Кто же стал чемпионом тысячелетия? Не лживый политик, не лизоблюд-царедворец, а отец печатного слова — первый в мире книгоиздатель Иоганн Гуттенберг. Он создал печатный станок, который, можно сказать, и породил информационную революцию, продолжающуюся и поныне.
Эмигранты зыбучего времени
(главы из романа)
Ефим Гаммер
Продолжение. Начало
Иерусалим — Ницца (год 1993-й)
1
Сначала были сновидения.
Потом километры-мили. И превращения сновидений в сказки. И превращения сказок в явь.
Начну с себя.
Много лет я «отмахал» на ринге. Я привык к тому, что я один, и противник мой один, и никто не мешает нашему взаимоубойному выяснению дружеских отношений.
Я привык к одиночеству на ринге.
Но я разговорчивый человек.
Мне чужда молчаливая медитации. И что? Я загнал себя в молчаливую медитацию. На три недели.
Однако мне необходим собеседник. Что делать? И я придумал его за рулем.
Над моим прокатным «Ситроеном» — антенна, худющая как йог. Антенна-сводница. Извлекает голоса из мирового пространства и на бархатных ножках различных тембров вталкивает их в салон легковушки.
Я настраиваю приемник на журчание израильского ручейка, прибавляю громкости. Дальше — акт творенья, очеловечивание голоса, женского, естественно, голоса…
Вот теперь — скорость, чтобы похищенная из динамика женщина не выпрыгнула из машины. И — по указательным знакам. В ту или иную сторону — все равно! Была бы Ницца на карте! Ницца, где творил романы и рассказы Иван Бунин, создавал витражи Марк Шагал. Ницца, где на днях во Дворце культуры и спорта открывается международная выставка-конкурс художников. На этой грандиозной по своим масштабам экспозиции представлены и мои работы. Им, как явствует из письма Оргкомитета, не лишенного при своих судейских полномочиях специфического французского юмора, «чуть-чуть не хватило до Гран-при — кубка с изображением Орла Ниццы», но вполне хватило до получения серебряной медали и лауреатского диплома.
Простим французам специфические неправильности в грамматике русского языка. Ну, а переводчику — некоторую неточность перевода.
Главное, Ницца на географической карте Франции обнаружена.
Все остальное — ерунда: коробка передач, сцепление и педаль газа.
Газуй, дружок!
2
Пометка на маршрутном листе.
Для глухонемого воспитанника русской культуры единственный вариант на не освоенной языком Пушкина и Толстого европейской территории — это сесть за баранку доступного по ценам транспортного средства. Иначе никуда не приткнешься. На автобус не попадешь, на поезд тоже. Иди объясняйся с кассиршей или водителем, если в голове гвоздь из «мадам-бонжур-оревуар» и французам вовсе непонятная трещотка английских слов. Выход один — рулежка и автобанная дорожка, способная привести во все расписанные по европейской литературе города, они же достопримечательности.
Вторая пометка на маршрутном листе.
В дорогу я не взял ни одного адреса, ни одного «полезного» телефона. И оказался Робинзоном на острове европейского благополучия. С безвизовой попутчицей, подброшенной мне, как самоцвет-янтарек, прибойными радийными волнами.
3
Отступление в эпистолярный жанр — письмо племяннику Арику в Канаду.
Арик, я только что вернулся из Европы, совершил «маленькую кругосветку»: Франция — Швейцария — Монако — Италия, но без броска за Ла-Манш…
Сначала взял я в Париже машину и в ней, маленькой, по размеру моего кармана, путешествовал по родине трех мушкетеров из конца в конец. Потом выехал в Швейцарию, которая, как и Израиль ныне, ручкуется со всеми. Мир на их пастбищах и холмах не то что у нас — и впрямь стопроцентный. Им не мешает, что одни говорят по-французски, другие, на вражеский манер для внуков Наполеона — по-немецки. Не гавкаются. Всё у них в порядке: се-ла-ви! — такова жизнь! — на французском или зайт гизунд! — будь здоров! — на немецком, когда не по-еврейски.
