Генрих Иоффе: Рассказы

Loading

Никакой «общественности» не было видно. Почти всю газету писал он сам, диктуя молчаливой девице, сидевшей за компьютером. Интервью представителей «общественности» и даже государственных лиц тоже писал сам. Никто не протестовал. Случайным авторам гонорара не платил, обещал «потом и сразу».

Рассказы

Генрих Иоффе

Бег

Вальку Юровского в перестройку «достали». Кому не лень ехидно спрашивали:

— А вы не родственник того Юровского, который расстрелял нашего царя и всю царскую семью?

Валька отвечал:

— Почему родственник? Я и расстреливал. А вы-то где были?

Жена Алинка дразнила:

— Никак не сечешь подтекста? Отваливать отсюда надо. И срочно! Все порядочные люди давно уехали.

А Валька про эмиграцию и в мыслях не держал.

Один западный человек, временно работавший в валькином институте, говорил ему:

— Не советую, товарышч, уехать. Сиди дома, как у вас говорят, на своем жопа… Будет хорошее.

Валька сказал Алинке:

— Может повременим, киска? Один западный человек советует сидеть на своем тухесе. Может он прав? Всёж-таки родина, а?

Но Алинке эта философия — до фонаря. С ней не поспоришь: «уезжать!»

Документы вроде бы собраны все. Ан нет! Не хватает валькиного свидетельства о рождении. Сунулись в архив и там нет.

— Езжайте, — говорят, — в загс на Плющиху.

Приехали. Дамочка с накрашенными губами успокоила:

— Восстановим. Срок — два месяца.

Алинка аж подскочила:

— Да у нас авиабилеты на …!

— Ничего не могу поделать. Нужен запрос о родителях. Если только экстренние обстоятельства…

— Будут! Сколько?

Дамочка сложили губки бантиком:

— Ну что вы…

— Понятно. Встречаемся послезавтра.

В вестибюль посольства впускали порционно, десятками. Децимация! Основная масса — на улице, на морозе. Наш мужик (служащий «у них») в ондатровой шапке строил очередь. Неподчиняющимся круто грозил:

— Ты у меня про Запад забудешь! Я тебе такой Запад покажу, сразу на Восток поедешь!

В вестибюле-большая лестница наверх и четыре стула Ждут вызова на ногах. Алинку потянуло в туалет, а где? Пошли в школу напротив. Бабка в платке не пускает.

— В заграницу норовите, тама и в уборную сходитя!

Помыкались, помыкались, но зато результат оказался сверхположительным. Заявителям присвоили статус… «беженцев»! На целых два года! Два года Валька с Алинкой могли готовиться к «бегству».

— Ни фига! — сказал Валька, — Легализованное беженство! Ни фига себе!

Алинка ругалась:

— Придурок! Как был придурком, так им и остался. Тебе демократия протягивает руку, гладит по башке, а ты, кроме идиотского «ни фига», ничего сказать не в силах. Я бы таких совков, как ты, на Запад вообще не впускала. Сиди в своем институте на политинформациях.

Вместо данных двух лет, Валька и Алинка управились намного быстрее. Квартира у них была отличная. Ее еще Алинкин папик получил как профессор высшей партшколы, где он читал курс лекций «Против буржуазно-фальсификаторских извращений пролетарско-подлинных истинностей». Папику квартиру предоставили бесплатно. Он дал дуба как космополит. Алинка «забодала» квартиру по коммерческой цене. Привела маленького мужичка с розовым личиком.

— Рудик Луд. — представился он. — Ну что сказать о себе? Бывший бедный мальчик и юноша из Одессы, но перестройка, слава Богу, сделала меня человеком. Покойная мама была бы счастлива это видеть. Не дожила… Вы хотели бы продать квартиру? Я готов купить. Скажу откровенно: не для себя. При Совке я мотал срок за устройство левака для артистов. Одна молодая дамочка со связями носила мне передачи и через больших людей вытащила меня на волю. Ваша квартира — для нее. Две мои бывшие жены и дети уже обеспечены.

