Ситуация была прокомментирована в лучших традициях нормативной лексики Северного флота, после чего, примерно через двадцать минут коробки были увязаны и перенесены в машину вместе с чемоданом. Мы присели на дорогу. Я подкатил с книгой и подал Лёве ручку и «черновичок». Он торжественно одел очки, сел к столу и стал читать.
Верёвка №8
Борис Шамшидов
Отец мой был человеком творческим, отчего всегда находился в перманентном поиске оригинальных решений, коими регулярно удивлял всех друзей и родственников, включая себя самого. Родился он в Ташкенте в 1908 году, где и продвигался по жизни в стандартной для среднего класса колее того периода: школа-техникум-работа-армия-институт-работа-женитьба/дети-диссертация-работа/война-работа/после войны… и вот, пожалуй, и всё.
С конца 40-х и до пенсии он заведовал кафедрой начертательной геометрии и черчения одного из ведущих ташкентских вузов, которую сформировал в соответствии со своим характером, и которая, в свою очередь, формировала его характер в соответствии с классическими принципами этой строгой и красивой дисциплины. Он написал для кафедры все методические пособия и два учебника, отчего преподаватели кафедры чувствовали себя свободными и защищёнными, а студентам, включая девушек-узбечек, для которых диплом вуза в основном был пропуском в высшую лигу при замужестве, стало доступным понимание предмета, получение зачётов и сдача экзаменов. По правде говоря, студентам не всегда был понятен его, скажем, неоднозначный юмор в их адрес, но они его уважали и помнили, и до сих пор помнят за прфессионализм, справедливость, и бескорыстие в степени абсолюта.
Роста он был среднего, хорошо лысый, круглолицый, носил такие же круглые очки, ездил на работу на велосипеде, и всегда был расположен к добродушному оптимизму в стиле узбекских народных традиций.
Мы жили на тихой улице в европейской части города, в особняке дореволюционной постройки, разделённом на три квартиры. К каждой квартире примыкал кусочек двора, где жильцам дозволялось воплощать свои дерзания в области ручного труда, земледелия, и накопления ненужных вещей. К соседям ежегодно приходил прививать розы благообразный белобородый узбек с абсолютно правильным русским языком. Он рассказывал, что до революции в этом особняке жил полицмейстер Туркестана, которому он тоже прививал розы. А в 18-м пришли рабочие депо, вытащили генерала на улицу и убили. Вот здесь, говорил он и показывал пальцем. Пахло Историей и было немного страшно. Но нам было по шесть лет, и мы только что пережили Войну.
Во дворе росли две старые черешни и огромная урючина. Плоды собирали все, кто хотел, и ещё оставалось. Никогда в жизни мне не встретилось больше такой вкусной черешни и такого урюка. Видимо, полицмейстер понимал толк в садоводстве. На нашем кусочке двора мама во время войны сажала помидоры и держала козу, а после войны выращивала хризантемы, огромные, как сковорода средних размеров. В хорошую погоду в окно спальни можно было увидеть белую шапку Чимгана.
Эти персональные кусочки двора несли серьёзную хояйственную нагрузку. Там летом спали, сушили бельё, играли и ставили машины. В нашем углу после козы остался навес. Отец построил под ним подобие верстака, оборудовал его настоящими тисками, нашёл где-то кусок рельса, после чего всё это стало помпезно именоваться мастерской. Там он воплощал в предметах домашней мебели строгие каноны своей любимой науки. В доме появились косоугольные книжные полки, столы сложных криволинейных форм, стойки-вешалки для одежды, и тому подобные разноцветные фантазии, которые вызывали ассоциации с декорациями из научно-фантастических фильмов. Всё это было строго функционально и, как ни странно, достаточно удобно. Нечастые гости вежливо удивлялись и хвалили. Мы же в этой мастерской самозабвенно отбивали себе пальцы и набирались прочих опытов быстротекущей жизни.