Разнообразие «швейцарских языков» меня отнюдь не раздражало. Ни того не знаю, ни другого. А что знаю — это про Женевское озеро. Смотрел на него, больше ничего героического совершить не сумел. Почему? Воскресенье у них — даже банки не работают. Как же поменять в такой ситуации валютные гроши с американским президентом на их ассигнации? Никак! Закрыто, слезой моей умыто. Чем еще мыться туристу, когда все автомобильные стоянки — платные?
Ну и выехал я от безденежья на травку, прямо на бережок их Женевского озера. И стою на тормозе, боюсь сбежать от руля. Была со мной колбаса французского происхождения и бутылка столового вина. Надо же отметить прибытие. Вот и похамкал на берегу Женевского озера и выпил пятьсот капель белого вина, не такого забористого, как русское, без «всякой крепости». И вот после того как выпил, вижу: по Женевскому озеру продвигается мне навстречу какое-то Лохнесское чудище. Мысль меня осенила доходчивая: оказывается, и здесь, в ухоженном цивилизацией краю, что-то допотопное водится. Присмотрелся — нет, не допотопное чудище. Под водой, встреч мне, плывет просто какой-то современный башибузук-аквалангист, во всем резиновом, будто и не земная женщина-мама его родила. Вышел на берег, ласты снял, тут и выясняется: он тоже поставил машину на травку — но без моего туристического страха. Поставил, никакой власти не боясь. Знать, договорился заранее с господином полицейским, если тот явится со штрафом. Или же — не чета мне! — договорится потом. А я? Понятно, всегда у туземных аборигенов преимущество перед заезжими хлопцами. Известен им, местным ловкачам, заморский язык от а до я. Так что мне с моим — ни бе ни ме ни ку-ка-ре-ку — только глазеть по сторонам и догадываться, что на воде Женевского озера написано вилами для нас, для туристов: «Добро пожаловать!»
Словом, ускакал назад в почти родную уже Францию, буду колбасу доедать на ее родине. Географическая карта — одна, а стран европейских много. Посмотрел, какие из них лежат у меня по курсу? А курс известный: Париж — Лион — Канны — Ницца. Посмотрел на карту и увидел: о, совсем не плохие страны лежат у меня по курсу! Монако — с казино и рулеткой, Италия — с музеями и скульптурами Микеланджело на свежем воздухе. А какие города на полпути к лазоревым берегам? Ого-го, фантастика! Побывал даже, случайно, в Тарасконе, памятном по книге Альфонса Доде «Тартарен из Тараскона». Наверное, и ты, Арик, в своем многоэтажном Торонто, на северном берегу Онтарио, не подзабыл: тарасконцы по сей день дуются на писателя из-за того, что он посмеялся над ними и изобразил невозможными хвастунами.
Но мне кажется, писатель дал волю своему воображению. Никаких хвастунов в Тарасконе я не обнаружил, да и жители будто бы попрятались от меня. Наверное, прослышали: приезжает еще один писатель, и опять-таки с отточенным пером юмориста-сатирика за пазухой, вот и разбежались. Но это просто плоды размышлений на вольную тему. Реальность же вырисовывалась самым прозаическим образом.
В город я врулил по указательным знакам — и всего-ничего: восемь часов вечера. Тишина. Покой. Ни единого прохожего. Какое хвастовство? Поговорить хоть на пальцах, и то не с кем. Что случилось с людьми? Куда «брехало» попрятали? Неужели все по кроватям заперлись? Сны приключенческого жанра высматривают после смертной скуки дневной? А город-то, город — диво! Ходи и не спи — рассматривай, любуйся! Кругом сплошная старина и заграница! Стены крепостные. Дома приземистые, устойчивые, как танки. А вдоль тротуаров выложен мусор в пластиковых мешочках — культура! Говорят, в средние века во Франции из окон в это вечернее время выплескивали содержимое ночных горшков. Позднему прохожему могло непоздоровиться. Да и влюбленным парочкам, задержавшимся в подъездах, перепадало. Сегодня — всё иначе. Среди мусора в пластиковых мешочках можно обнаружить вовсе не то, что падало целующимся парочкам на голову. Я и обнаружил. Напольные весы. Вспомнил, что я боксер, решил проверить: вышел ли я из режима или еще держусь в своей легчайшей весовой категории? Встал на весы, а они врут — на пять кило, не в мою боксерскую сторону. Скорей, правда, не врут, коли я в Тарасконе, а хвастают. Мол, каждый, кто на них ни встань, почти Геракл. Сунул я эти весы в свой «Ситроенчик». Сувенир, как-никак, заграничный! Привезу в Израиль. Скажу: «Фирменный товар. Из Тараскона! — и добавлю: — Для улучшения «социальных накоплений» ни на какие курорты ездить не надо. Встаньте на весы и убедитесь: лишних пару кг наберете, не сходя с места.
