Я знавал и знал множество людей, которым всё очень быстро становилось неинтересно, особенно всё рутинное. Их внутренний мир, подобно воздушному шарику, быстро сдувается. Обычно они винят в потере интереса внешний мир и совершенно не обращают внимания на свой собственный, сморщенный, сдувшийся и действительно неинтересный.

Сентябрь 16-го

Заметки

Александр Левинтов

Окончание. Продолжение. Начало

Малые и несчастные

Оле Кузнецовой, бесермянке

Я никогда не был специалистом по этнографии, но так случилось, что, работая в основном на окраинах советской и российской империй, поневоле сталкивался с малыми, вымирающими или уже вымершими народами. К стыду своему, я мало обращал внимания на их культуру и другие этнические особенности, а по большей части сочувствовал их бедам, проблемам и печалям, к сожалению, почти одним и тем же.

Одно перечисление этих народов, в среде которых я бывал с середины 60-х по середину 10-х, то есть в течение полувека, заставляет горько сожалеть о том, как несправедливо мало я сделал для них и как мало написал о них:

— ижора, савокаты, ингерманландцы на западе Ленинградской области,
— вепсы и чудь белоглазая на границе Вологодской, Ленинградской и Архангельской областей,
— саамы на Кольском полуострове,
— ненцы Нарьян-Мара и Канина Носа,
— сету Псковской области и Эстонии,
— тракайские караимы в Литве,
— полешане на границе Украины и Белоруссии,
— русины в Закарпатье,
— липованы в дельте Дуная,
— караимы и крымчаки в Крыму,
— мешаре в Мещерской низменности,
— манси на Оби и Конде,
— селькупы в Ларьяке и между Обью и Енисеем,
— ненцы Гыданского полуострова, Салехарда и Тарко-Сале,
— алтайцы,
— нганасаны Таймыра,
— тофалары Минусинской котловины,
— зейские эвенки,
— и другие.

Многие из них даже не значатся в переписях населения и статистических справочниках, но они есть, они более реальны, чем прилагательное «русские». По переписи населения 1926 года в России проживало 194 народа, в результате культурной революции, коллективизации, бурного развития ГУЛАГа и сталинской национальной политики исчезло 130 народов. Лишь после коллапса СССР этим народам разрешили существовать. Сегодня их около 150 — полсотни исчезло бесследно, такие, например, как меря, мурома и другие. И эта трагедия была разыграна во всех остальных бывших республиках СССР. Наверно, это можно назвать этническим геноцидом.

Проблемы

Самая тяжёлая и распространённая проблема — загрязнения. От глобального ядерного на Новой Земле, покосившего сотни тысяч ненцев и миллионы оленей по обе стороны Урала, до столь же глобального, по всему побережью северных и дальневосточных морей, вдоль судоходных рек и в очагах промышленного освоения замусоривания бочками из-под гсм (горюче-смазочные материалы). Цивилизация — это прежде всего мусор, убеждены коренные «дикари». Свалка вдоль зоны БАМ имела столь широкий масштаб, что комсомольские и военные вожаки строителей вынуждены были летать на вертолетах на 150-300 километров за грибами, ягодами и на рыбалку. Рекреационная волна загрязнений также приобрела ощутимые размеры и результаты. А ведь зона отчуждения трассы — всего около 100 метров.

Разрушение среды обитания — вторая по сложности исправления проблема. На неё жалуются все — и кольские саамы, и ненцы, и жители таёжной части Западной Сибири, и горные алтайцы, под боком у которых на Семипалатинском полигоне постоянно шли ядерные испытания: после них выпадал ядовито-зелёный снег и человека пригибало к земле в три погибели. По-иному отражались и частые ядерные испытания в Якутии — наступала посреди зимы оттепель и гибли почему-то самые сильные и здоровые мужчины. Вырубка лесов как охотничьих угодий, загрязнение молевым сплавом рек как рыбных угодий, затопление территорий водохранилищами, сжигание тайги, пересекание маршрутов миграции оленей и людей дорогами, трубопроводами и другими техническими средствами — всё это отнимало и отнимает жизненное пространство народов, на беду свою оказавшихся в тисках советско-российской цивилизации. Савокаты и ингерманландцы вынуждены бросать свой традиционный промысел салаки и миноги, потому что в акватории их рыбных угодий построен Усть-Лужский порт, заведомо никому не нужный.

