Ефим Гаммер: Творческая абсорбция (Повесть ассоциаций израильской жизни). Продолжение

Loading

Мне вспоминается, как в Риге, когда снимали фильм о Штирлеце «Семнадцать мгновений весны», поддатые латыши-статисты, облаченные в эсесовскую форму, «пугнули» в Верманском парке двух сидящих на скамеечке старушек-евреек. «Юден!» — сказал тот, кто повыше. «Пиф-пах! Шиссен!» — нацелил палец тот, кто ниже, с усиками под Гитлера.

Творческая абсорбция

(Повесть ассоциаций израильской жизни)

Ефим Гаммер

Продолжение. Начало

Ассоциация третья
Из истории русскоязычной литературы Израиля

Засыл второй.

Дорогой мой Рафа!

Понимаешь, я малость поиздержался в матерном… извиняюсь, в материальном отношении. Хоть плачь, нет денег! Никак их не нашомеришь в нужном сердцу и душе количестве! (Шомерить — это по-израильски «сторожить», то бишь, работать охранником.)

Однако, как все транжиры и моты, я отвергаю с презрением копейку, что рубль бережет, и намерен поправить положение — знаешь за счет чего? Нет, не знаешь! За счет безумных начинаний. Посему, беря пример — напрягись, и догадаешьмя с кого — намечаю открыть для обозрения свой орган, на сей раз печатный «Фаршированные крылья Пегаса».

Приглашаю к сотрудничеству. На тех же ваших условиях. Бесплатно! Но даю слово, тот, кто первым пришлет мне стихи, либо рассказ, корреспонденцию, либо статью имеет реальную возможность стать первым заместителем главного редактора, второй, разумеется, не поспеет за первым, и будет признан вторым заместителем, третий, само собой, третьим. А для четвертого — бди и помни! — место уготовлено только в рядах славной, но уязвленной положением редколлегии.

Спеши — пиши, Рафа! Орган — не штука! Будет, я обещаю, и тебе где печататься.

И имей в виду, что именно отсель пойдет международная русская литература. Штаб-квартиру я обустрою в Израиле, а отделения в США, Англии, Франции, Германии.

Как тебе? Нравится? И мне нравится!

Заодно прими также новые творения моего ума, питаемого сердцем и неистощимым творческим духом.

Пока просто Васька Брыкин, верный человек и живой роман, а через месячишко — гляди уж! — главный редактор журнала «Фаршированные крылья Пегаса», призванного стать родоначальником международной русской литературы.

6

Бездуховность мешает дереву влюбиться в юную принцессу. А не в юную? А не в принцессу? Словом, бездуховность мешает.

Лиора почему-то старательно втолковывала мне это, будто я по каким-то неясным причинам превратился в дерево. И настолько преуспела в своих толкованиях, что усоседствовалась в машине, выведав, что из института Вингейта я еду для сбора материала к герою моего еще не написанного очерка Давиду Липницкому в Кирьят-Гат, где, как выяснилось, живут не только мои родители, но и ее мама.

Ключ в замок зажигания, газ, и я рванул по известному маршруту, имея на борту легковушки смуглолицего чертенка в образе и подобии девушки-прибалтки, загоревшей на круглогодичном израильском пляже. С русским языком она обращалась своеобразно, автоматически вставляя ивритские слова. Передавать ее речь в оригинале я не стану, чтобы не переводить стрелки моего повествования на юмористический Клондайк. Но все же… для примера…

— Ты меня растрогала, — сказал я, выслушав рассказ о ее дедушке Исааке, выкравшем во время войны свою жену Лею вместе с ребенком, впоследствии отцом Лиоры, из гетто.

И вдруг слышу:

— Почему «раз»? Я тебя не трогала ни раз, ни два.

Расхохочешься тут. И не от фамильярности — иврит способствует тому, что в Израиле говорят на «ты» и русскоязычные — чуть ли не при знакомстве.

— Ты меня просто поймала на слове, — уже догадываясь, с чем столкнусь, я продолжил филологическую игру.

— Как так поймала? За слово? — удивилась Лиора. — Я тебя не ловила и ловить не буду. У меня есть хавер… парень. И это он дал слово — не ты, что женится на мне.