Для маминого удобства в вопросе сушки белья отец создал во дворе систему маркированных крючков и верёвок. Крючки были привязаны к столбам и деревьям, и каждой паре крючков соответствовала верёвка с петлями. Всё было пронумеровано, верёвки в клубках хранились в корзинке из-под винограда и могли быть задействованы в течение двух минут. Мама экономила время, отчего была очень довольна. Она вообще всегда была довольна тем, что делал отец…
Поближе к пенсии отец придумал для себя ещё одно хобби. Он любил книги, и у нас дома была неплохая библиотека, так, 600-700 томов различных подписных и разрозненных изданий. В то время стали выходить во множестве мемуары участников Войны, и отец стал их выборочно коллекционировать. Его тематикой были мемуары, в которых упоминались участники Войны — евреи. Таких набралось с десяток-другой, и отец просил своих друзей и родственников делать на них ему дарственную надпись. По этой надписи получалось как бы, что некий ветеран, упомянутый в книге, дарит ему от себя эту книгу с соответствующими заверениями о характере и глубине их с отцом личных отношений. По особой просьбе отца в надпись включался перечень боевых наград и Этапы Большого Пути. Идея постепенно, со скрипом, воплощалась.
В начале семидесятых, летом, в одну из суббот, с утра пораньше, приехал к нам двоюродный брат отца Марик Коган. В то время он был главным инженером КБ «Узбекхлопкомаш». В дополнение к основной работе он полагал своей постоянной обязанностью поддерживать в форме внутрисемейные контакты, для чего по субботам садился на мотоцикл и объезжал родню. В семье он был самый молодой участник Войны, и, по мере возможности, разделял хобби отца.
— Вот, — и он подал отцу сероватую книжицу страниц на триста. — Здесь есть про Лёву.
Отец застыл. Всё было верно. А.В.Кузьмин. «В прибрежных водах». Воениздат, 1967… «Лейтенант Лев Бамштейн… …отдал приказ… …выпустили две торпеды в направлении…», и групповая фотография моряков с подписью, где справа в первом ряду сидел наш Лёва. Удача представлялась невероятной. Лёва, Лев Борисович Бамштейн, мамин младший брат, был семейной легендой. 1921-го года рождения, он сразу после школы уехал в Ленинград и поступил в Военно-морскую инженерную академию, но в первые же дни войны был призван в Северный флот, где и провоевал до Победы. Войну он закончил в звании лейтенанта и в должности командира звена торпедных катеров. Полный перечень всех боевых наград, именное оружие, пять ранений. После войны он поступил на автомобильный факультет Политехнического института, закончил его и долгие годы работал главным инженером авторемзавода №1, самого крупного в Республике. Атлет, красавец, добряк и балагур, прекрасный специалист, душа любой компании, он был предметом обожания обеих половин рода человеческого, и щедро отвечал им тем же. Пол-Ташкента были его друзьями. Где-то в середине шестидесятых он с семьёй переехал жить в Ростов-на-Дону и стал там директором судоремонтного завода, но в Ташкент приезжал не менее двух раз в году, декларируя эти налёты как командировки. Это были очень интенсивные командировки. Все производственные вопросы закрывались за пару часов приятного общения с друзьями, параллельно выяснялось, кто-где-когда, и составлялся почасовой график мероприятий вплоть до посадки в самолёт Ташкент-Ростов, с добрым десятком коробок, наполненных несравненными дарами земли узбекской. Жил он, конечно, у нас, но увидеть его можно было только ночью и в не совсем рабочем состоянии. Я в те времена готовился к защите диссертации, по семейным обстоятельствам жил у родителей, и подстраховывал его как мог. Но этого почти не требовалось.
Отец пришёл в себя.
— Ты… это… для… меня?
— Не могу, это Хамида. Он дал только на сегодня, чтобы ты посмотрел.
Их общий друг, Хамид Сарымсаков, тоже был ветеран Войны; к тому времени он был ректором Ташкентского института авиастроения. Марик реально оценивал драматизм ситуации, и к следующей субботе искомый экземпляр был им раздобыт и передан отцу. Дынно-виноградная страда была в разгаре, Алайский базар благоухал и взрывался, и налёта следовало ждать со дня на день. Напряжение достигло апогея.
