Особенно любил комиссар назначать по вечерам сбор для разучивания очередной песни… Как-то после очередной спевки Гриша хотел было высказаться вслух, рот еще раскрыть не успел, как командир сказал ему тихо: «Вы поосторожней с ним, поверьте мне, он не поможет ни в чем, но нагадить cможет по полной».

Дом-сказка

Сергей Левин

Продолжение. Начало

21
Среда 11 октября 1939
Недалеко от латвийской границы

День выдался ясный, солнечный, прохладный. Ветра почти не было, золотая осень дразнила своей красотой на холмах, что окружали лагерь. Неподалеку стоял среди деревьев полуразвалившийся двухэтажный дом, вокруг него высились старые липы, а чуть дальше — вязы и клены. Еще можно отыскать их прежний порядок, дорожки. Гриша догадался: стояла когда-то усадьба, парк. Хорошо, что медсанбат расположили именно здесь.

Стоит чуть отойти от суеты и шума этого табора, как оказываешься в тишине забытых аллей, и если дать разыграться воображению, то призраки выходят отовсюду. Вот будто из-за куста показался амур на постаменте, а вот там под липой на скамейке сидит барышня, засмотрелась в сторону, задумчиво закрыла книгу, заложив страницу красным кленовым листом. А вот издалека приближается конский топот, значит, возвращаются с охоты.

Топот действительно приближался, вместо барина верхом на лошади прискакал техник-интендант второго ранга Борисов Сергей Иванович, он же «батя», самый важный человек в батальоне. Судьба им его послала. Борисову уже почти сорок лет, горожанин, жил и работал кем-то в Туле, откуда и призвали. Как раз там, в основном, и формировалась дивизия. Почему такой оказался в медсанбате? Медицинские подразделения формировались так, что все кадры, непосредственно к медицине не относящиеся, попадали туда, когда уже никому другому даром нужны не были. Бойцы оказывались самые неказистые и каждый непременно с какой-нибудь болячкой, которой особенно дорожил; хозяйственный, вспомогательный персонал — такой же, в основном. Служила в медсанбате еще целая вереница мелких командиров, причем понять роль каждого из них не всегда легко. Зато особиста Гриша распознал сразу, этот тоже оказался здесь наверняка как самый никчемный особист, которого в иное место поприличнее не пустишь. Но все же медсанбат — это батальон, и все, что положено батальону, должно быть в наличии. Оно и к лучшему. А уж какой у них комиссар! Гриша сразу прозвал его «шаманом», потому что его монологи на политзанятиях почти всегда превращались в камлание с воем, о чем бы речь ни заходила. Другие называли его «дурачком», ни в коем случае не «дураком», а то — много чести.

