Вглядываюсь в автопортрет на обложке альбома. Поражает углублённый взгляд тёмных глаз. Внутри себя она ищет точку опоры. Ей важно понять себя, дойти до истока, до сути. Эту углублённость чувствуешь во всём её творчестве: не просто внешняя красота, она наполнена глубоким смыслом.
Степень возвышения…
Лея Алон (Гринберг)
Однажды внуки спросили Ителлу: «Бабушка, а какой ты художник?»
Ителла задумалась. Перед ней были её картины. Целый мир, созданный её руками, душой, сердцем. Её творения. Её дети. Как рассказать о них, составивших суть её творчества, её жизни…
Может быть, в эти минуты возникла мысль об альбоме, который подобно реке, вобравшей множество потоков, расскажет о ней её внукам? А может быть, это был просто толчок: наступает такой час, когда человеку хочется оглянуться на прожитое, увидеть всё, что он сделал. И тогда, словно взобравшись на вершину, он оглядывает с неё всю свою жизнь.
В таком взгляде есть доля прощания и доля радости. Прошлое… Где-то далеко внизу, в самом начале пути, осталось детство. С вершины оно видится наполненным светом: в нём рядом с ней были отец и мать…
Свои воспоминания Ителла Мастбаум начинает с песни:
Мой добрый скрипач, ты сумеешь сыграть
Забытую песню, что пела мне мать.
Про тот золотой и неведомый край,
Возьми свою скрипку. Сыграй мне, сыграй!
Мордехай Гибиртиг
В детстве отец пел ей еврейские песни и рассказывал истории из Талмуда. Над её кроватью висел коврик из мешковины, на котором он нарисовал трех медведей. Засыпая, Ителла видела, как царь Давид играл на арфе, а три медведя танцевали под его музыку. Через много лет она хорошо поймёт и почувствует, что значил для её отца и для неё самой этот исток: он как чистый родник давал душе творческий импульс.
Отец, скульптор в Культур-Лиге, объединившей еврейских художников, писателей и музыкантов, уничтоженной по приказу Сталина в 1931 году, заложил в ней любовь к еврейскому фольклору.
«Когда его не стало, всё, что сидело внутри, притаившись, вдруг вырвалось наружу», — пишет Ителла. И оглядываясь на прожитое, видит, как судьба вела её по отцовской стезе.
Однажды она почувствовала это особенно остро. Ей подарили переводы еврейских народных сказок с идиш на русский. То был драгоценный подарок, который как-то неожиданно для неё самой открыл перед ней целый пласт народного творчества. И оно притянуло её. Она осознала духовную красоту этого мира: его тепло, неиссякаемую веру в жизнь, грустный юмор… Теперь Ителла собирала народные песни, пословицы, шутки, поговорки. Рождалась литография на темы народных песен и серия «Женщины Танаха». Их час придёт здесь, в Израиле. В Москве, ночью, перед самой выставкой, картины Ителлы Мастбаум, члена московского союза художников, сняли. Всё это она вспоминает, готовя свой альбом и отбирая картины. Она пишет о себе: «Мне хотелось уметь много, и я работала акварелью, темперой, маслом. Занималась графикой. Сценографией. Куклами в театре и кино. Керамикой. Иллюстрировала книги и журналы. Преподавала. В Израиле я расписывала стены караванов, в которых располагалась школа».
Их накопилось так много, её работ, и так непросто отбирать из созданного ею за долгий творческий путь… И оставаясь наедине с ними, она вновь и вновь задумывается над тем, как объединить под одной крышей живопись, графику, иллюстрации, фольклор, театр…
…Я часто возвращаюсь к её альбому. В минуты покоя просто открываю и ищу вдохновения в красоте, созданной руками художника. Не знаю, что больше притягивает взгляд: её ли портреты, или, быть может, пейзажи, передающие задумчивую красоту окружающей её природы. Вот дорога в Иерусалим: холмы, ели, взбирающиеся всё выше и выше. И кажется, ты ощущаешь лёгкую синеву воздуха. Где-то в невидимой нам дали земля и небо словно сходятся.
Вот прогулка в Долеве. Глазам художницы её поселение видится сказкой, а цветы и деревья будто драгоценные камни излучают таинственный свет.
