Марк Фукс: Полихромные хроники серых времён (Случайные совпадения)

Loading

С ним было интересно. Не отрываясь от работы, он успевал поинтересоваться делами в школе, непринуждённо переходя с идиша на русский, а с него на польский, затем высказать свои соображения об устройстве мира, вспомнить своё детство, помурлыкать незатейливые мелодии, поручить дочерям проверить домашние задания…

Полихромные хроники серых времён

(Случайные совпадения)

Марк Фукс

1.

Профессора звали Алекс Могилевский, и Давид, готовившийся к разговору на английском, оставив это почти безнадежное для него дело, перешел на русский.

Профессор действительно знал несколько русских слов:

— Мой бабишка и болшой папа с Катериновка. Знаешь?

Приём подошел к концу. Могилевский взял лист бумаги и нарисовал легкие. Затушевал в нижнем углу правого легкого маленький кусочек, затем передвинул ручку повыше, примерно на четверть объема и решительно провел черту.

Эту часть удалят, — переводил брат. Доктор просит не волноваться. Рак обнаружен в самой ранней стадии. Шансы на успех есть. Операцию проведут после подготовки в начале следующей недели.

Профессор внимательно, будто понимая все, слушал перевод, кивал головой и в конце добавил на идише:

— Довид! Зайт гизунт!

Затем, прощаясь пожал руки ему и брату.

Коридор, опоясывавший отделение по периметру, был полон народа. Санитар с золотым крестиком на шее толкал тележку-этажерку с едой. Озабоченные сестры, передавая смену друг другу, переговаривались на русском. Возле перебинтованного солдата, лежащего у открытой настежь в коридор двери палаты, суетились, прилаживая лаптоп, две девочки в армейской форме. За толстым стеклом окна аквамарин безграничного моря. Море и небо успокаивали и вселяли уверенность.

Хайфа. Море и небо успокаивали

Все складывалось не самым худшим образом. Болячку обнаружили в Ташкенте, там же поставили предварительный диагноз и, как оказалось не ошиблись, посоветовали не тянуть и оперировать.

Можно было прооперировать в Германии, где обосновалась старшая дочь, но в конце концов остановились на Хайфе.

За пробежавшие месяцы он успел продать дачу под Чимганом и перевести значительную часть сделанных за последнее время денег брату в Израиль. Деньги можно было перегнать к дочерям в Германию или в Нью-Джерси, но схема перемещения денег была давно налажена именно в Израиль и, кроме того, уж больно не надежен брак старшей и, иди знай, как поведет себя ее супруг при виде такой солидной суммы, а младшая, себе на уме, может в случае чего с сестрой не поделиться.

В Израиле у брата надежней.

Уладив все дела, Давид оформил отпуск, вылетел в Дуйсбург к старшей дочери, а затем из Германии в Америку к младшей.

Друзья, давно обосновавшиеся в Америке, посоветовали записаться на прием к Любавичскому Ребе. Он не настаивал, но и не сопротивлялся, не повредит. До отлета оставалось еще дней пять-шесть. Почему бы не пойти? Боря Штурман из старинных ташкентских приятелей, рассказывавший о Ребе чудеса, вызвался все устроить и сопровождать.

Секретарь Ребе узнал дату отбытия Давида, назначил встречу на середину ночи в ближайший понедельник и даже не поинтересовался причиной просьбы.

— Все вопросы к Ребе.

В Бруклин приехали заранее.

Задолго до визита, с середины дня, Давида охватили волнение и тревога пополам с надеждой. Спокойствие пришло во время приёма у Ребе.

Очередь продвигалась быстро, почти бегом, но Давид успел обменяться с Ребе несколькими словами:

— Ребе, мне предстоит операция.

— Не надо бояться. Поступайте как задумали. Все будет хорошо.

Ребе задержал на мгновенье взгляд на лице Давида, заглянул ему в глаза, едва заметно покачал головой и продолжил:

И живите в Израиле. И делайте людям добро.

Ребе благословил Давида и протянул ему доллар.

