Ему было за семьдесят. А поскольку слышал он плохо, я был вынужден свой синхронный перевод вести громким шепотом… когда она произнесла слово «вэджайна», я перевел на латынь — «вагина». Это ему ни о чем нe говорило, он настаивал на раскрытии смысла этого загадочного понятия…

До, После, Над

Ушедший век глазами бакинского еврея, или
О быстротекущей жизни и вечных ценностях

Марк Гинзбург

Продолжение. Начало. Вторая часть. Третья часть

Снова студент

Я прозанимался на курсах английского несколько месяцев. Но больших успехов в языке не достиг. Виноват был сам, к этому времени я погрузился в иудаизм, начались мои лекции, да и бесконтрольная, скорее дилетантская обстановка на курсах способствовала моему разгильдяйству. Пришла пора заняться языком серьёзней. И я пошел в Bunker Hill Community Collegе.

В числе неожиданных благ, которыми нас одарили, была и специальная финансовая помощь на образование. Вся сумма переводилась в один из общественных колледжей, выбранный соискателем. Значительную долю колледж брал за обучение, иногда — за учебники. Остаток выдавался студенту после успешного завершения семестра.

Мой Банкер Хилл Коммюнити Колледж располагался в нескольких больших корпусах, готовил студентов по многим гуманитарным и техническим специальностям. Если что и отличало его существенно от привычных мне институтов, так это необузданная раскованность учащихся.

Они входили в аудиторию и выходили посреди уроков, небрежно бросив «сорри». Приносили большие картонные стаканы кофе, свертки с сэндвичами и ели во время занятий. В библитеке спали на сдвинутых стульях. И не скоро я привык к тому, что студенты и преподаватели называли друг друга по имени.

Началась (в который раз!) студенческая жизнь.

Из примерно тридцати студентов группы человек двадцать были русскоязычными. Кто помоложе, “играли” под американцев: кофе на уроке, свободная поза, закинув ногу на ногу. В большинстве же это были среднего возраста приятные люди, с хорошим чувством юмора. Практически все с высшим образованием, сдали на своем веку не один десяток экзаменов.

У нас была прекрасная учительница по listening (слушанию и пониманию устной речи). На дом она давала пленки с английской речью. Надо было их прослушать, понять и записать. Однажды сводила нас на встречу с сенатором Керри, потом попросила письменно рассказать о том, что поняли из его выступления.

Как-то раз она привела на урок невысокую сухую даму в белом халате, которая должна была посвятить нас в тайны СПИДа, а главное — в то, как от него уберечься.

Дама предупредила, что не допустит никаких разговоров и вопросов в ходе лекции. И действительно, любой шепот, неизбежный при нашем еще далеко нетвердом английском, пресекался ею неукоснительно и строго.

Вообще говоря, для нас, русскоязычных бабушек и дедушек, задача «убережения» от СПИДа отнюдь не была животрепещущей, и сперва мы воспринимали новую информацию несколько отвлеченно.

Покончив с теоретическими предпосылками, просветительница перешла к подробностям путей, коими можно заразиться, и, в частности, сообщила, что он передается и при оральном сексе. Для нашей возрастной rpyппы это не было катастрофой, но молодой коллега из Гаити очень огорчился. Он пытался привести контраргументы, но проповедница лишила его слова.

Далее, рассказав о назначении презервативов и об их высокой надежности, воспитательница высыпала на стол целую груду образцов разного вида и пустила их по рукам.

Мы — старшая группа, отдавая должное разнообразию дизайна, не афишировали свой интерес к американским образцам. Молодые же настолько активно одобрили некоторые экспонаты, что когда пособия вернулись на стол, их количество заметно уменьшилось.

В общем, все держались в рамках, пока профессор не коснулась проблемы правильного выбора размера изделия и не назвала диапазон его длины — «от двух до тринадцати дюймов». И не поставила нас перед трудностями сопоставления американских стандартов с российскими. Сказалось отсутствие опыта работы с местными мерами длины. Наиболее дотошные пытались наглядно представить себе соответствующие величины и разводили руки на манер рыбаков, похваляющихся добычей. Но даже у самых уважаемых аналитиков результаты выглядели нереальными.