А вот вновь Иерусалим. Сгущаются сумерки, идёт дождь, размыты очертания деревьев и мельницы Монтефиоре.
И подобно улыбке художника: девочка под зонтиком и ворона, важно шагающая по лужам… Фантазия, лирика, музыка. Мне кажется, я слышу её, когда смотрю на картины Ителлы.
Иерусалиму Итела Мастбаум посвятила целый альбом. Он назван: «У каждого свой Иерусалим». Это одна из любимых тем художницы. И оживают улицы Иерусалима, его стены и ворота из древнего камня, его дворики, которые где-то в глубине прячут свою тайну…
По мотивам её картин у поэтессы Нины Локшиной родился цикл стихов «Ночные зарисовки».
Вот строки одного из стихов:
Шла девочка в тумане налегке
Пол улице Пророков,
И вслед за нею, как на поводке,
Брела сорока.
Туман густел и надвигалась тьма,
Как в день творенья.
И пропадали ближние дома
Из поля зренья…
Хочется цитировать стихи, так точно они дополняют картины художницы, но есть в них строки, которые мне особенно близки:
Так ниоткуда, вдруг — поверьте мне, Ителла —
Возникнет среди дня мелодия одна,
И тот рисунок Ваш, где белизною мела
И туши чернотой свет разделён и тьма…
Свет и тьма … Умение передать суть увиденного, свет и тьму в мире окружающей тебя природы, проникнуть в суть души человека и отразить внутреннюю борьбу в нём, эти два начала: свет и тень, характерны для творчества художницы.
Вглядываюсь в автопортрет на обложке альбома. Он говорит об Ителле Мастбаум художнике и человеке.
Поражает углублённый взгляд тёмных глаз. Внутри себя она ищет точку опоры. Ей важно понять себя, дойти до истока, до сути. Эту углублённость чувствуешь во всём её творчестве: не просто внешняя красота, она наполнена глубоким смыслом.
Когда-то в интервью художница рассказывала мне о рождении автопортрета. Тогда она работала в технике старых мастеров, её цветовая гамма была тёмной, свойственной голландской живописи. Израиль изменил её видение света. И теперь, при взгляде на работы Ителлы Мастбаум кажется будто луч солнца оставил в них свой след. И этот свет в соединении с фантазией, лиричностью придает им особую красоту.
Среди её картин я нахожу иллюстрацию к своим книгам. И вспоминаю, как рождалось наше содружество. Оно длится уже много лет. А начиналось тогда, когда мы с ней ещё не были знакомы. Я почувствовала духовную близость с Ителлой, получив рисунок, который словно специально был написан для обложки моей книги. Он нёс все те же чувства к этой земле, что и моя книга, но к тому времени я уже семь лет жила в Израиле, а Ителла рисовала его, ещё находясь в Москве. И он выражал её чувства к этой земле, её видение, её тоску. То было как бы предчувствие своей с ней встречи, а сама встреча ждала её впереди…
Судьба словно вознаградила её за эту любовь. Жизнь в поселении Долев подарила ей настоящую близость к земле, природе, к горам, порой обнаженным, пепельно-серым, порой прячущимся за ползущими ввысь деревьями. И она пишет об этом: «Я живу в горах. Мне нравится дикая природа Израиля — камни, колючки, травы, их соотношение в пространстве, чередование форм и размеров, их «общение между собой». Они — источник, из которого я черпаю свои образы».
— Бабушка, а какой ты художник? — однажды спросили Ителлу внуки.
За простыми вопросом порой кроется философская глубина: «А что ты успела в жизни, что оставляешь после себя?» Главное на какую почву упадёт вопрос детей, услышишь ли ты его…
Наверное, у каждого из нас есть своя вершина, когда взобравшись на неё, мы как бы оглядываем всю свою жизнь. Этот альбом для Ителлы та вершина, которая дала ей возможность увидеть всё, что она сделала. Он был для неё возвращением в прошлое: детству, дому, родителям. Возвращением к себе самой. К прожитому.
Но вершина это и знакомое нам всем понятие: вершина творческого пути, в котором много бессонных ночей, неудовлетворённости собой, сомнений, колебаний… И медленного подъёма со ступеньки на ступеньку…
И этот альбом Ителлы Мастбаум ещё одна ступень возвышения.
