Александр А. Локшин: Три рассказа

Loading

Так вот, включает в прихожей свет, смотрит на себя в это самое зеркало и видит: что-то не то. Или, может быть, не совсем то. Вместо своего обычного открытого взгляда и приветливой ясной улыбки видит он неприятную какую-то рожу. Вроде бы это он, но в то же время — не совсем он. Улыбка какая-то кривая и подозрительная.

Три рассказа

Александр А. Локшин

Фига

А проснулся Петр Сергеич с неприятным привкусом цементной пыли на губах. Вчера весь вечер вешал старинное зеркало в прихожей, сверлил бетонную стену… А как повесил — сразу же свет во всем доме вырубили. Даже посмотреться в это зеркало они с Машкой не успели. Зато сегодня, погожим летним утром, решил Петр на себя взглянуть. Любопытство его одолело: каково это — собственная личность посреди старинной золоченой рамы?

“Интересно, — думал Петр Сергеич, приглаживая волосы, — а кому это зеркало раньше принадлежало? Может, дворянам каким-нибудь? Или купцам? Потом, конечно, экспроприация-фигация… А теперь вот, пусть у нас с Машкой в прихожей повисит.”

Такие вот мысли блуждали в голове у только что проснувшегося Петра Сергеича, которому не терпелось покрасоваться перед приобретенным отражательным предметом.

Надо сказать, что внешность у Петра Сергеича была самая что ни на есть благонравная, плакатная даже, можно сказать. Так что всегда ходил Петр с гордо поднятой головой мимо облеченных полномочиями представителей; шел себе, ничего не опасаясь и радуясь жизни. Никогда не приходилось ему, как нашкодившему коту, отводить глаза в сторону, топорщиться или, тем более, в страхе перебегать на другую сторону улицы…

Так вот, включает этот наш Петр в прихожей свет, смотрит на себя в это самое зеркало и видит: что-то не то. Или, может быть, не совсем то. Вместо своего обычного открытого взгляда и приветливой ясной улыбки видит он неприятную какую-то рожу. Вроде бы это он, но в то же время — не совсем он. Улыбка какая-то кривая и подозрительная. А выражение лица — скрытное и высокомерное.

“Может, это зеркало какое-то кривоватое?” — подумал Петр и начал вертеть шеей так и сяк, в надежде узреть в бракованном зеркале свой привычный облик. Чуть шею себе не свихнул, только зря старался.

— Ах ты, подлое! — не удержался Петр, обращаясь не то к зеркалу, не то к собственному отражению.

И тут, к своему изумлению, этот Петр видит, как его собственное отражение показывает ему фигу. Петр, конечно, не растерялся и в ответ тоже показал ему фигу, так что равновесие в природе было восстановлено.

Но вот когда собрался он разжать свои пальцы, чтобы взять сигарету или что-то там еще, то обнаружил, что пальцы не разжимаются.

“Вот тебе и раз!” — подумал Петр Сергеич, взвешивая в уме возможные последствия.

Разбудил он тогда свою Машку и поведал ей о свалившихся на него неприятностях.

— Петь, ты хоть понимаешь, насколько это серьезно? — сказала Маша, вылезая из-под одеяла. — Ты хоть понимаешь, что фига — это чуждая нам символика, олицетворяющая враждебные идеалы! Недаром фиговые деревья вырубают… И плоды их — фиги эти, оказывается, ядовитые! Не раздумывай, вызывай невропатолога на дом! Или хирурга…

Долгие три часа прошли в беспокойном ожидании — удастся ли подобрать щадящее лечение?

Но приехавший платный доктор не принес облегчения. Деньги взял, а вместо облегчения сказал:

— Случай сложный с медицинской точки зрения. А с точки зрения общественной нравственности — случай простой. Вы же знаете, что фига — атрибут всего мешающего нам двигаться вперед, талисман темных сил, стоящих на пути сил света. Поэтому я был просто-напросто обязан сообщить, что по данному адресу…

Уходя, доктор потрепал по плечу рыдающую Машу, потом поправил на себе шляпу и мельком взглянул в старинное зеркало, висевшее в прихожей. С ужасом он обнаружил, что его собственное отражение злобно подмигнуло ему и показало сразу две фиги. Не в силах сдержаться, доктор ответил ему тем же. Он все еще пытался разжать намертво закостеневшие пальцы, когда в дверь позвонили.

Не судьба

Профессор Емельян Григорьич медленно шел, слегка прихрамывая, из магазина домой. Но хромал он не от недостатка здоровья или какого-либо врожденного увечья, а потому, что в левом ботинке, в отличие от правого, у него не было стельки. “Прекрасна ли жизнь?” — вот о чем задумался Емельян, но не находил ответа на поставленный самому себе каверзный вопрос.

