Борис Замиховский: Сергей Довлатов и Иосиф Бродский

Loading

Эти два литератора, Иосиф Бродский и Сергей Довлатов, уважали, ценили друг друга, более того, были близкими друзьями. Бродский высоко оценивал литературное мастерство, стиль писателя Довлатова, и прогнозировал, что его друг Серёжа будет признан лет через десять-двадцать…

Сергей Довлатов и Иосиф Бродский

Борис Замиховский

Я несколько лет интересуюсь творчеством Иосифа Бродского и Сергея Довлатова, а недавно мне в руки попал трёхтомник избранных произведений Сергея Довлетова. Оказалось, что они были близкими людьми, чьи судьбы оказались очень схожими.

Эти два, внешне несходных, человека были глубоко родственными натурами.

Я не помню кто из великих сказал, что хорошая книга, если она не скучная. Я добавлю, что хорошую книжку можно перечитывать неоднократно и находить что-то новое, интересное. То же самое можно сказать о произведениях прозаика Сергея Довлатова и поэта Иосиф Бродского.

Для нас, покинувших Союз, Бродский и Довлатов особенно интересны тем, что прошли свой тяжкий путь в СССР, а потом стали эмигрантами и достигли успехов заграницей, и ещё большего успеха после смерти.

Если талант Бродского уже нашел мировое признание, даже в высшей форме — он получил Нобелевскую премию по литературе, то талант Довлатова сначала получил признание только в узком кругу критиков и читателей. Произведения Довлатова находят понимание и отзываются в сердцах многих людей, особенно эмигрантов и их наследников во всём мире. Именно поэтому они переведены на многие языки. С годами число почитателей Довлатова значительно выросло не только как писателя эмигранта, но и как писателя-сатирика масштаба Гоголя, с которым себя сравнивал Довлатов.

Довлатова стоит читать всем, он, как отмечали критики, обладал очень острым глазом на парадоксы и абсурд окружающей нас жизни. Он написал и о том, как горько жилось там многим, особенно творческим людям.

Сергей Донатович Довлатов-Мечик родился 3 сентября 1941, первого года войны, в городе Уфе в артистической семье эвакуированных из Ленинграда. Отец Серёжи -Донат Исаакович Мечик(1909-1995) — еврей, был театральным режиссером. Мама, Нора Сергеевна Довлатова (1908-1999) — армянка, артистка.

Между прочим, родители Сергея тоже стали эмигрантами, переехавшими жить в Америку. Немудрено, что Сергей взял мамины фамилию и в паспорт национальность армянин.. Довлатов, как и Бродский, был индивидуалистом, сторонился любой общности. О своём еврействе он вспомнил, когда пришел в ОВИР. В своем произведении он иронично заметил по этому поводу: «евреев объединяли две вещи: антисемитизм и… возможность выехать из Союза».

Бродскому, казалось, повезло больше. Иосиф Александрович Бродский родился в Ленинграде 24 мая 1940, вроде мирного года. Но второй год жизни он с матерью Марией Мойсеевной Вольперт (1905-1983), работавшей бухгалтером, провел в блокадном Ленинграде, откуда они эвакуировались в город Череповец в 1942 году.

Отец Иосифа по документам Александр Иванович Бродский (1903-1984) во время войны был капитаном Военно-морского Флота СССР и работал военным фотокорреспондентом.

После войны он работал фотографом и журналистом Военно-морского музея и разных ленинградских газет. Родители Бродского умерли в Ленинграде. Советские власти не позволили Иосифу увидеться с родителями после его высылки из Союза, как не позволили ему приехать на их похороны.

В 1944 году Сергей с родителями возвращается в Ленинград. Самокритичная мама бросает актёрскую карьеру, театр и начинает работать корректором в книжном издательстве. В его доме всегда было много интересных книг. Вероятно, отсюда и возникла его тяга к литературе. В 1949 году родители разошлись. Довлатов отмечает, что родители разошлись не в годы войны и эвакуации, когда были серьёзные трудности, а когда уже «всё было хорошо». Но отец поддерживал отношения с сыном. Мама, естественно, много работала и Сергей оказался предоставленным сам себе. Он много читает, как большинство мальчишек, мечтает стать сильным и бесстрашным. Чего, в отличии от большинства мальчишек, в значительной степени достигает.

