Не прав был Гоголь, написавший, что редкая птица долетит до середины Иордана. Я долетел и благополучно приземлился в Хайфе… Я счастлив! В будущем году, в который раз, я приеду в святой Иерусалим, припаду к Стене Плача и, прикрыв правой рукой глаза, произнесу: «Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад».
Амаркорд 2
(Я вспоминаю)
Александр Бизяк
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне?»
Сергей Есенин
Благодарю Всевышего, что разрешил моим родителям произвести меня на свет.
Кто не помнит афоризма Н.Островского «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
Жизнь прожить, не поле перейти (русская пословица).
Своё поле я стал возделывать в Узбекистане, под Ташкентом, в посёлке Бостандык, где с мамой был в эвакуации. Первое, что помню: из пересохшего арыка вылезает одноногий инвалид войны — в линялой гимнастерке без погон, в одной руке початая бутылка водки, в другой огрызок саксаулины.
— Жидёнок?! — Замахнулся на меня бутылкой, но передумал, отпил еще глоток и саксаулиной меня ударил по спине. Было очень больно.
— Дяденька, за что?
— Бей жидов, спасай Россию! — Крикнул инвалид. И прибавил матерное слово.
Я прибежал домой и спросил у мамы:
— Кто они — жиды, и почему их надо бить?
— Подрастешь, поймешь, — сказала мама и расплакалась.
Второе, что всплывает в памяти: куриное яйцо, которое мама где-то раздобыла, и протягивает мне.
Я в рёв:
— Не буду пить лекарство!
— Дурачок, попробуй, это не лекарство.
Я схватил яйцо и разбил его о пол. Мама разрыдалась.
Помню, как тётя Глаша сцеживала молоко из своих больших грудей, разливала по бутылочкам и продавала молодым соседкам, у которых не хватало молока для своих младенцев. Соседи называли тётю Глашу «Доильная корова».
Мама работала тогда в соседнем городке Чирчик акушером-гинекологом. Я часто спрашивал ее, что такое гинеколог. Она смущалась и обещала рассказать потом, когда я стану взрослым. Я дал ей слово, что как только вырасту, тоже стану акушером— гинекологом.
В пятилетнем возрасте мы с мамой, пока отец был в армии, переехали в Алма-Ату. Поселились мы у тети Вали, недалеко от пограничного училища. Тетя Валя жила одна. К ней часто приходили в гости молодые офицеры. Тетя Валя охотно принимала их, зашторивала окна и на засов запирала дверь. На мой вопрос, чем они там занимаются, мама отвечала: «играют в шашки».
Меня разбирало любопытство. Я сидел под окнами и слушал, что происходит в доме. Иногда оттуда доносились стоны тети Вали. Я был уверен, что тетя Валя стонет от досады, что проиграла офицеру очередную партию.
Наконец, они появлялись на крыльце. Тетя Валя торопливо застегивала пуговки на блузке, офицер затягивал ремень на гимнастерке, и каждый раз вполголоса друг дружке пели:
На позицию девушка
Провожала бойца,
Темной ночью простилася
На ступеньках крыльца…
Я, спрятавшись за бочку с дождевой водой, наблюдал за ними. Я знал уже, что сейчас офицер отстегнет верхнюю пуговку на блузке тети Вали и станет целовать её. Потом на прощанье скажет:
— Ну что, Валюха, мне пора на службу. Жди, завтра забегу…
Когда мне исполнилось семь лет, мы с мамой уехали в Ташкент. Поселились в Старом городе, во дворе, в котором жили только русские соседи и одна татарская семья Каримовых. Помню, как соседка тетя Аня тогда сказала соседке тете Ире:
— Только нам евреев не хватало!
— Да пущай живут, — отмахнулась тетя Ира. — Евреи тоже люди.
— Они Иисуса нашего распяли, — сказала тетя Аня.
Я спросил у мамы: кто такой, этот Иисус? Мы с тобой его не распинали!
— Успокойся, — сказала мама. — Никого мы с тобой не распинали. Иисус, как и мы с тобой — еврей.
— Значит, он хороший человек?
— Хороший. А распяли его римляне.
— Они были фашистами?
— Спроси у тети Ани, — сказала мама.
Наша узенькая улочка называлась Узгариш. Первое, что помню, как по ней в ночное время проезжали арбы, груженные вонючими цистернами. Мы их называли говночистками. В них перевозили содержимое уборных. В нашем дворе проживало четырнадцать семей. А сортир располагал всего двумя очками. Желающие посетить сортир выстраивались в очередь. Часто разгорались свары — кто за кем стоит. Доходило и до потасовок. Особенно отличался дядя Коля.
— Пропустите! Я урологический больной.
— А у меня понос! — кричала тетя Ира.— Что теперь мне, обосраться?!