— Слово — не воробей, вылетело — не поймаешь! — совсем я задурил голову девушке.

Она изумленно уставилась на меня.

— Говори, что хочешь, я все равно не все слушаю.

— В смысле «понимаю»?

— В смысле?

— Ну, в значении… как ты излагаешь… о боксе.

— А…

— Ладно, можно сказать, приехали.

— Ты — что? Меня тут высадишь, на дороге?

— Да не высажу я тебя, успокойся! — проворчал я от непонимания. — Как обещал, так и довезу. Прямо до Кирьят-Гата. Куда тебе там?

— На кладбище.

— Что?

— У нас сегодня годовщина со дня смерти бабушки.

— Сколько ей было?

— Могло быть больше.

— Не понял, Лиора.

— Она умерла от разрыва сердца, когда узнала, что в Мюнхене… на Олимпиаде…

Во мне все напряглось. Вспомнилось, что и рижские борцы, которых мы некогда провожали в Израиль, вроде бы оказались в числе тех одиннадцати, убитых в сентябре 1972 года на Мюнхенской олимпиаде. А среди них и…

— Мой папа, — сказала Лиора. — Он там — да, находился, в группе наших спортсменов. Бабушка Лея не выдержала — сердце! «Опять немцы, опять немцы, — плакала она. — Меня немцы — в гетто. Его немцы — под пули фашистов!» Так и говорила в плаче — фашистов. Не арабов, не террористов, а фашистов.

Должно быть, это дико прозвучит, но израильские старожилы, в особенности выходцы из Польши, России, Украины, Белоруссии, Прибалтики, называют террористов фашистами.

Для них, по всей видимости, Вторая Мировая еще не кончилась, они носят ее в себе, как ветераны-фронтовики осколки мин и снарядов. Ее отголоски слышатся в Израиле постоянно — то ли во взрывах на улицах, то ли в бандитских нападениях на безоружных людей.

Как и фашисты во время войны, эти их последователи намерены планомерно убивать евреев только за то, что они евреи.

Я — еврей, Лиора — еврейка, мы не готовы к «новому решению еврейского вопроса». И поэтому еще посмотрим — кто кого. Тем более что в каждом из нас сидит эхо минувшей войны…

С моего двора — двора моего детства — на войну уходило сто человек. Вернулся один.

Я…

Вернулся ли? По жизни — да! По ощущению — нет! Сложная метаморфоза?

Пожалуй…

На войну уходят, но с нее не возвращаются. Вернее, приносят ее в себе. И она продолжает жить, несмотря на победные салюты. И год. И два. А во мне все тридцать четыре года моей жизни, со дня рождения, по сей день.

Поразительно?

Признаю, я родился не в 1913-ом, не в 1918-ом, в эти сроки появились на свет мои родители. А я впервые (может, и не впервые) ощутил жизнь 16 апреля 1945 года, в ночь начала штурма Берлина. Было это на Урале, в Оренбурге, тогда Чкалове — городе, раскидавшем своих жителей по безымянным братским погребениям.

Отчего же живет во мне та война и не дает успокоиться? Не знаю. Мне представляется, что я был убит тогда и вскоре родился вновь, чтобы жить уже за двоих — за меня прежнего и за меня нынешнего.

Возникло это ощущение еще в раннем детстве, когда бабушка Сойба, урожденная Розенфельд, поведала мне, что фашисты сожгли ее родное местечко Ялтушкино, а всех его жителей, многие из которых наши родственники, уничтожили самым зверским образом. Документальное подтверждение ее рассказа я получил у Эренбурга. Раскройте книгу «Люди, годы, жизнь» и читайте, что пишет Илья Григорьевич: «Герой Советского Союза младший лейтенант Кравцов писал тестю о судьбе своей семьи, оставшейся в местечке Ялтушкино (Винницкая область): «…20 августа 1942 года немцы вместе с другими забрали наших стариков и моих малых детей и всех убили. Они экономили пули, клали людей в четыре ряда, а потом стреляли, засыпали землей много живых. А маленьких детей, перед тем как их бросить в яму, разрывали на куски, так они убили и мою крохотную Нюсеньку. А других детей, и среди них мою Адусю, столкнули в яму и закидали землей. Две могилы, в них полторы тысячи убитых. Нет больше у меня никого…»

Эти строчки из книги Ильи Эренбурга не давали покоя сердцу. Мне представлялось, я мог быть одним из тех детей. Так продолжалось довольно долго. Но вот однажды в осенний день 1979 года, когда я доставил Лиору в Кирьят-Гат и пошел к Давиду Липницкому, чтобы отобрать из его архива пригодные для печати фотографии, мое внимание засеклось на одном снимке, вернее, лице, изображенном на нем: странно притягательном, будто изначально знакомом.