Однако дар тарасконского тротуара, где выставлен мусор, я так и не привез в Иерусалим. Когда перед отлетом в Израиль поставил это чудо механического вранья на весы, то чуть не обомлел — его личный вес превышал мой собственный.
Жители Тараскона, в отличие от напольных весов, как раз ни в каком вранье уличены не были. Они вообще ни в чем не были уличены. Даже в том, что живут-здравствуют. У мэрии их покантовался, по узким булыжным улочкам походил — нигде никого. То ли вымерли, как динозавры. То ли запрятались по кроватям. При этом и ни одна гостиница не работает. Негде остановиться. Негде голову приложить. Наконец отыскал нечто похожее на кафе. Там постояльцы режутся в карты, пьют вино и на меня ноль внимания. Хоть бы кто-нибудь из них чем-то похвастался. Так нет! Я показываю им весы, стибренные у их города. Смотрят — любуются — прицениваются. И никто не вешает мне лапшу на уши: мол, и у него дома есть такая же экзотическая драгоценность, только в десять раз лучше. Покупаю рюмку вина. У пузатого бармена арифметика на сдачу не хромает, отсчитывает мне всё до гроша, что и положено, и бесплатно прибавляет «мерси». Не обдурили меня в Тарасконе, не обмишурили и по шапкам, которые торчали на вешалке-треножнике, не стреляли. Скучали до моего появления, скучали и после ухода. А я скучать не привык. Вышел на улицу. Посмотрел — ничего не увидел. Спят да спят кругом. Сел в машину, надавил на педаль газа и завел для поддержки духа песенку из старого кинофильма:
Крепче за баранку держись, шофер!..
4
На автобане Париж — Лион высветилась представительная заправочная станция с магазинами, мотелями и бесплатными стоянками. Время позднее, пора думать о ночлеге. Подкатил к магазину, поставил «Ситроенчик» на видном месте, у светящейся витрины. И пешочком к длинному, как казарма, зданию. По замыслу архитекторов, здание это являлось неким раем для автомобилистов всех стран и наречий. И столовая в нем. И ресторан. И газетный киоск для грамотных. И лавка с сувенирами. И, главное, гостиница, самая дешевая из походных — «Формула-1». Но куда затерялась эта «формула», никак не пойму. Я и на лифте. Я и по эскалатору. Я и по крутым, вкруговую восходящим лестницам. Нет моей «формулы». Сгинула. Направляющие стрелки везде, а приткнуться некуда.
Ладно! Вспомнилось мне, что и прежде не был я силен в формулах: ни одного из двух технических вузов, куда поступил до призыва в армию, не превозмог, пришлось ограничиться университетским образованием — Латвийский госуниверситет, русское отделение журналистики. Вспомнилось мне, и решил: не дается мне «формула» на автозаправочной станции, рвану в близлежащий городок — там и прикорну. Какой по карте ближайший? Макон? Хорошо, в маршрутном листе нам Макон не писан, но… бытие определяет сознание и направление действий. Так я решил и двинулся к выходу. Но дальше, когда я «пошел на выход», всё, в противовес моим желаниям, пошло кувырком. Я вперед, а дорога выводит назад. Я прямо, а всё выходит криво. Наконец выбрался из казарменного здания. И по-быстрому к светящейся витрине, возле которой оставил свою машину. Светящаяся витрина на месте и говорит мне «бонжур, приятель-апаш». А «Ситроен», даже не сказав «адью», исчез с бензозаправочной станции. Со всем багажом и картинами личного моего производства. Я не Шагал, не Модильяни. Будут деньги, их картины приобрету. А свои собственные? За деньги покупать не стану, второй раз нарисовать не удастся.
