Генрих Иоффе: Рассказы

Loading

«Дальше как жить? В начале 50-х записались мы на Канаду. Это нынче тута иммигрантам льготы да пособия, а в теи времена какие такие пособия? Есть силы, вот и пособляй себе. Я в Монтреале з двумя дотерс осталась, а хесбанд мой завербовался в лес. Андрей мне все посылал. Мы квартиру покупили.»

Рассказы

Генрих Иоффе

«Бабуля»

Мы с приятелем сидели в парке. На другом конце нашей скамейки присела бабуля.Она выглядела не по здешнему. Наше, русское, деревенское лицо. Круглое, немного курносое. И одета совсем не так, как местные дамы, даже и пожилые. Платок на голове, подвязанный под подбородком, поношенная шерстяная кофта, длинная, до щиколоток, юбка.Опершись сложенными руками на крючковатую рукоятку палки, она смотрела вдаль, но было заметно — прислушивалась к нашему разговору. Потом вдруг сказала:

— Слухаю, вы по руському гаворите.

Мы засмеялись:

— Это да. Хорошо говорим.

Она довольно кивнула головой, спросила:

— Давненько з Раша?

— Нет. С полгода. Мы — иммигранты. А в России уже нет Советской власти. Свобода. Можно ехать куда хочешь. И жить тоже. А вы-то давно из России?

Она махнула рукой:

— Э, милые… Я з под Харькива. Мне 17 годов було, кады к нам немец пришел.

— Лютовал немец?

— Комуняков и джуишей поубивали. Никто за их не заступлялся. А как заступляться? Руських, ежели не партизане, ни, не трогали. Агитацию пустили. Кто молодые, езжайте, мол, к им в Дойчленд. Тама на верках хорошие марки заробите, а тута, в Расеи, что? Мне мамка гаворит: «Езжай, мол, Машка! Наши, видать, уж больше не воротятся». Ну, я что? 17 годков мне було. Нас 7 девок из села и поехало.

Я спросил:

— Не обманули немцы-то своей агитацией?

— Дак, как сказать? Я в Гамбурге на верк попала. Работали поболе 10 часов. Еда плохая. Жили вроде как в казарме. Руських много було, особо пленных. Потом пошел слух — красные подступають. Немцы нам гаворить начали, какие руськие на нас работали, тех де Сталин приказал ловить и казнить смертью. Так что, мол, тикайте на Запад, там американские и английские солджеры вас прикроють.

У меня подружка була тоже Марья — наша же деревенская — мы с ней и послухались…

Бабушка замолчала, как будто обдумывая, правильно они с Марьей тогда поступили. Помолчали… Приятель мой прервал молчание:

— Уехали вы с Марьей?

— Какой уехали! Пешими шли. Все шляхи забиты. Одни на запад валят, другие, супротив, на восток — красным, советьским, значит, навстречу. В толпах подружку свою я и утеряла. Одна осталась, страх береть. Тута хорошо один, наш же руський, меня, видно, приметил. З Украйны, хохол. Я по перву хоронилась от него, посля пригляделась — вина вроде не ищет, махорку даже не смолит.Тихий, ровный. У бауэра мы малость пожили, я гаворю: «Андрей,можа мы зря от советьских драпаем. Чего мы им такого сотворили, чтоб они нас за своих не признавали? Ну, працовали мы на немца. А кто бы на нашем-то месте не працовал?»

Он тады рассказал:

«Я, — гаворит, — у плену был и к генералу Власову подался. Слыхивала про такого? Большинство к нему от голодухи приставали, пухли с голоду. Но были, которые говорили: “Сталин де мужиков мордовал, не моргнув глазом. Не пора ли с этим усатым посчитаться?” Советские немцев в плен брали, в лагеря отправляли, а власовцев, по слухам, на месте кончали. Нет, мне в Расею дороги нету. Разве что на Колыму. Да и тебя, Мария, по голове не погладят — працевала на немцев Так-то.»

Ну, что делать? Подались мы в Бельгию. Вокруг города — мы его Шарлеруйском звали — цельная «черная страна». Кругом шахты. Там еще в 20-е годы беляки, которые с красными в революцию воевали, уголь добывали. Говорили, сам генерал Врангель там инженером работал.

Местные, бывалоча, смеялись — «нам что белые, что красные, абы черный уголек шел». Тяжельше работы я не видывала. Приду домой — плачу. Хорошо — не одна была. Андрей отработает, до дому вертается весь темный — то ли от угля, то ли от уморения, а мне, нет-нет, яблочко принесет. Яблочко — за дорогой гостинец почитали.

Дальше как жить? В начале 50-х записались мы на Канаду. Это нынче тута иммигрантам льготы да пособия, а в теи времена какие такие пособия? Есть силы, вот и пособляй себе. Ан, все же полегчало. Шопинг тады совсем дешевый был. Я в Монтреале з двумя дотерс осталась, а хесбанд мой Андрей завербовался в лес. Какие нынче машины в лесу — никто и ведать не ведал, но мани давали хорошие. Андрей мне все посылал. Мы квартиру покупили.