Цивилизационные интервенции: мы принесли им туберкулёз и сифилис, ставшие уже потомственными заболеваниями. Сюда же следует отнести и алкоголизм; у этих народов нет иммунитета против алкоголя, а в те времена, когда водка стоила 2.87, пищевой спирт на Северах и в тайге стоил 3.62, дешевле водки, и был единственным твердо поставляемым продуктом цивилизации, в отличие от чая, спичек, патронов (часто некалиброванных), соли, муки и пр.

Особенно жалкое зрелище представляли тофалары Минусинской котловины: в этом благодатном крае вызревают арбузы и сахарная свёкла, а от общины от истощения осталось менее 400 человек. Ещё более благодатный край — Горный Алтай. Настоящая молочная река (Катунь) — кисельные берега (богородицкая травка, она же чабрец, она же тимьян), а алтайцы с пяти лет повально хлещут молочную водку.

Интервенцией были и заболевания — ОРЗ, грипп и т.п. для эвенков и якутов — смертельная болезнь. Бессмысленна и жестока пищевая интервенция: у ненцев Канина Носа отбирают всю выловленную ими навагу и взамен завозят мороженую треску, на севере Карелии в сельпо торгуют маринованными грибами китайского производства, на Чукотке на полках пылились дорогущие коллекционные и марочные вина Массандры, а рядом — остродефицитные на южных пляжах женские купальники-бикини как апофеоз ненужности.

Нарушение воспроизводственного цикла — с 20-х годов, уже столетие, существует практика отбора детей у кочевников и помещение их в интернаты для насильственного приручения к осёдлому образу жизни. При этом уровень образования в этих интернатах столь низок, что несчастные выпускники могут рассчитывать только на самый неквалифицированный труд и обречены на нищенское существование. «Научился обманывать русского? — возвращайся в стойбище» — услышал я однажды под Нарьян-Маром разговор отца-ненца с сыном лет 12-13.

Вытеснение — и принудительное, и походя, не замечая аборигенов. Теснимые питерскими дачниками и местными властями, сету уходят в Эстонию, где их принимают с радостью и гордостью, дети сету имеют право бесплатно учиться в Тартуском университете, государственные программы поддержки обеспечивают им безбедное существование. Подлость и низость ситуации заключается в том, что русские, вытесняющие сету, мимикрируют под них и также бегут в Эстонию, под зажигательные речи псвовского губернатора о том, что российские танки достигнут Таллинна за сорок минут, и под рёв десантной авиации псковской воздушно-десантной «дивизии» численностью более 50 тысяч военнослужащих. Дети русских на северах часто косят под «народы Севера» — это даёт им право внеконкурсного поступления в питерские вузы.

Вытеснялись и изгонялись под соусом государственной необходимости все. Однажды знаменитого до войны пограничника Карацюпу с его Джульбарсом спросили, как ему удалось задержать более двух сотен нарушителей государственной границы. Карацюпа по наивности ответил, мол, это очень просто, ведь они бегут от коллективизации и советской власти, нагруженные барахлом — их легко и догнать, и поймать, и арестовать, и доставить, куда следует.

Осквернение святынь и культурный вандализм — на это жаловались практически все и почти всегда — в первую очередь. Не где-нибудь, а именно на священном месте непременно поставят какую-нибудь котельную, выроют огромный карьер, уничтожат заповедные захоронения, снесут памятные знаки. Делается это чаще всего не по злому умыслу, а по невежеству и пренебрежению к чужой культуре и духовной жизни.

Нравственное растление и моральная дезориентация — к сожалению, это неизбежное зло. Наивные и добрые по природе, от соприкосновения с русской цивилизацией эти люди становятся злобными, лживыми, жестокими, коварными, бесчестными — мы научили их этому. Я мирился с откровенной подлостью калмыков, степных кочевников, положивших более половины своего народа в тусклой енисейской тайге. Морально дезориентированные вепсы во времена раннего Ельцина все отпущенные им на этническое восстановление средства потратили на свой гимн, а остальное мирно пропили и разворовали.

Музеезация — как ни странно, но эта форма уничтожения народов становится и самой распространённой, и самой, увы, эффективной: обряды и обычаи, нравы, одежда, кухня, убранство дома — всё превращается в демонстрации, вырывается из действительности и жизнедеятельности. Проблема тут заключается в том, что, противопоставляясь глобальным потокам цивилизации: компьютерам, рок-музыке, моде и т.п., местные культурные особенности, обряды и обычаи создают на местах, в общинах, деревнях и семьях смыслы, причины, оправдания существования. И когда это вырывается из обыденности и переходит в статус музейных экспонатов, люди теряют себя и смыслы себя.

