Марк Штейнберг: Седьмой вагон. Окончание

Loading

Нет, не вернется… Таким манером завершался каждый пятый брак в нашей чертовой крепости. Каждый пятый! Из тех, что я знал. А по статистике реальной, может и чаще. А офицеру этому несчастному как быть? Как жить, службу тянуть? И ударяется он в запой. Это еще и не самое невозвратное. А самое-самое — пуля в висок!..

Седьмой вагон

Марк Штейнберг

Окончание. Продолжение. Начало

Ляленькина Кушка

Ее прибытие на край земли состоялось в начале февраля 1954 года. Воскресный день совпал с четным по календарю, для Кушки — праздник. Потому как по четным «Товарищ» прибывал из Мары. А в поезде, который называли мы так почтительно, имелся вагон-буфет. А в нем — пиво! Бутылочное пиво, которого здесь не водилось. Как, впрочем, и разливного. Парадокс — вино-водка имеется, коньяк — бывает. А пива нет и не бывает. Через 28 лет, перед увольнением в запас, довелось побывать в Кушке. В последний раз. Все приметы были на-лицо. И пива — не было!

Потому-то в воскресенье это знаменательное, почти все свободные от службы офицеры кучковались у известной точки остановки буфета поездного. А некоторые выстроились на перроне напротив остановки 7-го вагона. Некоторые — мои друзья из «Фирмы Не пролей и капли» — холостяки нашего батальона и гаубичного артполка — 12 офицеров. «Фирму» возглавлял Володька Логинов — главный кушкинский Дон Жуан. А я занимал должность начальника штаба. Вел «Журнал боевых действий» — настоящий, который мы раздобыли немалыми трудами в штабе дивизии. Большинство реляций были в стихах. Конечно же, не Пушкин и даже не Евтушенко. Но лучше я не мог. Да и не считал нужным. И эти вирши на «Ура» воспринимались личным составом фирмы.

Почему назвали «Семь волн»

Ну, и кроме своих — немало неравнодушных к прибытию новой дамы, собралось. О которой ходили самые разные толки. Во-первых, испанка. А в Кушке испанок не водилось отродясь. А кроме того, интересно же, кого захомутал Марк, известный в гарнизоне спортсмен-бродяга по кличке «Семь волн».

Раздался шум подъехавшего автомобиля. Я обернулся. Батюшки! В «Виллисе» сидел мой комбат с женой. Какая честь! Слух о Лялиньке и до их ушей добрался, раз уж приехали. Оправдает ли она ажиотаж?

Еще как! Когда из вагона №7 появилась и по лесенке сошла моя любимая, произошло великое народное движение. В скромнейшее пальтишко наряжена была. Но! Красавица — с большой буквы! Дивные волосы короной венчали будто из теплого мрамора выточенное лицо, на котором сияли очи, опушенные опахалами ресниц. Да что там! Я сам обалдел, увидев до чего прекрасна моя жена. Действительно, на испанку похожа. Узнал еле. Не удивительно, в общем, с перерывами, видел за полгода — 8 дней! Обитатели же Крепости увидеть такую удостоились впервые.

Лялинька подошла ко мне и обняла одной рукой. Видимо, потому, что во второй держала сумку. Красную, ту самую, что на Казанском вокзале. Следом по лесенке спустился знакомый чемодан и солидный мешок в руках офицера-попутчика.

Я уже хотел ребят попросить, когда рядом раздался голос комбата:

— Тащите в машину, подвезу.

Надо же! Тоже на перрон вышел. В «Вилиссе» Лялинька рядом оказалась с его женой и, судя по всему, ей по нраву пришлась. Беседовали. В дом проводили. И оставили вдвоем, наконец-то. Я, естественно, переживал: по вкусу ли придется жилье?

Но Лялинька не скрывала удовлетворения. Искренего. Ну, что там! Первая собственная квартира не понравиться не может — уверен. Я потом видел ее жилье в Питере. Кушкинская — на порядок лучше была. Не говоря уж о наманганской.

А в мешке оказалось ее приданное –огромная пуховая подушка, кстати, очень даже пригодившаяся. Мы ее потом по гарнизонам возили. Куда пошлют.