— О, вы богатый человек! — сказала Алинка.

— Ну что вы! Есть настоящие богачи! Миллиардеры! Вы про Борю Березовского слыхали? Это мой друг!

Алинка продали ему еще и дачу, построенную тоже папиком. Набралась приличная сумма. Алинка сказала:

— Надо перевести деньги таким образом, чтобы…

Рудик Луд с усмешкой прервал ее:

— Она будет учить меня, как переводить бабло! Я уже перевел столько! Будьте спокойны…

В аэропорту, сидевший поблизости гражданин с густыми волосами до плеч, читавший газету «Завтра», сказал Алинке:

— Хорошо бежите, господа. Комфортно. Другой нынче беженец пошел. А бывалоча… Вам что: здесь что-нибудь недодали? Думаете там больше получите? Не промахнитесь…

В самолете Валька задремал. Ему снились кадры из фильма «Бег», жуткие сцены погрузки «белых» на уходившие из Крыма корабли: давка, крики, драки, стрельба. Потом откуда-то появился генерал Чарнота в белой папахе. Он размахивал маузером и кричал:

— А вы от кого бежите? От «красных»? Выходит, от себя бежите! Врете, от себя не убежать! Бегами дрессированных тараканов заняться охота? Устрою!

К Чарноте подскочила Алинка и тоже закричала, мешая русский с английским и феней:

— Факинк ю, понялл-нет, фраер?

Чарнота исчез.

Вальку разбудил какой-то тип в темных очках. Нагнувшись к самому валькиному уху, просипел:

— Уважаемый, скажите: вам документы насчет 5-го пункта не требуются? Не так дорого, ей-Богу, а польза немалая.

— Да пошли вы, — сказал Валька спросонья.

Самолет шел на посадку. Внизу был Запад. Там ждали свобода выборов, права человека, пособия, фуд-стемпы. Может еще что. А Вальке вдруг привиделся его дом на Октябрьской улице, 607-я школа, одноклассница Инка Корнева… Вот они, взявшись за руки, бегут, бегут на коньках по льду в парке ЦСКА, а из репродуктора звучит знакомый романс:

Милый друг, нежный друг, я, как прежде любя,
В эту ночь при луне вспоминаю тебя.
В эту ночь при луне на чужой стороне,
Милый друг, нежный друг, вспоминай обо мне.

Об этом Валька Алинке никогда не рассказывал.

Чертово семя

В Забугорье мне долго пришлось ходить «по мытарствам»: работы не было. Знакомые говорили:

— Ты-то чего сюда приперся? Ты что — програмист? Тут програмисты нужны, а ты, как у Гоголя в «Ревизоре» городничий говорил, — «щелкопер, бумагомарака, чертово семя». И что тебя сюда понесло?

Но судьба мне все же ухмыльнулась.

* * *

Первого владельца «русскоязычной» газеты, которого я посетил, был некий Нолик Брой. Его газета называлась «Исход».

Выходила два раза в месяц. Редакция, состоявшая из одного Броя, находилась в комнате, заставленной ящиками с кинокассетами и фотопленкой. В прошлой жизни Брой был фотографом. На его круглом лице топорщились усы. Пиджак еле сходился на круглом, пивном животе.

Я не успел поздороваться. Брой заговорил сам:

— Это по-человечески? Так можно работать? Договариваюсь о рекламе, жду чек, а эти приходят к рекламодателям и сбивают цену. И даже наши, свои бизнесы отдают реклвму этим. Я говорю им: вы же наши бизнесы, так поддерживайте же свою газету. Нет! Это люди, да? Скажите вы.

— Установите сферы влияния, — посоветовал я.

— Ха! Вы тоже скажете. В одной сфере будет десять бизнесов, в другой — два. И что тогда?

— М-да… А я вам, собственно, тут статейку принес.