Сергей Иванович заметно выпадал из этого ряда, оказался человеком от природы мудрым. Он явно хотел служить именно здесь, наверняка для этого где-то прикинулся простачком бестолковым, получил направление в медсанбат, а тут уже развернулся во всю мощь. Командир батальона военврач второго ранга Орлов Петр Максимович в людях разбирался. Увидел Борисова и поставил его отвечать сначала за снабжение, а потом уже — за все хозяйство. С этого момента комбату нужно было иногда только бумагу какую-нибудь подписать, и то, если ее Сергей Иванович давал. Стараниями Борисова медсанбат сразу обрел повара, если не лучшего, то уж точно, одного из лучших в дивизии. Обмундирование получили полностью, с хорошим запасом. Сестрам, санитаркам нашли форму по размерам, новую. В качестве абсолютно законного и никем не оспариваемого отделения противохимической обработки и дезинфекции у них работала своя баня. Орлов видел успехи техника-интенданта и постепенно отдал тому и все снабжение по медицинской части: лекарства, оборудование, инструментарий, стерилизаторы, перевязочный материал и прочее. Борисов появлялся, исчезал, возвращался с очередной машиной, командовал при разгрузке. В медсанбате множились новые и новые склады. Были такие, куда он один мог заходить. Гриша обнаружил как-то хорошо спрятанные огромные запасы спирта, что явно стало главным платежным средством и ключом ко всем благам. Борисов — пройдоха, умница — оказался многолик, артист настоящий. С разными людьми умел говорить по-разному. Гриша чувствовал, что с ним тот позволял себе оставаться просто самим собой, а Гриша все пытался распознать, кто же он на самом деле. О себе Сергей Иванович особо не рассказывал. Чем он занимался у себя в Туле, где работал? Никто толком не знал. Вся его неуемная деятельность в батальоне не имела никакого корыстного начала. Если кто-то и хотел проверять в этом направлении, то ничего не находил. Да и зачем проверять? Тому же особисту или «дурачку» очень нравилось есть приготовленное их поваром, надевать новое по размеру белье и обмундирование, а если начальникам нужно было достать что-нибудь, то Борисов охотно выполнял все их просьбы. Особисту ничего особенно не нужно, а комиссару привозили много всякого барахла: карандашей — ящик, бумаги — любой, чернил — много, кумача — рулон. А еще для него — письменный прибор, солидный, настоящий. Пару дней назад Борисов привез ему патефон, чемоданчик с пластинками, книги для политзанятий, баян. «Дурачок» радовался как дитя, и Сергею Ивановичу было приятно.

Сергей Иванович увидел Григория издалека, остановился рядом, ловко спешился. Он улыбался, как после удачной охоты. Ему не терпелось поделиться с кем-то, а доктор подходил для этого как никто другой. Им обоим всегда было интересно поболтать друг с другом. Когда они оказывались вдвоем, оба шутя поддерживали беседу в старой манере, а здесь еще барские липы совсем к тому располагали.

— Сергей Иванович, рад видеть. Скажите, никак вы в кавалерии служили? Где так научились всему?

— Доктор, право же, какая кавалерия, о чем вы? Нужно было, вот и научился. Что бы я тут без лошади мог? Вы лучше послушайте, что я сегодня сделал!

Он торжествующе смотрел на Григория.

— Мы получим завтра полностью все зимнее обмундирование! Вы понимаете? На всех! И не что-то там, а полушубки овчинные, настоящие, шапки, штаны ватные, подшлемники шерстяные, валенки хорошие любого размера, белье теплое и прочее. И девчонкам найдется тоже все, что полагается.

Дома у него остались три дочки, и что бы он ни добывал, всегда, помня о них, в первую очередь думал о сестрах с санитарками. Кроме них еще служили в батальоне две докторши, их он спрашивать стеснялся, но поручал всегда сестрам узнать, нужно ли им что-нибудь.

— Сергей Иванович, так еще ведь не зима на дворе, куда спешим?

— Между нами, доктор. Мне кажется, что мы скоро отсюда сниматься будем, зимнее пригодится. Слышал разговоры такие.

— Куда же, Сергей Иванович?

— Этого не знаю, но думаю, что далеко.

Гриша расстроился всерьез. Борисов просто так не болтал, никогда ничего зря не делал. И если он раздобыл сейчас зимнее, то оно очень скоро пригодится. Хотя откуда он мог знать что-то? Не мог, но всегда знал. В который раз Григорий убеждался, что кругом все всегда и всё знают, и не просто знают, а сразу поступают так, как заведено в такой ситуации, будто проходили это многократно. Он один с удивлением изучал всякий раз эту малопонятную жизнь, словно путешественник, оказавшийся в иной цивилизации.

Уже почти месяц продолжались его сборы. Тогда Маша проводила его до места. Она держалась хорошо, не позволяла мужу раскисать. Маша за день собрала все необходимое, что-то еще прикупили в последний вечер. Он даже не представлял, как можно им расставаться даже ненадолго, такого еще не случалось ни разу. Они остановились в переулке до поворота. Маша не хотела прощаться на виду у остальных, они постояли вдвоем, Гриша прижал ее к себе, целовал, смотрел в глаза. Маша шепнула ему:

— Ты помнишь, три месяца, попробуй только опоздать! В декабре будешь дома, а там и Новый Год. Напиши мне, когда сможешь. Я люблю тебя, Гришка.