Расселение поперек административного деления и госграниц

Одной из причин непризнания существования многих малых этносов является то, что их традиционная область обитания не совпадает с административными и государственными границами — откуда им было знать об этих священностях несколько сот или тысяч лето тому назад?

Нанайцы и удегейцы на Амуре, эвенки в Восточной Сибири, уйгуры на границе Китая и Казахстана, тувинцы и монголы в Саянах, казахи в дельте Волги, липованы на Дунае, осетины на Кавказе, карелы и финны, саами — вот кому не повезло с государственными границами.

Они — явная и крайне нежелательная обуза и для государства, и особенно для местных властей.

Ситуация на западе и на востоке

Можно сказать: чем восточней, тем горестней и безысходней ситуация. Лопари, сету, липованы с трудом, но могут откочевать за пределы нашей империи, в глубине же России бежать некуда. Здесь произвол властей — вседозволенный, здесь что угодно можно покрыть таинственностью, секретностью, неразглашением и просто безмолвием. Здесь жаловаться не кому и умолять некого. А можно — возмущением, как на волне возмущения страдают и гибнут цыгане и цыганские поселения. Здесь даже самый робкий протест — бунт, подавляемый скоро и жестоко, поскольку эта реакция называется «борьба с мракобесием и изуверством».

Здесь, правда, надо сказать, что на крайнем востоке чукчи достаточно хорошо осведомлены о судьбе своих аляскинских соплеменников и сородичей и, конечно, не могут не завидовать им.

Если Россия, особенно в 3-ьем тысячелетии, неуклюже топчется на месте, пропуская впереди себя не только европейцев, но и до недавнего времени отсталые страны Азии и Латинской Америки: Вьетнам, Камбоджу, Индию, Бразилию, Чили, Перу, Мексику и др., то малые народы России откровенно откатываются назад и к исчезновению.

Что последнее?

Они быстро теряют всё: и себя, и территорию, и язык, и культуру. Последними очагами и искрами их этничности становятся:

— верования, прежде всего приметы, мифы, фенология, идиоматика,
— праздничная одежда,
— еда: блюда, их рецепты и способы приготовления.

Народ на границе Перми, Вятки и Удмуртии

Я веду уже малоподвижный образ жизни и вряд ли смогу посетить какое-нибудь новое забытое или полузабытое племя. Приходится теперь, подобно Геродоту, расспрашивать очевидцев. Так я узнал о бесермянах от представительницы этого народа, насчитывающего около 3 тысяч человек и несомненно вымирающего.

По переписи 1891 года их проживало почти 11 тысяч человек, по переписи 2002 года — всего 3 тысячи. В советское время этот народ вообще не считался за этнос и числился в удмуртах.

Об исторической значимости бесермян (самоназвание бесерманы) говорит тот факт, что всех магометан на Руси называли басурманами. Народ удивительно кроткий, незлобивый, уживчивый, верования бесермян — причудливый сплав язычества, ислама и православия.

По бессермянской космологии и антропогенезу, жизнь зародилась от огромной одинокой ели. Люди — это семена, высыпавшиеся из шишек этой ели. Раз в год (праздник называется карбан, что созвучно с мусульманским курбан-байрам) мужчины деревни или общины приносят в жертву родовой ели молодого бычка. Потом вся обшина или деревня шумно поедает это мясо, сваренное в котлах на открытых кострах. Зимой совершается жертвоприношение (изделия из теста, каши и т.п.) в маленькую прорубь верховному божеству, Игвару, а также важо (утопленникам), но при этом читается «Отче наш».

Это не более, чем мой домысел, но духовный мир бессермян очень богат и разнообразен:

— неведомые и незримые боги (Аллах, Христос, возможно, Будда — они предваряют собой зримый и реальный мир);

— языческие боги стихий (дождя, солнца, тепла, воды, плодородия и т.п.);

— боги места (домовые, водяные, лешие, огневые и др.);

— важо (те, кто умер насильственной смертью и от этой неожиданности души которых не успели правильно расстаться с телами, потеряли положенный умершему телу покой; это грозные духи, которых надо уважать, умилостивлять, почитать, бояться их гнева, но которые одновременно являются оберегами и хранителями от внешних вторжений и зол).