В повести «Ремесло» Довлатов самокритично пишет, что в детстве, в школьные годы был толстым застенчивым мальчиком. Между прочим, самокритичность, важнейшая черта его характера, не покидает его до конца жизни.

Сергей с детства был высокого роста, широкоплечий, крупный и добрый парень. Естественно, сидел в классе на «камчатке», куда слова преподавателей долетали не все. На «камчатке» того времени в больших классах почти всего Союза был свой микроклимат. «Камчатка» была не очень успешна в учебе, там часто оказывалась шпана класса, которая была равнодушна к тому, что говорили учителя, да и Серёжа был не очень усердным и успешным учеником.

Вероятно, именно в это время, по его словам, у него сформировался интерес к «плебсу», низшим слоям общества, представленных в школе шпаной. Это были его соседи по «камчатке». Они были ближе к взрослой жизни за пределами школы, более интересные, отличные от благополучных сверстников и давали больше пищи уму и пониманию жизни. Довлатов замечает позднее: «…ну ни одного приличного приятеля….».

Всвязи «… с равнодушием к точным наукам», как писал сам Довлатов, он после окончания школы в 1959 году поступает на филологический факультет ЛГУ. Странное дело — на факультет угро-финских языков. Вероятно, его туда «толкнули» с русской филологии, как недобравшего на экзаменах нужное количество баллов. Это сыграло важную роль в его жизни. У него не было тяги и способности к иностранным языкам. Были у него проблемы с изучением английского языка в Америке, как и у многих из нас.

Бродский к этому времени уже несколько лет жил «на вольных хлебах». В школе до шестого класса Иосиф хорошо учился, редактировал классную стенную газету. Но после перехода в другую школу его учебный статус резко падает. В новой школе его оставили на второй год в 7 классе. Я хорошо себе представляю эту ситуацию. В моём классе было нечто подобное. Иосиф превратился в изгоя. Вероятно, на пути взросления и самостоятельного мышления он обнаруживал ошибки, а может некомпетентность и невежество учителей. Представляю, как эта компания, обидевшихся, придавленных тяжелой работой учителей, обрушилась на строптивого подростка. Они решили строго наказать этого, «рыжего, канапатого, много о себе думающего, обнаглевшего жидёнка». Тем более его отец посмел вступиться за сына: «Даже звери стараются защитить своих детёнышей».

Бродского превратили во врага учительской и её месть не заставила себя долго ждать. Поставили ему четыре двойки в четверти, надёжно с запасом, — достаточно было трёх. Вероятно, одна дополнительная по поведению. Бродскому таким образом отбили охоту получить формальное образование. Он принимает вызов: становится на путь самообразования, пытается энергично искать себя во взрослой жизни и хочет помогать семье материально.

Сначала он поступает учеником фрезеровщика на завод «Арсенал». Безуспешно пытается поступить в школу подводников. Возможно, не прошел мандатную комиссию. Он в 16 лет загорается идеей медицинской карьеры — поступает работать помощником прозектора в морге, анатомирует трупы. В течение пяти лет после школы ещё работает истопником в котельной и матросом на маяке. Юношу не миновала морская романтика.

С 1957 по 1961 год работал в геологических экспедициях на Белом Море, в Восточной Сибири, в Северной Якутии.

В Википедии пишется, что в период вынужденного безделья у Иосифа случился нервный срыв и его отпустили домой, в Ленинград. Обычно, периоды вынужденного безделья превращаются в большую, коллективную, бесконечную пьянку. Что по существу тоже коллективный нервный срыв.

Бродский интенсивно заниматься самообразованием — много читает. Во время работы в геологической экспедиции читает чьи-то слабые стихи и решает, что может писать лучше. Начинает целенаправленно читать поэзию, философскую и даже религиозную литературу. Кроме этого изучать английский и польский языки.

В 1959 году Бродский знакомится с молодыми ленинградскими поэтами Евгением Рейном, Анатолием Найманом, Бобышевомс которыми потом формирует кружок под крылом Анны Ахматовой. После смерти Ахматовой их часто назвали «Ахматовские сироты».