Она показала палкой:

— Вон на той стороне, отсюда видать. Да все-то хорошо не бываеть. Андрей, в лесу простудился, три года легкими болел. Не хотел помирать в Канаде. Все твердил: «Жить не довелося на родине, так похороненным быть бы в своей земле».

Но Бог не сподобил.

Бабушка, тяжело опираясь на палку, поднялась.

— Заговорилась. А меня внучата ждут, мы, у церкву сбирались. А вы-то почто Расею-то зпокинули? Люди толкуют: где уродился, там и пригодился. Православные будете?

Мы переглянулись и согласно кивнули головами.

— Ну, давай вам Бог на чужой стороне.

Она шла медленно, тяжело опираясь на палку. Мы, не отрываясь, смотрели ей вслед…

Голубятник

Наш дом муниципальный. Заселен плохообеспеченными людьми и эмигрантами. Народ в основном замкнутый. Парк рядом с домом почти всегда пуст. Да какой это парк! Деревья, правда, старые, а так несколько скамеек да детская площпдка. Вот и весь парк. Но меня, как долгожителя московских Патриарших прудов, где собиралось оживленное общество, тянет и сюда. Российский человек — он общинный.

В этом парке полно белок. И чуть ли не каждый летний или осенний день ранним утром сюда приезжает на драном велосипеде старик-не старик, а человек на вид лет 60-ти. На голове — бейсболка со сломанным козырьком, одет в старую застиранную майку. Велосипед его навьючен разными мешками и мешочками. Вроде верблюда. Сначала старик, не спеша, объезжает все мусорные ящики парка, роется в них, извлекает оттуда пустые бутылки, банки, коробки и заполняет всем этим добром свои велосипедно-верблюжьи мешки. Но это не главная его работа. Он подъезжает к «своей» скамейке, развязывает какой-нибудь мешок, вынимает оттуда корм для белок, которые уже несутся со всех ног к нему: понимают чертята, что сейчас кормить их будут. Он рассыпает орехи по дорожке, садится на скамейку и молча смотрит на стайку белок, лихорадочно уничтожающих орешки, держа их прямо по-человечьи в передних лапках. Сидит он долго, пока белки не съедают или «на черный день» не закапывают в землю все. Тогда он садится на свой дряхлый велосипед-«верблюд» и, не говоря ни слова, уезжает.

Своими неизменными приездами он заитересовал меня, и однажды я решился с ним заговорить:

— Френч, англе?

Он, видимо, слышал как я с приятелем говорил по-русски и сказал:

— Я могу немного понимать и на русском.

— Вы что ж из России?

— Нет, нет. Хунгария, Будапешт. Когда в войну пришли советские, в школах стали учить русский. Мне нравилось. Я имел хорошую отметку.

— Ну, а дальше?

— А дальше? Когда ж это было? Как сказать… Фифти сикс… Революция против вагиз советских и коммунистов. Было много крови и мертвых. Мой отец в войну был офицер, воевал против ваших. Испугался и убежал, мы с мамой тоже с ним.

— Как же здесь жилось и живется?

— Не так чтобы хорошо. Отец работал на дорогах, укладывал асфальт, заболел и умер. За ним вскоре мать. Я был шофером в шопе, развозил клиентам заказы. Платили плохо. Потом хозяин сказал: «Ты не нужен. Иди на пособие». Пособие дали, но малое. Я нашел на свалке старый велосипед, исправил его и стал ездить по паркам. Как сейчас. Собираю разные старые вещи, бутыли, банки. Сдаю их: пластиковая бутыль — 10 центов, банка из-под пива — 5. С пособием на день хватает.

— И еще белкам остается, — сказал я.

Он усмехнулся:

— Белки мне нравятся. Когда грызут орешки, похожи на человечков.

С той поры мы часто разговаривали с ним о разном. Но как-то к нам подошли двое полйцейских.

— Ты разве не знаешь,что мэрия запретила кормить белок в парках? — спросил один их них. — Люди жалуются: от этих животных уже нет проходу. На балконы залезают. Уезжай и чтоб мы тебя здесь больше не видели!

Он уехал и с той поры я его в иарке больше не встречал. Только как-то раз, уже зимой, ранним утром в метро, я увидел человека, лежавшего на скамье, закутанного с головой старым одеялом. Я подошел к нему, пошевелил. Человек откинул одеяло, сонно и недоуменно посмотрел на меня. Я узнал его. Это был тот самый мой знакомый, летом и осенью кормивший белок в парке.

Он тоже узнал меня.

— Почему вы тут? — спросил я.

— Я тут ночую. Здесь тепло, п полицейские не гонят. Сколько сейчас время? О, можно еще поспать! И он снова укрылся одеялом с головой.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Генрих Иоффе: Рассказы

  1. Очень хорошие рассказы. Спасибо! А правильно люди толкуют: «где уродился, там и пригодился»? Или кому как повезет?
    Знаю, вопрос риторический… Но смысл рассказов можно и так понять.

  2. Щемящие душу рассказы. Но что за нравы? То не разрешается кормить (а тем более поить) бездомных кошек? То теперь — белок. Вот отсюда все идет…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.