Мы — беспечные ротозеи и мерзавцы, походя, из чванства, не замечая и уничтожая малые народы, причисляем себя к большим. А ведь больших народов не бывает. Китайцы — это 450 народов, каждый из которых ещё и дифференцирован внутри себя. Нормандцы, гасконцы, эльзасцы, бретонцы, савоиры — только условно французы, как и баварцы, швабы, пруссаки, гольштинцы и т.д. — лишь условно, государственно, немцы. Так называемая сплочённость и монотонность народа ни черта не стоит — важно этническое, культурное, духовное разнообразие, которое и составляет подлинное богатство человечества.

На площади Мурильо

Я несколько раз за последние 30 с лишком лет бывал в Севилье и каждый раз удивлялся: как можно жить в этом городе? Здесь можно только наслаждаться. Тотально всем: и прекрасной архитектурой, и апельсинам, усыпающим уличные деревца, и ароматами, необыкновенной негой местных девушек-студенток, памятниками, могучим Гвадалквивиром, по которому от океана сюда поднимаются вполне приличные, до 18 тысяч тонн дедвейта, морские суда, уютнейшими ресторанчиками с разной мясной и сырной вкуснятиной и опалёнными солнцем винами, одно другого выразительней и чернильней.

Нет, тут с ума можно сойти от романтики и сладостной влюблённости. Испанцы, как никто, знают толк в любви, и наше примитивное «я люблю тебя» они могут произнести более, чем в двадцати вариантах, от простого te amo до витиеватого soy loco (я без ума).

Да, это город любви. И главная героиня Севильи — цыганка с табачной фабрики Кармен. Но кто бы знал о ней, кабы не Мериме, Бизе, Щедрин и Плисецкая? А главный герой-любовник — дон Жуан, но кто бы знал этого отчаянного бабника 14 века, если бы не Мольер, Моцарт, Гофман, Байрон, Пушкин, Мериме (вот, кто был по-настоящему влюблён в Севилью и доказал это!), Карел Чапек и Самуил Алёшин? Обоим установлены памятники — не как литературным и музыкальным персонажам, а как реальным жителям города. Живы и табачная фабрика, и коррида (я ещё застал бои на ней), и кабачок, где часто сиживал благородный и неистощимый в любви повеса.

Славу городу принесли ещё двое: Христофор Колумб и Фигаро.

Колумб отправился на поиски своей Индии из андалусийского города Кадиса (и об этом свидетельствует очень скромный памятник на набережной, обращённой к океану), точнее, из пригородного порта Палос де ла Фронтера, вернулся он в Барселону, по случаю чего на пересечении набережной и Рамблы высится огромнейший монумент. Есть памятник Колумбу и в Севилье, но дело вовсе не в нём. В Севильском соборе, третьем после римского св. Петра и лондонского св. Павла, находится гробница Колумба. Его гроб несут четыре испанских короля, освободившие Испанию от мавров: кастильский, каталонский, наваррский и арагонский.

Похоронен был Колумб именно здесь, но затем, согласно его же завещанию, тело было перевезено в кафедральный собор Гаваны, оттуда — на Гаити, потом вновь вернулось в Севильский собор. Эти посмертные путешествия не прошли даром — то, что сейчас покоится в Севильском соборе, скорей всего — не Колумб, а сам Христофор куда-то слинял и исчез. Так частенько бывает с неугомонами.

Однажды мне повезло, и я сидел в кафе, где завсегдатайничал балагур, пройдоха, жуир, гитарист и поэт, а заодно уж и цирюльник Фигаро, совершивший сервисную революции и заявивший в этом самом ресторанчике, что, будучи сервом (слугой, по-нашему, дворовым) графа Альмавивы, пострижёт и побреет любого, кто в состоянии ему заплатить — благодаря Фигаро сервис приобрёл общественный, публичный характер.

Было в Севилье ещё много всяких всемирных знаменитостей, но речь не о них.

И всё-таки подлинным гением места Севильи следует считать Эстебана Бартоломео Мурильо, родившегося в Севилье в 1617 году и умершего здесь же в 1682 году.

Кончился зловещий 16 век, век малого оледенения в Европе, когда 84 года из ста оказались неурожайными и недородными. На французских городских базарах торговали человечиной. В Северной и Центральной Европе в домах держалась температура около 11-13 градусов, отчего нравы сильно посуровели. Чумные и холерные моры выкашивали до трети населения Западной Европы. Из Европы бежали в Новый Свет, что заметно обезлюдило её.