С 1959 года Довлатов учиться в Ленинградском Университете. Он уже сформировался как интересный, самобытный и очень привлекательный юноша, хотя признавался, что всегда был плохо одет. Его рост, мощность телосложения привлекало к нему внимание. Кроме этого он был хорошим рассказчиком, привлекающим людей. Он выглядел тем дубом, к которому хотелось прислониться, в тени которого чувствуешь себя в безопасности. Это привлекало особенно девушек.

Сергей пишет, что не он, а «девушка в импортных туфлях» влюбилась в него. Это была яркая, своевольная красавица Ася Пекуровская из состоятельной семьи. Она тоже была студенткой филологического факультета. Они оформили брак в 1960 году.

В этот период жизни произошло его знакомство с группой молодых ленинградских литераторов — Евгением Рейном, Бобышевом, Анатолием Найманом, Иосифом Бродским, Сергеем Вольфом. Они входили в круг знакомых его жены.

Довлатов много пишет о своих переживаниях того времени в повестях «Чемодан» и «Филиал». Сергей тратил много усилий, чтобы соответствовать кругу своей любимой. А она вращалась среди уже состоявшихся, материально обеспеченных, интеллигентных мужчин.

Хотя жена ценила его, но, вероятно, норовила «снимать урожай» мужских симпатий,

поэтому Сергей боялся оставлять её одну. Боялся устроиться на постоянную работу, боялся её потерять. Ведение светского образа жизни и подработки скверно отразились на его академической успеваемости. После провала экзамена по грамматике немецкого языка в зимнюю сессию его отчислили из университета с третьего курса. И почти сразу красавица жена потребовала развод.

Сергей тяжело переживал эти события, как полное своё банкротство. Он умолял её остаться, даже угрожал: сначала убить себя, потом убить её (или наоборот). Во время последней «разборки», он даже стрелял,… но в потолок. Это закончилось разводом и тяжелой трёхдневной пьянкой для Сергея. Эти события стали тяжелой травмой, обидой на себя на всю жизнь, привязавшие его к выпивке.

Тут уместно сказать несколько слов о б отношении Сергея со спиртным. Довлатов сам пишет о своём пороке — частых выпивках. Множество людей в Союзе пили водку, как лекарство от тоски, от несправедливостей и подлостей жизни Спиртное было и допингом в творчестве, впрочем, не только в Союзе. Обладая высоким ростом, физической мощью, внутренним осознанием своей значимости, ему тоже было очень трудно и обидно переносить унижения, которые преподносила ему наша советская жизнь. А чтобы лекарство действовало, ему нужно было принимать достаточно большие дозы. Они должны соответствовать его весу, а вес у Сережи был большой.

Вскоре после изгнания из института и развода, в июле 1962, Сергея забрали в армию.

Бродского не призвали в армию, вероятно, в связи с болезнью сердца, которая сыграла значительную роль в формировании его мировоззрения. У кого есть серьёзные проблемы с сердцем, тот знает, что во время припадков у человека появляется ощущение близкой смерти. Это ощущение подгоняло Бродского спешить в его свершениях.

У Бродского серьёзные романтические отношения сложились примерно в это же время, но ещё более драматично. В 1962 Бродский познакомился и влюбился в молодую художницу Марину (Марианну) Басманову, дочку художника Басманова. Эта любовь была очень значимой в его дальнейшей судьбе. На протяжении всей жизни он посвящал ей свои стихи, скрывая имя под инициалами «М.Б.». У них в 1967 году рождается сын. Их переписка длилась до 1989 года. Последнее стихотворение, посвященное М.Б. написано тоже в 1989 году. Эти стихи заняли центральное место в его лирике. В конце жизни поэт собрал их в одну книжку «Новые стансы к Августе» и издал в США в 1983 году.. Лучшие стихи этой книги вошли в сокровищницу мировой литературы вслед за сонетами к Лауре великого поэта Возрождения Петрарки.

Четырнадцатого февраля 1960 года состоялось первое крупное публичное выступление Бродского на «Турнире поэтов» в Ленинграде, где он среди других прочитал стихотворение «Еврейское кладбище», которое вызвало скандал.

Вот это стихотворение.