Родители стали собираться на дачу. Наша уютная и ухоженная дача в Чарваке вполне заменяла им Ялту, Багамы и Анталию вместе взятые, и они проводили там всё лето, изредка наезжая в Ташкент за пакетными супами, рыбными консервами и новостями. Отец позвал меня и усадил около стола. Это уже само по себе было неожиданно, торжественно и серьёзно.
— Мы на пару недель поедем в Чарвак, — сказал он. — Если без нас приедет Лёвка, пусть подпишет книгу. Вот черновичок. — И он дал мне упомянутые мемумары Кузьмина и убористо исписанный лист формата А4. Текст содержал подробное описание родственных связей, перечислялись награды, боевые и производственные должности, а также кое-какие специфические параметры внутрисемейных отношений. С учётом сверхжёсткого регламента «командировок» поручение заведомо представлялось трудновыполнимым, но отец не принимал никаких доводов.
— Часик посидит, ему всё равно делать нечего. Думать ему не надо, я тут всё написал. Так. Мы поехали.
И я отвёз их на станцию Салар на электричку.
Лёвка приехал назавтра вечером. Мы поужинали, и я показал ему книгу и передал просьбу отца. Он полистал без особого внимания.
— Да, это мой вице-адмирал… Интересно… Да, так и было… Да, это мои матросы… — и он назвал несколько фамилий.
На фотографиях он узнавал многих, но не всех. Честно говоря, я ожидал, что он впечатлится больше, но для него, повидимому, это всё было обыденно, как любая работа, которую он когда-то делал, успешно закончил и благополучно забыл. Я заикнулся было по поводу дарственной надписи, но он сослался на усталость и на то, что время ещё есть, и мы всё сделаем завтра в наилучшем виде. Потом он сделал пару звонков, и мы пошли спать.
Утром в 7:30 за ним пришла машина, и он укатил по своим требам не позавтракав. Вернулся он около десяти вечера, сказал, что решил все вопросы по командировке, пообедал со Стёпой (Степан Сергеевич Тальянц, начальник ОблГАИ), а завтра утром за ним приедет Марик, и они поедут делать дамламу у Мишки Левина. Уже это само по себе слегка настораживало. Утром я опять попытался подкатиться с книгой, но, как и накануне, он уехал, не завтракая.
Я весь день мусолил очередную статью с описанием парадоксов процесса трения поверхностей с псевдорегулярным микрорельефом в условиях недостаточной смазки, отчего к концу дня стал испытывать ощутимое отвращение к жизни вообще и к трибологии в частности. Около часа ночи к воротам кто-то подъехал и заглушил мотор. Звук был похож на «Волгу» Марика. У Лёвы были свои ключи, но его как-то подозрительно долго не было. Я решил пойти поздороваться. На улице было безлюдно и тихо. Жара спала. Упоительно пахли розы в саду у соседей. Глупые жучки налетали на фонарь и падали на землю. Деловитые кошки бродили по тротуару и беззвучно исчезали в подворотнях. Напротив, около ворот особняка Первого Секретаря, сидел на табурете усатый пожилой милиционер, одним глазом спал, а вторым наблюдал за тем, что происходило. Явной опасности для устоев общества и безопасности Вождя он в происходящем напротив, повидимому, не находил. У «Волги» были открыты обе передние двери. На правом сидении боком сидел Лёва с высунутыми наружу ногами и опущенной головой. Очевидно, он дремал. Рядом стоял Марик и периодически с перерывом в сорок секунд говорил: «Лёва, ну, пойдём!» Тогда Лёва приподнимал голову, и, по гурмански ею покачивая, врастяжку произносил: «Дамлама! О, дамлама!» И снова засыпал. Поскольку перепить Лёву было в принципе невозможно, интересно было бы увидеть, как себя чувствовали остальные гости Мишки Левина.
Так, с небольшими вариациями, прошла вся рабочая неделя. Настал день отлёта. Рейс на Ростов был в пять часов вечера. Мы позавтракали и попили кофе. Лёва был побрит, аккуратно одет, и слегка, без напряжения, сосредоточен. Ему это очень шло. Бывают иногда такие баловни судьбы, которым всё идет. Я опять подкатил с книгой.
— Борька, Борька, не сейчас, попозже, сейчас приедет Витька Боц, мы поедем купим пару дынь, потом всё сделаем.