Потом всех собрали, перевезли в грузовых фургонах к Варшавскому вокзалу, там отвели к каким-то путям подальше от перронов, за водонапорной башней из красного кирпича ждал поданный состав. Вместе с другими призванными офицерами Гриша оказался в более приличном вагоне. Стояли еще долго, говорили, знакомились, а когда стемнело, поезд тронулся. За окном, освещенные фонарями, ветвились рельсы, то сходясь, то разделяясь, тянулись невзрачные депо, по сторонам стояли, наводя грусть, сцепленные гуськом старые никому не нужные паровозы; темнели корпуса каких-то фабрик, вяло дымили трубы. Потом потянулись бараки, деревянные в два этажа, тускло светили лампочки возле них. Проехали Благодатную, бараки постепенно исчезли. Совсем рядом, метрах в двухстах или чуть больше слева параллельно железной дороге, освещенный ярче других, тянулся бесконечный Международный проспект, вдоль которого недавно повырастало много больших, тяжелых, даже громоздких зданий. Особенно выделялась одинокая громада Дома Советов, почти достроенного. Все проплывало перед глазами Гриши, прильнувшего к окну. Глядя на это уродство, нельзя было поверить, что едешь по городу, лучше которого нет на белом свете. По тому же пути когда-то, только не уезжал, а приезжал в Петербург герой романа. Гриша вспомнил, как давным-давно в доме на Подьяческой читал эту книгу белой ночью напролет. Ему стукнуло тогда лет шестнадцать, не все еще понимал, но оторваться не мог. Теперь Грише оставалось только порадоваться, что князь всего этого не видел, иначе болезнь вернулась бы к нему в тот же миг и не дала бы в рассудке даже до вокзала доехать.

В вагоне долго шумели, ночью только угомонились. Поезд подолгу останавливался на запасных путях, пропуская другие. Гриша уснул поздно, утром проснулся, когда стояли во Пскове, потом еще недолго ехали до Острова. Там все и вышли. Их ждали грузовики, ждали подводы.

Служить Гриша в итоге должен был в медико-санитарном батальоне номер 298 в составе 163-й стрелковой дивизии. Дивизия сформировалась совсем недавно, народ туда призвали, в основном, из Подмосковья, Тульской области. Некоторое время назад дивизия расположилась здесь. Граница проходила неподалеку, люди спрашивали друг друга, кто знает что-нибудь про Латвию, но никто почти ничего не знал. Ожидалось скорое узнавание. В медсанбате служили всего четыре врача. Орлов командовал батальоном, в Армии провел уже лет пять, до того работал травматологом в Серпухове. Были две докторши: Валентина Сорокина и Фаина Теппер, призвали их совсем недавно, обе закончили институт в Москве пару лет назад, поработали в терапии тоже где-то в Подмосковье. Валентине в медсанбате поручили малоприятную сферу эпидемиологии, инфекций. Она должна была вести журналы, составлять идиотские планы противоэпидемических мероприятий, проверять кухни, поваров. Валентина, чуть полноватая, светловолосая, улыбчивая, по доброте своей готова была делать все, что должна, и много сверх того. Своим круглым аккуратным почерком красиво заполняла журналы, формы, отчеты. Стоило появиться проверяющим, первым делом направлялись к ней, а пока вчитывались в ее бесконечные и безупречные записи, уже начинали уставать и в другие дела не вникали особенно. А завершающим аккордом их ждала кухня и непременное предложение все попробовать. После этого проверяющих тянуло отдохнуть, и под каким-нибудь предлогом инспекция на том и заканчивалась.