Разгоревшуюся дискуссию решительно прервала профессор, но всего через несколько минут я стал невольным возмутителем спокойствия.

Дело в том, что рядом со мной сидел милейший человек Д. Ему было за семьдесят. Он был глуховат, но с молодой пытливостью стремился не упустить ничего из происходящего. Поэтому он непрерывно просил моих пояснений. А поскольку слышал он плохо, я был вынужден свой синхронный перевод вести громким шепотом.

Преподавательница недовольно посматривала в нашу сторону, но до поры до времени молчала.

Кризис наступил, когда она произнесла слово «вэджайна» (vagina). Сосед допытывался, правильно ли он услышал и требовал перевода. Я перевел на латынь — «вагина». Это ему ни о чем нe говорило, он настаивал на раскрытии смысла этого загадочного понятия. По возможности тихо я объяснял ему, что это такое. Но в этом случае «тихо» не годилось, он не слышал и настойчиво просил повторить погромче. Уже и соседи вокруг похихикивали, а он все громче продолжал настаивать на разъяснении.

В этой ситуации мне ничего не оставалось, как существенно повысить голос и на радость русскоязычным студентам открытым текстом, отнюдь не на латыни, выдать ему расхожий синоним на русском.

Услышав, наконец, знакомое двусложное слово, милейший Д. продемонстрировал полное удовлетворение. Он так бурно и громко удивлялся моим знаниям английского и вообще моей эрудиции («откуда вы все знаете?!»), что лектор прервала свое повествование, и в таких словах выразила свое возмущение нами, что мое благодушное настроение сменилось нехорошим чувством. Уж очень захотелось как-то поставить на место зарвавшуюся учительницу.

Я едва дождался конца лекции, когда было разрешено задавать вопросы, и попросил развеять мои сомнения:

«В приведенных таблицах риска заболеть СПИДом всего один процент приходится на интервал — 65 лет и выше. А риск заразиться, пользуясь презервативами, составляет полтора процента для всех возрастов. Получается, что в нашем возрасте вероятность заболеть, предохраняясь, на полпроцента больше, чем вероятность заболеть не предохраняясь». «И выходит, — продолжал я, — что применение презервативов не снижает, а наоборот, на целых полпроцента повышает риск заболевания. Но тогда какой смысл пожилым людям прибегать к помощи этих опасных изделий?»

Как я и ожидал, она не поняла ловушки. В растерянности переводила взгляд с таблицы на таблицу и, наконец, пришла к выводу: «возможно, в таблицах неточные цифры».

На этом дискуссия была прекращена, несмотря на просьбы Д. уточнить, какие именно цифры в таблицах неверны, и попытки коллеги из Гаити вернуться к специфическим проблемам орального секса.

Через три дня учительница по listening устроила письменный тест на то, как мы поняли лекцию. Она деликатно обошла щепетильные вопросы, и моему доброму Д. так и не довелось блеснуть знаниями, приобретенными с моей помощью. Но явно незаслуженное уважение к моему английскому и к моей эрудиции он сохранил и поныне.

Полезен был и курс “Орал коммюникейшн” — устное общение. Преподаватель, бывший пресс-аташе командования группой американских войск в Японии, дал ряд полезных советов. Так, при общении с аудиторией не стоит вертеть в руках, например, очки (это отвлекает внимание слушателей); нельзя выбирать кого-нибудь одного, обращаясь только к нему, но, напротив, следует обегать аудиторию глазами и общаться с каждым: каждый должен поверить, что рассказываешь ты именно ему.

Мы делали доклады о своей специальности и поясняли, для чего выбрали именно этот курс.

Девушка-стилистка проиллюстрировала свой доклад тем, что прямо на уроке, причесав и подгримировав простенькую студентку, превратила ее в весьма привлекательную девицу. Для чего же взяла курс? Улучшить общение с клиентами.

Молодой крепыш, сотрудник секретной полиции, пояснил, что сыском, слежкой, тайным сбором материалов и т.п. занимаются другие службы. А вот секретная полиция — только охраной важных персон. Рассказал, как готовят таких сотрудников. Для чего взял курс? Необходимо общаться с разными людьми.

Я же признался, что читаю лекции по-русски, но мне очень интересно, каковы правила и методы подобной работы в Америке.