Еврейское кладбище около Ленинграда
(1958 год)

Еврейское кладбище около Ленинграда.
Кривой забор из гнилой фанеры.
За кривым забором лежат рядом
юристы, торговцы, музыканты, революционеры.

Для себя пели.
Для себя копили.
Для других умирали.
Но сначала платили налоги,
уважали пристава,
и в этом мире, безвыходно материальном,
толковали Талмуд,
оставаясь идеалистами.

Может, видели больше.
А, возможно, верили слепо.
Но учили детей, чтобы были терпимы
и стали упорны.
И не сеяли хлеба.
Никогда не сеяли хлеба.
Просто сами ложились
в холодную землю, как зерна.
И навек засыпали.
А потом — их землей засыпали,
зажигали свечи,
и в день Поминовения
голодные старики высокими голосами,
задыхаясь от голода, кричали об успокоении.
И они обретали его.
В виде распада материи.

Ничего не помня.
Ничего не забывая.
За кривым забором из гнилой фанеры,
в четырех километрах от кольца трамвая.

Замечательное стихотворение.

Между прочим. О Бродском ходило много слухов о том, что он отрёкся от еврейства, перешел в католичество и поэтому был похоронен на католическом кладбище в Венеции. Нет, Бродский никогда не отрекался от еврейства, но оно не стало важной темой в его творчестве. А похоронен он Венеции. потому, что любил этот город, который дарил ему уединение и особое ощущение жизни. Множество своих зимних отпусков он проводил в Венеции. А похоронен он на католическом кладбище, но на участке, где хоронят не католиков. Он и его наследники сочли, что он получит уединение, которым дорожил всю жизнь.

С 1960 по 1963 выросло признание таланта Бродского среди поэтической элиты страны. Его знакомят с Анной Ахматовой, с Надеждой Яковлевной Мандельштам, с Лидией Корнеевной Чуковской.

29 ноября 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» вышла клеветническая статья. В ней Бродского обвинили в тунеядстве, приписав ему строки из чужих стихотворений и исказив его собственные. Началась государственная кампания травли поэта в прессе. Затем, 13 января 1964 года последовал его арест и содержание в тюрьме и даже в психбольнице. Власть засомневалась в «нормальности» инакомыслящего поэта, потребовала экспертизу. К этим испытаниям добавился разрыв с Мариной Басмановой, который он перенёс значительно болезненнее, чем суд и приговор. В этот период произошла его попытка самоубийства. В это же время, в тюремной камере у него случился первый сердечный приступ. Была диагностирована стенокардия. Кто знаком с этой болезнью, знает, что она постоянно напоминает человеку о возможно близкой смерти.

А 13 марта 1964 года Бродский был осуждён за «тунеядство» и приговорён к максимально возможному наказанию — пяти годам ссылки и принудительного труда. Иосиф был сослан в деревню Норинская Архангельской области,. куда был этапирован под конвоем вместе с уголовными преступниками.

Посторонние не понимали эту особенность восприятия мира Бродским шутили. Довлатов приводит в повести «Ремесло» такую шутку, ответ на вопрос: «…где живёт Бродский не знаю, но умирать ходит на Васильевский остров». Шутка высказана по поводу замечательного трагического стихотворения Бродского:

Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.

И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.

И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
— словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.

Адвокат Бродского в своей речи на суде сказала: «Ни один из свидетелей обвинения Бродского не знает его стихов, не читал. Свидетели обвинения дают показания на основании каких-то непонятным путём полученных и непроверенных документов».

Стенограмма заседаний суда, тайно сделанная Фридой Вигдоровой, была опубликована во влиятельных зарубежных изданиях Франции, Англии, Америки.

Как ни странно, но интеллигент, интеллектуал Бродский относительно легко переносил физические нагрузки и бытовые неудобства ссылки. Это был провал плана власти унизить, сломать поэта. Это стало победой его духа над осудившей его властью.

В ссылке, кроме ежедневной утомительной обязательной физической нагрузки, Бродский продолжил заниматься самообразованием — изучал языки, англоязычную поэзию, особенно творчество Уистена Одена. В ссылке Бродский сделал огромный шаг в совершенствовании своего поэтического мастерства. Лосев, написавший одну из лучших работ о Бродском, пишет, что за чтением английских стихов Уистен Хью Одена у Бродского произошел момент озарения. Он обратил внимание на идею, что «Время» нетерпимое к храбрым, невинным, красивым поклоняется языку и прощает каждого, кто жив языком. Бродский воспринял эту мысль как собственное кредо — служить языку, своему таланту, это шанс на победу над временем, шанс на бессмертие.