Лялинька с учениками вечерней школы

И стали мы жить-поживать… Только вот насчет «добра наживать» еще долго не получалось. В Кушке его просто не бывало. А и было-бы, то на какие шиши? Я все еще обязанности ротного исполнял, за те же деньги. Лялинька, правда, с ходу устроилась билиотекаршей в ДОСА. Потом преподавать стала в вечерней школе офицерской. Русскую литературу, представьте, внедряла в темные мозги. В которых, по случаю войны, образованием и не пахло. В честь чего и сотворили школу вечернюю. Так что, в любом случае, родную литературу Лялинька знала лучше своих подопечных. И не шла к ним как на подвиг, а очень даже бестрепетно. Да они, впрочем, простили б ей, если и заметили любую, самую грандиозную некомпетентность. За счет массового преклонения перед красавицей небывалой.

Вот преклонение это, не могло же не стать предметом моих тревог. Выяснилось, впрочем, что штырь ревности в моем сердце не угнездился. Кроме того, имелась репутация «самбиста бешенного». Кто не знал, убедил тех случай со слишком галантным лейтенантом-танкистом. Подсечки мои любимые — это ему не танк водить! Повторений не последовало — в Кушке об инциденте узнали мгновенно. А гарнизонное начальство сквозь пальцы взирало на такого рода стычки. Потому как, гомерическое пьянство требовало куда большего внимания.

К тому же, убедился я, что женушка ухаживания принимала как-то иронически. То ли привыкла, пламенным же темпераментом не обладала. Да и галантный аспект по уши перекрывался бытом. Кормиться приходилось в офицерской столовой. Я отдавал свой паек. И платил лишь за обслуживание. Но — до Лялиньки. Вдвоем же — куда как дороже. А готовить она не умела. Да и требовались выдающиеся кулинарные способности, чтобы из тощего офицерского пайка и военторговского «изобилия» приготовить нечто съедобное. На месте способностей таких, у Ляленьки зиял провал глубокий. Вот и питались мы в столовой.

Одежды-обуви не приобретали. Негде да и не на что. Впрочем, в мае на лагерном сборе у небольшого городка Иолотань удалось кое-что для Ляленьки купить.

Лагерь — город полотнянный

В лагерь она решила ехать, несмотря на мой скепсис. Я-то знал что это такое — «…в поле лагерем стоять!» Правда, не в поле, а у большого водохранилища в рощице. Лялинька заупрямилась: « В Ленинград поедем вместе. А лагерь — так романтично звучит». Ну, давай!

Кроме нее в лагере была лишь супруга комбата Валентина. Остальные жены разъехались по отпускам. Дамы подружились. Наши палатки стояли почти рядом, неподалеку от офицерского лагеря.

По утрам Валя и Лялинька усаживались в десантную лодку и пускались в плавание по водохранилищу вдоль перемета, который натянули солдаты. На крючках уже чего-нибудь болталось. Вернувшись на берег, разжигали огонь в очаге самодельном и жарили улов, разделив по-честному. А иногда им перепадала и более обильная добыча. Происходило такое при подрывных работах на воде. Тогда и у солдат «рыбкин день» назначался. А Валя варила уху, обучая подругу. Я же в свободное время «качал махалку», как говорили самбисты, и мял губку в правой — вооруженной — руке, чтоб не потерять форму. Вызывая тем явное неудовольствие у комбата — уж не вздумал ли я за старое взяться?

В одно из воскресений на противоположном берегу водохранилища обозначилось скопище людское. Посмотрел в бинокль и разглядел ярмарку. Народ клубился вокруг товаров, на прилавках и на земле разложенных. Подошли дамы, поглядели в бинокль. Валя сказала:

— Знаешь, Лариса, а ведь там импортные вещи бывают. Туркмены из кишлачных магазинов привозят. Я однажды на таком базаре кое-что купила.

— Вот бы попасть, — завистливо заметила Лялинька.

— А пошли к командиру, засмеялась Валя и потащила подругу к мужу, который качался в самодельном гамаке в тени громадной чинары. Валя протянула ему бинокль и указала на другой берег.

— Ну и что? — ухмыльнулся комбат.