Лютеранство и кальвинизм сделали европейцев бережливыми, трудолюбивыми и скромными до скудости. Впервые расцвёл наёмный труд, а с ним мирская аскеза трудолюбия и призвание как индивидуальный путь спасения через профессионализацию. Во множестве появились такие институты как биржи, банки, страховые компании и т.п. Всё было готово к запуску рыночной экономики.

17 век — яркое, не хуже Ренессанса, обновление Европы, буйство надежд и облегчение от напастей.

Мурильо юношей уехал в Мадрид, чтобы учиться живописи у своего земляка Веласкеса. В 27 лет он вернулся в родной город — другим человеком и великим мастером.

Он счастливо женился, и жена подарила ему пятерых детей, но, к сожалению, довольно рано умерла. Их брак длился неполных 20 лет. Мурильо безумно любил и её, и детей — и это видно на многих его полотнах. Он часто рисовал Мадонну — и в ней угадывалась его Беатрис, всегда немного печальная, задумчивая и прекрасная.

И это было так трогательно, так искренне, что монастыри и церкви Севильи охотно скупали эти полотна и заказывали, ещё и ещё. Сначала из Мадрида, потом изо всей Испании и из Европы текли к художнику заказы — и он работал, работал, работал.

Ни одному художнику ни до, ни после не удавалось так живо, с такой любовью рисовать детей: младенцев, ангелочков, сорванцов.

Даже на руках Богородицы маленький Иисус гораздо живей, естественней, человечней своей матери.

Наверно, он обладал волшебным свойством воплощаться в мальчиков и передавать — не изображение, не их плоть, а суть и душу. Ни все — его дети. И они все — он сам в своём не очень сытом детстве.

Горожане любили и гордились своим художником. Почти в каждом храме они преклоняли колени и молились на его полотна, видя на них себя и своих детей. Эта любовь севильцев помогла художнику преодолеть два самых страшных года после смерти Беатрис.

И он не покидал города. Сады Мурильо — скромный и прелестный уголок затишья, умиротворения, покоя. Когда я увидел это, я вспомнил, что, наверно, точно такой же домик и сад были подарены Мастеру и Маргарите.

Всё это разворачивалось в центре города, неподалёку или в черте квартала Санта Круз, еврейского гетто, самого чистого и самого красивого района Севильи: белые стены, небольшие окна, все в цветах, уют и домашняя чистота улиц и затейливых двориков.

Лишь однажды маэстро, уже будучи преклонных годов, покинул Севилью, чтобы расписать храм в близлежащем Кадисе. Ненароком он свалился с мостков, сильно ушибся, был бережно перевезён в Севилью, где вскоре и умер.

… я стою на небольшой площади перед скромным храмом. Под плитами этой площади рассеян прах великого художника. Его добрый гений витает над счастливой и благословенной Севильей.

Любопытное, интересное и увлекательное

Между полярными понятиями можно положить всё, а, стало быть, ничего. Что можно положить между скучным и интересным? Скучное неинтересно, интересное нескучно — вот, собственно, и всё.

Но бездна смыслов и нюансов раскрывается при сравнении рядом положенных понятий, и чем они ближе, тем эта бездна глубже.

Вот, например, возьмём «любопытное» и «интересное».

Первый образ, приходящий при слове «любопытное» -— средневековая картинка, как монах, пробив головой небесную твердь, на карачках изумляется тому, что снаружи небесной тверди.

Полез он туда явно из любопытства, вместе с художником, нарисовавшим эту картинку.

Любопытство присуще прежде всего детям. И тому есть несколько причин.

Любопытство — это всегда выход за грань известного и обычного. Ребёнок, развиваясь, расширяет границы своего мира и мироощущения. Делает он это не сознательно, а из любопытства, толкающего его за освоенные пределы.

Вторая причина — дети не знают страха смерти, а потому чрезвычайно рисковы и азартны: тащат в рот всякие колкости или отраву, суют пальцы в розетки, лезут под машины и карабкаются вверх, не думая и не зная, как будут спускаться вниз, не слушаются взрослых и воспитателей не упрямства ради, а из любопытства, и очень удивляются.

Третья причина — нет ничего более манящего, чем пустота и неизвестность. Как только любопытство удовлетворено, открытое благодаря ему становится неинтересным. Буратино сунул нос за нарисованный очаг и, обнаружив за холстом запертую дверь, тот же потерял к ней всякий интерес, хотя именно там и таилось самое интересное.