— Кто это? — спросил я.

— Мой сослуживец Исаак. Командир взвода разведки.

— Знаете, Давид, — сказал я. — В раннем детстве, когда я примерял папину фуражку и смотрелся в зеркало, на меня оттуда глядело это лицо.

— Исаак не мог глядеть на вас из зеркала. — Давид не врубился в несуразность моих слов. — Он погиб. У меня на руках.

— Не помните, когда?

— Как не помнить? Эту ночь помнят все! 16 апреля 1945 года. Мы начали штурм Берлина.

— Я родился в эту ночь. В три часа пятьдесят минут.

— И я родился в эту ночь, — сумрачным эхом откликнулся старый солдат. — Мою пулю по случайности принял Исаак. Он шел впереди, и оступился на шаг в сторону, под мою пулю. Война…

— Давид, о войне потом… а о нем? Что-нибудь.

— Ой, и не помню, что сказать сразу. Он был мой командир, носил фуражку с лаковым козырьком. Что еще? «Похоронку» я самолично привез его жене Лее. Вот она бы могла о нем рассказать больше.

— Бабушка Лиоры?

— Для кого бабушка, для меня соседка. Но ее тоже нет. Лежит тут, на нашем еврейском кладбище, в Кирьят-Гате.

Так я и не разузнал в тот осенний день 1979 года никаких дополнительных подробностей об Исааке, чьи глаза взыскательно высматривали из зеркала, когда я в семилетнем возрасте примерял папину форменную фуражку с кокардой работника авиационного завода №85 ГВФ, чтобы выглядеть «взрослым».

Потому и в моем очерке «Истина могильной ямы» я решил оставить его «бесфамильным» — тем, по сути дела, неизвестным бойцом Второй мировой, кем, вполне возможно, если исходить из законов реинкарнации души, имел полное право быть и я в прошлой своей жизни.

7

Иерусалим сходил с ума. Впервые за три тысячи лет своего непростого существования он подвергался не осаде, не разграблению, а выходил на кулачный бой, причем по всем гуманным правилам боксерского искусства, в кожаных десятиунцовых перчатках. И не против палестинцев, сирийцев или прочих ливанцев, а против немцев. Да-да, немцев из Западной Германии, детей и внуков солдат Вермахта, от чьих рук у многих нынешних израильтян погибли родные и близкие из старших поколений.

Когда-то я писал, что был самым счастливым еврейским мальчиком в Риге. У меня, рожденного в апреле 1945 года, остались после войны в живых и родители, и оба дедушки, обе бабушки. Такого везения евреи моего поколения не ведали не только в Риге, но повсеместно — в Польше, Чехословакии, Украине, России, Белоруссии, во всех тех местах, где осуществлялось «окончательное решение еврейского вопроса». Разумеется, и в Израиле, куда негласно, а потом законным путем прибывали мои соплеменники. И вот сейчас, когда по всему городу расклеены плакаты о предолимпийском матче по боксу между сборными Иерусалима и Западного Берлина, они уже заранее обсуждали ход поединков и строили прогнозы на Московскую олимпиаду –1980.

— Как ты считаешь, — спрашивал меня Марк Зайчик, спортивный комментатор радио «Голос Израиля», с кем я изредка, хотя он и «тяж», боксировал в спарринге «на технику». — У нас есть шансы побить немцев?

— Ринг покажет, — уклончиво отвечал я.

— Но все же… Кто у нас есть в Иерусалиме сейчас? Ты… И?

— Я и открываю турнир. Работаю в первой паре.

— А остальные?

— Остальные из Тель-Авива.

— Немцы знают об этой хитрости?