Эта идея присутствует в античном, аристотелевском понимании добродетели, как необходимость доведения до совершенства природных способностей. Бродский обожествлял язык, а отношение к языку как божеству — это языческая идея. Писать хорошо становится для Бродского нравственным долгом.

(Довлатов позднее, подружившись с Бродским, тоже принял эту концепцию служения своему таланту.)

В Википедии пишется, что благодаря усилиям Ахматовой развернулась общественная кампания по освобождению Бродского внутри страны и за её пределами. Письма в защиту Бродского подписали видные деятели культуры: Д.Д.Шестакович, С.Я.Маршак, К.И Чуковский, К.Г. Паустовский, А. Т. Твардовский, Ю.П.Герман. Однако их усилия ничего бы не дали, если бы не предупреждение «друга СССР» Жан-Поля Сартра, что «….на Европейском форуме писателей советская делегация из-за «Дела Бродского» может оказаться в затруднительном положении». Там же отмечается важнейший факт — «Дело Бродского», его успех, стало началом активного правозащитного движения в СССР.».

А Довлатов, формально не осуждённый, потерял свободу другим способом — был призван в армию, попал в систему охраны исправительно-трудовых лагерей на севере Коми ССР.

Довлатов впоследствии написал:

«Я попал в конвойную охрану. Очевидно, мне суждено было побывать в аду… Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировками. В этом мире убивали за пачку чая. Я дружил с человеком, когда-то засолившим в бочке жену и детей. Мир был так ужасен. Впервые я понял, что такое свобода, жестокость, насилие… Но жизнь продолжалась.

Соотношение добра и зла, горя и радости оставалось неизменным. В этой жизни было всё, что угодно. Труд, достоинство, любовь, разврат, патриотизм, богатство, нищета. В ней были карьеристы и прожигатели жизни, соглашатели и бунтари, функционеры и диссиденты. Но вот содержание этих понятий решительным образом переменилось. Иерархия ценностей была полностью нарушена. То, что казалось важным, отошло на задний план. Моё сознание вышло из привычной оболочки. Я начал думать о себе в третьем лице. Когда меня избивали около Ропчинской лесобиржи, сознание действовало почти невозмутимо: «Человека избивают сапогами. Он прикрывает рёбра и живот. Он пассивен и старается не возбудить ярость масс…» Кругом происходили жуткие вещи. Люди превращались в зверей. Мы теряли человеческий облик — голодные. униженные, измученные страхом. Сознание же обходилось без потрясений. Если мне предстояло жестокое испытание, сознание тихо радовалось. В его распоряжении оказывался новый материал. Голод, боль, тоска — всё становилось материалом неутомимого сознания. Фактически я уже писал. Моя литература стала дополнением к жизни. Дополнением, без которого жизнь оказывалась совершенно непотребной. Оставалось всё это перенести на бумагу…»

Эта раздвоенность стала постоянной спутницей жизни Сергея. Довлатов вернулся из армии определившимся, посвятившим себя писательству человеком. Бродский, вспоминая возвращение Сергея, написал:

«Довлатов вернулся из армии, «как Лев Толстой из Крыма», с кучей рассказов и ошалелостью во взгляде».

Впоследствии Бродский напишет: «Когда мы познакомились ни о какой литературе вообще речи не было. Мы были Серёжей и Иосифом, сверх того, мы обращались друг к другу на «вы»» — красивая форма взаимного уважения. С этого времени на всю жизнь у Сергея и Иосифа сложились очень тёплые, добрые отношения.

Довлатов сосредоточенно пишет о периоде своей службы в армии и энергично пытается опубликовать свои армейские рассказы С замечательным чувством горести и юмора он даёт нам возможность по-новому посмотреть на лагерную тему. (Главное он написал в повести «Зона».)

В то время тюрьмы, лагеря, заключение и заключенных в литературе представили несколько замечательных личностей — Шаламов, Солженицын, Гинзбург.