В нашей группе занимался и мой однофамилец и, как выяснилось, земляк Соломон Гинзбург. Я часто видел его на своих лекциях по иудаизму. Неухоженый, плохо выбритый, ходил в сандалиях на босу ногу. В классе не скрывал ненависти к христианству: не мог простить многовекового преследования евреев.

После курса я потерял его из виду, и вдруг звонок из госпиталя. «Мистер Гинзбург? Скажите, пожалуйста, вы родственник Соломона Гинзбурга? Он в тяжелом состоянии. В его записной книжке мы нашли ваш телефон». Я отвечал, что не родственник, но сейчас приеду. «Вряд ли это целесообразно, он без сознания. Мы ищем родственников для выполнения требуемых формальностей». А уже на другой день мне ответили, что он скончался.

Были в колледже и беспомощные преподаватели, ведущие занятия формально и тупо. Я спросил одну из таких, что она думает о предполагаемом в колледже сокращении. Она была очень спокойна: до нее уволят учителей Х, Y и Z, всех тех, кто пришел на работу после нее (в колледже действовали профсоюзные порядки).

Через год я стал работать в учебном центре колледжа консультантом по математике: от арифметики до дифференциальных уравнений. Это была своеобразная финансовая помощь студентам: им разрешалось работать в колледже (в библиотеке, в учебном центре, на кафедрах) за 5 долларов в час. Для меня в то время это было существенной поддержкой.

Оценка деятельности консультантов была быстрой и очевидной: к одним собирались очереди студентов, к другим никто не подходил. В первый же день моя начальница лестно заметила, что студенты терпеливо ждут, пока я освобожусь, чтобы сесть ко мне.

Но «служба — службой», при необходимости она могла сделать и замечание. Так, по курсу статистического анализа студенты должны были выполнить часть заданий на компьютере. У какого-то пожилого китайца дело не шло. Я стал ему показывать, как надо делать, и, пожалев его, проделал за него практически всю работу. От взора начальницы ничего не ускользало, и я получил вежливый, но решительный выговор.

Мои занятия со студентами центра на английском развязали мой язык гораздо успешней, чем все языковые курсы.

Подошло время, когда одних только языковых предметов для требуемых суммарных баллов не хватало, надо было брать еще какие-нибудь курсы. Я выбрал такие, которые не отнимали бы много времени: математику и «начальное фортепиано».

С математикой вышло совсем просто — в учебном центре, где я консультировал, можно было не посещать класс, а сразу приходить в специальный экзаменационный зал и выполнять соответствующие тесты. Я быстро сдал подряд все разделы. Побочным эффектом оказалась премия в 250 долларов, присуждаемая обществом выпускников колледжа за успехи в математике. На эту сумму можно было купить учебники и канцелярские принадлежности в магазине колледжа.

Успехи обернулись и более важной стороной. Одна из студенток, работавшая в библитеке учебного центра, видя очереди ко мне и наслушавшись лестных отзывов о моем преподавании, попросила позаниматься с её внуком школьником. Мариан, так звали моего первого ученика, прекрасно сдал тест SAT. Потом появились родственники Мариана, за ними — другие, и постепенно я «пошел по рукам».

С «начальным фортепиано» было сложнее, надо было посещать класс. Но было интересно, как учат музыке в Штатах.

Методика оказалась настолько эффективной, что студенты, никогда ранее не трогавшие клавиши, через несколько недель довольно сносно играли по нотам несложные пьески.

После двух занятий музыкальной грамотой нас усадили за 19 электронных пианино — “Ямаха” (за двадцатым сидел преподаватель). Кстати, онь был хорошим музыкантом, пианистом и органистом, и даже композитором.

Начались элементарные упражнения и сразу игра по нотам. Друг другу не мешали, каждый сидел в наушниках и слышал только себя. Я наигрывал что-то свое.

Преподаватель спросил, играл ли я раньше. Я честно ответил, что играл, но это было давно и сейчас хотел бы позаниматься. Через месяц мне стало жаль времени, я «досрочно» с листа сыграл какие-то пьески, получил высокий балл и на этом погружение в «начальное фортепьяно» окончилось.

Так прошло около двух лет. Можно было попытаться перейти на штатную должность преподавателя учебного центра.