— У них тоже в принципе сборная Западной Германии. Это для видимости говорится «Иерусалим — Берлин», чтобы сгладить национальный момент. На самом деле, расклад такой: евреи против немцев. Причем, в руках одинаковое оружие. Перчатки, Марк! И тут мы еще посмотрим, кто кому вмажет, когда они не с автоматами на нас, безоружных…

— В прежние времена весь клан братьев Люксембург составил бы вам компанию, но все трое уже по возрасту не подходят, ушли в тренеры.

— Я тоже не мальчик. Мне 34.

— Ты в форме…

— Ясное дело, для меня это последний шанс.

— Предельный возраст для любителей, — напомнил спортивный комментатор.

— Но не для профессионалов, Марк! Прорвусь на Олимпиаду, а там посмотрим.

— Смотри сейчас…

Намек Марка я понял с полуоборота. Все бои с местными боксерами и приехавшими из-за границы за путевкой на Олимпиаду я заканчивал с «явным» уже в первом раунде, за минуту-полторы. Тренеров занимало: как я буду выглядеть на международном ринге, когда придется выкладываться все три раунда. Хватит ли дыхалки и выносливости? Не потеряют ли убойной резкости мои кулаки? Все же по их версии я — «старик».

В отличие от них, «стариком» себя я на ринге не чувствовал. Во мне еще копилось с десяток неистраченных боксерских лет. Глядишь, при благоприятном раскладе на Московской Олимпиаде, еще и в профессионалы вырвусь. Появятся хоть какие призовые деньги. А то ведь не на что жить. Стипендия на курсах иврита — не зарплата. К тому же, впереди прибавление семейства, и хоть устраивайся на завод слесарем — по прежней специальности. Правда, и слесарем меня пока что никуда не брали.

— Оформим вас слесарем, — разъясняли мне в отделе кадров завода «Тельрад» на полузабытом русском, — а материально вознаграждать надо, как инженера со стажем. В два раза больше придется платить, чем обычному слесарю. И ради чего? За ту же самую работу.

— Почему? — недоумевал я. — Слесарь и слесарь.

— А университетское образование?

— Вы его не учитывайте.

— Так нельзя. Бухгалтерия не пропустит.

Вот я и оставался, как перекати поле: на производство рядовым рабочим не брали, в институт Вингейта на курсы учителей физкультуры не принимали.

Катись туда, катись сюда.

Рассчитывай только на бокс и выбивай победу за победой в своем «пенсионном» для спорта возрасте.

Авось, оскал саблезубого тигра обернется улыбкой удачи.

Эта удача, держащая в боксерской перчатке призовой билет на Олимпиаду, смотрела на меня из синего угла ринга.

Крепыш — немец переминался с ноги на ногу, поглядывал на меня. Не знаю, что ему говорили о сопернике-переростке? Но представить несложно. Установка секунданта перед боем звучала, приблизительно, так: «Он — старик! «Сдохнет» уже во втором раунде. Потаскай его по рингу, и добивай! Левой — правой, еще раз правой, как ты умеешь, и он — твой».

Мне секундант ничего не говорил. Возрастная разница между мной и немцем — тринадцать лет. Он чемпион Западной Германии, победитель отборочного турнира в Гамбурге.

Молодость — за него.

Что за мной? Опыт? Нет, опыт при такой возрастной разнице не в счет.

А что в счет?

То, что я еврей, стою на земле Израиля, и в моих руках такое же оружие, как у противника. Вот что!

— Боксеры на центр ринга!

Рефери вызывает нас, и весь зал иерусалимского «Дома молодежи» замирает в ожидании. Мы пожимаем друг другу руки. Я, как и положено, рта не раскрываю. А немец — распогодился, что ли от нашего гостеприимства? — выбрасывает какую-то фразу. С угадываемыми сквозь «шпреханье» словами «Иерусалим», «Израиль», «юден» — «евреи».

«Юден!»

Это был тот удар, который нанес немец сам себе, в поддыхало, не иначе. Если раньше против него был направлен разве что мой многолетний навык турнирного бойца, то сейчас всем своим существом я рвался показать ему, во что превратили бы во время войны его предков мои предки, будь у них под рукой равноценное оружие. Мне трудно объяснить, что произошло со мной. Но эта гортанная речь, пусть и приветственная по своему существу, внезапно включила во мне какую-то подспудную энергию наших двужильных праотцев Маккавеев, разгромивших самую мощную армию древнего мира — греческую.

