста горевшего, но оставшегося в живых. Капитан оторвался от бумаг, взглянул на него и спросил:

— А ид? (еврей на идише)

Яков который привык к словам: еврей, жид, пархатый, просто не помнил что есть еще идиш на котором он говорил в детстве и какие то секунды смотрел на капитана, как не понимающий смысла вопроса. Капитан с не меньшим удивлением смотрел на него.

И вдруг на Якова, как обвал или сметающий все на своем пути вал, обрушились воспоминания детства: мама, дедушка Айзик, бабушка Лея, шабатный стол со свечами и халой. И тут же боль и стыд — как он портил жизнь деду, требуя прекратить этот религиозный дурман, опиум для народа, буржуазное отсталое сознание и пр. и пр. Яростное комсомольское новое, которое свергнет под откос истории деда с бабкой, с их торой, синагогой и прочими пережитками прошлого.

Потом возникло лицо мамы, закрывшее лицо руки с загрубевшими пальцами ткачихи, как она убегала после очередного его скандала с дедом. Где-то вдалеке мелькнуло туманное лицо мужчины — отец?

— Фамилию то поменял, что ли? — Спросил капитан.

— Да. — Выдавил Яшка.

— Какая была у отца?

— Скоровский.

— Так что, говоришь обидели тебя? Партизанскую честь задели? А кто задел, ты подумал? Эти люди на такой войне живыми остались! Для нас — тоже живых — руки, ноги, глаза отдали.

— А нам, кто живыми остались, что нет права на правду?

— Эх, Яша, Яша. Тебя на философию потянуло. Лравда, она баба капризная. Красива с какой стороны смотреть на нее. А нам — аидам, тем более.

— Ну, и что мне с тобой делать? Если писать правду, то за пьяную драку с инвалидом отечественной войны тебя с треском вышибут из твоего училища. Тем более сейчас, в наши времена.

— Тов. капитан, а вы ничего не пишите, и дело с концом.

— А это курсант Голубев уже будет должностное преступление.

— А мой начальничек — не просыхающий майор Хвостов — спит и видит как бы меня убрать из милиции вообще. Говорят ему в райкоме, что у него синагога вместо райотделения, кроме меня еще два аида есть. Один две «Славы» имеет, второму сам тов Цанава орден Ленина прикалывал, из «волкодавов» отставных он[2]. А начальничек мой — всю войну запасные полки формировал. Ну, так как, правду писать или нет?

— Не знаю тов. капитан. Не сдержался. Кровь в голову ударила. Признаю вину. Может можно «губой» обойтись?

— А тебя что не учили твои профессора чекистских наук что Дзержинский говорил? Ну, какая должна быть голова у чекиста?….

Долгая пауза говорила о том что для Яшки это вещь неизвестная.

— Ну и профессора там у вас, вот кого увольнять то нужно! А говорил Феликс Эдмундович, запоминай! — Голова должна быть холодная, сердце — горячее, а руки — чистые. Понял?

Он отодвинул в сторону протокол и, открыв дверь крикнул в коридор: «Филимонов, зайди.» Вошел сержант, что сопровождал Голубева. «Из-за чего там сыр-бор загорелся, что не поделили с этим.» И он кивнул в сторону Яшки.

— Не могу знать тов. капитан. Наверное, Верка Агафонова, разливальщица в киоске знает. Она свистела. Когда мы с Карповым прибежали, все было спокойно, никто не дрался. Вызвать ее?

— Не надо. Когда будешь опять дежурить, сходи к ней, запиши показания, мне для протокола не хватает причины драки.

Сержант вышел. Капитан взял в руки протокол и поколебавшись несколько секунд решительно порвал.

— Вот так-то, курсант Голубев, вот правда с моей стороны, а со стороны майора Хвостова — она другая совершенно. Понял!?

— А мамелошен (родной язык — идиш) я тебе забывать не советую. Очень не советую по нашим временам. Тебя дед учил что такое «мицва»? (доброе дело — иврит). Наверняка учил, а ты подзабыл. Так что ли?

— Так, товарищ капитан. Как его вспомню — сейчас сердце болит. Сколько я ему крови испортил своими комсомольскими штучками.

— Да, Яша и я пел в свое время — наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка — да видно еще пару остановок надо делать в пути, пока от сволочей не очистимся.