Вспомнилось мне: на супердорогих «БМВ» или «Вольво» въезжать в Италию не рекомендуется. В агентствах отказываются страховать их, если турист направляется на родину Гарибальди: там украсть престижную иномарку — плевое дело. На фирменных марках, пусть даже будут они дешевыми микролитражками, не рекомендуется въезжать на территорию бывших соцстран. Опять-таки крадут, причем не избирательно: не самые-самые «Антилопы-Гну» для миллионщиков, но и любую заморскую «тачку», обутую в колеса. Но чтобы своровали машину в центре Франции? И у кого? У меня, любимого! Такого еще не бывало! Проблема в том, что я даже в полицейский участок позвонить не могу.
Карманные деньги, припрятанные на бандажном поясе, согревали мне, понятное дело, сердце. Не все еще потеряно, если при мне паспорт и тугрики, необходимые на расход. Поэтому в панику я не впал, ограничился двумя-тремя словами из золотого запаса родного русского языка, вывезенного мной в обход таможни из России в 1978 году, когда я репатриировался в Израиль. Психотренинг, устраняющий душевные травмы, поспособствовал и на сей раз. И я направился вокруг магазина со светящейся витриной, обманывая себя тем, что, может быть, моя машина самостоятельно перебралась подальше от ярких реклам в какой-то темный закуток. Но нет! Моя машина — не из породы управляемых мыслью. Не выискалась она и за магазином. Но там, за магазином, стояло несколько семитрейлеров, этаких грузовиков, напоминающих размерами пульмановские вагоны. И мне, пусть и неискушенному в угоне автомалюток, стало ясно: загнали мой «Ситроенчик» в какой-то из этих неохватных гробов, и теперь — с песней! — умчат его за Кудыкину гору.
В мозгах — пар. В глазах — дым отечества, что нам радостен и приятен. В душе скребутся кошки с лошадиной силой.
Опомнился я уже в магазине со светящейся витриной — моим опознавательным знаком. Показываю паспорт недоумевающей продавщице и говорю сразу на нескольких доступных мне языках нечто подобное:
— Майн коп не понимает, эскюз ми, мадмуазель, как это тиснули здесь, напротив ваших прекрасных глаз, бля, мой «Ситроен» — э блэк кар.
Продавщица поняла только слово «Ситроен» и выкладывает на прилавок каталог прокатной фирмы «Сеттер».
Снова принимают меня за американца. Снова хотят побаловать меня сервисом высший сорт — за мои деньги. А их не так-то много, чтобы на каждой заправочной станции приобретал я по автомашине. Я скромный человек с надеждами, что юношей питают до старости. Мне бы найти свою машину да поспеть в Ниццу за своей серебряной медалью, а там хоть трава не расти. Тут и проклюнулась во мне здравая мысль: а вдруг магазин с освещенной витриной стоит по другую сторону автобана?
Как так — стоит… по другую сторону?
А так! Заметь, в твоем магазине за прилавком сидела почти что старушка, здесь — совсем молодушка.
И тут меня осенило.
Я кинулся к бензозаправщикам.
— Куда, — говорю, — ведет эта ваша дорога-шоссе? В Лион?
Молодые ребята поняли меня, улыбаются, указывают направление:
— В Париж, — и показывают рукой, чтобы я не ошибся: туда-туда…
— Как в Париж, когда мне в обратную сторону?
На каком языке гутарил с ними, не помню, да и вспоминать неохота: три слова английского происхождения, одно русское, зубоскалистое, и на посошок французское — «мерси». Но помню, что рванул в казарменное здание, которое, как увидел теперь, перекинуто аркой над асфальтовой магистралью. И торопливо мерил шаги по его бесчисленным коридорам. Ехал на эскалаторе, поднимался на лифте и кружил по лестницам. Но — баста! — не смотрел на зазывные стрелки, зовущие на ночь в «Формулу-1». Плевал я на все их «формулы», как и в юности, когда после демобилизации из армии отверг техническое образование ради университетского.
