Тамара Ветрова: Кино оттуда

Loading

Приснился Светлане Николаевне все тот же шлакоблочный дом с хлопающей на ветру дверью, полный сквозняков и глухого сумрака, хотя кое-где в подъезде, да и в некоторых квартирных помещениях горели электрические лампочки. В их ненадежном свете открывался вид стен, покрытых дешевой, местами облупившейся краской.

Кино оттуда

Тамара Ветрова

Должна признаться, что речь в этом рассказе пойдет о снах — предмете несколько туманном, малоизученном, а главное — ложно понятом. В чем же, спрашивается, таится подвох? Все видят сны, это не вызывает ни сомнений, ни споров. Так-то оно так, но по каким-то невыясненным причинам о снах принято говорить с преувеличенным вдохновением и даже с необъяснимым романтическим чувством. Тут тебе и «разноцветные сны», и «волшебные сновидения», и тому подобная словесная вязь, словно бы сознательно используемая для того, чтобы утаить сущность явления, причем всякий раз обманывать приходится не посторонних, а самих себя… И вот выходит, что сновидец больше всего на свете боится признаться себе в том, что сны не самая приятная, а скорее, мучительная часть нашей реальности — тревожная, болезненная и безотрадная.

В нашей истории фигурирует именно сон такого рода — назойливое видение, то и дело посещавшее ночью скромную и одинокую учительницу Светлану Николаевну Кубик. Намучившись за день в школе, с болью в ногах, севшим голосом и двумя тяжеленными сумками, набитыми ученическими тетрадками, Светлана Николаевна обычно часа в четыре вечера медленно брела по улице Ленина домой, в свою заставленную родительской мебелью полуторку. Мебели и впрямь там помещалось больше, чем следует — но не выкидывать же было сервант с тонконогими рюмочками из красного и синего стекла под хрусталь… И здоровенный этот комод — его любила мама, да и бабушка; в ящиках до сих пор хранились мотки ниток, старые фотографии, тетрадки с рецептами, записанными химическим карандашом, и книжные закладки с изображением родных просторов. Все это было не нужно Светлане Николаевне, но рука не поднималась очистить квартиру, так что приходилось жить, так сказать, между полированным книжным шкафом и застекленным сервантом, точно экспонат в музее старой мебели… Так, кстати говоря, она себя и ощущала, — до той поры, пока в начале сентября ей впервые не приснился сон — тот самый… После этого прошло некоторое время, и первая четверть подходила к концу. Ее любимая пора закончилась, и на месте огненных роскошных кленов теперь стояли мрачноватые деревья без листьев; черные, корявые… Тут уж, точно, А.С.Пушкин не сказал бы: «унылая пора, очей очарованье!»… Нечем тут было очаровываться, будь ты хоть поэт, хоть простой гражданин…

И вот однажды, охваченная случайными мыслями и наклоняясь под грузом пудовых сумок с тетрадками, Светлана Николаевна медленно брела своим маршрутом. Под летящими бесформенными облаками ее фигурка смотрелась маленькой и жалкой — впрочем, пожалеть ее было некому: улица Ленина в этот мрачный осенний день была пустынна.

Светлана Николаевна скользнула взглядом по металлической вывеске «хозяйственные товары», укрепленной над входом в магазин, и с излишней горячностью подумала, что отвалившаяся буква «н» сослужит дурную службу подросткам. И без того с удвоенными согласными сплошные проблемы — а тут вот нате пожалуйста. Слово «хозяйственные» хромает, можно сказать, на одну ногу… И вдруг, повинуясь таинственным ассоциациям, злополучная буква словно высветила в памяти учительницы отдаленную картину ее нынешнего позабытого сна. Мы намеренно употребили слово «отдаленная», поскольку сновидение имело вид блеклого, расплывчатого, но главное — необыкновенно далекого мира! Настолько далекого, словно помещался он, допустим, на обратной стороне Луны или уж в каких-то совершенно неисследованных пространствах.