— Ну, топай к себе, да будь поосторожней, не всегда еврейское счастье вывозит. Вот и меня вывезет или нет — одному нашему еврейскому Б-гу известно. А у меня, брат, семья, и хоть капитанское жалование не золотые горы, но все таки…. если бы контузия не мучила, можно было бы наплевать на майора Хвостова… А так…чертов «тигр» под Кенигсбергом, я два их сжег, но второй успел все-таки по мне садануть, а ты знаешь какой снаряд у «тигра»! Механика-водителя — в клочья, башнер сгорел, а меня еврейский Б-г из командирского люка выкинул. Я его как раз открыл, что бы осмотреться. Жахнуло меня о дерево. Живой, но вот как трясун нападет, два-три часа мучаюсь. Дочка у нас — Майечка, четыре годика. Как я трястись начинаю, она — к маме, в колени ей спрячется и просит маму: скажи папе чтобы не трясся, я боюсь. А Фаечка моя ее обнимет и плачут они вместе. Мне сердце рвут. Ну а что я сделать могу.

— А что медицина?

— Медицина! Скажи спасибо, что живой, руки ноги, глаза — все цело, вот только лицо — ну, нам на сцену не надо, и в милиции проживем. На Героя представили. Но разве еврею звездочку дадут! Сажи спасибо что «знамя» дали. А со «звездочкой» я бы майора Хвостова подальше бы послал!

— Товарищ капитан у меня невеста есть — медсестра в Минском центральном госпитале, о свадьбе уже сговорились. Можно вас с семьей на свадьбу пригласить?

— Давай, я мазлтов (счастья вам — идиш), лет пять не говорил. Вот возьми адрес.

На бумажке было написано: капитан Гутман Владимир Иосифович, жена — Двора Мойсеевна и адрес.

— Зайд гезунд (будь здоров — идиш) и запомни все, что тебе говорил.

Всю дорогу до училища память Яши прокручивала происшествие и не могла найти ему другого обьяснения как: «еврейское счастье».

Так что, дед Айзик был прав со своим Б-гом!?

Вдруг в его памяти возникло лицо его довоенного начальника и учителя по комсомольским делам Марка Письменного и как он читал Яше какую-то статью из московской газеты, кажется, «Известия», что в Советском Союзе евреи есть, а еврейского вопроса нету.

— Что же это такое, почему Иосифу Виссарионовичу правды не докладывают!?

* * *

Отшумела свадьба бывшего партизана Яши Голубева и сержанта мед. службы Лидочки Шварц. И поднимая жестяные кружки с водкой в кругу своих друзей-курсантов, Яша с горечью думал, что на его свадьбе вместо родственников: со стороны Лиды — замполит госпиталя, а с его — подполковник Жеглов — зам. начальника училища. Откуда-то издалека пришло воспоминание об еврейской свадьбе, где молодые бородатые евреи, все в черном, кружили поднятую на стуле невесту всю в белом, которая визжала от страха, что упадет. Мелькнула мысль — поднять Лиду и закружить, но так же быстро ушла (вроде не принято).

До производства в офицеры и выпускного парада оставалось полгода и молодые решили не мучиться с поиском съемного угла в разрушенном Минске, а ждать назначения Яши.

Но вот и пришел день, когда бросив звездочку в кружки с водкой курсанты выпили за удачу и «расти звездочка маленькая до майорской и дальше до полковничьей». Свежеиспеченный младший лейтенант войск МВД отбыл вместе с молодой женой для прохождения службы в должности помощника оперативного уполномоченного Слуцкого районного отдела МВД.

— Ну, младший лейтенант, день тебе на устройство личных дел и… за работу… обстановка у нас сложная. Раньше 11 вечера домой не выбираемся. Старший твой, старший лейтенант Герасимов, иногда даже ночует здесь. Теперь может быть легче станет, еще одна пара рук появилась. Да, главное — без дела из дома носу не высовывать, то же и жене скажи, ну, поаккуратней, конечно. Зря ее пугай, а то соберет манатки и деру от такого мужа.

В лесах не спокойно иногда и в город забегают. Бандиты всех мастей. Много и идейных осталось, но не мало и таких, что от войны в лесах прятались. Привыкли грабить и все тут.

После меня зайди в каптерку, к оружейнику ст. сержанту Масленникову, выбери там пистолет, есть два Вальтера трофейных и наганы милицейские. Неплохо бьют…. Герасимов сейчас на операции. Завтра познакомлю.

— А автоматов нет? Я к шмайсеру в лесах привык.

— Нет. Шмайсеров нет. На боевые операции дегтярь дам…Что с женой, как с работой, она в больнице уже была или не успели еще.

— Я сразу представляться побежал, жена ждет в парке, даже с жильем еще не устроены.

— Ну, ты даешь! Где же мне тебя устроить хоть на пару дней? По лини горсовета помощи не жди. 80% Слуцка разбиты лежат. Что можно восстанавливать, только начали. Вот что! Когда пойдешь к Масленникову, скажи что я просил, просил, не приказывал, тебе помочь с жильем. Этот бывший моряк — проходной парень. Пол-Слуцка знает, особенно женскую половину. Найдет тебе какой угол на первое время.