Наконец, последняя и самая важная причина. О ней писал Платон в «Теэтете»: дети помнят или пытаются вспомнить мир нерождённых, откуда они пришли. Что было со мной до того, когда я появился на свет? — этот вопрос почти никогда не задаваемый взрослым, но часто занимающий ребёнка в общении с самим собой.

Любопытство можно считать мерой инфантильности: чем ребячливей взрослый, тем больше в нём любопытства, чем больше в человеке любопытства, тем он ребячливей. Любопытство взрослого почти безопасно для него самого (всё-таки кнопку в нос и пальцы в розетку он не потянет), но, как правило, чревато для окружающих: из любопытства читаются чужие письма и подслушиваются разговоры, вторгаются в чужую интимную жизнь. Любопытство подобно губке, жадно всасывающей всё жидкое, или пылесосу, который всасывает всё вообще. В этом случае любопытство подобно воровству.

И вот, что замечательно: любопытство — черта не только инфантильных, но также и пустых людей, вакуум-людей, людей, лишённых напрочь или в значительной мере внутреннего мира. Любопытство и есть суррогат внутреннего мира.

Но любопытство сохраняет свою позитивность, если склоняется к любознательности, к жажде не кухонно-коммунальных знаний, а знаний об устройстве мира, общества, человека, самого себя.

Интересное, согласно С. Къеркегору, есть то из внешнего мира, что мы допускаем в свой внутренний. Этимоогический словарь даёт следующие интерпретации интересного:

— привлекать внимание,
— иметь значение,
— изначальный смысл — быть между [собой и внешним].

К этому смыслу и апеллирует С. Къеркегор.

Я знавал и знал множество людей, которым всё очень быстро становилось неинтересно, особенно всё рутинное. Их внутренний мир, подобно воздушному шарику, быстро сдувается. Обычно они винят в потере интереса внешний мир и совершенно не обращают внимания на свой собственный, сморщенный, сдувшийся и действительно неинтересный. Такие люди часто меняют род занятий и работу, обвиняя и то и другое в неинтересном. У них отсутствует одна из важнейших ценностей человеческого существования — монотонность. Им претит монотонно работать или что-либо делать, например, думать, писать, сочинять музыку, рисовать, завинчивать гайки, любить. Они ждут от внешнего мира — вдохновения, стимулов, понуканий, пинков, наград, чтобы что-либо сделать. Это — явно устаревшие модели, снятые с производства после исчезновения рабовладельческого строя.

Человек — существо многоканальное.

Помимо канала интересного, связывающего его внутренний мир с внешним, имеется ещё несколько каналов, например, таких:

— совесть как этический канал человека с Богом (даже признавая Бога в себе, мы обращаемся к Нему, как внешнему);

— канал послушания (признания справедливости и следования законам, задаваемым внешне; если мы не признаём справедливость закона, то вольны и не следовать ему и даже готовы пойти на жертвы, вытекающие из непризнания законов);

— канал служения (мы все — серверы и всегда тесно связаны с тем или теми, кого обслуживаем, даже если мы служим идее, долгу, организации и другим неодушевлённым сущностям);

— канал призвания (канал следования на зов Бога, он же канал профессионализма);

— другие.

Канал интересного хорош тем, что он совместим с любым другим и позитивно сказывается на все каналы: верить, слушаться, служить, идти по избранной стезе гораздо легче с интересом, чем без него. Иными словами, интересное есть средство капитализации наших каналов связи с внешним миром, недаром прибыль и/или прирост капитала называют интересом.

 

Если интерес есть присвоение внешнего мира, приватизация внешнего мира внутренним, то увлечение прямо противоположно — это то во внешнем мире, что уносит нас. И совершенно неважно, насколько полон или пуст наш внутренний мир, пожалуй, даже лучше, если он пуст: «блаженны нищие духом», потому что их легче увлечь. Для увлечения так важны легкомысленность, ветренность — в любой, и в позитивной, и в негативной, и в нейтральной коннотации. Для людей тяжелых и серьёзных увлечённость явно не подходит.

Увлечённость, увлекательность… несёт нас ветер, но парус-то подняли мы сами. Увлечённый — поднял свой парус, увлекающийся — просто поддаётся любым порывам любых ветров, увлекательный — сам ветер.

Любопытное может быть интересным, интересное — любопытным, увлекательное — интересным, интересное — увлекательным, любопытное — увлекательным, увлекательное — любопытным: человек не только многоканален, но и потоки по этим каналам могут течь в разных направлениях, не подчиняясь закону всемирного тяготения Ньютона.