И что в результате? В результате выяснилось: во Франции еще не крадут маленькие «Ситроенчики». Стоит моя подружка у светящейся витрины, где ее и оставили. Стоит напротив вполне пристойного магазина с продавщицей — почти старушкой, которая продаст тебе всё, чего ни пожелаешь, если при себе имеешь на это всё деньги. Деньги у меня были, но я предпочел не покупки, а элементарное бегство — подальше, подальше от полиглотовских достижений, прибавляющих краски моим ушам.
На довольно приличной скорости я увидел съезд на город Макон. Тут же ассоциативно выскочило ивритское слово «маком» — место. И тотчас подумалось, уже по-русски: «Вот тебе и место, дружок!».
Я свернул направо. Передо мной шлагбаум. Он поднимется только в том случае, если женщине средних лет в будке, по-французски мадам, выложишь несколько монет-вездеходов. Открываю окно, спрашиваю, не употребляя неведомых мне глаголов:
— Мотель? Отель? Гостиница?..
Женщина средних лет, по-французски мадам, показывает пальчиком: туда-туда…
И я в поисках ночлега съехал с платного шоссе в попутный город.
5
Отступление в эпистолярный жанр — письмо папе и маме Арону и Риве в Кирьят Гат.
Франция, папа, большая, ее трудно всю описать. Как я ни пытался, это все же лучше получалось у Бальзака и Мопассана, у Дюма-отца и Дюма-сына. Просто они Францию описывали с детства, не то, что я — на скоростях да на колесах.
Во Франции, мама, живут французы. С кем они живут? Они живут с француженками либо итальянками, испанками, голландками, китаянками, и при этом живут со всеми в дружбе.
Папа, ты мне советовал никогда не связываться с милицией. Милиция, говорил ты, охраняет нас от самих себя.
Этот совет мне вспомнился в городе Макон. Там таки я столкнулся с полицией. Только не волнуйся сразу: напоминаю, это было не в твоей родной Одессе.
Во-первых, я никому не дал в морду. Во-вторых, я выражался там по-русски только в уме. В-третьих, все выглядело чинно и красиво, за исключением одного: я потерялся в этом их городе Макон.
Было это на съезде с автобана. Французская мадам бальзаковского возраста — мама, имей в виду, я на нее не заглядывался! — указала мне пальцем гостиницу. Я покатил туда, точно по адресу, не сворачивая на красные фонари.
В отеле мне предоставили комнату, по высшему шику, как положено заморскому гостю, родом из страны самого Садко.
— Мерси боку, — говорю другой мадам, тоже симпатичной, по-русски ключнице. Она из меня — мой израильский паспорт, а мне ключ от квартиры, где будут лежать мои деньги.
Я, доложу вам, папа и мама, был уже немножко голодный. Я хотел что-то скушать, а в гостинице — только мадам-ключница. Она и указала мне дорогу… Нет, не к своему сердцу, тем более что я не сердцеед, как вы знаете. Она указала мне дорогу в ближайший магазин. А он — всего-ничего, в каком-то полукилометре. Пять минут на колесах, и ешь — не хочу! Короче, выскочил я на окраину их Макона, подрулил к торговой точке с широкими окнами и — вперед!
Закупился честь по чести, как и положено. Так что на ночь, мама, голодным я не остался. Ах, мама, я и запамятовал: ты ведь не доверяешь слову «ночь». Это, по-твоему, время Мишки Япончика, который гулял на свадьбе твоей мамы Иды, одесской красавицы образца 1917 года, и твоего папы Аврума Вербовского, тогда солдата, вернувшегося с фронтов Первой мировой войны. Поэтому, чтобы ты не подумала всякое-разное, в любом случае лишнее для здоровья, докладываю: из холодного я купил не оружие, а палку твердокопченой колбасы, булку хлеба «багет», баночку ваших одесских мидий, здесь они плавают в море под иным именем, немножко сыра — пахнет так, что нельзя не купить. Заодно, чтобы весь этот товар протолкнуть в желудок, я купил французское столовое вино в пластмассовой бутылке объемом в полтора литра. Объясню: вино купил по той простой причине, что ты, мама, не рекомендовала мне пить воду из-под крана. Эту рекомендацию я выполняю честно и охотно. Поэтому мне даже не требуется на второе ничего из горячего, ни оружия, оставленного на побывку в Израиле, ни супа по имени Борщ или Харчо.