Дома, в Ташкенте, он покрыл доллар от Ребе пластиковой пленкой, устроил его отдельно от всего остального в бумажнике и периодически с надеждой на лучшее рассматривал его.

Небольшую, но вполне приличную сумму денег, как ему посоветовали друзья в Америке, отнес в бухарскую синагогу на Малой Мирабадской и пожертвовал на добрые дела.

Успокоился и стал ждать вызова на лечение в Израиль.

«Боинг» Узбекских авиалиний приземлился вовремя. Из аэропорта поехали к брату.

Это был третий или четвертый приезд его на святую землю, и на этот раз ему не хотелось ни впечатлений, ни друзей, никаких забот, кроме мыслей о предстоящей госпитализации.

Теперь, когда до операции оставались считаные дни, не хотелось даже вникать в разговоры, но из того, о чем переговаривались родные между собой и с его женой, он понял, что ему присмотрели для покупки небольшой отдельный домик с садиком в провинции, на горе с видом на море.

Собственно, об этом он не раз говорил, да и если Б-г даст все обойдется, то перебраться он собирался в Израиль. Вся родня, кроме дочерей, здесь. В Ташкенте никого не осталось.

Он сидел на лоджии, мельком просматривал рекламу в местной газете на русском языке и по узбекскому обыкновению доливал в пиялушку чай из сине-белого чайника.

Через два дня после операции во время обхода Профессор Могилевский поднял его и велел двигаться.

Выписали его намного быстрее, чем он рассчитывал.

Он по нескольку раз в день вытаскивал из бумажника доллар от Ребе, рассматривал его и все больше и больше проникался верой в необычную силу этого подарка.

Теперь, когда этот этап окончился благополучно, следовало жить в Израиле и делать добрые дела.

Слова Ребе он помнил и совершенно серьезно собирался следовать им.

Еще пару месяцев он провел у брата и в маленьком семейном отеле на горе под Хайфой, а затем, увозя лекарства и рекомендации врачей, улетел в Ташкент.

2.

Поначалу Львов снился Давиду. Потом и это прошло. Яркие краски Ташкента, новые запахи и звуки вытеснили узкие мощеные улочки и дребезжащий на крутом повороте трамвай.

Собственно, в трамвае все и началось.

Она протиснулась к нему, оттеснила к стойке так, что деваться было некуда и улыбнулась.

Мысль о знакомстве даже не приходила в голову, опыта никакого, и дама по всей видимости не из простых.

Запах незнакомых и, наверное, дорогих духов, её улыбка сделали свое дело. Он осмелел, поднял глаза и так и не отводил их целую неделю.

Польские красавицы с обложек «Кобета и Жиче» — украшения киосков «Союзпечати»— приблизились к нему вплотную, он ощутил их пульс и дыхание.

Собственно, в трамвае все и началось.

Денег не было. Стипендия ушла за считаные дни, а перевод от стариков должен был быть в конце месяца.

Занял у брата. Тот, уже пятикурсник, подрабатывал лаборантом, да еще давал частные уроки. Там же он выклянчил тоненький женский свитерок из сохнутовской посылки, пересланной родителями для реализации во Львове.

В голове вертелась песенка, которую часто напевал отец:

«Ви зент ди гивейн,
Аз ди гелт из гивейн,
Ин дис лейбен от гивейн
Цикер-зис?»

«Где же ты была,
Когда водились деньги
И жизнь была сладкой
как сахар»

Он понимал, что такая пани, как Ядя ему не по карману и в разговоре с ней, что было ему совсем несвойственно, прихвастнул своей родней заграницей, семейными связями и далекой перспективой сытой и интересной жизни там.

Ядя пожала плечами, улыбнулась и проронила:

— И у меня в Кракове родня, только очень неприветливая и жадная.

В «Политехнику» все же удалось забежать несколько раз, да еще раз в библиотеку. До сессии было далеко, в себе он был уверен: «наверстаю».

Львовская «Политехника»

Все окончилось, вернее, началось в конце недели.

Он уже стал отвыкать от общежития и ноги сами несли его в теперь уже знакомый переулок, где она снимала комнату.

На этот раз двери открыл симпатичный молодой человек с добрыми глазами и бархатным голосом.