У жены бывшего партизана и бывшей сержанта мед. службы, а ныне демобилизованной безработной операционной медсестры Лидии Львовны бывшей Шварц свои проблемы. Милейший старичок, главврач Слуцкой городской больницы, Савицкий Антон Павлович, на интеллигентнейшем русском языке выпускника еще Петербургской Военно-медицинской академии, объяснил бывшей мед. сестре, что есть такой документ под названием «штатное расписание» и у него нет для нее штатной единицы, несмотря на направление коменданта г. Слуцка и пусть решает эту проблему сам комендант майор Жариков, а ему срочно нужен человек типа старшины для управления АХЧ. Лидочка робко возразила насчет прав демобилизованной, но главврач привел цитату из какого-то по-видимому юридического документа, смысл которой был прост — он не хочет садиться в тюрьму на старости лет за нарушение закона, после этого Лидочка так же робко спросила какие обязанности есть у этого начальника АХЧ и хватит ли для должности ее звания бывшего сержанта. Тут главврач понял, что оборона прорвана и надо развивать успех. Пообещав личную помощь и перевод в операционную, как только проблема «штатной единицы» будет решена, он получил долгожданную помощь в проблеме управления тремя вздорными бабами на кухне, вечно полупьяным конюхом Михалычем и канцелярской фифой Кларочкой, по слухам фронтовой подругой какого-то полковника — как доносили эти слухи — влиятельного лица. Предвкушая исчезновение утренней головной боли от разбора «полетов» накануне, он был готов пообещать Лидочке даже внеочередное звание, какое он сам еще не сформулировал.

Когда Лида пришла домой — полкомнаты с временной перегородкой из фанеры на первом этаже двухэтажного дома, где второй этаж представлял собой месиво сгоревшего дерева, разбитой черепицы и просто мусора — и с гордостью потрясла перед Яшей несколькими сотенными аванса, возникла первая семейная если не ссора, то «напряженка»: что из мебели купить в первую очередь. От бывшего жильца — капитана, начальника какой-то тыловой автобазы, им в наследство перешла старинная двуспальная кровать с никелированными украшениями наверху и деревянный стол с тремя ногами деревянными и одной металлической, сваренной из арматурных прутьев — как видно творчество какого-то «умельца» из шоферов — подчинённых капитана. «Напряженка» возникла из-за столкновения интересов — жена просила шкаф для одежды в чемоданах, а Яше вдруг захотелось иметь этажерку для книг и газет. Как он сказал — надоело быть «обезьянами на деревьях». Победила конечно женщина. Как сказал Яша — только из-за того, что я тебя очень люблю. Получив заслуженный поцелуй, Яша понял, какое секретное оружие будет применяться в дальнейшем и подумав — бытие определяет сознание — пошел знакомиться с соседями.

А тем временем «бытие» в г. Слуцк отнюдь не навевало на философские мысли. Уже на второй день службы Яши привезли раненого оперативника, его соседа. Во время патрулирования в одном из районов — патрулирование на телеге вдвоем т.к. средством транспорта в большинстве районных отделов МГБ (преобразования 1950 г.) был конь, единственная в их отделе «полуторка» или стояла в ремонте или выделялась на чекистско-войсковые операции. Оперативников обстреляли из автомата. Из большинства сельсоветов шли тревожные сообщения об усилении бандитизма. Соответствующие оперативные указания недовольного начальства сыпались на головы немногочисленных работников отделов милиции. Как стало ясно Яше — милиционер это не фигура с палочкой на перекрестке, а солдат, продолжающий далеко не оконченную войну с немцами и их пособниками. И сейчас, обнимая Лиду, он вдруг понял как он любит жизнь и не хочет быть в списках «геройски погибших». Но мужской (или партизанский) гонор был сильнее и когда начальник отдела на утренней разнарядке называл сельсовет куда надо ехать — одним из первых звучал голос Яши. После одной из операций, когда участники стояли на пыльном бывшем поле бывшего стадиона и принимали благодарность начальства, Яшка проворчал своему товарищу — лучше бы по сто грамм фронтовых вынесли вместо бумажек этих, но тут же вынужден был стать по стойке «смирно», т.к. назвали его фамилию.

Окончание

____
[1] Еще одно слово активно входило в моду во второй половине 20-х годов — артель. Коллективный труд приветствовался, он был прогрессивным в технологическом отношении, и как утверждали, соответствовал целям и задачам нового общества. Кустари объединялись в артели, которые получали, как и требовало время, названия такие же громкие, как лозунги на кумачовых полотнах.

[2] — тов. Цанава — министр НКВД БССР, «волкодавы» — работники спец. подразделения СМЕРШ, задачей которых было доставлять живьем агентов противника для расследования.

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Анатолий Казачин: Яшка

  1. А ид- правильно, два аида- неправильно, мн.ч, -идн, артикль а для сущ. ед.ч

Добавить комментарий для Klaudia Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.