Мой коллега Илья проявил колоссальное терпение и настойчивость. Проработал на должности консультанта с мизерной оплатой очень долго. Работал даже тогда, когда ему ничего не платили. В конце концов его приняли в штат.

Но такой путь был нe по мне. Не в моем характере было поставить себе одну конкретную цель и идти к ней, не считаясь с затратами сил и времени. Тем более, на седьмом десятке. Я уже во всю погрузился в собственные лекции по иудаизму, и как только кончились нужные мне языковые курсы, ушел из колледжа, даже не использовав до конца всей положенной мне финансовой помощи.

Лекции

Недели через две после того, как Барбара Палант побывала с переводчиком на одной из моих лекций в Хибру Колледж, она предложила провести цикл лекций в синагоге в г. Шэроне.

К концу цикла одна из тех, кто очень внимательно меня слушал, спросила, не согласился ли бы я позаниматься с несколькими детьми.

Так и сделали. На первой встрече я спросил, кто такие евреи и хорошо ли быть евреем.

Поднялся спор, каждая из 6 девочек, лет 9–12, защищала свое мнение. Потом спросили меня. Я сказал, что сам не знаю, но если они помогут, то попытаюсь разобраться. Споры не прекращались. Я высказывал “неуверенные” предположения, а они разбирали их, что называется, по косточкам. Однажды я спросил, нравится ли им Моисей. Каждая из девочек выдала ему собственную характеристику, и ни одна не совпала с моей…

Зато всем понравилась эпоха судей, про которую сказано: «И не было над ними царя, и каждый делал, что хотел».

Так мы прозанимались месяца два, одолели библейскую историю, а заодно и притчи. Рассуждали о добре и зле. Надо ли говорить, что ко встречам с девочками я готовился гораздо тщательней, чем к лекциям для взрослых.

К тому времени мы сблизились с Джоан Кей, одной из руководительниц «Бюро еврейского образования Большого Бостона». Она часто привлекала меня к участию в детских праздниках на Хануку, Пасху, Пурим.

Она же ввела нас с Реной в круг своих друзей. В их домах в окрестностях Бостона раз в месяц собирались по пятницам на праздничный ужин, чтобы вместе встретить субботу. Впервые нам довелось побывать в таких богатых и красивых домах. Люди они были очень состоятельные: врачи, юристы, художники. Интересные, веселые и общительные. С ними было приятно. Но язык наш был слишком беден и приходилось напрягаться. Так что, уезжая домой, мы с Реной облегченно вздыхали, включали радио, ехали не спеша, наслаждаясь тихой музыкой, и медленно приходили в себя.

Один из наших новых гостеприимных знакомых, детский врач и скульптор Пол, серьезно заболел и уже не мог бывать со всеми. В очередную пятницу, когда друзья собрались в доме Джоан, по чьему-то предложению до того, как сесть за стол, все поехали в дом Пола.

Жить ему оставалось несколько дней. Встреча с ним вылилась в прощание. Он держался очень мужественно, но был страшно растроган. Нажав кнопку, приподнял спинку электрифицированной кровати. Пожал руку каждому из нас, что-то сказал. Мы немного посидели возле него и вернулись в дом Джоан.

Джоан бывала и у нас. Однажды случайно попала на семейный ужин. У нас было весело, а Саша ей переводил все, что говорилось за столом.

К сожалению, через несколько лет она перехала в Лос-Анджелес. Там она заняла такую же должность, что и в Бостоне. Раз мы с Реной гостили в Калифорнии в Сан-Хозе, у Маши Колмановской и на три дня заехали к Джоан. По ее просьбе я прочел лекцию для довольно большой еврейской общины.

Тем временем Барбара Палант организовывала всё новые циклы моих лекций в разных синагогах и городах штата. Лекции, насколько я могу судить, проходили интересно. Во всяком случае посещало их довольно много молодых людей, которые могли бы проводить свои вечера и иным приятным образом.