— Да там же ярмарка. Мы с Ларисой хотим съездить. Там хорошие вещи попадаются.

— Да как вы попадете туда? До моста через Мургаб семнадцать километров. Пол-дня будете по бездорожью трястись.

— А напрямую, что, Аркаша, нельзя разве? На транспортере?

Комбат стал отказываться, приводя доводы. Но Валя-то знала его насквозь и уломала-таки. Гольдин позвал дежурного. И вскоре у палаток зарычал громадный американский плавающий транспортер, который мы называли «плавак Джимси», извращая аббревиатуру GMC. Предназначенный для переправы артиллерийских орудий. Плавно откинулся трап и дамы торжественно взошли на борт. И я тоже. Комбат приказал и ответственность возложил.

— Не твою же красавицу командиром назначать! — гоготал Гольдин

Конечно же, появление «плавака» вызвало на базаре немалое оживление, достигшее апогея, когда он вылез из воды, развернулся и опустил трап. По которому мы и сошли. Я приказал командиру и водителю никуда не отлучаться и отправились мы за добычей. В общем, купили венгерский костюмчик, чтоб Лялиньке было в чем ехать в отпуск. Вяля тоже чего-то приобрела. А долг мы ей потом отдали. И под ликование ярмарки, «плавак» съехал в воду и отчалил во-свояси. Комбат потом ехидно повторял: « Стоило машину гонять из-за ерунды такой!» Ну, кому ерунда, а Лялиньке — костюмчик! Ее гардероб ни изыском, ни изобилием не отличался. Как и мой.

Но, вернувшись в Кушку, узнали, что я на роте утвержден. Ура! Оклад увеличился, да еще ординарские прибавились. В те времена, с комроты начиная, можно было ординарца иметь, или деньги. Ну, что-то не приходилось видеть ординарцев у идиотов таких. А как иначе назвать офицера советского, кому вместо наличных — ординарец понадобился, видите ли! В довершение сюрпризов, постановление вышло: на 15 процентов оклад увеличить в гарнизонах отдаленных. Вместе взятые, эти денежки существенно улучшили наше благосостояние. Да только в Кушке потратить их не на что было. Кроме выпивки. Естественно. Но мы-то с Лялинькой в числе трезвенников обретались. Редкие экспонаты на южном фланге СССР.

А денежки нам, очень даже кстати: в начале июля убыть в отпуск предстояло. В город Ленинград.

Ляленькин Ленинград

У меня, если честно, этот город вызывал некоторый даже трепет. Да не потому, что бывать не довелось. Ну, мало ли, где не доводилось! А потому, что там Лялинька и обреталась до знакомства со мной, обитателем крепостного Зазеркалья. Со мной — полгода. Остальную жизнь — в блистательном Питере. Как говорят — оцените разницу!

Правда, жизнь ее там особо изобильной и безмятежной не назовешь, как понял я из скупой информации, которой она поделилась. С большой неохотой, притом. Мол — сам все увидишь и поймешь. Узнал, что отец — театральный администратор, автор стихотворных реприз. Мать умерла, когда была Лялинька дитем. Отец после этого ушел к одной актрисе, оставив ее со старшей сестрой на попечении радственника.

Прямо Лялинька не говорила, но понимал я отчетливо, что жизнь ее после ухода матери, скудной была в смысле бытовом и вообще… Особого воспитания не получила. Тепла родительского — чуть. Ко всему — она же красавицей была уже в юности ранней. Что не всегда улучшало жизнь, скорее — усложняло. Так и сформировалась жена моя: жизнерадостная, но — скептичная. Настроенная иронично и недоверчиво к слишком эмоциональным проявлениям чего бы то ни было. По отношению к тем, даже, кого любила. Одного такого видел ежедневно. Бреясь. Вот и к нему — без эмоций особенных.

И еще, не видел ее хохочущей от души, отделывалась смешком неярким. Но и плачущей, истеричной, яростной — видеть не довелось. Кроме, разве, перрона наманганского. Единственный случай — очень уж, видно, не хотелось Лялиньке меня терять. И совершила то, что в другом случае не смогла бы. Удержала — на всю оставшуюся жизнь. Не зря же подумалось с первым взглядом: « А ведь это — моя жена»! Бывают же предчувствия такие…

И опять мы едем в седьмом вагоне в одном купе…. «Долог путь до Типперери…», как в песенке британского солдата. А впрочем, до Типперери поближе, наверное! 10 дней — шутка ли — пересекаем страну в обратном направлении.