Фаина отвечала за текущую лечебную работу по дивизии, вела приемы, выезжала в части. Она была высокой, худой, носила очки, смотрела строго, голос — низковат, немного курила. Ее все чуть побаивались. В свободное время Фаина чаще оставалась одна. Буквально за два дня до Гришиного появления, ее вызвали срочно в поздний час к заболевшему красноармейцу, она нашла у того паратонзиллярный абсцесс. Солдат бредил, температура подскочила под сорок. Госпиталь отсюда находился далеко, поэтому бойца она доставила к ним, собрала все необходимое, вскрыла гнойник сама. Потом уже призналась, что видела такое лишь однажды еще на студенческой практике в больнице, а тут боялась страшно, но не дала никому заметить.

Григорий хорошо усвоил уроки Ковалева и понимал, что медсанбат совсем не укомплектован. Не только врачей, но и сестер насчитывалось гораздо меньше, чем полагалось по штату в период войны. Это означало только одно: им предстояло оказаться в лучшем случае в резерве, и пока ничего особенного не намечено. Гришу томило вынужденное навалившееся безделье. Хотелось работать. Конечно, каждый день был заполнен чем-то: проводились занятия с личным составом, без конца изучали материальную часть, документы, типы ранений и поражений. Устраивали учения по развертыванию и свертыванию медсанбата, полному и неполному. Прорабатывали приказы как по дивизии, так и по медицинскому ведомству. А сколько времени отнимали политзанятия! «Шаман», он же «дурачок» был изобретателен и очень активен. Свои занятия он разнообразил, менял темы, менял формат. Тут и анализ газет за неделю о положении в стране и мире, тут и лекции, которые он готовил сам или наезжали ему подобные. Он очень хотел, чтобы расцвела у них художественная самодеятельность, боевая такая, чтобы на конкурс выставить. Особенно любил комиссар назначать по вечерам сбор для разучивания очередной песни. Иной раз плакать хотелось от новой инициативы «дурачка», но Орлов, умный мужик, сразу сказал Грише, чтобы с ним спорить не лезли и не смеялись. Как-то после очередной спевки Гриша хотел было высказаться вслух, рот еще раскрыть не успел, как командир сказал ему тихо:

— Вы, Григорий, поосторожней с ним, поверьте мне, он не поможет ни в чем, но нагадить cможет по полной. Делайте, что говорит, не сломаетесь.

Сразу после обеда должно было остаться еще немного свободного времени, но Гришу позвали и передали, что с ним хотят встретиться. Передавший это красноармеец сказал, что приехал кто-то незнакомый, велел позвать сразу.

С того момента, как Гордин попал в часть, оставался один деликатный вопрос, который он не решался никому задавать, все ждал, что ему это скажут. Да, он теперь врач в медсанбате, при своем звании и должности, но призван на трехмесячные сборы, значит, должна состояться смена в положенный срок. Или ее не будет? Кругом полно таких же, призванных «на переподготовку» с указанным сроком. Однако никаких разговоров о смене не велось, никого не отпускали, не меняли, постепенно только прибавлялись новые лица. Борисовских запасов хватало уже почти на полк.

«Или все умеют читать между строк в повестках, а я — полный идиот, не умею, но не похоже, чтобы в декабре мне помахали ручкой прощаясь», — думал Гриша.

Прошел-то всего месяц. Еще так далеко до середины декабря. Он отправил письмо Маше вскоре после приезда. Грише объяснили, как и что можно писать. Понятно, что письма читают посторонние. Поэтому написал очень сухо и осторожно. Нельзя писать, где находится, он в письме ограничился словами о теплых днях, липах и кленах вокруг (значит, он не на Крайнем Севере). Написал, что все хорошо, замечательно. Даже понимая, что письмо будет читаться ими, приписал несколько ласковых слов Маше.

Ответа до сих пор не получил. Гриша успокаивал себя, что почта и должна отсюда идти долго, а уж обратно — тем более.