— Лёва, но…
Их не было часа четыре. Где-то около двух они вернулись, попросили открыть ворота и загнали машину во двор. Для перетаскивания на веранду «пары дынь» потребовалось около получаса. Здесь было всё, что бывает на ташкентских базарах в конце августа, включая лепёшки «оби нон», маргиланскую редьку, нарезанную желтую морковь в пакетах из бумаги «крафт», а также специи для плова в маленьких конусообразных кульках. Всё предстояло упаковать в восемь добротных картонных коробок из-под какого-то прецизионного импортного оборудования. Мне была вменена роль консультанта с дополнительной обязанностью прислуги за всё. Увязывание коробок началось, «процесс пошёл».На пятой коробке у них кончились верёвки. Началась лёгкая паника. Я пошёл в подвал и принес корзинку из-под винограда. Лёва взял верхний клубок с биркой №8 и стал недоуменно со всех сторон его рассматривать. Я дал необходимые пояснения и показал систему крючков.
— И можно взять? А что Гришка, ругаться не будет?
— О чём ты говоришь, бери, сколько надо, я всё завтра восстановлю в лучшем виде. Давай, шустри, у нас ещё одно дело есть.
Ситуация была прокомментирована в лучших традициях нормативной лексики Северного флота, после чего, примерно через двадцать минут коробки были увязаны и перенесены в машину вместе с чемоданом. Мы попили кваса и присели на дорогу. Я опять подкатил с книгой и подал Лёве ручку и «черновичок». Он торжественно одел очки, сел к столу и стал читать.
— Это — что — ещё — за — хуйня — такая? — Он оторопело смотрел то на лист формата А4, то на меня. Я объяснил. — Но здесь на час писанины, а у нас через час самолёт!
— Лёва, как хочешь. Неделю ты был занят, теперь у тебя самолёт, и вообще, я не обязан никому говорить, что ты был…
— Ладно, давай!
Он взял книгу и на обратной стороне обложки каллиграфическим круглым почерком вразмашку написал: «Дорогому Грише в компенсацию верёвки №8». Подпись, дата. Дело было сделано.
— Витька, поехали! Опаздываем!
Через пару часов появились родители. Первый вопрос:
— Что, Лёвка был?
— Был.
— Книгу подписал?
— Подписал.
— Это хорошо. Сейчас перекусим и посмотрим.
Вечерело. Они перекусили, и отец сел за свой параболический стол. Настал момент истины. Он открыл книгу и напрягся.
— Это что он тут написал, дурачок такой? Какая ещё верёвка? А где же мой текст? Я же давал черновичок!
— Папа, ты же знаешь… он был так занят… много работы… верёвок не хватило… Витька Боц… самолёт… — Я мямлил, жевал сопли, и не знал, что говорить.
— Да при чём тут верёвка! Что за глупости! Вот ведь дурачок какой, мне что, верёвки жалко! Ладно, всё понятно.
Он вооружился лезвием от безопасной бритвы, резинкой, ручкой, и приступил к реставрационным работам. К одиннадцати часам всё было готово. Посреди страницы красовались Лёвкина подпись и дата, а вокруг был каллиграфически воспроизведен полный текст «черновичка». Честь семьи была восстановлена.
— Вот теперь всё в порядке.
Он удовлетворённо закрыл книгу, поставил её на косоугольную полку и пошёл пить чай с четырьмя ложками сахара. Мама спала перед телевизором. Я домусоливал свою статью.
…Да будет благословенна их память! Они воевали, работали, любили, гуляли… и всё и всегда делали полностью и до конца. Они, верятно, и не думали, что может быть как-то по-иному. Нам не дано такого в наш прагматичный и суетливый, в наш слишком компьютерный век. Господи, прими их души и соедини нас в День, который Ты укажешь!
Присоединяюсь к восторженным откликам! Боря всё делает ХОРОШО, и оказалось, что пишет тоже очень и очень хорошо. У меня есть свои воспоминания: дело в том, что я была один раз на даче в Чарваке. Приехала моя племянпица из Москвы. А за ней стал ухаживать мой бывший студент. Дело было летом, наша ташкентская жара, и предложение поехать на дачу на 2 дня было принято. Мне была уготована роль «строгой» тёти, а вот справилась я или нет …….