— Наша тема?

В подвал вошел высокий человек, одетый в поношенное пальто рыжеватого цвета.

— Вы не знакомы? — спросил Брой. — Шикерман. Псевдоним — А. Трезвый. Пишет и стихи.

Шикерман посмотрел на меня взглядом хорошо тренированной ищейки. Чуть скривив бескровные губы, сказал, медленно отводя от меня пристальный взгляд:

— Нолик, я оставляю рукопись. Это о Бар-Барборисове. Третью золотую звезду ему, конечно, не дали. Понятно, почему. Не тебе объяснять. Он вышел.

Брой, понизив голос, сказал:

— Между прочим, делает огромное дело. Разыскивает наших героев. И находит! Вот, например…

Брой назвал имена трех известных военных.

— Как?! — перебил я. — Они же вроде бы не…

— Да, но по матери…

— А если вдруг они его по матери?

Брой прервал меня.

— Так я вам о рекламе. Бензин обходится дороже, пока помотаешься по городу и выколотишь у них рекламу. Больше 25 платить авторам не смогу. Если согласны…

— Я согласен, — поспешил заверить я. — Вот статья.

— О чем?

— О России.

— Думаю, не превозносите марксизмы?

— А что вам сделали марксизмы?

Брой набычился:

— Ну ладно, оставьте.

Шикерман зачем -то ждал меня на улице. Я думал, что разговор пойдет о газете, но он молчал.

— Давно пишете? –спросил я.

— Со времен нэпа.

— Здорово! Скажите, если я пойду к Ливчаку — есть смысл?

— Куда?! — закричал он. — Ливчук — подлец! Могу и сильнее сказать.

— Хорошая характеристика, — пробормотал я. — Надо пойти.

* * *

Сема Ливчук издавал газету «Свет Забугорья». Редакция помещалась в подвале. До эмиграции Сема был звездой конферанса одной автономной республики и привык к известности и почитанию. Сейчас он сидел во вращающемся кресле, слегка поворачиваясь то влево, то вправо. Это был еще молодой человек, пребывающий в образе. В образе крупного газетного магната, очень усталого от множества дел, но вынужденного тянуть лямку большого бизнеса.

— Здравствуйте, — приветствовал я его. — Про вас говорят, что вы — очень хороший, добрый человек.

Ливчук остановил движение кресла и зло сказал:

— Знаю эти шутки. Это — Брой и его щелкоперы. Они считают нашу газету продажной! Местечковость, что поделаешь… Не понимают, что наша газета не какая-то там совковае «Известия». Мы — западная, свободная пресса, даем любые точки зрения. Мы гордимся…

— А может, они… — вставил я.

— Вот-вот! Все дело в рекламе. Я у себя наладил это дело, собираем всей семьей. Детей уже вводим в дело. Зависть! Ну да ладно… Что вы принесли?

— Статью «Как капитализдили Россию».

— А вы что — против? — сощурился он.

— Я? Ну, как сказать…

–Вон оно что! Напишите, как нас сажали в тюрьмы и лагеря.

— Вас тоже?

Он нахмурился, помолчал, потом сказал:

— У нас политику и историю пишет Вова Говин. У него рубрика: «Засел в прошлом». Читали его статьи? Например, о том, как Ленин приказал Дзержинскому расстрелять полтора миллиона пленных белогвардейцев.

— А что так мало?

— Все по документам.

— Меня гонорар интересует…

— А меня реклама. В моей газете, да будет вам ведомо, печатаются писатели, каких вы не могли читать в Совке! Читатели пишут, что по уровню они превосходят Бунина и Куприна. И Горького. Думаю одного из них — Сбрендина –выдвинуть на Нобелевскую за роман «Шуршат листья». Не читали?

— Нет, читал его же роман «Не шуршат листья».

— Это тоже классика. Но скажу про гонорар. Никто не просит гонорара. А вы… Если хотите заработать, вам лучше в бебиситеры идти или стариков в креслах возить.