Беседовать с ним приехал какой-то тип из Особого отдела, худой, губы тонкие, глаза светлые, почти белые. Сначала задавал обычные вопросы: как настроение, как началась служба, какие трудности?.. Потом стал объяснять, что в непростое время служим, в непростом месте, бдительность нужна всегда. Гриша с тоской подумал, что сейчас начнет предлагать самое мерзкое. Но сложилось иначе: тот извлек письмо, держал его и не показывал. Посмотрел на Григория несколько секунд, помолчал.

— Итак, товарищ военврач третьего ранга, пришло тут письмо на ваше имя, сами понимаете, здесь мы у самой границы, время нынче для нас, считайте, что военное, проверять обязаны все. Вопросы возникли, вы бы нам прояснили кое-что, — последние слова тот нарочито замедлял. Их наверняка учат так делать.

Гриша сейчас почувствовал себя спокойно. Так бывало на операциях. Момент — самый опасный, одно неловкое движение — и потерял больного. Тут он как раз успокаивался, делал, что нужно, зато потом вспоминал этот эпизод с дрожью и дивился своему нахальству.

— Проясним все, что нужно, нет проблем, — ответил Григорий и посмотрел тому в белые глаза. Тот отвел взгляд, начал вертеть письмом.

— Смотрите, указан обратный адрес: Ленинград, Астраханская ул. (так и сказал «ул»), дом 3, квартира 6. Знаком вам этот адрес?

— Еще бы, это мой адрес.

— Читаем дальше. От кого? Написано «Маша». Фамилии нет. Вы Машу знаете?

— Знаю, — Гриша придал голосу значительность, — это моя жена.

— Значит, Гордина Мария?

— Считайте, что так.

— И когда зарегистрирован брак?

Гриша улыбнулся и не отводил взгляд от белоглазого.

— Брак должен был быть зарегистрирован аккурат сейчас, и будет, конечно же, но меня как раз призвали, так что эти дела мы уж потом доделаем, как положено.

— Хорошо. Теперь вот смотрите, есть еще вопросы кое-какие. А где она, жена ваша, работает?

— B конструкторском бюро чертежи делает.

— А что за чертежи, что там конструируют? Это связано с оборонной промышленностью?

— А этого я уже не знаю.

— Так и не знаете совсем?

— Конечно же, нет!

— Тогда объясните мне вот это место, — он развернул письмо.

Гриша увидел Машин ровный почерк, сердце дрогнуло, но заставил себя не терять внимания. Были подчеркнуты строчки: «Гриша, есть что-то очень-очень важное, я должна буду тебе сообщить, но уже не в письме, а только когда увижу, скорее бы прошло это время, что тебя нет со мной рядом…»

Гриша на секунду «поплыл», как боксер, пропустивший удар. Тот почуял это:

— Ну, так о чем это «важном» идет речь в письме, отправленном в приграничную боевую часть? Это что, связано с ее работой или с вашей, точнее с нашей, общей (одно дело делаем) службой? Объясните мне!

Вернулось спокойствие, Григорий чуть улыбнулся, смотрел тому прямо в глаза.

— Все очень просто. Моя жена беременна. Я все-таки врач и понял это раньше нее, как раз перед отъездом, но не хотел ей говорить. Чтобы было, знаете, как у людей принято, когда жена сообщает об этом мужу, а он от счастья на седьмом небе, на руках ее носит. Она и в письме не хочет все говорить. Вы женаты?

— Да.

— А дети есть?

— Дочка маленькая.

— Так вы понимаете нас?

— Да, доктор, понимаю. Понимаю вас. Ну, ничего, хорошо поговорили, спасибо вам, прояснили, заберите свое письмо.

Гриша схватил письмо и побежал прочь. Он был доволен собой. Как пришло ему в голову то, что он, не задумываясь, выдал этому «специалисту»?

Так и держал письмо в руках пока бежал к старой усадьбе и липам, встал у одной из них, шершавый ствол приятно щекотал спину, развернул и стал медленно читать, лаская каждую буковку взглядом. Прочитал раз пять подряд. Вдруг задумался и спросил сам себя почти вслух:

«А если я соврал ему правду?»