В Ленинграде встречали, естественно. Познакомился с отцом и евонной сожительницей Миррой, фигура которой удивительным образом контрабас напоминала. Впрочем, ей, видимо, понравился я. По крайней мере, так она сообщила вслух. И мы отправились на улицу Халтурина, где Лялинька и жила в прошлом.

Жилье — квартирой назвать язык не поворачивается — представляло собой небольшую комнату, дощатой перегодкой поделенную на две неравных части. В меньшей половине и выросла моя жена. В большей обитал ее дядя с женой и Семой, студентом, кому-то из них родней приходившимся. Вот такой, представьте, симбиоз. Все удобства — в корридоре. А еду готовили — в комнате же, за занавеской. В общем — убожество, чтобы не сказать — нищета. В те времена проклятые, однако, такого рода жилье отнюдь же редкостью не было. Нормальным считалось, в Питере — еще бы!

Ну, а я, как понимаете, еще и не такие аппартаменты повидал. Не удивился, Лялиньку только пожалел и кое-что прибавил к скромному перечню моих сведений о жене.

Они, впрочем, посыпались обильно уже на следующий день, когда паломничество началось. Видимо, известностью Лялинька не обделена была. Неудивительно, впрочем, при ее-то шарме. А бедность? Но, как говорили в старину: — Во всех — то ты нарядах хороша!.. Уверен — так и было.

Сперва подружки явились во главе с Кирой — самой давнишней, как видно. Собой хороша на-редкость. В другом стиле чем Лялинька, но тоже… Представил себе их, в паре прохаживающихся по Невскому! Держись, кавалеры!

Некий Рафа

Кавалеры, впрочем, тоже явились. В первое же воскресенье. И в том числе… О нем, впрочем, узнал накануне, ночью. Лялинька выбрала самый подходящий момент, чтобы сообщить, что может прийти некий Рафа. С которым она встречалась до отъезда в Азию.

— А как же Кома? — ошеломил я.

— Откуда ты знаешь?

— Да из ваших же испанских прений в купе. Там и мелькал Коминтерн этот так часто, что я понял суть взаимоотношений — извернулся я.

— Нет, с Комой наши встречи прекратились уже давно. Провожал меня Рафа. Знаешь, мы с ним решили расписаться в этом году. Он академию осенью оканчивает. А я должна была к этому времени вернуться. Вот и вернулась — с тобой. Представляешь как он переживает?

— Представляю. На его месте, Лялинька, я бы здесь не появился никогда. Ты не могла бы ему об этом сообщить?

— Я постараюсь. Но, если он прийдет все-таки, ты ведь не будешь…? Как с тем капитаном…?

— Я тоже постараюсь…

На том и порешили. Но он пришел, конечно. И с порога устремился к моей жене, обнял ее, целовать начал. Страстно. Лялинька же, отдам справедливость, не сразу, но вырвалась, отолкнула. И указала на меня:

— Знакомься, Рафа. Это Марк, мой муж!

Я сидел у окна. Индеферентно, так сказать. Костюмчик тренировочный затрепанный. А молодой лейтенант — в синем двубортном кителе. Фуражка с «курицей», как называли в войсках авиационную кокарду. Высок, строен, собой очень даже недурён. Еврейская морда!

Он подошел. Посмотрел на меня между прочим, как в Одессе говорят. На кого,мол, поменяла!

— Рафаил, — произнес сквозь зубы и небрежно сунул руку. Прямо в железный капкан моей правой. Он сомкнулся и стал сжиматься. Рафа завопил и попытался выдернуть. Как бы не так! Капкан неумолимо сжимался. Рафа орал во всю глотку!

И тогда я рявнул, его вопли перекрыв:

— Клянись, что не подойдешь к ней никогда!

Рафа вопил благим матом. Я повторил и чуть сжал пальцы. И Рафа заорал:

— Клянусь!! Клянусь! Не буду! Никогда!