Всем ташкентцам, я уверена, греют душу все твои рассказы. Легко читается, прекрасный стиль, очень индивидуально, но вместе с тем, каждый видит себя соучастником ТЕХ времён. Поздравляю. Света Вайнер-Контуашвили.
Замечательная повесть, нет слов! Но каков хор комментариев. Это что же получается?
Действующие лица ( не все: иных уж нет) — здесь. Они присутствуют в комментариях, и уверяют, что всё правда, никаких искажений истины, и память автора нигде ни разу не обманулась, ни в описании местного колорита, ни в описании родных, близких и знакомых. Настоящий спектакль, продиктованный самой жизнью.
А вот и есть настоящий писательский успех.
Да, вот ещё: большое впечатление произвели фотографии.
Здоровья и удачи Вам, Борис Шамшидов!
С уважением Мина Полянская
!
Меня обрадовал вполне успешный дебют в «Мастерской» моего старинного друга Б.Г. Шамшидова.
Б.Г. был в числе тех людей дружбу с которыми мне подарил в свое время Ташкент.
Часть многочисленных отзывов я бы заключил в скобки с примечанием о том, что похвалы родных и близких следует принимать с осторожностью и скидкой на доброе отношение и широту души.
Меня порадовали важные уточнения по тексту М.И. Когана. Впечатлен письмом ректора ТИИИМСХ Доктора У. Умурзакова. Ценными считаю отзывы Л. Беренсона и А. Меликянца.
Спасибо.
М.Ф.
Прочитал очерк Бориса Шамшидова. Хочу кое-что добавить о моем друге Леве Бамштейне. Из училища им. Дзержинского за нарушение дисциплины (выпивка) его направили рядовым матросом Северного флота. Флот базировался в бухте Ваенга (ныне Североморск), а Лева был рядовым матросом в Портофлоте (суда, обслуживающие боевые корабли). Когда началась война, он попросился в разведку, так как был физически крепок. За пленение двух «языков» был награжден двумя орденами Красного Знамени. После этого его пригласили в эскадру торпедных катеров. Советские катера были металлическими, торпедные аппараты стояли на корме, катер разворачивался, давал по противнику залп из двух торпед и на поном ходу ретировался. Лева же попал в эскадру американских торпедных катеров. Они были деревянные, с бензиновыми двигателями, с торпедными аппаратами на носу. Моряки прозвали их «американские гробы». Лева был командиром такого торпедного катера, а позже — командиром звена торпедных катеров. За военные действия получил 2 ордена Отечественной войны. При демобилизации он получил именной пистолет Вальтер, на металлической щечке была надпись: «Лейтенанту Бамштейну за победы на море адмирал Головко (командующий Северным флотом)». Позже, в мирной жизни, органы безопасности отобрали у него пистолет, а щечка с надписью осталась у него.
Дополнения про Ростов: Мы с ним встретились там в 80-х годах. Он был директором ремонтного завода, который обслуживал китобойную флотилию «Слава» (Одесса). После китобойной кампании, длившейся год, в Ростов привозили все нуждающееся в ремонте снаряжение, которое на этом заводе чинилось. На заводе работали в основном донские казаки, встретившие Бамштейна в штыки. Но вскоре из отпуска вернулся рабочий, который, как оказалось, с Левой служил в разведке Северного флота. Он рассказал остальным рабочим все о Леве, после чего лучших друзей на заводе у него не было. Его так же любили, как на любом другом производстве, где он работал.
Немного о себе: Коган Марк Иосифович. Мне сейчас 92 года. До своих 90 лет я беспрерывно работал в машиностроительном производстве (от конструктора до главного инженера и обратно). В Ташкенте я жил с 1930 до 1942 года, с 1942 по 1946 служил в армии, на фронте с августа 43 до конца войны. С 1957 до 2003 снова жил в Ташкенте. Сейчас живу в Москве.
Пишу уже в третий раз!)) Не проходит комментарий по какой то причине! Надеюсь в этот раз пройдет!
Если коротко: дорогой Борис Григорьевич очень рад, приятно удивлен, всех благ и творческих успехов!!!