Без всяких подсказок секунданта я уже изначально предвидел, что будет происходить на сером квадрате ринга все три раунда подряд.

Гонг!

Мы сближаемся. По диагонали. Ему четыре шага до центра. Мне четыре шага. Но на четвертом шаге правую ногу я резко ставлю в сторону и, меняя стойку, наношу немцу первый, он и разящий наповал удар.

Нокдаун?

Нокдаун!

Но судья не ведет отсчет секунд, бой не останавливает. И я нанизываю атаку на атаку, тесню противника в его синий угол.

Удар за ударом. Джеб, кросс.

Удар за ударом. Апперкот, хук.

Как я работал? Описывать подробно не буду: в обычной своей манере, на обходе и упреждении. Визуальная картинка, пусть и не этого поединка, дана Марком Зайчиком в его рассказе «Столичная жизнь», опубликованном в журнале «Студия» №10 в 2006 году. Вот как он описал в рассказе мою манеру боя, взяв за основу спарринг, который я проводил в Тель-Авиве с лучшим боксером Израиля 1979 года Шломо Ниязовым.

«Он стоял в спарринге с молодым парнем призывного возраста, остриженным наголо. Он был очень пластичен, худые, узловатые руки его летали дугами, сам он порхал кругами, получая от соперника по голове и по корпусу. Они оба не слишком весомо попадали друг по другу, но выглядели убедительно — упрямые, настойчивые бойцы».

Берлинец тоже выглядел упрямым и настойчивым. Но этого мало. В скорости он уступал, да и в арсенале технических приемов я превосходил его.

Удар за ударом. Джеб, кросс.

Удар за ударом. Апперкот, хук.

У немца пошла кровь из носа. Зеркала души принимают дымчатый отлив. Я «плаваю» в его зрачках. Несомненно, парень в гроги. Но стоит на ногах, держится. И рефери не спешит объявить нокдаун. Он — наш, израильский рефери. Видать по всему, в нем тоже колобродит, не дающая мне покоя фраза: «Мы еще посмотрим кто кого, когда у нас в руках одинаковое оружие».

Гонг!

Минута отдыха. И опять секундант обходится без наставлений и советов. Обмахивает полотенцем и приговаривает:

— Хорошо! Хорошо! Бей! Ты — первый. За тобой вся команда.

Я смотрю на него. И мне вспоминается, как в Риге, когда снимали фильм о Штирлеце «Семнадцать мгновений весны», поддатые латыши-статисты, облаченные в эсесовскую форму, «пугнули» в Верманском парке двух сидящих на скамеечке старушек-евреек.

— Юден! — сказал тот, кто повыше.

— Пиф-пах! Шиссен! — нацелил палец тот, кто ниже ростом, с усиками — ­ квадратиком, явно под Гитлера.

Одна старушка чуть не умерла, увидев перед собой ожившего злодея из времен ее покалеченной юности, вторая набросилась на хулигана, расцарапала щеку, сорвала наклеенные усы. То-то было смеха среди праздно шатающейся публики. Мне тогда было не до смеха. И «эсесовец» с расцарапанной физией сполз на цветочную клумбу, держа в зубах «гонорар» за участие в массовке.

Сегодня без массовки и без отрепетированных заранее сцен. Бокс, как жизнь, не знает репетиций.

Гонг!

Второй раунд!

И второй раунд, и третий я гонял немца по рингу, вынимая из него душу.

Удар за ударом. Джеб, кросс.

Удар за ударом. Апперкот, хук.

И с каждой минутой все отчетливее сознавал: нельзя заканчивать бой до срока. Тренеры сборной должны видеть, что я столь же вольно чувствую себя в третьем раунде, как и в первом.

Дыхалка у меня была и впрямь отменная. А уж о волевом импульсе и говорить нечего…

Финальный гул гонга.

Все! Кончено! Теперь от меня ничего не зависит!

Судья-информатор:

— Победа по очкам присуждается Ефиму Гаммеру. Счет один — ноль в пользу Израиля.