Но, попав в лагерную охрану, Довлатов оказался единственным литератором, взглянувшим на лагеря снаружи, и обнаруживший, что граница между формально свободной охраной и заключенными достаточно условна. Разница между охранниками, включая офицеров, и заключенными маленькая, если она вообще есть, а если есть, то вовсе не в нравственной сфере.

После доклада Хрущёва на ХХ съезде партии и реабилитации множества «врагов народа» в 1956 году в продвинутые компании вернулись изменённые лагерем интеллигенты — мужчины и женщины, разница уменьшилась ещё больше. Мне и самому пришлось столкнуться с этим.. Я увидел, что элитные дамы из министерств и высоких тусовок изощрённо матерились.. Умением «ботать по фене» стали бравировать. Я уже не говорю о мужчинах властной элиты страны.

Это началось не в 1953 году, это началось в 1917-ом.

Если читаешь записки председателя Совнаркома Ленина, его резолюции: «…. расстрелять… и как можно больше!» Становится страшно.

Если посмотреть на матерные резолюции и замечания на расстрельных списках Сталина, Молотова, Кагановича — это преступные слова, сопровождающие преступные дела.

Важнейшую заповедь европейской цивилизации «Не убий!», представленную в Библии, требовали нарушать высшие лица государства. Теперь я точнее понимаю отказ от смертной казни в Израиле, Европе. Государство, осуществляющее смертную казнь, совершает преступление и вовлекает своих граждан в преступление убийства.

Охранники в лагерях осуществляли насилие, избивали, воровали не хуже заключенных.

Советское, да и современное российское общество, больно криминальным сознанием!!

Многие интеллигентные люди, даже среди нас, не понимают, что хулиганские драки на первенстве Европы 2016 года по футболу, допинговые скандалы — это позор для страны. Ужасный позор. Это означает, что спортивные победы фальшивые, что величие страны представилось фальшивым перед всем миром!

После возвращения из армии Довлатов восстановился в Ленинградском университете,

женился на Лене, урождённой Ритман. На этот раз ему крупно повезло. Новая жена Сергея подружилась с его властной мамой. У неё был спокойный, но твёрдый характер, характер, способный стойко переносить тяготы жизни и сложности характера Сергея. Она стала главным добытчиком в семье навсегда, предоставляя Сергею заниматься творчеством. В 1966 году у них родилась дочь Екатерина.

Сергея единодушно приняли в содружество «Горожане», основанное Вахтиным, Марамзиным и возглавляемое Ефимовым. У него сложились хорошие товарищеские отношения с этими писателями. Содружество была названо как противопоставление группе «Деревенская проза». К этой группе относили Астафьева, Распутина, Белова и Солженицына, написавшего «Матрёнин двор». Эту группу ещё иронично называли «почвенники», по аналогии с группой писателей XIX века.

Довлатов, как писатель быстро рос в глазах литераторов, но его не печатали. В повести Ремесло» Довлатов пишет:

«Мои сочинения передавались из рук в руки. Так я познакомился с Битовым и многими другими ведущими литераторами. Классик нашей литературы Гранин тоже их прочел. Затем пригласил меня на дачу…

— Неплохо, — повторял Даниил Александрович, листая мою рукопись, — неплохо… А потом сказал:

— только всё это не для печати. (печататься надо)

… Прошло две недели. Я узнал, что мои рассказы будут обсуждаться в Союзе писателей. В ежемесячной программе Дома имени Маяковского напечатали анонс… Обсуждение прошло хорошо.»

А вот несколько строк из рецензии знаменитой Инны Соловьёвой редактора журнала «Новый мир», куда Довлатов послал несколько своих рассказов, привезенных со службы в армии:

«Эти небольшие рассказы читаешь с каким-то двойным интересом. Интерес вызывает личная авторская нота, тот характер отношения к жизни, в которой преобладает стыд. Беспощадный дар наблюдательности вооружает писателя сильным биноклем: малое он различает до подробностей, большое не заслоняет его горизонтов.