Светлана Николаевна на минуту замерла. Одновременно с непрошеным воспоминанием все внутри у нее словно сжалось под спудом — но чего? Неприятного известия? Опасной тайны? Не понять это было, тем более — не объяснить в двух словах.

Приуныв, учительница медленно добрела до родного дома. Что же так смутило ее в недавнем сне? Будем откровенны: перво-наперво женщина почти сразу вспомнила (и призналась себе), что сон этот прилетел к ней не в первый раз. Быть может, поэтому детали сна были хотя и блеклые, но определенные и даже окончательные, что ли… Ей пришло в голову сравнение с фотографией или с отснятыми кадрами кинофильма.

Освободившись от тяжелого плаща, а главное, от сумок, женщина присела к кухонному столу и, дожидаясь, когда закипит вода в чайнике, добросовестно восстановила приснившуюся картину. Действие сна неизменно происходило в трех или четырехэтажном шлакоблочном доме — Светлана Николаевна не была уверена в количестве этажей, так как ни разу не видела дом снаружи. Сон, если можно так выразиться, заставал ее внутри помещения, прохладного, неважно отапливаемого и имевшего на редкость сиротливый вид. Никогда — ни в детстве, ни тем более в зрелом возрасте — женщине не приходилось жить в таком малоустроенном доме. Конечно, ее нынешняя квартира не отличается роскошью, но все же она не лишена своеобразного уюта. В особенности — стоит зажечь настольную лампу и приняться за тетрадки… Тьма вокруг, как надежная стена, словно защищает ее от внешнего мира. Никого и ничего, только смешные детские работы… «Летом мы ездили на шашлыки. Было солнечно, и мы ели шашлыки». Подумать только, какие силы она убухала, чтобы они писали образно! Использовали бы средства художественной выразительности… А на поверку — «ели шашлыки»…

«Культуры не хватает, — говорила сама себе Светлана Николаевна. — Все бы ничего, но культуры не хватает. А культура не зубная паста, в магазине не купишь… Да они и зубы чистят через раз! Раньше было другое дело… был зубной порошок… порошок…».

Тут, незаметно для себя, учительница опустила голову на кухонный стол, едва не уронив синюю чашку с золоченым ободком. Сон сморил ее, и электрический свет слегка позолотил темные, довольно редкие волосы, гладко зачесанные надо лбом. Приснился Светлане Николаевне все тот же шлакоблочный дом в несколько этажей, с хлопающей на ветру дверью, полный сквозняков и глухого сумрака, хотя кое-где в подъезде, да и в некоторых квартирных помещениях горели электрические лампочки. В их ненадежном свете открывался вид стен, покрытых дешевой, местами облупившейся краской, сбитых каменных ступеней и дверей с утраченными номерами. На некоторых, впрочем, мелом кое-как были написаны соответствующие цифры — «12», а рядом, к примеру, — «8»… Бестолковый порядок, объяснимый, по-видимому, лишь прихотями сна. Между тем Светлана Николаевна в знакомом сне чувствовала себя чуть ли не старожилом. Она поднималась по лестнице довольно уверенно, хотя и с дрожью в ногах, и направлялась к совершенно определенной двери, которую, как ей казалось, узнает в любое время дня или ночи. На двери не было номерного знака — но разве нам требуется номерок, чтобы отыскать, допустим, собственную кровать или чайник? Точно так было и с этим сновидческим продвижением. И вот наконец нужная дверь — коричневая, без кнопки звонка, но приоткрытая. И сквозь небольшую эту щель ползет запах какой-то немного подгорелой каши — необъяснимый, надо сказать, потому что за дверью не варят кашу, а снимают кино. Уж кому как не ей это знать!