Итак, дорогие мои мама с папой, отоварился я с удовольствием и пользой. Дальше — на выход из торговой точки, за руль и в гостиницу: пора заморить червячка. И тут — прокол! Нет, дороги у них превосходные, «террористические» гвозди нигде не подсовывают под колеса. Но в них, в их дорогах, заложена некоторая странность: едешь по прямой вроде бы, а оказываешься неведомо где. Вернее, опять-таки в гостинице. Но, кажется, в другой. Вместо моей ключницы, взявшей на хранение паспорт, сидит за столом чужой мужик, паспорта моего не видевший и в глаза.
Спрашиваю у чужого гостиничного ключника:
— Это отель?
— Это отель.
— А это твой отель?
Его! Будьте уверены, его! Я, во всяком случае, сразу поверил ему. Ибо он говорил на всех доступных для европейского туриста языках, кроме русского и иврита. Жалко, конечно, что по-нашему он не очень: не те университеты кончал. Я в Риге, он в Сорбонне. Это, докладываю вам, мама и папа, не хуже, чем в Одессе в значении высшего образования. Пусть так. Но мне от этого не легче. Остаться без паспорта на полпути к Лиону и Ницце — это и в Одессе до добра не доведет. А здесь, где из предков у меня никто не уродился, и того хуже.
Гляжу я на чужого ключника и за его многочисленными словами на неведомых языках постигаю горькую истину «дикого» путешественника: вначале, бедный странник, заруливай в магазин, а потом катись уже в гостиницу. Но эту прописную истину не донесешь до выходца из Сорбонны. Так бы и торчал я напротив него и его образования со своим высшим, советского знака качества, если бы меня не осенило. Докатилось в потемках сознания, что держу без пользы в кармане визитную карточку моей гостиницы, предупредительно врученную моей ключницей. А там — догадываетесь? — всё по-французски. Вынул. Показываю. Тычу пальцем: «вот-вот!».
И что? А то! Он оказался человеком с понятием. Кивнул, набрал номер телефона моей гостиницы. О чем-то договорился. Ну, думаю, сейчас начнет на пальцах разъяснять, как доехать мне до собственного паспорта, отданного на хранение. Но нет, не стал он ничего разъяснять. Вызвал полицейскую неотложку, чтобы сопроводила меня до места назначения, будто я какой зарубежный министр.
Полицейские — ребята-молодцы. Им — развлечение, мне — уверенность. Я с ними сразу нашел общий язык.
— Офицер?
— Офицер!
— Ес-ес! Их бин тоже офицер! Исраэль — пух-пах — Гарибальди! Гоу ту отель — слип!
Хорошо жить среди военных людей. С полуслова угадывают друг друга по обе стороны от мушки.
Довезли меня французские полицейские до пропавшей с маршрута, как Атлантида, моей гостиницы.
Ключница встретила меня, папа, с распростертыми объятиями.
Мама, не подумай ничего лишнего. Но все же есть о чем подумать. Представь себе, хожу я по своей комнате в полураздетом виде с куском колбасы и стаканом вина. Хожу и хожу себе — никого не задеваю, ни к кому не пристаю. Никого в наличии и нет! И в этот походный момент моей отпускной жизни вдруг открывается дверь. И на пороге предстает ключница-симпатяга. Чего ей надо, спрашивается? Но как спросить, когда языка не знаю? Входит она ко мне, полураздетому, в кальсонах и голой груди, прикрытой кое-где редкими белесыми волосами. Чего ты подумала, мама? И я подумал то же самое. Но не думай обо всем преждевременно. Ей, выясняется, мои кальсоны и рубашку постирать надо — так устроены их бесплатные услуги. Мама, если я отдам ей рубашку, которая уже висит на спинке кровати, то ничего страшного не случится. Но если я сниму при ней кальсоны, чтобы отдать их в стирку, что тогда получится, мама? Скажи, в чем тогда я буду перед ней выглядеть прилично?