“Эх, — размышлял Емельян, — посмотришь, бывало, с одного боку — действительно, она прекрасна. А как посмотришь с другого боку, так она не только не прекрасна, но безобразна и даже хочется от нее, проклятой, бежать куда глаза глядят.”

— Жаль, — укорял себя Емельян, недавно защитивший диссертацию, — что нет у меня больше никакой достойной цели, ради которой я мог бы пожертвовать собой или еще чем-нибудь эдаким … Но в чем тогда мое отличие от обыкновенного бессмысленного животного?

Так рассуждал Емельян, ковыляя по двору, наполненному осенними криками грустных маленьких детей.

Внезапно его взору предстала странная, невиданная им прежде картина. На крыше черного блестящего автомобиля сидела пожилая ворона и обкаркивала прохожих. Удивленные люди задерживались ненадолго, но потом их любопытство угасало, и они шли дальше по своим делам.

— Милая, — обратился Емельян к вороне, — чего же ты хочешь? Может, у тебя что-то болит?

Ворона, каркавшая до того на молодую женщину с ребенком, посмотрела на Емельяна и каркнула с удвоенной горечью.

— Какая же ты хорошая, — продолжал обрадованный Емельян, — не пойму только, чего ты хочешь… Ведь не каркаешь же ты просто так?

Ворона утвердительно каркнула.

— Прости, — сказал Емельян, — что я не понимаю, о чем ты каркаешь. Твой язык мне незнаком, я перед тобой как иностранец в чужом краю…

Тут молодая женщина показала своему ребенку пальцем на Емельяна, а потом повертела этим пальцем у виска, после чего решительно повела ребенка прочь. К счастью, рассеянный Емельян ничего этого не заметил. (Он и на лекциях своих тоже многого не замечал.) Он продолжал задавать вороне вопросы, а сердце его сжималось от незнакомой прежде тревоги.

— Тебя что-то заботит, — продолжал Емельян, время от времени прерываемый хриплыми вороньими ругательствами, — а я бессилен тебе помочь. Как, впрочем, и самому себе. Знала бы ты, что я в своей жизни перенес. Да, я кое-что испытал. Не то, что некоторые. Но, как видишь, тем не менее…

Редкие прохожие без удивления теперь скользили взглядом по Емельяну и по взъерошенной птице и больше не останавливались поглазеть. Словно что-то неуловимо изменилось в окружающей местности, постепенно наполнявшейся сумерками.

— Я столько вытерпел, — не мог остановиться Емельян, — и все же, как видишь… Я сумел…Я преодолел…Хотя весь Ученый совет…

Ворона, помолчав, еще раз каркнула, но ею уже овладевала безнадежность. Она хотела сообщить этим идиотам то, о чем они даже не подозревают. Но, видимо, не судьба.

— Милая, куда же ты? — вскричал Емельян Григорьич, провожая улетающую личность взглядом.

Кто-то пробежал и исчез

Терентьев уселся на скрипучий стул, нагнулся над обеденным столом, чтобы разглядеть что-то необычное, но дальнозоркие очки его сползли на самый кончик толстого, некрасивого носа. Тут он заметил, что кто-то пробежал по столу неслышными мягкими шагами от чашки к тарелке и исчез. “Кто пробежал, зачем пробежал — какая разница?” — подумал Терентьев, но на всякий случай приподнял тарелку. Под ней, как и ожидалось, никого не было. “Никого нет,” — подумал Терентьев, нисколько не удивившись. “Может быть, никто и не пробежал, а мне просто показалось, — продолжал думать Терентьев. — К тому же, какая разница — пробежал, не пробежал? Не все ли равно?” На самом деле не это его сейчас взволновало. У него непонятно почему возникла другая забота. Он почувствовал, что его со страшной силой “засасывает”…

Когда-то, лет шестьдесят тому назад, он видел, как болотная жижа засасывает животное. Животное это уже смирилось со своей участью и перестало трепыхаться… Терентьев до сих пор ясно представлял себе эту картину: теплый летний вечер, вдалеке сосны, запах прелой травы и все остальное… А вот вспомнить свои тогдашние чувства почему-то он не мог. Слишком давно все это происходило. Кстати, ему самому было тогда лет пять, не больше. Уж наверное, переживал он, что животное тонет в трясине, а помочь невозможно. Только вряд ли ребенок мог представить себе чувства, которые испытывает засасываемый болотом зверь…

Зато теперь Терентьев, вроде бы, ощутил что-то подобное.