В шесть с половиной лет я стал учеником начальной школы №100. Потом — печальной памяти — 34-ой. Школа «прославилась» на весь Ташкент страшным случаем: десятиклассник на уроке зарезал одноклассника ножом. Месть за то, что накануне тот избил его на трамвайной остановке.
В седьмом классе мой дружок по парте Валерка Врубель (однофамилец знаменитого художника) украл у соседа по лестничной площадке четыре тысячи рублей. По тем временам — значительная сумма. Сбежал из дома в неизвестном направлении. В школе появился, когда все деньги промотал. Его арестовали прямо в классе на уроке географии, когда стоял он у доски перед картой Советского Союза, искал на ней республику Мордовию. Он загремел в колонию для малолетних уголовников, которая по иронии судьбы располагалась как раз в Мордовии. Как мы потом узнали, односидельцы за картежные долги его зарезали во время сна в бараке.
Примерно в то же время второгодник Колька Мифтяков в дверях построил из парт и стульев баррикаду, не пропуская на урок молоденькую симпатичную училку по-английскому Цицилию Зиновьевну, в которую безнадежно был влюблен, но та, естественно, взаимностью ему не отвечала. Мифтякова за аморалку из школы исключили. Через месяц отвергнутый Ромео с горя отравился.
Был исключен из комсомола «гондон» Виталька Центнер. Такую кличку он получил за то, что воровал в аптеке, где работала его мамаша, презервативы и продавал их нам. Мы их надували, превращая в воздушные шары, и выпускали в окна. Они взлетали в небо и кружили над соседним парком, смущая отдыхающих. Сигнал о бизнесе Витальки дошел до РайОНО. В школу нагрянул завРайОНО Исмаил Хафизович Кадыров, накрыл Витальку с большой партией презервативов и прилюдно обещал все презервативы возвратить в аптеку. Как выяснилось позже, ни одного презерватива в аптеку он не сдал, а всю конфискованную партию забрал себе. К тому моменту он имел семерых детей, и заводить восьмого не хотел.
На уроке зоологии мы устроили обструкцию учительнице Фаине Соломоновне, утверждающей, что человек произошел от обезьяны. Обструкция по-русски — это бунт. Пушкин в «Капитанской дочке» написал: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный». И хотя среди нас были не только русские, но и татары, и узбеки, и русские евреи, и бухарские евреи, и даже два корейца — Пушкин оказался прав.
— Мы произошли не от обезьяны, а от рысаков!— Хором закричали мы.
— Где вы прочитали эту ересь?! — Не могла перекричать нас Фаина Соломоновна.
— Нам завхоз Василий Павлович сказал, что и мы когда-то были рысаками.
И как Фаина Соломоновна ни старалась нас переубедить, победила научная теория завхоза.
Урок был сорван. Посрамлённая Фаина Соломоновна, прихватив свою хозяйственную сумку, выбежала вон из класса.
Как-то Вилька Шарифжанов, закадычный мой дружок, предложил мне выпить.
— Я не пью. Отец унюхает и выпорет меня как сидорову кОзу.
— Мы будем пить одеколон, — успокоил меня Вилька. — У меня есть шипр.
Я признался Вильке, что о шипре я и слыхом не слыхал.
— А твой отец чем брызгает себя после бритья?
— «Тройным одеколоном».
— Он у тебя бухгалтер?
— Да, а что? — Не понял я вопроса.
— Бухгалтер, он и есть бухгалтер, — усмехнулся Вилька.
— А твой отец? Он кем работает?
— Он у меня артельщик. Гребёт большие бабки. Видал он твой «Тройной одеколон»! Он даже ноги после бани брызгать им не станет.
Мы рванули к Вильке.
Флакон с одеколоном «Шипр» стоял на стеклянном столике посреди гостиной.
Вилька откупорил флакон, из буфета достал две хрустальных рюмки.
Большей гадости я никогда не пил. Меня стошнило.
На пороге дома меня ждал отец. Как человек категорически непьющий, на алкоголь он имел особый нюх.
— А ну дыхни! Что ты пил и где?!
— Шипр у Вильки Шарифжанова.
— Учти! — пригрозил отец, — Один стакан алкогольного напитка убивает в человеческом мозгу больше двух тысяч нервных клеток.
— А сколько их всего у человека?
— Больше миллиона.
— И у меня их тоже больше миллиона?
— Если будешь пить одеколон, нервных клеток в голове твоей будет меньше, чем у воблы!
С той поры я навсегда завязал с одеколоном.