Ему не верилось, что это ее брат из Золочева. Но улыбка Яди успокоила его, и возникшая было тревога ушла. Когда прикончили бутылку самогона, закусили яичницей с луком, свежим пахучим хлебом и редькой все вдруг поехало в его голове и закружилось.

Проснулся под утро.

В соседней комнате горел свет. За столом, под абажуром за шахматной доской сидели двое: вчерашний и еще один постарше, совершенно лысый.

— Начнем, — сказал старший.

Лысого он узнал. Несколько месяцев тому назад его вызвали повесткой в районный военкомат для уточнения данных. Вот лысый в общевойсковой форме с майорскими погонами и беседовал с ним тогда. Теперь становились понятными вопросы майора, вроде бы не имевшие отношения к воинской службе и армии.

Они знали о нем и его семье много и даже то, что он не успел за эту неделю выболтать Яде. И о недавнем обрезании родившегося в Стрые племянника, имя моэля и что тот специально из другого города приехал и денег за брис не взял. Но больше всего настораживало, что лысый дал понять, что и о родне отца в Иерусалиме все известно, и о том, что его родной дядя, покинувший Ровно еще в середине двадцатых, назначен военным атташе в Лондон, и то где и как работают остальные иерусалимские родственники, какие должности они занимают и куда в командировки ездят.

К утру он подписал бумаги. К бумагам приобщили подаренный Яде свитер с этикеткой на иврите.

Голова болела нещадно, но страх стал потихоньку проходить.

Вещи его уже были собраны в две сумки и стояли в прихожей.

Давид поискал взглядом Ядю, не нашел и молча вышел из дому. К этому времени она, по-хозяйски устроившись в вагоне поезда Москва — Прага, подняла глаза на симпатичного капитана — соседа по купе, улыбнулась ему, протянула руку и представилась:

— Вера, преподаватель математики.

Давно обещанная ей, как поощрение, командировка к «демократам» началась.

Обиды на Ядю Давид не держал, больше не встречал никогда, но не забыл и часто, через много-много лет искал ее лицо в толпе.

Встречи назначали на конспиративной квартире на Лесной. Для начала устроили своего рода экзамен, а потом стали давать редкие поручения. Не давили, да и заданий особых не было: его делом были евреи, а евреев на курсе было мало и особенно они не тусовались. А вскоре многие, почти все, имевшие возможность, уехали в Польшу и работы по еврейской линии не стало совсем.

О родне расспрашивали мало, вскользь, как бы между прочим, но почти всегда возвращались к этому.

От одного из уехавших он, неожиданно для себя, на адрес в общежитии получил ничего не значащее письмо из Вроцлава. Доложил куратору во время встречи и передал красивый, в косую полоску по краям, конверт. Куратор подшил письмо в папку, не глядя, только дату проставил.

Он уже было стал присматриваться к украинским националистам, и попытался сказать на эту тему пару слов, но ими, по всей видимости, занимались другие, его инициативу не поддержали, к работе в этом направлении не привлекли, и он был рад этому.

Учиться не мешали, а это главное.

На случайных женщин его больше не тянуло. Был осторожен и осмотрителен.

3.

Перед защитой диплома начальство на Лесной сообщило, что направление Давид получит в Среднюю Азию.

Он было заикнулся о том, чтобы остаться здесь, на Западной Украине поближе к родителям, но куратор указал пальцем вверх и развел руками. Решено так.

— У тебя ведь в Ташкенте старшая сестра, вот и поработай там. С тобой свяжутся.

В Ташкенте он ушел с головой в заводскую работу, но понимал, что его не теряют из виду. Первое время, года два, его не беспокоили вовсе, словно забыли.

Когда на заводе стали распределять квартиры в строящемся новом доме, родня срочно сосватала ему славную девушку, женила и к моменту получения ордера полагалось ему площадь уже из расчета на троих.

Появилась перспектива стать начальником отдела — других серьезных претендентов не было. Он подумывал о кандидатской. Это было несложно: Львовская политехника — фирма. Знаний хватало и работу свою он любил.