Дорогой Борис Григорьевич! Был очень рад и приятно удивлен! Особенно поражает та теплота и любовь,
с которыми вы описываете как своих близких, так в целом те далекие прекрасные времена и людей в нашем
родном Ташкенте!
Поздравляю с прекрасным творческим дебютом и желаю Вам всех благ и творческих успехов!
Боря, эссе вышло шик-модерн! Сразу взяло и заполнило пустоты, образовавшиеся за последние десятилетия в памяти и ощущениях. Плюс — включило воображение, да так, что аж до семейно-исторических снов дело дошло накануне …
А еще оно послужило руководством к действию — что бы пойти и отыскать на Кренкеля крюк от веревки №8, коий вчера был найден, да вот фото приложить здесь, к сожалению, не удалось. Но хоть заинтригую уважаемых читателей и почитателей — восьмерочка на фотографии имеется самая-что-ни-на-есть оригинальная, каллиграфическая, #гершиллиазаровичева. Вот так.
P.S. А еще, пользуясь случаем, как говорит Якубович в \»Поле Чудес\», хочу сказать \»Привет!\» всем здесь присутствующим, особливо тем, с кем по-несомненно значимым причинам и долгу службы, в прямом эфире давненько общаться не приходилось. А веревочка-то, восьмая — тянет… 😉
Дорогой Борис Григорьевич!
Был очень рад и удивлён прочитанному. Прекрасные очень тёплые слова о своих близких просто очень трогают!!! В первую очередь тем, что совершенно точно описаны те незабываемые времена в нашем родном Ташкенте! Ваша улица до сих тот уголок старого Ташкента, о котором вы с такой любовью пишете в своём рассказе!
Также очень рад что смог найти вас хотя бы таким образом, через комментарии!
Всех благ вам и пожелания продолжения творчества!
С уважением, Уктам.
Спасибо Редакции за доброжелательное отношение и прекрасно выполненную работу. Спасибо всем вам за то, что не сочли за труд прочесть мой очерк и написать отзыв. Спасибо нашему Ташкенту за память сердца, чтобы мы не рассеялись совсем в штормах Истории. Чувствую: обязан продолжить.
С любовью — Борис Шамшидов.
Интерсно написанная история с экскортом в тёплое прошлое. Чудная повесть.
Прекрасно написаный рассказ о замечательных людях, в котором зримо присутствует город, где мы родились, жили и т.д., и т.п. И незримый дух которого, начал постепенно таять вскоре после памятного землтрясения, пока окончательно не растворился в городе с тем же названием, где-то в начале восьмидесятых.
Дорогой Б.Ш., ты меня не только порадовал, но и слегка удивил. Так держать!
Б.Г.Шамшидову
Ташкент и Вас, Ваш дом, уют
Забыть, увидев, невозможно!
А Ваш писательский дебют
Даже назвать дебютом сложно.
Вам есть, что людям рассказать.
Такой талант скрывать обидно.
В словах: «Писать, нельзя молчать!»
Где запятая — очевидно.
Столь мудрый глас не должен стать
Как тот, что вопиёт в пустыне.
«Дерзать, писать, публиковать!» —
Вот лозунг Ваш отныне.
В идише есть слово эймыш (дословно -домашний, т.е. тёплый, уютный). Именно таковы воспоминания Б.Ш. А курице просо снится, поэтому моё восприятие прочитанного — какие люди, какие евреи, как достойно, благодарно и благородно жили, служили и вели себя, в таком долговременном гостевании — в Ташкенте ли, Минске, Челябинске, Томске, Харькове, Баку, Риге… В дни мира, войны, безвременья… То же в Бостоне, Милане, Тулоне, Брашове, Братиславе.. То же, да совсем иначе. Не лучше, не хуже — иначе. Планета другая, социально-общественный климат иной. Евреи другие. Не лучше, не хуже — другие.
В статье «Евреи России» Герцль написал: «Я должен признать, что присутствие русских евреев явилось самым значительным событием на конгрессе. Как же мне было стыдно моих прежних мыслей о том, что мы, западные евреи, в чем-то превосходим их. Они чувствуют себя евреями как нация и вместе с тем стараются видеть то хорошее, что есть в других народах». Это не единственная высокая оценка российского (в имперских масштабах) еврейства такого рафинированного «западника». Думаю, никого не обидел — в Гостевой нет других.