Я ослабил хватку, встал, отпустил его ладонь и толкнул коленом к дверной занавеске:

— Пошел вон, сопляк!

И выматерился страшно, как учили. Чтоб рота трепетала. Рафа исчез. Я поднял глаза. Мертвая сцена. Замерли присутствующие, такого видеть и слышать не приходилось, уверен. И не пришлось потом, надеюсь.

Лялинька же много чего мне сказала. Ночью. Восстала надо мной, положила руки на плечи мои непокрытые, произнесла:

— Обещай, что не будешь так никогда! При мне — никогда! Обещай, если любишь!

И я обещал. И обещание это выполнил. Я же любил ее. И, честно, никогда при ней не демонстрировал потом адскую ярость, которая рождалась порой и толкала на запредельные и неправедные решения и поступки. Не надо было. Я тогда уже понял: главное — не тот, кто был до тебя, а чтобы после тебя других не было.

Снова вагон №7

…Мелькнули, как мгновенья, отпускные деньки. И опять стоим мы на перроне у заветного вагона №7. Смотрю на очаровательную свою жену и как метроном колотится в висках одна и та же мысль — вернется ли она? В Кушку — из блистательного этого города? Где так много соблазнов? Где совсем, совсем иная жизнь. А если нет? Как же я жить-то буду?

Потому как, невозвратов таких свидетелем был многократно. Так же как и я, женились офицеры в отпуске или командировке, случайно, что ли. Но и не только. Годами, может, переписывались, встречались изредка. И наконец-то в ЗАГС!

А потом приезжала желанная в крепость на краю земли советской. И погружалась в суровый быт, адский зной, тоску по цивилизации, негатив. И вот — первый отпуск. Она снова там, где родилась, где жизнь, быт, климат — да, что угодно! — нормальные, родные. И шлет она муженьку, уехавшему ранее, телеграмму. Что не вернется. Хотя и беременна, понимаете ли. Нет, не вернется…

Таким манером завершался каждый пятый брак в нашей чертовой крепости. Каждый пятый! Из тех, что я знал. А по статистике реальной, может и чаще.

А офицеру этому несчастному как быть? Как жить, службу тянуть? И ударяется он в запой. Это еще и не самое невозвратное. А самое-самое — пуля в висок! Пистолет-то всегда на ремне. Не расставались мы с оружием. Не положено было. Так что никаких сложностей с выбором фатальным. И таких отчаявшихся знал я немало. Помнится, даже постановление Военного Совета явилось — Предотвращать! Не допускать! Провести работу! Обалдели они, что ли, в штабе ТуркВО? К небесам бы обратились лучше. Ну, да что там!…

Вот что стучало под фуражкой у меня, в ожидании третьего звонка. И сказала тут Лялинька:

— Что ты смотришь так? Как в последний раз… Я вернусь к тебе! Я вернусь!

И через месяц вышла из седьмого вагона на перрон кушкинского вокзала. Осветив его и окрестности. И судьбу мою переиначив.

* * *

… Более 60 лет прошло с тех пор. И много чего за долгий этот срок случилось. Хорошего и не очень… И очень нехорошего — тоже. Но до последнего дня до сегодняшнего, помню я слова эти, такие будничные вроде. Но клятвой оказавшиеся:

Я вернусь к тебе! Я вернусь…

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Марк Штейнберг: Седьмой вагон. Окончание

  1. И пива — не было!
    ————————В 1950-х годах по Пинеге (справа впадает в Сев.Двину) весной производился так наз. Северный завоз. На судне был буфет, а в буфете пиво. Желающие вставали в очередь. Пока судно разгружали в одном пункте в моём случае — в Карпогорах), кто-то успевал, а кто-то нет попить. пива. Кто не успевал — плыл дальше до Кушкопалы. И оттуда вёрст 30 возвращался пешком, поскольку общ. транспорта там не было Вот что такое пиво.
    Я, как начинавший самостоятельную жизнь, вывел тогда первое правило о Цивилизации: Она кончается там, где нет пива и мороженого.
    lbsheynin@mail.ru

Добавить комментарий для Шейнин Леонид Борисович Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.