Сестра посоветовала:

— Надо вступить в партию пока еще рядовой инженер, потом не дадут, а без этого росту не будет.

Вот тут-то его и побеспокоили.

Давно знакомый парикмахер из маленького салона, примыкавшего к вестибюлю проходной, «случайно» встретил его в заводской чайхане, завел разговор, сказал нужные слова, сообщил адрес и назвал время.

Встреча началась с чая, затем поинтересовались житьем Давида, отношениями в семье и велели в партком больше не ходить, а диссертацию готовить в установленном порядке и ждать.

— Должность ты получишь и так. Проследим. А потом переведем в конструкторское бюро.

Так и стал он едва ли не единственным евреем-начальником без партбилета. По бюро пополз слух о том, что у него родня в Америке и что он вообще ненадежен и висит на волоске. Непонятным образом последнее обстоятельство принесло ему много приятелей, никто не стеснялся при нем рассказывать анекдоты и комментировать происходящее вокруг.

При встречах куратор записывал всю их беседу аккуратным почерком, давал каждый лист на подпись и подшивал листы в папку.

В шестьдесят шестом появилась работа.

Назначили нового куратора. Интеллигентного, спокойного с добрыми и умными глазами, средних лет.

— Зовите меня Аброр. Начнём работу.

Смена куратора в принципе успокоила Давида, внесла ясность и систему — как раз то, что всегда привлекало его. Новый куратор вызывал доверие, и работа с ним была не в тягость.

Сотрудники-приятели по работе были возбуждены, Боря Штурман в курилке на втором этаже у лифта, обычно начинавший сводку примерно так:

— Наши передают, что датский Премьер Ентс Отто Краг посетил страну. Экспорт цитрусовых и яиц в Европу превысил прошлогодний рекорд… — теперь сообщал о переброске танков с Южного фронта на Голанские высоты, и о воздушных боях над Синаем.

Боря знал все. Он слушал передачи на французском. Их не глушили. Борина семья была из Румынии, родители учились в Швейцарии и дома свободно переходили с языка на язык.

Посадили Штурмана за спекуляцию заграничными лекарствами. Непонятно, как узнали об этом. Взяли с поличным. Прямо в отделе. Красивые, украшенные лого «RAFA» коробочки израильского кортизона, с трудом добытые Борей через родственников для одного из сотрудников, переместились из его стола в портфель оперативников. Боря ушел вместе с ними.

Поговаривали, что заложил кто-то из своих.

Поначалу Давид переживал свое участие в этой акции и даже избегал глаз сослуживцев, но вскоре успокоил себя тем, что мол Штурман сам виноват.

А поняв, что он вне подозрения коллег, успокоился окончательно.

Старый комсомолец и чекист Семён Моисеевич Фактер, отвечавший на заводе за технику безопасности, зашел как-то в кабинет Давида, плюхнулся на стул, отдышался, вытащил из розетки вилку телефона и наклонившись к нему прошипел:

— Я не знаю ничего за Штурмана, но вы, Давид Израилевич, должны быть осторожны. Еврей — это и в Ташкенте еврей. Конечно таких специалистов, как вы, мало, и Гулямов вас ценит, но не болтайте лишнего!

Это вам Фактер говорит!

Кстати некоторые сотрудники после известных нам с вами событий на Ближневосточном фронте за глаза стали называть вас не Израилевич, а Агрессорович. Это не хорошо и это не плохо, но о многом говорит…

Уважают, стервы наивные!

И если я не прав, то пошел я к бениной маме!

И тяжело поднявшись со стула, вернув вилку телефона на место закончил:

— Акт проверки пожарного состояния отдела я пришлю вам через канцелярию.

Ваши девочки в лаборатории кипятят чай электрокипятильником! Обратите внимание!

Скорее всего визит Фактера ничего не означал. Старый чекист и заслуженный строитель Беломорканала и Чирчикстроя с возрастом стал сентиментальным и часто вспоминал свою Балту.

Его тянуло к евреям.