Я думаю, это нельзя объяснить только моим тридцатилетним опытом лектора или живой заинтересованностью слушателей еврейскими темами. Скорее, дело было в моём настроении. Меня самого очень увлекало то, о чем я говорил. Бывало и так, что, прочитав накануне что-то, поразившее меня, или придя к некоей новой идее, я на ближайшей лекции делился со слушателями своими мыслями и сомнениями. Всякий раз, встречаясь с ними, я делился радостью своих микрооткрытий. Между мной и аудиторией никогда не возникало ничего, похожего на психологический барьер.

Только раз во время моей лекции на религиозную тему по радио какой-то анонимный скептик позвонил в студию и спросил, читал ли я естественную историю. Пришлось задать встречный вопрос: «А читали ли вы что-нибудь кроме естественной истории?»

Люди сожалели, что они так поздно прикоснулись к сокровищам иудаизма. Я же думал о том, что же лучше: погружаться в иудаизм с раннего детства, когда все воспринимается практически без анализа, но при этом в памяти накапливается колоссальный материал, или же познавать великие истины в зрелом возрасте, когда недостаток накопленных знаний может компенсироваться более глубоким проникновением в текст, поиском неких общих идей.

Естественно, в зрелом возрасте возникают и сомнения. Но, как это ни неожиданно, иудаизм и, пожалуй, только иудаизм одобряет и даже призывает сомневаться, полагая, что лишь сомневающийся и анализирующий, не принимающий ничего вслепую, может по-настоящему познать и принять основные принципы и идеалы. Более того, мудрецы прямо утверждали, что несомневающийся человек — опасный фанатик.

Самым же интересным для меня было отвечать на вопросы. Они были самые разные, часто не имеющие прямого отношения к теме лекции.

Интересно, как люди, весьма неглупые, воспитанные в материализме, воспринимали повествования Торы. Они не отрицали возможности изложенных чудесных событий. Но пытались все объяснить естественными причинами. Например, эпизод, когда волны моря расступились под сильным ветром и евреи перешли море по дну, а затем воды сомкну-лись над преследователями — египтянами. С удовлетворением приняли мое сообщение, что и сейчас во время сильного ветра, отгоняющего воду, кочевые племена переходят в этом месте море (вернее, залив) вброд, но ушли от ответа на мой вопрос, как оценить то, что ветер задул именно в то время, когда к берегу подошли евреи, а в нужный момент прекратился.

Многие полагали, что нет принципиальной разницы между идеалами иудаизма и христианства, и не важно, что исповедывать.

Тогда я предложил обсудить проблему, что же важней для праведной жизни, дела человеческие или мысли. И привел два высказывания: одно — Ииcyсa Христа, о том, что спасется человек только верой в Христа, и второе — пророка Ильи, что любой человек, мужчина или женщина, еврей или пришелец, спасется только делами своими.

Меня радовало, что и в исторических событиях, и в религиозных и философских концепциях моих слушателей интересовала прежде всего этическая сторона, эволюция взглядов и эволюция мышления еврейского народа.

Я много читал и осмысливал, беседовал с умными людьми, ходил на семинары Каждана, встречался с рабби Тверским, с мудрым и оригинально мыслящим Лейдерманом. То, что я знал раньше, обрастало подробностями, многочисленными, часто противоречивыми комментариями. Отрывочные сведения и мысли понемногу сливались в целостную картину.

Через год после нашего приезда в Бостон Барбара предложила мне провести в день Симхат Тора праздничную службу на русском языке в синагоге «Темпл Сайнай», в Бруклайне, вмecте с раввином синагоги. Я рассказывал о смысле праздника, переводил молитвы и обращения раввина, произносил некоторые благословения и комментировал на русском языке все, происходящее в синагоге.

Несколько лет подряд я проводил эту службу. Праздники проходили очень весело. Приходили пожилые и молодые с детьми. Большая синагога бывала полна. Пели и танцевали. Не обходилось и без традиционного угощения.

Но особое впечатление произвел на меня праздник в первый год. В этот день принято танцевать со свитками Торы на улице. На моих глазах полицейские машины перегораживали въезд на площадь перед синагогой, чтобы никакая случайность не могла помешать евреям танцевать и веселиться перед синагогой. И я впервые по-настоящему почувствовал, что нахожусь в демократической цивилизованной стране, и, если понадобится, государство защитит мои права.

Спустя годы мне стали видны и перегибы в стремлении к демократии (это — отдельная и очень непростая тема), но пер-вое впечатление сохранилось до сих пор.