Внезапно ему захотелось вернуться в собственное прошлое, и тяга эта неудержимо росла, становилась навязчивой и невыносимой.

“В какое еще прошлое? Это же невозможно! Туда, к этому животному? Зачем оно мне сдалось? Оно же захлебнулось!” — эти бессвязные мысли некстати клубились в голове Терентьева, мешая ему сосредоточиться на визите гостей, назначенном на вечер. За покупками пора уже было идти в продовольственный магазин… Маша сыру просила купить, майонезу тоже, хлеба нарезного для гренков, бутылку красного…

— Петя, ты чего копаешься? Быстро давай дуй в магазин! Кому сказала! — прикрикнула Маша на своего нерасторопного супруга. Но, не услышав никакого ответа, вышла из спальни на кухню — посмотреть, в чем дело.

На стуле висели аккуратно сложенные брюки и пиджак Терентьева, тут же валялось его скомканное нижнее белье и дырявые носки… Очки лежали на обеденном столе рядом с недоеденным бутербродом. Но самого Терентьева нигде не было.

Изумленная Марья Иванна присела на стул, на котором только что восседал ее Петя, и, подперев голову обеими руками, пригорюнилась. У всех мужья как мужья, а этот… Прямо слов нет…

Внезапно она заметила, как кто-то пробежал по столу от чашки к тарелке и исчез. “Подумаешь, пробежал и пробежал, какая разница!” — резонно заключила Маша, но на всякий случай все же приподняла тарелку. Впрочем, как и ожидалось, под тарелкой никого не было.

“Какое мне дело, кто это пробежал и куда исчез? — рассуждала Маша сама с собой. — У меня вон муж незнамо что вытворяет, я и то уже не реагирую”. И то ли от осознания своего неудачного замужества, то ли еще от чего, но внезапно ей остро захотелось вернуться в прошлое, туда, где происходило что-то очень важное, непоправимое и прочно забытое, и тяга эта каждую минуту росла, пока не стала совершенно невыносимой…

Print Friendly, PDF & Email

11 комментариев для “Александр А. Локшин: Три рассказа

  1. Это же просто издевательство над вороной !!!
    Она хотела высказать людям своё презрение, или в крайнем (или «карнем»?) случае вызвать их на диалог — а ей дали нудный и депрессивный монолог 🙂

    P.S.: в молодости я научился таки вести диалог с израильским воронами (или галками, я не знаю — но грудь у них серая): если долго ждёшь автобуса под пальмой в Таль-Авиве, то можно дружелюбно поговорить с местными воронами, потом поднять с земли финики, разломать их — и вороны будут клевать финиковых червячков прямо из рук, иногда посматривая мне в глаза и одобрительно каркая.

  2. С удовольствием присоединяюсь к предыдущим «ораторам»: замечательно!

  3. Потрясающие рассказы! Фига — просто шедевр! Да и про ворону — замечательно! Меня поражает способность автора буквально несколькими словами передать целую палитру внутренних переживаний. Поздравляю автора с творческой удачей, а «Мастерскую» с таким автором!

  4. Прелестно! Раньше мне казалось, настоящий писатель из чего-угодно может сделать лялечку. Теперь считаю, не из всего, а только из того, что близко читателю. А это не меньшее искусство, понимать, что близко читателю, чем сочинять красиво. Теперь подольше буду разговаривать с котиками и собачками.
    Спасибо!

  5. Глубокоуважаемому Б.Тененбауму — еще раз спасибо от ошеломленного автора…

  6. Прочел — и преисполнился восхищением. Прочел второй раз, и восхитился еще раз, поскольку дошел до восхитительных деталей. Ну вот, например, такая вроде бы мелочь: «… по двору, наполненному осенними криками грустных маленьких детей …».

    Рассказы (или, я бы сказал, «рассказики») — совершенно замечательные маленькие шедевры.

      1. Глубокоуважаемый автор,

        Это вам спасибо.

        Вот посмотрите сами — какую трехходовочку вы сделали из неразжимающейся фиги:
        1. Неприятное изумление — ну, на бытовом таком уровне.
        2. Непонятно сильная реакция супруги героя — вплоть до хирургического вмешательства, что вроде бы выглядит панически необоснованным.
        3. Готовность доктора выполнить свой долг — не медицинский, а гражданский — показывает, каким, оказывается не паническим, а наивно оптимистичным был ход мысли супруги героя. Она-то думала, что уж доктор-то не донесет, а оказывается …

        Если бы писательское мастерство можно было преподавать — вот вам лабораторный пример …

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.