Он явно хотел меня задеть. Я разозлился.

— Когда вас возить придется, позвоните, — сказал я ему.

Нехорошо, конечио, поступил, а что было делать? Жена Ливчука, Глаша приподнялась со стула, перестала стучать на компьютере и посмотрела на меня взглядом кобры. Двери газеты Ливчука для меня навсегда захлопнулись.

* * *

С Неблохером — редактором газеты «Ласковое Забугорье» — я договорился о встрече по телефону. Его «газетный бизнес», как и у Ливчука, был семейным. Газету он издавал с женой на дому. Помогала им секретарша Неблохера— девушка по имени Марта. Её живот «беременной мадонны» был так туго обтянут синтетической короткой маечкой, что превращался в нечто чудовищное. Было видно, что Марта гордится своим приобретением. Впрочем, здесь все гордились этим и выставляли напоказ.

Встретил меня Неблохер почему-то во фраке. Белая, как снег, рубашка по моде — без воротничка — была украшена черным бантиком-галстуком. Наряд был вполне официантский, но Неблохер считал его, видимо, аристократическим. У него было круглое, казавшееся масляным, лицо кота, только что нализавшегося сметаны. Он радушно меня приветствовал, сказал, что имеет очень большой газетный опыт, так как вот уже почти 10 лет издает газету в демократических странах.

— Это, знаете ли, вам не в Совке, — сказал он, и мне почудилось, что он по-кошачьи облизнулся. — Так о чем же будем с вами писать?

— Диапазон широкий, — заметил я и решил бу́хнуть сразу:

— А гонорар платите?

Он поморщился.

— У меня растащили всю рекламу. Я договорился с людьми из похоронного бюро, собирался дать их обширное сообщение. Но приехал папаша Ливчука — сбил цену. А скандал,  учтите скандал? Вы слышали о нем? Три года уже клали свои газеты в русскоязычных бизнесах. Все было окей. И вдруг хозяйка магазина «Русская матрешка» сказала: «Стоп!» Она, видите ли, платит рент за помещение, а мы, видите ли, им пользуемся бесплатно.

— Н-н-н да, — задумчиво произнес я.

— И потребовала 5 центов с каждого экземпляра, иначе — вон!

— Ну и ну! — сказал я. — Вот он, звериный оскал рынка!

— Нет, это хозяйкин оскал! Я написал в своей газете жесткий фельетон.

— Молодец!

— И получил письмо от ее адвоката. Требует, подлец, публичного извинения за моральный ущерб или… в суд!

— Будете извиняться?

— А что делать? — и сам себе уныло ответил:

— Затаскает по судам. А это влетит в такой цент, что…

Он встрепенулся, освобождаясь от грустных мыслей, поправил галстук-бабочку и сказал:

— Так что пока безгонорарно. Потом, в дальнейшем, может быть… Пишите выпукло, бескомпромиссно. Покажите эту Расею в надлежащем свете!

Я написал ему большую статью про казаков, которые в Париже в 1813 г. купались в Сене голыми, без трусов, отчего многие парижанки падали в обморок.

Неблохер проявил живой интерес:

— А отчего падали? Потому что без трусов или потому что увидали казачьи… эти самые, ну…

— От того и от другого.

Неблохер громко захохотал, статью одобрил, н попросил написать еще что-нибудь поближе к современности.

— Ну, например, о Гулаге или Смерше, понимаете? И чтобы конкретно, ощутимо. Вот мы недавно нашего публициста Пашу Усова напечатали. Знаете, как он доказал превосходство Забугорья над Россией? Унитазами! Все вроде бы знают, что унитазы тут лучше, а Паша фото дал: сидит около своего унитаза и руки в него опустил, полощет, моет. Наглядно?

— А лучше бы голову в унитаз сунул, — пробормотал я.

— Что? — спросил Неблохер.

— Да нет, ничего.