Открыв дверь, она вступает в узкий коридор, заваленный по углам рухлядью и с подвешенным под потолком бездействующим велосипедом, — и вот уже она в первой комнате, где потрескивает киноаппарат с насаженными бабинами — таких, кстати говоря, теперь и нету, наверное, в производстве, но раньше, она еще была на практике в Камышлине, в их малокомплектной школе был именно такой… И работал там хромой человек Василий Игнатьевич, угрюмый и неприветливый. Возможно, впрочем, что это природная хромота отдалила его от людей? Называл детей «окурками» — как вам это понравится? Странное совпадение — он-то и стоит за киноаппаратом, насаживая одну за другой пудовые бабины и глухо ворча… По совести говоря, Светлана Николаевна была уверена, что Василий Игнатьевич давно умер — он и тогда был немолод, а теперь вот столько лет прошло…Однако во сне все иначе, взять хотя бы этот дом и это помещение. Здесь отсутствует воздух, несмотря на полуотворенное окно. Бочком и осторожно Светлана Николаевна приблизилась к окну и попыталась глубоко вздохнуть, да только без толку. За окном, как и внутри, не было воздуха, как будто сон — безвоздушное пространство, лишь имитирующее нашу жизнь, но на деле не имеющее к ней никакого отношения. Да и как прикажете жить без воздуха?! У Светланы Николаевны заболело горло и шея, отсутствие воздуха сказывалось и на глазах, они ощущали резь, будто при первых симптомах гриппа. То и дело безрезультатно вдыхая, женщина мимолетно оглядела вид, открывающийся из окна. Ей был виден двор с желтоватой травой, с качелями, лишенными перекладины, издающими тоскливый скрип. Поодаль стояла скамейка, выкрашенная желтой краской, а неподалеку валялся наполовину сдувшийся резиновый мяч.

Нечего и говорить, такой пейзаж на кого угодно наведет тоску. То же произошло и со Светланой Николаевной. Она отшатнулась от мертвого двора, словно прочитала собственный смертный приговор. Но еще некоторое время перед ее глазами стоял бледный, будто вылинявший вид из окна; ни звука, ни шороха, лишь за спиной мерный треск работающего киноаппарата — вот какой все-таки добросовестный работник этот Василий Игнатьевич; трудяга, пусть и не лишенный некоторых недостатков.