Боря, порадовал донельзя. И не только звуками ностальгии. Преходящими в аккорды чувств при мысленной встрече с нарисованными тобой точными и сочными образами любимых друзей и наставников, а также их и наших близких. Порадовал еще и рождением нового талантливого автора, тонко чувствующего язык и работающего над ним с удовольствием. Примем это как данность — твоя новая, авторская жизнь получила хороший старт. Мине и Леве твое неожиданное явление в качестве мемуариста понравилось бы. Словом, ты создал безвыходную ситуацию- теперь только вперед и вверх! Так держать и многие годы творческих удач.
Шикарный рассказ.
Дорогой Борис! С большим удовольствием прочитал твои воспоминания о том славном периоде нашей жизни в Ташкенте и людях с которыми нас свела жизнь. Особенно удался образ Левы, он такой которого я помню с детства. Хорош язык которым описываешь те события. Вижу Степана Тальянца, Мишу Левина, дядю Гришу и тетю Мину. Спасибо тебе за память.
Буба, я в восхищении.
Прекрасный слог. А главное ни слова фантазии или своей интерпретации
из- за давности лет . Это заслуживает уважения
Спасибо за труд. Пожалуйста, пиши дальше — это необходимо для потомков
Только что поместил ком-ий в Гостевой на работу Б.Ш., ошибочно назвав его 24-ым. До 24-го моему, 25-му далеко. Не отказываясь от написанного, должен, однако, заметить, что мудрость комментария Л. Беренсона — «В идише есть слово эймыш (дословно -домашний, т.е. тёплый, уютный). Именно таковы воспоминания Б.Ш. А курице просо снится, поэтому моё восприятие прочитанного — какие люди..» — мудрее всех анализов и замечаний. И это видно даже из галута. Не убирая своих писаний, присоединяюсь к отзыву ЛБ и хочу пожелать ему и Борису Ш. и их близким всего самого лучшего. Шалом.
Боря, поздравляю с успешным дебютом! Прекрасный, точный, образный язык!
Борис Григорьевич — с почином! Не знаком ни с местом, ни с людьми — но читается легко и «осязаемо».
А талант — он если есть то во все стороны…
Спасибо,Боренька,спасибо…..до слез….спасибо за теплоту,за Гришину веревку,за Мину….за папу!!! Твори,пожалуйста,еще!!! Целую.Лена.
Спасибо за чудесный текст!
Спасибо за чудесный текст про ташкентцев.
Боря-здорово !!! Спасибо !
Поздравляю Бориса Григорьевича с прекрасным дебютом.
Успехов Вам.
Боб, ты, как всегда, на высоте — о самом главном с присущим тебе юмором. Спасибо.
И чтобы ты мне был таки здоров! А предкам — твоим и моим — вечная благоговейная память!
Очень ностальгический рассказ тем более, что жила я в нескольких домах от дома Бориса, На одной улице, И знаю, почти всех героев рассказа Прекрасные воспоминания!
Way to go Dad! Awesome story very touching. Looking forward to read more!
Прекрасно,братец! Многое можно вспоминать про всех них. Лёва был особенный. Ваш переезд в Кармиель дает плоды. Ждем ещё чего-нибудь этакого.
Трогательно, персонально, талантливо.
Тёплый юмор Бабеля и Ильфа
Мне посчастливилось знать людей, которым посвящен рассказ. Автору удалось очень верно расставить акценты и дать характеристику этим удивительным людям. Спасибо ему большое. А нам могу только пожелать сохранять память о них и быть достойными их памяти.
Боря, первый блин тортом!
Великолепно!
Очень колоритно и зримо.
Продолжай в том же духе!
Спасибо.
Большое спасибо!!! Очень приятно!!!
Pretty good short story. I like it and it made me think with a little bit scent of nostalgia.
Отличная запись!
«Да будет благословенна их память!». И мастерство автора. Удивительно теплый рассказ.
Какая замечательная повесть!