* * *

Однажды у меня раздался звонок. Трубка говорила приятным женским голосом:

— Я владелица магазина «Русская матрешка» Катрин. Мы с моим компаньоном Авдием Фруктом решили издавать свою газету — «Дорога в рынок». Нам надоели все эти Брои, Ливчуки и Неблохеры с их поносными листочками, которые они норовят бесплатно сунуть в наш магазин. Хотите работать у нас редактором?

— Это — мечта!

— 150 за номер согласны? Пока…

— Конечно, согласен.

— Ну как вам здесь, «за бугром»? — спросила Катрин, когда я пришел. — Не то, что в Совке, а?

— Математики считают: «все равно».

— А вы хохмач. Но, чтобы это не отразилось в газете!

Катрин была «первым номером». В Союзе она работала врачом, но по ее словам, вся эта «плешь» ей надоела и середине 80-х она с мужем Осей Димовым, тоже врачом, и дочкой «отвалила».

«Второй номер» — Авдий Фрукт — говорил, что в Совке он был ведущим научным сотрудником, но было видно, что родился он для прилавка и, как сказано у Ильфа и Петрова, всегда мечтал «покупать и продавать».

— Ну, — спросил он меня, когда я явился в газету первый раз, — что будем делать?

— Трудиться.

— Как?

Я решился пошутить:

— Очень просто. Как учил один советский идеолог, все рукописи делятся на две части: дерьмо, уже застывшее и дерьмо, еще не застывшее. С вторым можно работать; первое — сразу в помойное ведро.

— Вы — шутник! Но мы делаем серьезное дело.

Два раза в месяц Фрукт приглашал меня в свою клетуху-кабинет, раскладывал новый номер и начинал подсчитывать мой гонорар за статьи.

— Толя Блин — это Вы?

— Я.

— Виктор Шишкинд?

— Тоже я.

— Качер с Синички?

— Так вышло…

— Зяма Цукерман?

— Ваш покорный…

— Афонас?

— Тоже мой псевдоним.

Я подписывался использовал имена и кликухи жителей моего московского двора, стараясь не забыть никого.

Авдий высчитывал мой гонорар по калькулятору. Тыча в него пальцем, он кривил губы, причем нижняя у него слегка дрожала…

А через некоторое время разразился скандал. Катрин в страшном волнении принесла газету «Ласковое Забугорье». Там была статья некоего Петитова под названием «Дурную траву из поля вон!». Она была целиком посвящена мне. В ней говорилось, что подавляющее большинство иммигрантов прибыло в Забугорье исключительно по идейным соображениям, думая, что навсегда освободились от совкового дурмана. Но оказалось не все так славно. В среду людей, сражавшихся за демократию, права человека, новое мышление и т.п. затесались неразоружившиеся коммуняки, возможно, бывшие партийные секретари по агитации и пропаганде, готовые и здесь отравлять мозги своим бывшим согражданам. И я был представлен не только как смертельный враг демократии и рынка, но и как невежественный писака. Статья заканчивалась суровыми словами: «Нет, не безграмотных писаний этого бывшего члена партии, не способного даже скрыть свою позорную совковость, ждет наш, наконец дохнувший свежим воздухом прав человека, читатель. Нет, и еще раз — нет! Дурную траву из поля вон!»

Вся редакция долго сидела с открытыми ртами. Через некоторое время Катрин сказала:

— Не отвечать!

Авдий прохрипел:

— Ответить обязательно. По пунктам!

Сидевший за компьютером Витек задумчиво произнес:

— В морду бы врезать!

— Я ему позвоню, Неблохеру, — сказал я. — Спрошу: зачем, почему?

— Попробуйте, — безнадежно буркнул Авдий.

Я звонил целую неделю каждый день. Неблохер к телефону не подходил: «лег на дно, как подводная лодка».