В принципе встречи с куратором и доклады, мелкие поручения Давида не очень отягощали. Он вообще не понимал какой от него толк — создавалось впечатление, что тем «кому надо», всё происходящее на заводе и так известно. От него, ему казалось, требовалось лишь подтверждение уже ранее полученной информации, но Аброр уловивший настроение Давида, вскользь похвалил его и добавил, что работу его ценят.

— Ваше сотрудничество с нами дорогого стоит, вы помогаете предотвратить многое из того, что могло бы привести к преступлениям, затормозить работу коллектива, не позволить произвести поспешные и необдуманные назначения, кроме того ваши соображения учитываются и при выборе направлений работ с партнёрами и в целом обеспечивают безопасность ваших товарищей и близких вам людей.

Тогда он оставил попытки намеков на свою бесполезность. Старшая дочь заканчивала школу, ему не хотелось разочаровывать начальство, надо было дать ей спокойно поступить в медицинский.

Через некоторое время на очередной встрече куратор сообщил ему о том, что его брат, живущий в Ровно хлопочет о разрешении на посещение родственников в Израиле. Давид знал об этом в принципе, но подробностями умышленно не интересовался.

«Меньше знаешь лучше спишь».

Получилось плохо: вроде бы скрыл. Совсем некстати.

Он был уверен в том, что брату в поездке откажут: ведь дипломатических отношений с Израилем нет.

— Ваш брат получит разрешение по линии Красного креста и навестит родственников в Израиле. Скорее всего осенью. До этого, в начале июля вам придётся съездить в командировку на автозаводы во Львов и Луцк, заодно посетите и родню в Ровно. Брату намекните, что и вам хотелось бы побывать в Израиле и примериться к тамошней жизни. Пусть попросит вызов для вас. Намекните брату, что у вас бывают закрытые проекты оборонного характера, но в ближайшее время таких работ не предвидится и именно эту паузу мол можно использовать для поездки.

Так он и поступил.

Когда приблизилось время вступительных экзаменов в ВУЗы, Давид несмотря на серебряную медаль дочери, все же решился попросить о помощи. Об особенностях приема в мединститут рассказывали всякое и стоило подстраховаться.

Старый корпус ТашМИ

Просьбу его выслушали, посоветовали документы подать на санитарно-гигиенический факультет.

— После первого семестра переведется на лечебный, — пообещал куратор. — И не отлынивать от хлопка, пожалуйста! Там с этим строго.

События последнего времени: поездка брата в Израиль, поступление дочери в институт, напряженка на работе и необходимость постоянных отчетов в комитет расшатали его нервы.

Осенью они с женой провели две недели в заводском пансионате у подножья Чимгана, но и это не сняло напряжения и не успокоило его.

Давиду хотелось высказаться, поделится с кем-нибудь своими делами.

Жена выслушала его спокойно, не перебивая и не расспрашивая, только подытожила монолог мужа:

— И все это время молчал? Герой! Успокойся. Ты не один такой, не первый и не последний. Страна такая. Деваться некуда. Особенно не усердствуй, думай, что говоришь и с кем говоришь. Кто-то и на тебя докладные готовит. Уверена. Успокойся. Поживем, увидим.

В Израиль в тот раз Давид не попал и был рад такому ходу событий. О еврейских спецслужбах рассказывали чудеса, и он понимал, что в случае поездки в Израиль встречи с разведкой в той или иной форме не миновать, и страшно боялся этого.

Почему передумали включать его в игру на этом этапе, было не ясно, но то, что рекомендовали с братом быть на связи и интересоваться событиями у него, указывало на то, что он продолжает быть в активе.

На Новый год Давид встречал гостей из Ровно. Брат много, подробно и интересно рассказывал об Израиле, о дороге поездом до Бухареста, где удалось хорошо продать прихваченный из Союза фотоаппарат, духи «Красная Москва» и электроутюг, а оттуда самолетом «Эль-Аль» в Лод.

Подарки со Святой земли: баночку израильского растворимого кофе, малюсенькую бутылочку ликера из кактуса и серебряную с золотом висюльку-кулон в виде ладошки долго и тщательно рассматривали всей семьей.

Кофе не понравился — московский, не говоря уже о «Касике», был лучше. Бутылочку ликера поставили в сервант, а кулон пришелся по вкусу старшей дочери, да и был привезен для неё.