Рефери поднял мою руку в черной перчатке, я по традиции кинул голову на грудь и впервые увидел свою бойцовскую майку. Из крахмально белой она превратилась в красную, вишнево-яркую от крови, немецкой крови…

«Мы еще посмотрим — кто кого, когда у нас в руках одинаковое оружие!» — рефреном прозвучала в уме, и я посмотрел в притихший от волнения зал.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Ефим Гаммер: Творческая абсорбция (Повесть ассоциаций израильской жизни). Продолжение

  1. Очень хорошо написано. Профессионально.
    Но увы, или нет, но спорт – эта не та область, в которой евреи самоутверждаются.
    Вспомните Маккавеев.
    Недавняя олимпиада в Рио ещё одно этому подтверждение.
    И маленькое замечание. Конечно же военные победы Маккавеев были замечательны.
    Но тогдашнею армию селевкидов никак нельзя назвать сильнейшей в мире.
    А за рассказ ещё раз – Спасибо.
    Жду продолжения.

  2. «Мне вспоминается, как в Риге, когда снимали фильм о Штирлице (здесь, в имени — опечатка) «Семнадцать мгновений весны», поддатые латыши-статисты, облаченные в эсесовскую форму, «пугнули» в Верманском парке двух сидящих на скамеечке старушек-евреек. «Юден!» — сказал тот, кто повыше. «Пиф-пах! Шиссен!» — нацелил палец тот, кто ниже, с усиками под Гитлера. ( Из истории русскоязычной литературы Израиля…)
    Дорогой мой Рафа!
    Понимаешь, я малость поиздержался в матерном… извиняюсь, в материальном отношении. Хоть плачь, нет денег! Никак их не нашомеришь в нужном сердцу и душе количестве! (Шомерить — это по-израильски «сторожить», то бишь, работать охранником.)
    Однако, как все транжиры и моты, я отвергаю с презрением копейку, что рубль бережет, и намерен поправить положение — знаешь за счет чего? Нет, не знаешь! За счет безумных начинаний. Посему, беря пример — напрягись, и догадаешьмя с кого — намечаю открыть для обозрения свой орган, на сей раз печатный «Фаршированные крылья Пегаса».
    Приглашаю к сотрудничеству. На тех же ваших условиях. Бесплатно! Но даю слово, тот, кто первым пришлет мне стихи, либо рассказ, корреспонденцию, либо статью имеет реальную возможность стать первым заместителем главного редактора, второй, разумеется, не поспеет за первым, и будет признан вторым заместителем, третий, само собой, третьим. А для четвертого — бди и помни! — место уготовлено только в рядах славной, но уязвленной положением редколлегии.
    Спеши — пиши, Рафа! Орган — не штука! Будет, я обещаю, и тебе где печататься. И имей в виду, что именно отсель пойдет международная русская литература. Штаб-квартиру я обустрою в Израиле, а отделения в США, Англии, Франции, Германии.
    Как тебе? Нравится? И мне нравится!
    Заодно прими также новые творения моего ума, питаемого сердцем и неистощимым творческим духом.
    Пока просто Васька Брыкин,
    верный человек и живой роман, а через месячишко — гляди уж!
    — главный редактор журнала «Фаршированные крылья Пегаса», призванного стать родоначальником международной русской литературы.
    6
    Бездуховность мешает дереву влюбиться в юную принцессу. А не в юную? А не в принцессу? Словом, бездуховность мешает.
    Лиора почему-то старательно втолковывала мне это, будто я по каким-то неясным причинам превратился в дерево. И настолько преуспела в своих толкованиях, что усоседствовалась в машине, выведав, что из института Вингейта я еду для сбора материала к герою моего еще не написанного очерка Давиду Липницкому в Кирьят-Гат…
    :::::::::::::::::::
    Дорогой Ефим Гаммер,
    никаким образом, читая начало Вашего Второго засыла, не смог бы предвидеть, что буду нокаутирован (примерно) в начале «второго раунда».
    Давно не получал такого сильного нокаута. Знал, что есть в Стране «боксёры», но это . . . нет слов. Поздравляю Вас с блестящим, во всех отношениях, текстом. Спасибо и, надеюсь, — до новых встреч в Мастерской.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.