Начал вспоминать, считать дни, снова пробежал глазами по строкам письма и понял, что это очень даже похоже на правду. «Как она там одна? Что я здесь делаю?» — кричал его разум. Почему он должен торчать здесь без Маши, без нормальной своей работы, песни разучивать под началом каких-то идиотов?

Много таких «почему» вертелось в голове, а что толку?

22
Понедельник 2 октября 1939
Ленинград

— Одевайтесь, Маша, и подходите сюда. Не торопитесь. Нас подождут. — У докторши голос приятный, спокойный. А еще руки ухоженные, красивые, осматривала она не спеша, внимательно, очень деликатно.

Маша вышла из-за ширмы, подошла к столу и села напротив, глядя тревожно.

— Простите, Маша, это правда, что Григорий Гордин — ваш муж? Я его знаю по институту, мы учились на одном курсе.

— Правда.

— А где он сейчас?

— В армии.

— Призвали?

— На сборы, на три месяца. В декабре вернется. Доктор, ну, скажите!

— Простите меня, Маша. Все хорошо, это беременность, никаких отклонений нет, срок еще очень ранний, будем наблюдать, анализы сделаем.

— Но почему я чувствую себя как всегда, не тошнило ни разу, работаю себе спокойно, вообще ничего не изменилось, кроме задержки?

— Маша, это называется по-русски везением. Бывает и так. Вам что, непременно хочется все испытать на себе? Быть может, успеет и проявиться, а сейчас радуйтесь хорошему самочувствию, гулять старайтесь больше, питаться правильно. Я еще кое-что выпишу. И на анализы направления дам. А почему вы не спрашиваете, когда рожать будете?

— Ой, забыла, когда же?

— Сейчас посчитаем, минутку, — она взглянула на свои записи, потом полистала настольный календарь, — Выходит, что в конце мая, числа двадцать четвертого или двадцать пятого, примерно так.

— Спасибо, Ирина Олеговна, все равно как-то неожиданно.

— Да ладно уж, неожиданно. Пора. А мужу при случае передайте привет от Иры Савельевой из десятой группы.

— А на кабинете написано «БОБРОВА И. О.»

— Он знает меня как Савельеву, я потом уже замуж вышла.

Маша заторопилась на улицу. Времени оставалось в обрез, обещала вернуться на работу как можно быстрее, но все равно не могла хотя бы минут десять не прогуляться пешком.
Стало ли для нее неожиданным то, что поведала ей врачиха? Да нет, конечно. Но все же. Накануне пришло от Гриши письмо, довольно длинное. Понятно, что ему нельзя много чего упоминать в письмах, но как-то между строк читалось, что оказался вовсе не в диких краях, упоминает какой-то там старый парк с липами да кленами, значит, попал куда-то в приличное место, уже хорошо. Она решила пройти по аллее. Выдался ясный день, Сквозь желтые кроны небо совсем казалось голубым, почти синим. Целый класс ребятишек заметно беременная учительница вела от трамвайной остановки в сторону Планетария. Листья шуршали под ногами. Маша шла бодро, сочиняла на ходу, что напишет сегодня мужу. Прислушивалась к себе, чувствует ли что-то новое? Ничего нового не замечала, просто настроение хорошее. Она ускорила шаг. Конечно, ему она сообщит только когда он вернется, а раньше, чем Гриша, никто знать об этом не должен. Даже Анна пока не узнает. Если догадается — делать нечего.

«И сестре пока тоже ничего не скажем», — подумала Маша и улыбнулась, когда поймала себя на этом множественном числе.

23
Пятница 27 октября 1939
Петрозаводск

Эшелон стоял недалеко от вокзала. После трех дней, проведенных в пути, здесь остановились, судя по всему, надолго. Предстояло принять пополнение, получить дополнительное оснащение, медикаменты, материалы.