— Это для нашего будущего врача. Амулет, на счастье.

Каждый вечер, усаживаясь за стол все внимательно слушали рассказы, задавали вопросы и с некоторым недоверием выслушивали ответы.

— Что, и полицейские евреи? И дворники? И солдаты вечером с «Узи» возвращаются домой к маме, а утром идут на службу?

— Другой мир. Все не как у нас, даже электрические розетки. — заключал свои рассказы гость.

Самое ценное: несколько книжечек на русском языке из библиотечки «Алия» — брат дал только почитать и увез назад с собой в Ровно.

Давид интересовался израильской родней, но оказалось, что братом в основном занималось племянники, те в свою очередь перепоручили гостя Сохнуту, который и организовал ему ознакомительные поездки по стране.

Подробностей о том, чем занимается израильская родня, о чём думает и как живет, Давид так толком и не узнал.

Отчет его Аброр принял спокойно, изменений в характере поручений не произошло, и он по-прежнему продолжал давать куратору запрашиваемые разработки-характеристики на сослуживцев и даже на партнеров с других предприятий, и обратил внимание на то, что некоторые имена, мелькавшие в его докладных, затем попадались в приказах по кадрам.

Если попадалась еврейская фамилия, он делал всё чтобы обойти этот объект наблюдения, даже если не знал ничего порочащего о кандидате. Справку составлял так, чтобы избежать рекомендации и последующего назначения претендента, от греха подальше.

Он понимал, что материалы его работают и с ними считаются.

4.

С тех пор, как началась война, почтальона в махале боялись и замиранием сердца следили за его неспешным маршрутом вдоль дувалов от ворот, до ворот, от дома к дому.

Во двор Аброра почтальон вошел осенью сорок четвертого, присел на скамейку под урючиной, вытер белым платком пот с лица и не поднимая глаз вручил матери похоронку.

Старики из махалинского комитета устроили, как заведено утренний плов и собрали деньги для семьи погибшего.

Отца своего Аброр помнил плохо.

Отца ему заменили махалинские старики и хромой Юзик.

Юзик со своими домочадцами жил у них с сорок второго. Отец сам пошел в райсовет и попросил направить к ним эвакуированных, выделил им пристройку, одеяла, немого посуды, муки, риса и картошки, и научил разводить очаг.

С утра, напялив на нос очки с толстенными круглыми стеклами, Юзик выпивал стакан кипятка, съедал луковицу с половиной лепешки и уходил на фабрику шить парашюты.

Через некоторое время Юзик обменял обручальное кольцо жены на швейную машину. Её привезли на арбе, расплатившись с арбакешем, машину тотчас установили у окна. Юзик заправил нить и крутанул колесо.

С тех пор стрёкот машинки доносился из пристройки каждый вечер, сразу после того, когда хромой Юзик возвращался с работы. И так до поздней ночи все дни, кроме субботы.

В субботу Юзик всеми правдами и неправдами старался не работать, и в этот день, приведя себя в порядок, надев лучшее, с самого утра уходил в синагогу на Кашгарку.

Так под стрекот швейной машинки и прошло детство Аброра.

Вернувшись из школы и попив чаю, Аброр устраивался возле Юзика.

С ним было интересно. Не отрываясь от работы, он успевал поинтересоваться делами в школе, непринуждённо переходя с идиша на русский, а с него на польский, затем высказать свои соображения об устройстве мира, вспомнить своё детство, помурлыкать незатейливые мелодии, поручить дочерям проверить домашние задания у Аброра и к ночи закончить очередную пару брюк, тут же отдать её хозяйке дома — матери Аброра — для продажи на базаре.

Отрезы ткани, нитки, пуговицы и продажа с рук сшитого — все это лежало на матери Аброра. Раз в несколько дней она садилась на скамью напротив Юзика, передавала ему выручку. Пересчитав деньги и сделав пометки в своей тетради, часть денег Юзик возвращал ей.

Собственно, на эти деньги и жили обе семьи: хозяева и эвакуированные, «приезжие», как называли их в махале. Так, под стрёкот швейной машины и рассказы хромого Юзика, и прошло детство Аброра.