* * *

С этого времени наша «Дорога в рынок» пошла к закату. Катрин скрежетала белейшими, вживленными в десны зубами: рекламы перехватывали Ливчук и Неблохер. Нам доставались крохи. Прошло немного времени, и Катрин с Фруктом продали «Дорогу в рынок» Ливчаку. Он купил ее, чтобы закрыть навсегда.

Я пошел на курсы прогрвммистов.

«Шеф-редактор»

Он зашел в «боковушку» магазина, где ютилась наша газетная редакция. Он был другом владельцев газеты. Сказал мне:

— Читал-читал кое-что из Вашего. Миленько. Вы, говорят, в Совке, в академическом институте работали?

Не дожидаясь ответа, продолжал:

— Я там многих крупных ученых знавал. Лично. Были друзьями.

Он назвал несколько фамилий известных ученых.

— Не знакомы случайно с ними?

— Откуда? Это ж — небожители…

— Ну, отчего ж? Бывает…

У него был седоватый «ежик» на голове, обесцвеченные, водянистые глаза и большой живот.

— А Вы давно здесь? — спросил я его.

— Больше 20 лет. Из Совка уехал в 70-х. Не уехал — вырвался. Я там журналистом был. Весьма известным. Вы в Дом журналистов захаживали?

— Редко, случайно.

— А я там — завсегдатай. Все откровенно, все открыто говорил. Прямо. И про этого рыжего сифилитика картавого, и про Ёську. Антисемитов бил. Один очень известный писатель как-то говорит: «Вы, евреи — дошлый народ!» «Аперкот правой не хочешь?» — Я боксом занимался, первый разряд — и готов. Неотложку вызвали. Меня знаете как из Совка выдворяли? С полковником КГБ. Поднялись по трапу самолета, он мне: «Вы больше никогда не ступите на эту землю», а я ему: «Да, пока вы — на этой земле». Кубарем гад скатился вниз… Может, зайдете вечерком? Я вас подвезу. У меня — «Мерс». Посидим, потолкуем. Никого не будет, кроме моей гелфренд Пупсика. Ну, как? Чудненько…

Я зашел. Квартирка была небольшая и не очень ухоженная. Самым необычным местом был туалет. В нем по стенам хозяин развесил портрет Мао Цзэдуна, советский красный флажок «Ударник коммунистического труда», другие, как он сказал, мерзости тоталитаризма и коммунизма.

— Ну, как? — спросил он меня, когда я вышел из этого «музея». — Правда, славненько?

Выпили и закусили. Высокая и худощавая особа меняла тарелки, слушала и иногда похохатывала.

— Когда я прилетел сюда, — говорил он, — приказал себе: «That’s all! Больше ни слова по-русски. Только по-английски. И думать тоже! Иначе нельзя, невозможно. И — пошло. Я был корреспондентом и обозревателем ведущей газеты. Объехал весь мир, горячие точки — это естественно. Брал интервью у всех лидеров! Легче назвать тех, у кого не брал. Старик Рейган в Овальном кабинете принял. Спрашиваю: «Как удалось вам, «Империи добра», разрушить «Империю зла»? Смеется. «Не время еще, — говорит, — открывать все секреты!» Перемигнулись… Брал интервью у Тэтчер. «Как, — спрашиваю у нее, — вам удалось из гнилых социалистических бараков перейти к замечательным, прочным, рыночным зданиям?» Вспыхнула вся, зарделась: «О, гуд квесчен, — говорит, — сеньк ю, сэр!» Это интервью весь мир обошло. Не удалось прочитать?

— Откуда? Языков не знаю. Вроде Чапаева, а то бы тоже в международном масштабе… А что ж вы из журналистики-то ушли? И куда?

— Большой бизнес привлек.

— Какой?

— Программное обеспечение… Он-лайн… Хай-тек… Есть и агентство путешествий. Вы в Москву собираетесь? Устрою билет по самой низкой цене. Посмотрим: может, и бесплатно. Пупсик, напомни мне!