Программным видится… отказ от выводов. Хочется сказать о блеске стиля, о некоторой щегольской резкости, о легкой браваде в обнаружении прямого знакомства автора с уникальным жизненным материалом, для других— невероятным и пугающим

После возвращения из армии Довлатов восстановил связи с группой Бродского, расширил круг литературных знакомых. Об этом Довлатов позднее написал:

«Среди моих знакомых преобладали неординарные личности. Главным образом, дерзкие начинающие писатели, бунтующие художники и революционные музыканты.

…Мои друзья были одержимы ясными истинами. Мы говорили о свободе творчества, о праве на информацию, об уважении к человеческому достоинству. Нами владел скептицизм по отношению к государству.

Мы были стихийными, физиологическими атеистами. Так уж нас воспитали… Идея Бога казалась нам знаком особой творческой притязательности.

Даже на этом мятежном фоне Бродский резко выделялся…. Бродского волновали глубокие истины. Понятие души в его литературном и жизненном обиходе было решающим.

Бродский создал неслыханную модель поведения. Он жил не в пролетарском государстве, а в монастыре собственного духа.

Он не боролся с режимом. Он его не замечал. И даже нетвёрдо знал о его существовании. Его неосведомлённость в области советской жизни казалась притворной. Например, он был уверен, что Дзержинский — жив. И что «Коминтерн» название музыкального ансамбля.

Он не узнавал членов Политбюро ЦК…

Своим поведением Бродский нарушал какую-то важную установку и его сослали в Архангельскую губернию.

Советская власть — обидчивая дама. Худо тому, кто её оскорбляет. Но гораздо хуже тому, кто её игнорирует…»

Эти люди не менее талантливые, чем описанные в книге и фильме «Таинственная страсть» по Аксёнову, не попали в список «Счастливчиков — 60-х». Их не признавали, не давали свободы самовыражения.

В жилах обоих Довлатова и Бродского текла еврейская кровь, хотя они считали это малозначащим фактом. Они, вроде, не интересовались ни еврейской религией, ни культурой, ни злоключениями Израиля. Но для властей и многих окружающих завистников это был важнейший критерий для отношения к ним.

Довлатов в повести «Ремесло» даже самокритично признаётся, что его упрекнули в антисемитизме:

«Мы беседовали с классиком отечественной литературы — Верой Пановой.

«Конечно, — говорю, — я против антисемитизма. Но ключевые позиции в русском государстве должны занимать русские люди».

«Дорогой мой, — сказала Вера Фёдоровна, — это и есть антисемитизм. То что вы сказали — это и есть антисемитизм. Ибо ключевые позиции в русском государстве должны занимать НОРМАЛЬНЫЕ (достойные) люди…»

Оба, Довлатов и Бродский, одновременно столкнулись с проблемой антисемитизма во вторник 30 января 1968 года, когда произошло важное событие в их жизни — «ВСТРЕЧА ТВОРЧЕСКОЙ МОЛОДЁЖИ». На эту встречу приглашало Ленинградское отделение Союза писателей РСФСР. Среди шести объявленных авторов, ставшие позднее широко известными Александр Городницкий, Владимир Марамзин и Сергей Довлатов. Кроме этого выступили Бродский и Уфлянд. Довлатов в повести «Ремесло» пишет: «…народу собралось очень много Выступления прошли с большим успехом. Бродский читал свои стихи под неумолкающий, восторженный рёв аудитории». А через неделю Иосиф позвонил Сергею для НЕ телефонного разговора. Во избежание «прослушки» они встретились на улице. Иосиф предложил Сергею прочитать несколько страниц печатного текста. Это была копия невежественного заявления-доноса от трёх членов Ленинградского клуба «Россия». Этот донос Довлатов приводит в повести «Ремесло» сохраняя грамматические ошибки. В нём в частности писалось:

«… В Ленинградском Доме писателей 30 января произошел хорошо подготовленный сионистский художественный митинг. (стиль 1948 — 1953 года, только вместо сионистов писали космополитов) На вечере оказались около трёхсот граждан еврейского происхождения.

… Трудно сказать, кто из выступавших менее или более идейно закалён на своей ниве, но чем художественней талант идейного противник, тем он опаснее. Таков Сергей Довлатов.