После войны, получив положенную державой медаль «За доблестный труд», Юзик ушел работать в пошивочную мастерскую на Госпитальном рынке, и молва о закройщике Юзике Вайнере разнеслась по городу, и от заказов отбоя не было.

Насобирав денег, в пятидесятые Юзик купил половину дома на Лобзаке и перебрался туда. Дочери закончили институты, вышли замуж и теперь, когда Аброр по старой привычке забегал к ним на праздники, за столом собиралась большая дружная семья, и он чувствовал себя в ней своим.

Когда Аброр окончил школу, мать испекла лепешек, самсу, собрала тазик клубники, нарядилась и вместе с сыном пришла с подарками к Юзику за советом: куда парню пойти учиться и чем заниматься в этой жизни.

Приняли их как своих, выслушали. Юзик обещал подумать и дать совет.

Через несколько дней Юзик со старшей дочерью на такси приехали в махалю и постучались в знакомую дверь спасшего их в годы войны дома.

«Гость в кишлаке». Художник Владимир Петров

— Давайте сделаем так. Ты, Аброр, машины любишь, учился хорошо и в русской школе. Парень здоровый, слава Всевышнему.

И денег у вас нет.

Я посоветовался с умными клиентами из Госпиталя, говорил даже с женой Максимова.

Поступай в танковое училище. Получишь два диплома и специальность. Мир увидишь, людей узнаешь, и кто знает может военкомом станешь. “Funkcjonariusz jest zawsze oficerem!” (Офицер всегда офицер!) Если решишь, попрошу кого надо помочь. Хоп?!

Перед уходом, Юзик достал из кармана маленькую коробочку, обернутую бумагой и протянул Аброру.

— На память, ингале.

Аброр развернул обертку, в коробочке красовались часы «Победа».

Вскоре хромой Юзик со своими домочадцами собрался в Польшу. Приехал в махалю прощаться. Посидели, попили чай. Прощаясь, вдруг сразу постаревший и прослезившийся Юзик передал хозяйке сверток.

— Это Аброру на свадьбу.

Все лето курсанты провели в песках под Кизыл-Арватом, и вернулись в училище тогда, когда старого Вайнера в Ташкенте уже не было.

Так Юзик, покидая пределы СССР оставил Аброру в подарок разговорный идиш, специфическое мировоззрение, особое отношение к образованию, ироничный взгляд не окружающее, позолоченные часы «Победа» и немного денег на свадьбу.

Окончание

Словарик

Хоп, майли (узб.) — ладно, пусть, идёт.
Рахмат, Катта рахмат (узб.) — спасибо, большое спасибо.
Ака (узб.) — уважительное обращение, брат.
Нават (узб.) — кристаллизованный фруктовый сахар.
Кураш — национальная борьба народов Туркестана и Средней Азии.
«Зайт гизунт» (идиш) — «Будьте здоровы»
Ингале (идиш) — мальчик.
Моэль (иврит, идиш) — человек производящий обряд «Брит-мила».
Брис (идиш) = Брит (иврит) — обряд «Брит-мила».
Махаля — городской квартал (на Востоке), осуществляющий самоуправление
Кашгарка, Лобзак, Тезиковка — районы старого Ташкента.
Чимган — горный массив недалеко от Ташкента.
«Кобета и Жиче» — женский журнал (Польша).
«Львовска Политехника» — национальный технический университет.
Арбакеш (тюкск.) — извозчик.
Шеш-беш (тюркс.) — нарды.

Print Friendly, PDF & Email

17 комментариев для “Марк Фукс: Полихромные хроники серых времён (Случайные совпадения)

  1. Марк, порадовали выразительной, зримой прозой! Спасибо!