В конце мая второго года жизни в Бостоне мне позвонили с поздравлениями несколько американцев. Я никак не мог понять, с чем меня поздравляют. Наконец Барбара пояснила, что мне присуждена премия «Корона Торы», что это чрезвычайно престижная премия, которую раз в году еврейская общественность Большого Бостона присуждает «за выдающиеся достижения в деле образования евреев», что за много лет я единственный из русских эмигрантов удостоен этой чести, и что 6-го июня мне её вручат в торжественной обстановке.

Обстановка действительно была впечатляющей. В большом зале за круглыми накрытыми столами сидело более 300 человек. Премия «Корона Торы» вручалась нескольким людям. Было очень лестно оказаться в компании с известным раввином, который в период «Хрустальной ночи» был самым молодым ребе Берлина. Он чудом уцелел, написал десятки книг, с лекциями объездил весь мир.

Представляя меня присутствующим, вице-президент Бюро еврейского образования с трудом прочитала по-русски заключительную фразу, написанную английскими буквами. В свою очередь я поблагодарил вице-президента, в частности, за ее русские фразы. Дескать, она поддержала мою решимость выступить по-английски, ибо если мне удалось понять ее рус-скую речь, я надеюсь, что собравшиеся хотя бы частично поймут и мою английскую. Мой юмор был принят благосклонно.

Правда, я немного слукавил, ибо готовил и оттачивал свою речь очень тщательно. Сначала мне ее правил Саша. Потом некоторые замечания сделала Джоан. Далее Саша начитал мне ее на пленку, и я твердил ее, пытаясь справиться со своим варварским произношением.

После благодарности я сказал: «Недавно один из моих студентов спросил: «Почему вы рассказываете нам только лестные вещи о еврейской истории, религии и традициях? Разве в еврейской истории не было темных страниц?» Я ответил: «Конечно, были. Однако моя главная цель в другом. В России слово еврей означало нечто постыдное. Я же хочу, чтобы бывшие русские евреи слышали, произносили и воспринимали слово еврей с гордостью. Я рад помочь этим людям осознать, кто они, и наполнить их гордостью за принадлежность к еврейскому народу. И я очень ценю возможность принять участие в столь важном деле.»

А в мае 1997 года я получил письмо:

«Дорогой доктор Гинзбург! Я пишу, чтобы сообщить вам, что я покидаю мою работу в Совете Синагог 30 мая и чтобы сказать о том, как много радости доставило мне наше сотрудничество за все прошедшие годы.

Я занимала свою должность семь лет и любила то, чем занималась. Но чувствую, что мне необходимо какое-то время, чтобы восстановить силы и затем продолжить работу. Пока же я с радостью жду летнего отдыха, свободного времени для общения с друзьями, чтения и небольшого путешествия.

Мне неизвестно, кто займет мое место, но я безусловно посоветую продолжать праздники Симхат Тора в Темпл Сайнай, и рекомендую Вас в качестве ведущего.

Пожалуйста, передайте мои лучшие пожелания Вашей жене.

Искренне Ваша,
Барбара Палант»

Действительно, я провел еще один праздник Симхат Тора. Но, к сожалению, с уходом Барбары все радикально изменилось. Её преемница раздала деньги по синагогам, — сами, мол, пусть думают, что можно сделать для новых американцев. И активность в этой сфере резко пошла на убыль. Видимо, синагоги нашли деньгам иное применение.

Однако мои лекции продолжались. Наибольшее удовольствие доставляли мне занятия в двух синагогах — реформистской Темпл Израел и консервативной Темпл Эмануэл. В обе меня пригласили на следующий год после приезда в Бостон.

За несколько лет в двух этих синагогах я, не торопясь, рассказал своим слушателям все, что хотел: библейскую и мировую историю евреев, все недельные главы Торы, книги судей, царей, пророков. Особое внимание уделял еврейской философии, книгам Иова и Экклезиаста, Пирке Авот. Разбирал методологию талмуда. Говорил о сути и этике еврейских законов. Старался рассмотреть и довести до слушателей суть основных еврейских молитв как национальную и политическую программу. И многое другое.