— Спасибо, но это уж…

— Ничего, ничего. Я знаю ваши трудности. Вы сколько у них, у этих, в газете получаете?

Я назвал сумму.

— Нет, ты слышишь, Пупсик?! Мерзавцы! — крикнул он. — Как только вы с ними работаете? С ними говорить-то можно, только отвернувшись, чтобы не замутило. Через месяц начинаю свою газету. Общенациональную. Пара тысяч долларов для начала вас устроит?

— И для середины тоже.

— Славненько! Развернем дело, там посмотрим… Будет большая, очень большая реклама. Уже договорился с крупнейшими фирмами.

Газету он действительно открыл. На первой странице было написано: «общенациональная». Редакция помещалась в двух комнатах на центральной улице. В первой сидел какой-то грузный и мрачный человек местного происхождения. Он ни слова не говорил по-русски. Стол, за которым он сидел, был пуст. Под столом стояли ботинки, которые он снимал, чтобы дать отдых ногам. Было видно, как шевелятся его пальцы.

— Кто это? — спросил я.

— Бывший замминистра. Плачу ему за связи с общественностью.

Никакой «общественности» не было видно. Почти всю газету писал он сам, диктуя молчаливой девице, сидевшей за компьютером. Интервью представителей «общественности» и даже государственных лиц тоже писал сам. Никто не протестовал. Случайным авторам гонорара не платил, обещал «потом и сразу».

А однажды исчез. Молчаливая девица говорила, что он выехал в Москву для решения проблем, связанных с газетой, в высоких сферах и большом бизнесе. Но время шло, а он не появился. Как говорится, кому был должен, всем простил. Некоторым — много.

А газета была интересная, и название хорошее — «Общенациональная газета для местных иммигрантов».

* * *

Не так давно я вдруг встретил его в автобусе. Он мне обрадовался, и я ему тоже. Сошли у какой-то забегаловки, заказали два стакана чаю.

— Булочку хотите? — спросил он.

Я отказался, но он все-таки купил одну и поставил блюдце с ней передо мной.

— Ну как жизнь? — спросил я.

— Да так…

— А Пупсик?

— Со мной. Самый верный человек. А с эмигрантами дел не имею. Точка.

Он говорил и помаленьку отщипывал «мою» булочку, пока не съел всю.

— А бизнес? С ним-то как, с этим самым он-лайном?

Он махнул рукой. Я понял.

— Еще булочку будешь? — спросил он.

— Нет, — отказался я, — держу фигуру. Диета, понимаете ли. Спасибо…

Мы вышли. Я направился в метро, он стал ждать автобуса.

Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Генрих Иоффе: Рассказы

  1. Я Генриха Иоффе узнаю и по стилю, и по походке, и, вообще, перепутать ни с кем невозможно. Отличные рассказы, плотный текст, сюжеты не новые, но сделано хорошо, весело.

  2. Общее впечатление — хорошее, понравилось. Только, кажется, из такой «благодатной, темы можно было выжать больше забавного! Ведь это самая гуща! И чуть больше самоиронии не помешало бы — ведь вписывание академического профессора общественных наук в западную действительность наверняка рождало море ситуаций и размышлений! Стиль понравился — в нем есть своеобразие. А это очень хорошо — когда автора можно узнать по стилю.

  3. Очень хорошие рассказы: точные, тонкие, красочные, герои живые, диалоги смешные. Мое почтение!

  4. Да… ядa у автора предостаточно, но суть схвачена и передана точно.

  5. Совершенно искренне — рассказы просто прекрасные.

    P.S. Но — не в обиду будь сказано уважаемому автору — по поводу грустной фабулы второго хочется сказать о противоречии. В Нью-Йорке перемешано куча языков, конфессий и прочего — и русский один из них, и далеко не главный. И если спроецировать все это, допустим, на Москву, то каковы шансы абхазского литератора найти оплачиваемую работу в издании на абхазском языке?

Добавить комментарий для Григорий Быстрицкий Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.