  2. Марка Фукса отличает гиперреалистическая точность бытовых деталей в фантасмагорическом действе – редкое свойство.
    У этого «фирменного изобретения» есть предшественники, которых называть не рискую, дабы не возбудить некоторые умы опасными сравнениями с классиками и неклассиками.
    С видом простачка, незаметного студента образца безвременья, знавшего «советский язык» агиток, роняет автор реплики, исполненные поразительной глубины — смесь казенного с языком человеческим. Пронзительна деталь с долларом от ребе, который этот герой грешник иногда вынимает и нежно рассматривает. Эту повесть хорошо бы ещё раз внимательно прочитать. Кажется, там есть ещё глубины, кроме «святого» доллара. Обязательно вернусь к повести

  3. Очень хорошо написано. Сразу же выдвигаю на победный диплом по разделу прозы.

  4. Дорогой Марк! Прочитала на одном дыхании, очень интересно, написано так, что понимаешь: все подробности Вам прекрасно известны. Это выдает в Вас настоящего мастера прозы. мне понравилось всё — и повесть, и снимки. Треугольник — Львов, Ташкент, Израиль описан замечательно.
    Вы напомнили мне слова на идиш , которые любила повторять моя мама, а я запомнила только ее перевод на русский ( «Где же ты была…») , и его Вы тоже привели, обязательно теперь выучу на идиш, СПАСИБО Вам!
    Спешу продолжить чтение, видела, что уже есть продолжение.
    Хорошего Нового Еврейского 5777 Года, ГМАР ХАТИМА ТОВА!!!
    С теплом, Л.Г.

  5. Марк! Вот и я нашел время прочитать Ваши «Хроники» и присоединяюсь ко всем, кто прочитал их раньше меня. Казалось бы, жизнь героев хроник далека от моей во многих отношениях, а чувство близости (еврейского!?) не покидало меня. Мой кругозор расширился. Спасибо.

  6. Марк, Вы написали настоящее художественное произведение. Рассказ, тяготеющий к повести очень динамичен, детали вырисованы с тщательной набоковской даже «мелочностью». Но если Вы так пишете, и если так будете продолжать писать, то Вам следует серьёзно подумать о художественном оформлении. Здесь нужны не фотографии, подчёркивающие документальность произведения, которые, честно говоря мне так понравились (о эти часы и старые трамваи!) что.. не забуду их. Но художественная правда сурова и требует как минимум рисунков, или же — ничего! Вот так — ничего и всё! А я вспомнила: Вы же рисуете!

  7. Марк, спасибо! Ваше перо лёгкое, всегда дарите читателю много минут увлекательного чтения, и часто это чтение познавательно и поучительно. Мне кажется, Ваше писательское мастерство вышло на новые рубежи. Согласна с Борисом Марковичем: почти готовый сценарий.

  8. «Обыкновеныый сексотизм»… А ведь это чуть не случилось со мной. Причем, сама нарывалась по молодости и глупости. Но при первом же интервью просекла, что надо стучать, и мне это не понравилось. Поэтому на вопрос о друзьях и знакомых назвала только несколько детей высокопоставленных родителей, очень расхваливая их. Больше меня, к счастью, не приглашали…
    Написано здорово. Спасибо

  9. Во всех отношениях отличная работа. Не просто хорошо написано – психологически точно передано поведение героев повествования – как спокойно и естественно приспосабливались нормальные люди к ненормальному образу действий и мышления. И интересно выстроено – от того, что нам уже известно, к тому, что было в прошлом. Как и все, жду продолжения.

  10. Марк, очень хорошо написано. Но почему ты хочешь вписаться в две публикации? Это интересная работа, пиши, спешить некуда.

  11. Удивительная история. Жду окончания, но пока — прямо готовый сценарий для кино.

  12. Очень хорошо написано, читается без труда. Если я правильно понял, главное — рутина происходящего, так и ощущается закадровый будничный голос автора: «Да стукачи, да сексоты, и что? жизнь такая, и это никому не мешает и мне не мешает — привыкли и долго так жить будем…». Сильно и хорошо, спасибо!

  13. Прочёл с большим интересом. Спасибо, Марк! Не покидает ощущение документальности и, одновременно, лёгкости изложения, точности деталей. Всё это всегда поражает меня, когда читаю Ваши материалы. Я, напротив, описывая события прошлого. к сожалению, не помню детеалей и многое выдумываю.

Добавить комментарий для Татьяна Разумовская Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.