Мне было легко и приятно на этих лекциях. Даже если мне приходилось вести занятия после трудного дня, к концу лекций я ощущал легкость и приятное возбуждение.

Занятия проходили два раза в месяц в течении многих лет. И основное ядро моих слушателей в каждой синагоге, человек 20, сохранялось все эти годы. С некоторыми у нас с Реной сложились дружеские отношения.

Как-то одна из слушательниц принесла на лекцию стопку книг на еврейские темы и раздала их для прочтения. Это была Зара Немчонок.

В хорошей публичной библиотеке Ньютона, одного из самых богатых районов Бостона, Зара годами создавала большой отдел книг на русском языке. Тщательно отбирала и приобретала хорошие книги. Много книг было по еврейской истории, философии, религии. Кстати, это, по-моему, единственная библиотека в Бостоне, где есть многотомная еврейская энциклопедия на русском языке, изданная в Израиле. У русскоязычной интеллегенции Бостона этот отдел пользуется большой популярностью.

А еще Зару отличает редкое в наше время стремлением помогать знакомым и малознакомым, что она и делает с неистощимой энергией. С Зарой и ее мужем Марком мы сблизились. Марк, прекрасный инженер, обаятельнейший человек, неутомимый путешественник. В свои 80 лет совершенно загонял нас, когда мы карабкались по скалам в горах Вермонта и Нью-Гэмпшира.

Раз, после лекции в Темпл Эмануэл Зара, представила мне интересную брюнетку: «Это Галя Элберт, в девичестве — Гинзбург». Спрашиваю, откуда она? Из Ленинграда. — Не приходилось ли встречать в Ленинграде Евсея Гинзбурга, директора Института нейрохирургии? Да, — отвечает, — я его хорошо знала, это наш родственник. Продолжаю беседу: «А приходилось ли Вам бывать в Баку?» — «Да, бывала часто, но не могла там найти Якова Гинзбурга. Вы знали такого?»

Видимо, я в тот вечер был изрядно возбужден. Ничем другим не могу объяснить нашедшего на меня затмения, когда я так и не вспомнил, кто же такой был в Баку Яков Гинзбург!

Напрягаю память, смотрю на Рену, вспоминаем архитектора Борю Гинзбурга, Жору Гинзбурга. А Якова не помним. На том и разошлись.

Лишь на другой день, рассказывая все Caшe, спохватываюсь. Звоню немедленно Гале и каюсь, каюсь…

Короче, она оказалась моей двоюродной племянницей. Бывая в Ленинграде, папа не раз к ним заходил. И она, и ее муж, Михаил Элберт, умные и интересные люди.

А потом последовало неожиданное приглашение Маргариты Бланк из города Тинек штата Нью-Джерси. Она сослалась на рекомендацию Зары Немчонок (её давней знакомой) и попросила прочитать в Тинеке несколько лекций. Посетовав на то, что мне, увы, не смогут предоставить гостиницу, она спросила, не соглашусь ли я остановиться у них.

Через две недели в сумерках я подъехал к дому Бланков. На крылечко вышла Рита и ее муж Феликс. Смотрели на меня с интересом и настороженным ожиданием — кого же они пригласили и кто будет ночевать в их доме. Через несколько минут они с большим тактом растопили напряженность и на многие годы стали близкими друзьями.

Бланки оказались в высшей степени интеллигентными и обаятельными ленинградцами. Все стены были заняты картинами и полками с книгами, журналами на русском и английском.

Рита Бланк — человек замечательных способностей и уникальной профессии Она высочайшей квалификации реставратор книг и рукописей. Еще в Ленинграде она изобрела способ не только восстанавливать стертые тексты, но возрождать и самую бумагу — например, устранять дыры на сгибах. Рита определяет состав и технологию изготовления оригинальной бумаги, делает точно такой состав и заполняет все повреждения. Предварительно изучает чернила и принимает меры к тому, чтобы при восстановлении бумаги не пострадал текст.

Муж Риты, Феликс Бланк — ученый в области гидроакустики. В процессе исследований ему доводилось ходить на подводных лодках. Настоящий библиофил, помнит бесчисленное множество стихов. Оба работают в Нью-Йорке в колоссальной библиотеке Национального американского центра консервативной синагоги. В этой библиотеке Рита показывала нам с Реной уникальные древние еврейские рукописные книги с удивительными красочными орнаментами, многие из которых получили второе рождение в ее руках.