Теперь надо открыть одну тайну учительницы; вернее — даже не ее тайну, а секрет повторяющегося сна. Ни разу, очутившись в комнате с киноаппаратом, Светлана Николаевна не решилась взглянуть на небольшой пластмассовый экран, подвешенный к железной стойке. Точнее говоря, всякий раз ей что-нибудь да мешало. То неизвестная женщина в темно-синем халате, какие прежде выдавали школьным лаборантам, проскользнет, нагруженная новыми бабинами, и перегородит вид. То вдруг свет померкнет, словно кто-то сознательно уменьшил накал лампочек, — и опять-таки ничего не видать… Однажды Светлане Николаевне почудилось, что в приглушенном этом свете над их головами взошла луна цвета топленого молока, огромная и неистребимая даже силами сна. Неизвестно почему, слабая радость или надежда охватили ее в ту минуту — но тут же и выяснилось, что луна была иллюзией, а вот женщина в халате — о, ее звали Нина Иосифовна, она вспомнила! — лаборантка из той самой камышлинской школы, перегородила вид на экран. Однако несмотря на эти помехи, учительница знала, что крутят одну и ту же ленту — Лев Николаевич Толстой с женой Софьей Андреевной на вокзале идут маленькими шажками, повторяя этот путь бессчетное число раз. И почему-то, это была форменная загадка, от их фигур веяло такой смертельной тоской, что Светлана Николаевна была даже рада, что толком не может рассмотреть происходящее на экране. Хотя уж конечно ничего страшного не было в фигуре великого писателя и его жены. Но с другой стороны — взять простую веревку. Она ничуть не страшна, а вот скажи нам, что это веревка удавленника — и все поменяется, мы отшатнемся, а как же. Рассуждения, как это случается во сне, толпились в голове хаотично, не выстраиваясь в логическую цепочку. Гонимая этими невеселыми мыслями, будто черными листьями осени, подхваченными ледяным ветром, Светлана Николаевна торопилась покинуть квартиру. Но вот вам и сон — не так-то просто это было сделать. Коридор, ведущий к дверям, вдруг сделался длинен, как подземный переход, конца ему не было, а освещение оставляло желать лучшего. Тяжелый сумрак окутывал узкое пространство, и такие же облака уныния и мрака проникали и заполняли внутренний мир Светланы Николаевны. Но она не сдавалась и наконец добралась до двери, которая легко открылась. Что было дальше? И кто угонится за неуправляемым сном? Лестницы, переходы, ступеньки и пороги, какие-то ключи, не подходившие к замкам, недостойная суета и паника, которые закончились внезапно, словно неприятный сон вдруг отрезали ножницами. На секунду Светлане Николаевне подумалось, что этот финал есть не что иное, как пробуждение — да и как думать иначе? Однако учительница ошиблась. Об этом говорил вид всего, что окружало ее. Старый бесприютный дом, в котором, как скоро выяснилось, была и ее квартирка — маленькая и запущенная, под люстрой с пятью рожками, из которых три не горели. Единственное окно выходило во двор, хорошо знакомый Светлане Николаевне. Там по-прежнему лежал поврежденный резиновый мяч, придавая пейзажу еще более унылый вид; но главное, и дом, и квартира, и двор, и, возможно, помещение, где угрюмый Василий Игнатьевич крутил один и тот же фильм — не надоест же ему, в самом деле, — все это не было сном, а было ее жизнью, осязаемой и реальной. Но как же тогда, скажите на милость, та вторая жизнь? Не слишком устроенная, но все-таки с редкими солнечными днями, со школьными тетрадками, с уютной небольшой квартиркой, а главное — как это она позабыла? — главное, там был воздух. Она еще, помнится, сердилась, что этот воздух загазован автомобилями… сетовала на человеческую беспечность, на то, что редко покидаем город и остаемся с природой один на один… Не любуемся пейзажами! Выходит, сном была та ее жизнь? а этот отдаленный, как ей казалось, тоскливый и вымышленный мир, — ее нынешний удел? Медленно и неохотно Светлана Николаевна вышла в пустынный двор. То ли ранняя весна, подумалось ей — то ли, наоборот, поздняя осень? Или времена года (помните, сочинения-то еще писали: «Любимое время года») — времена года теперь тоже часть ее прошлого? Да и о какой смене времен года может идти речь, допустим, на Венере? А ведь имеются и более отдаленные миры… Она читала, что кое-где черное небо никогда не меняет цвет — из-за отсутствия атмосферы. Во дворе с железными качелями тоже отсутствовала атмосфера, и остается удивляться, как это она, Светлана Николаевна, еще не рухнула, как сноп, на траву… Да и трава-то какая! Будто покрытая ржавчиной… горе, а не трава. Впрочем, капризничать не приходится. Надо не капризничать, а привыкать, осваиваться. Пойти, допустим, за дом и поглядеть, что там… Пустырь? Или…

Никому не дано ничего узнать, пока не увидишь собственными глазами.

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Тамара Ветрова: Кино оттуда

  1. «Светлана Николаевна скользнула взглядом по металлической вывеске «хозяйственные товары», укрепленной над входом в магазин, и с излишней горячностью подумала, что отвалившаяся буква «н» сослужит дурную службу подросткам.»
    ____________________________

    На белорусском мебель — мебля. Такая вывеска была на одном из выскоких (для того времени) зданий. Она (вывеска) вечером и ночью «подмигивала» прохожим, водителям и пассажирам общественного транспорта. Потом одна из букв потухла (сами догадайтесь, какая), сделав «подмигивание» более многозначительным.

  2. Это — ничей, точнее — ничья. Ни уральская, ни зауральская.
    Это не Кафка, это — прекрасная сказка.
    И если это пройдёт незамеченным, — больше никому никаких комментов и
    никаких алиментов.

  3. Спасибо! Читать трудно, но полезно. Вы просто наш уральский Кафка.
    Спасибо!

    1. Ну какой Кафка?
      Он (Кафка) вводил какую-нибудь одну «фантастическую» составляющую, а всё остальное было абсолютно реально.
      Связь между реальностью и этой фантастической составляющей и обеспечивала такой потрясающий эффект — см., например, Превращение.
      А тут «заморочка» со снами.
      Не скажу, что плохо, но… не Кафка.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.