Три дня назад дивизия снялась с уже обжитого места, снова дорога, грузовики, подводы, снова посадка на станции в Острове, а потом — Псков, Дно, Старая Русса, Новгород. Там простояли почти весь день, но нельзя было отлучиться. Все гадали, куда же поедут дальше. Гриша еще надеялся, что окажутся в Ленинграде, особенно когда от Новгорода тронулись на север, но не суждено было его надеждам сбыться.

В пути Петр Максимович, обычно спокойный, нервничал. Сидел среди горы всяких документов, собрал врачей, велел всем снова просмотреть списки оборудования, инструментов, медикаментов, чтобы знать, что окажется необходимым пополнять в первую очередь, не в первую. Доукомплектация происходила как-то не по-людски, на ходу, в спешке. Гриша отвечал за хирургический инструментарий. В результате этих «сидений» они составили перечень необходимого.

Гриша пытался связать как-то их переезд, эти приготовления. Пытался вычитать что-нибудь из газет, но ничего толком не понимал. Все говорило лишь о том, что после этих приготовлений дивизия должна отправиться куда-нибудь на войну, но войны нигде поблизости не происходило.

Орлов вызвал Гришу к себе вместе с Борисовым. Задание оказалось простым и ясным: по указанному адресу прибыть с тем списком, который они с Гришей долго готовили. Там можно будет получить почти все, и оттуда на грузовой доставить это к эшелону. Нашлась карта города, они отправились и довольно быстро нашли нужное место. Сергей Иванович деликатно попросил Гришу предоставить ему все проделать самому, чему Григорий был несказанно рад. Договорились через час встретиться на том же месте. «Батя» сменил маску и сразу скрылся за дверью учреждения. Гриша оглянулся вокруг, на этой неказистой улице ничего интересного сначала на глаза не попалось, но чуть поодаль он увидел вывеску почтового отделения. Это он расценил как удачу, заспешил поскорее туда.
Часы показывали почти полдень, на почте народу крутилось немного, а военных, кроме него самого, не заметил.

Почта как почта, разные окошки: «Посылки-бандероли», «Переводы», «Письма-телеграммы», «Междугородный телефон».

Он пошел туда, где телефон. Подождал немного, подошла его очередь, Гриша попросил связать с Ленинградом, дал номер Маши на работе. Через пять минут зашел в кабинку, снял трубку. Машу они позвали сразу. Гриша услышал уже знакомый ему голосок Валентины:

— Маша, Маша, тебя Петрозаводск.

Они не могли долго разговаривать, Гриша даже не знал толком, можно ли ему вообще звонить, но сейчас уже ничто не имело значения. Маша говорила бодро, голос радостный, хороший. У нее все в порядке. Он спросил осторожно, когда же будет обещанная новость, но она ответила, что об этом расскажет только при встрече и никак не по телефону. Он стал осторожно справляться о самочувствии, но в ответ снова она заверила: абсолютно все хорошо. Потом пыталась узнать, как дела у него, как «липы и клены» поживают, на что он только заметил, что теперь оказался ближе к березам и елкам. Через пару минут пришлось закончить разговор. Гриша заплатил, вышел обратно на улицу, прошелся по ней туда-сюда, вспоминая каждое слово Маши. Так она и не сказала ничего, и скорее всего его догадка оказывалась правдой. Но у нее действительно все вроде бы в порядке.

Прошло времени меньше, чем он ожидал, Борисов внезапно вернулся, держа в руках нужные бумаги, довольный.

— Ну-с, Сергей Иваныч, какие успехи?

— Доктор, дорогой вы мой! Полный порядок, скоро нам все привезут, все по списку. А вы как тут, не скучали, на почту прогулялись? — он хитро посмотрел на Гришу.

— Ах, от вас не скроешь ничего!

— Доктор, я старше вас. Все понимаю.

— А нам это можно, я даже не подумал?

— А не надо рассказывать никому, и вообще, не до наших тут персон уже. Можно я вам эти бумаги пока отдам, а вы меня около той же почты подождeте?

Продолжение