Но ничего… Выглядел…
6
Куда ведет странника, на ночь глядя, дорога? Куда? Смотрю на указательные знаки. В Шамбери. Есть такой город на карте! В нем жил — представляете себе? — герцог Савойский. Почти свойский герцог жил, согласно путеводителю, в Шамбери. И мне вспомнилось, что со Свойским, правда, не герцогом, а артистом эстрады, я делал интервью для моего радиожурнала «Вечерний калейдоскоп». У микрофона он рассказывал, что был руководителем ансамбля «Воронежские девчата» и сам, случалось, выходил на сцену под видом русской красавицы. Было очень смешно. Сейчас не очень, хотя радио и включено на какую-то юморную программу израильского радио. Шоссе не освещено — дорога бесплатная, не автобан, вот и не зевай. Меня нагоняют и обходят на запредельных скоростях местные жители. И как обходят? Впритирку. Вот-вот заденут крылом. Им что? Знают каждый поворот. К тому же принимают меня на французском «Ситроене» за своего — тоже, должно быть, Свойского из какого-нибудь концертного номера «Шамберийские бабоньки». Никакого уважения к «своему». Надо было в прокатной конторе брать какой-нибудь немецкий «Фольсваген» либо американский «Форд», тогда лихачи эти поняли бы — догадались: турист перед ними, потому и осторожничает, повороты в полумгле не различая.
И вдруг, отвлекая меня от мыслей досужих, выскакивает на дорогу лисица и останавливается точно на середине, в световом поле моих фар. Руль крутнуть вправо — врублюсь в частокол деревьев. Притормозить? Получу пинок от догоняющего меня «Рено-5». Тут и сработала боксерская реакция. Резко даю влево — и вперед! Лихо обошел лисицу. Хвостатая животина, тявкая на неповоротливую «реношку», успела проскочить в подлесок.
7
Отступление в эпистолярный жанр — письмо племяннику Арику в Канаду.
Арик, сижу в гостиничном номере. Смотрю телевизор. И вижу: французы в том телевизоре обижены. На кого они обижены? Нетрудно догадаться. И в этот раз — на англичан. Дело в том, что ученые мужи Англии обнародовали в королевской обсерватории, расположенной на нулевом меридиане в Гринвиче, список ста самых великих людей последнего тысячелетия. Причем не просто великих, а тех, кто ощутимо повлиял на развитие нашей цивилизации. Откуда знаю? Из местной русскоязычной прессы.
По телевизору все время мелькает физия Наполеона и говорится много слов в его, должно быть, защиту. Нетрудно догадаться по реакции комментаторов: англичане не очень-то высоко отметили его убийственное влияние на историю человечества.
На какое место его поместили? Ага, на 27-е. А Жанну д’Арк вообще обидели, отодвинули на 58-е.
Интересно, а как эти эксперты подошли к еврейскому вопросу?
- Зигмунд Фрейд.
- Альберт Эйнштейн.
- Карл Маркс.
Ну и, разумеется, в списке присутствует русский дух, в нем Русью пахнет:
- Петр Первый.
- Иосиф Сталин.
- Михаил Горбачев.
- Владимир Ленин.
Кто же стал чемпионом тысячелетия?
Не лживый политик, не лизоблюд-царедворец, а отец печатного слова — первый в мире книгоиздатель Иоганн Гуттенберг. Он создал печатный станок, который, можно сказать, и породил информационную революцию, продолжающуюся и поныне.
Настоящая фамилия Иоганна Генсфляйш. На свет появился в Майнце, между 1394 и 1399 годами. После 1420 года его семья, как указывает советская энциклопедия, изгоняется по каким-то неустановленным причинам из родного города Майнца и обосновывается в Страсбурге, где талантливый ремесленник-самоучка переименовывает себя в Гуттенберга, взяв, как поговаривают, фамилию матери.
Арик, я не поленился. И посмотрел по несоветскому историческому справочнику: а что происходило в Майнце, этом епископском городе, в 1420 году? Оказывается — именно в этом году в Майнце прошло первое изгнание евреев, проведенное по приказу архиепископа. Второе изгнание евреев из Майнца датировано 1438 годом, третье проведено в 1462-м, четвертое в 1471-м.
Ну, что тут скажешь? Факты — штука упрямая. Только это и скажешь. А все остальное — не моего ума дело. Пусть специалисты разбираются…
Продолжение