Оба они с истиным уважением относятся к еврейским традициям, хорошо овладели ивритом, активно участвуют в жизни синагоги, а Рита иногда даже ведет службу.

От Бостона до Тинека на машине немногим более 4-х часов. Я приезжал в уютный дом Бланков под вечер. Встречали меня чрезвычайно приветливо, я переодевался и мы отправлялись в синагогу.

Собиралось несколько десятков человек, слушали внимательно и дружелюбно. После лекции мы с Бланками ужинали и отправлялись спать. Среди ночи я поднимался, стараясь не шуметь, шел на кухню, выпивал чашечку кофе и пускался в обратный путь. Я любил ездить ночами по пустым дорогам. Проехав через мост Вашингтона, оказывался в окружении больших грузовиков, расцвеченных огнями, как рождественские елки. Потом и они исчезали, и я мчался один под звуки радио. Постепенно небо начинало светлеть, и домой я приезжал часам к восьми утра. Так продолжалось несколько месяцев.

Зара познакомила нас и с Кларой Израилевной Лозовской. На протяжении 26 лет она была секретарем Корнея Ивановича Чуковского. Сколько замечательных людей она перевидала в его доме! Изредка она выступала с воспоминаниями. Я завидовал её доверительвому тону. Завидовал её чистой и богатой речи, памяти и эрудиции. Клара Израилевна регулярно приходила на мои лекции.

Были и другие хорошие встречи на лекциях.

…В праздник Пейсах читаю лекцию в синагоге Kehillat Israel. Вдруг среди слушающих вижу два очень знакомых лица. Это были Мила и Абрам Фейдеры — мои сослуживцы по институту в Сумгаите. Оба — прекрасные инженеры. Как-то, еще во время работы в институте, мне потребовались реальные характеристики ведомственной телефонной сети «Нефтянки». Мила предложила и провела остроумный эксперимент. Линия связи на расстоянии более тысячи километров от Москвы была замкнута на другом конце на обратную линию. Так что, послав сигнал в Москве, мы тут же получали его обратно, после того как он прошел более двух тысяч километров, и сравнивали полученный сигнал с отправленным. Мила предложила такую кодировку сигнала, что оценить помехи можно было не привлекая недоступную нам тогда технику.

Абрам и Мила много лет поработали в Штатах. Их дом почти в лесу в 20 милях от Бостона. Все три этажа дома Абрам великолепно отделал и украсил своими руками.

Два семестра в 1992 г. я проводил лекции в том самом Хибру Колледж, куда ходил на курсы английского. Лекции были платными, записалось на них 19 человек. Цифра высокая для колледжа, где обычно группы составляли 5–8 студентов.

В конце каждого семестра студенты анонимно давали характеристики каждому преподавателю. После первого семестра по всем пунктам анкеты мне выставили высокие оценки. Единственным замечанием было то, что я не даю возможности полностью высказать свое мнение по обсуждаемым проблемам. Это замечание сделал один словоохотливый студент. В следующем семестре я постарался я оставлятъ больше времени на обсуждение. (Кстати, оказалось, что именно этот студент усиленно рекомендовал меня синагоге Темпл Израел, в которой я затем много лет читал лекции.)

Почему я перестал вести лекции?

Возможно, в этом сыграла роль и кончина моего первого духовного наставника в Бостоне — рабби Тверского. Как-то изменилось настроение. Многое стал переосмысливать.

Говорят, есть несколько ступеней познания. Первая — самодовольство невежды. Вторая — сомнение познающего. Третья — осознание того, как мало ты знаешь. Похоже, я на границе второй и третьей ступени. Достиг такого уровня, развивать который далее трудно. Надо много читать и размышлять.

И все же, наверное, я зря прекратил лекции. Их организатор в Темпл Эмануэл Григорий Кайданов, умный и добрый человек, узнав, что я собираюсь прервать лекции, с грустью сказал: «Очень жаль. Для многих это было единственной возможностью не потерять связь с иудаизмом».

Немного соберусь с мыслями и вернусь к своим слушателям.

Продолжение