Всевышний, слава Богу, всегда меня берёг. В первый раз он спас меня в четвертом классе. Когда я вылез на крышу нашей мазанки и налетел на провода. Невредимый, кубарем полетел на землю и угодил в огромную кастрюлю с супом. Тетя Надя, мать-героиня, имевшая, как и начальник РайОНО Кадыров семерых детей, на керогазе во дворе на всю семью варила суп из свиных голяшек. Разбив колено о голяшку, я выполз из кастрюли и, хромая, заковылял к водопроводу смыть налипший на одежду жир. Но холодная вода превратила ее в панцырь.
На всю жизнь запомнил дату — 15 мая 1948-го года. У нас собрались гости: тётя Люба и дядя Фима Розенблиты, тётя Роза и дядя Яша Лесничевсвкие, Арончик (племянник Лесничевских — продавец мясного магазина с Беш-Агача), Лещинские дядя Наум и тётя Соня, тётя Фира и дядя Сеня Вайсманы, вдовец дядя Лёва с сыном и еще две женщины, которых я не знал. На столе стояли фрукты, вишневая наливка и шампанское.
Я спросил у мамы — по какому случаю собрались гости.
— Отмечаем праздник. Папа объяснит тебе, — сказала мама. — Умойся и садись к столу.
Пока я умывался, отец вкратце рассказал мне, что вчера какая-то ООН объявила о создании независимого еврейского Израиля.
Дядя Яша Лесничевский, которого в кругу наших друзей уважительно называли убежденным сионистом, произнес первый тост и завершил его словами «В будущем году — в Иерусалиме!».
Не прошло и дня, как мы узнали, что арабское сообщество вероломно напало на Израиль. Началась война.
К нам прибежал Арончик и сказал, что срочно направляется в Израиль воевать с арабами. Спросил нас, как туда доехать. Но как туда доехать, мы не знали.
Дядя Яша решил по телеграфу перевести в Израиль тысячу рублей. Но на почте его послали куда подальше. И даже указали адрес. Какой, при мне он постеснялся говорить.
Мать героиня тетя Надя всердцах воскликнула:
— Скорее б выросли мои, отправлю в Палестину!
* * *
Забежав вперед, скажу: выросли не только дети тети Нади, но и я. Окончил ташкентский университет, как двухгодичник отслужил в советской армии, работал журналистом, поступил во ВГИК. Затем был приглашен на сценарно-киноведческий руководить сценарной мастерской, три года отбарабанил на должности декана. Попутно снимал документальные и художественные фильмы, ушел на пенсию. И вслед за дочерью и внуками с женой улетел на ПМЖ в Израиль. Во мне пробились исторические корни.
Не прав был Гоголь, написавший, что редкая птица долетит до середины Иордана. Я долетел и благополучно приземлился в Хайфе. Живу на Средиземном море, в ста двадцати шагах от берега.
Я счастлив! Да здравствует цветущий независимый Израиль! В будущем году, в который раз, я приеду в святой Иерусалим, припаду к Стене Плача и, прикрыв правой рукой глаза, произнесу:
— Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад.
Борис Дынин — 2017-01-23 17:43:17(413)
… И почему неловко читать? Потому что пафоса нет в своей душе?
=====
Какой-то пафос есть всегда. Например, обобщённо — «крымнаш», распивочно и на вынос.
Инна Беленькая:
Неловко читать. Откуда такой пафос? Совершенно не оправданный и не вытекает из воспоминаний. Ладно еще, если бы автор стремился к этому, мечта была попасть на историческую родину. А то читаем: «Окончил ташкентский университет… Ну, какие там «корни»? Обыкновенные жизненные обстоятельства.
========================
Пафос, чувствуется, от души. И потому еще естественный, что все предваряющее его окрашено добрым юмором.
Или надо так понимать, если окончил Ташкентский университет, то и после не короткой жизни, должен выражать пафос только по отношению к корням русского языка? И счастлив тот (скажу я с пафосом), кому посчастливилось испытывать воодушевление, оглядываясь на прожитую жизнь в обыкновенных жизненных обстоятельствах. И почему неловко читать? Потому что пафоса нет в своей душе?
Я счастлив! Да здравствует цветущий независимый Израиль! В будущем году, в который раз, я приеду в святой Иерусалим, припаду к Стене Плача и, прикрыв правой рукой глаза, произнесу:
— Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад.
_________________________________
Неловко читать. Откуда такой пафос? Совершенно не оправданный и не вытекает из воспоминаний. Ладно еще, если бы автор стремился к этому, мечта была попасть на историческую родину.
А то читаем: «Окончил ташкентский университет, как двухгодичник отслужил в советской армии, работал журналистом, поступил во ВГИК. Затем был приглашен на сценарно-киноведческий руководить сценарной мастерской, три года отбарабанил на должности декана. Попутно снимал документальные и художественные фильмы, ушел на пенсию. И вслед за дочерью и внуками с женой улетел на ПМЖ в Израиль. Во мне пробились исторические корни». Ну, какие там «корни»? Обыкновенные жизненные обстоятельства.