Заключил выступление, известный по газетным фельетонам, выселявшийся из Ленинграда за тунеядство Иосиф Бродский. Он как синагогальный еврей, творя молитву, воздевал руки к лицу, закрывал плачущие глаза ладонями. Почему ему было так скорбно? Да потому, как следует из его же псалмов, что ему, видетели, несправедливо исковеркали жизнь мы — русские люди, которых он иносказательно называет «собаками».

Последний псалом Иосифа Бродского прозвучал, как призыв к кровной мести за все обиды и оскорбления, нанесённые русским народом еврейскому народу.

… Поэтому мы требуем: ходатайствовать о привлечении к уголовной и партийной ответственности организаторов и самых активных участников этого митинга…»

Довлатов со свойственными ему юмором, скромностью и самокритичностью пишет:

«Читая это заявление, я, разумеется негодовал. Однако при это слегка гордился. Ведь эти барбосы меня, так сказать похвалили. Отметили, что называется литературные способности.

Вот как устроен человек. Боюсь, не я один…» и добавляет: «один наш знакомый горделиво восклицал: «Меня на работе ценят даже антисемиты!» Моя жена в ответ сказала: «Гитлера антисемиты ценили ещё больше...»»

Далее Довлатов пишет, что требования заявителей были частично удовлетворены, хотя они не добились привлечения молодых литераторов к уголовной ответственности, но «кислород перекрыли».

Довлатов не причислял себя ни к армянам, ни к евреям был интернационалистом и индивидуалистом, но всю жизнь дружил с евреями. Обе его жены были еврейками. В конце жизни главными ценностями для него стали еврейские ценности — семья, жена, дети. Не случайно Довлатов похоронен на еврейском кладбище в Квинсе, одном из пяти огромных районов большого Нью-Йорка.

Бродский на вопрос о национальность уже в Америке ответил однозначно и четко: «Я — еврей, русский писатель и американский гражданин». Своё отношение к религии он мягко выразил в своей речи, обращённой к выпускникам Мичиганского университета. Бродский посетовал, что новые студенты отличаются от предшественников, которым он преподавал ранее, не помнят десяти заповедей и семи смертных грехов. А он, несмотря на воспринятый в Союзе атеизм, хорошо знал и считал важными нравственные основы иудо-христианской цивилизации. Большинство выходцев из Советского Союза помнят заповеди ещё меньше, чем американские студенты. Поэтому я счел возможным привести здесь их:

1. Я господь Бог твой… да не будет у тебя других богов…

(Я отвергал эту заповедь, но она важнейшая, утверждая общность всех людей, в понимании нравственного поведения. Без признания этого единства остальные заповеди теряют свою весомость.)

2. Не сотвори себе кумира.

3. Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно.

4. Помни день субботний, чтобы святить его. Шесть дней работай, и делай всякие дела свои, а день седьмой — суббота Господу Богу твоему, не делай в оный день никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твой, ни скот твой, ни пришелец, который в жилищах твоих. Ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и всё, что есть в них, а в день седьмой почил. Посему благословил Господь день субботний и освятил его.

5. Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле…

6. Не убивай.

7. Не прелюбодействуй.

8. Не кради.

9. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.

10. Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что к ближнего твоего.

А вот главные или смертные грехи, которых в Википедии оказалось 8 и даже больше, и приводятся они в разном порядке:

1. чревоугодие или обжорство;
2. гордыня или высокомерие;
3. гнев;
4. прелюбодеяние, похоть или блуд;
5. тщеславие;
6. алчность или сребролюбие;
7. печаль и уныние (бездеятельность).

Между прочим, в одном списке фигурируют зависть и лень, что тоже грехи.

Довлатов, также, как Бродский, много занимался самообразованием и со временем стал широко-образованным человеком. Вот подтверждающая выдержка из его рецензии, на казалось бы чуждую его таланту тему — выступление американского джазового пианиста Питерсона в Таллинне:

«Музыкальная тема для импровизатора –лишь повод, формула, знак. Первое лицо здесь не композитор, создавший тему, а исполнитель, утверждающий метод её разработки. Исполнитель — неудачное слово. Питерсон менее всего исполнитель. Он творец, созидающий на глазах у зрителей своё искусство. Искусство лёгкое, мгновенное, неуловимое, как тень падающих снежинок. Подлинный джаз — искусство самовыражения. Самовыражение личности и нации. стиль Питерсона много шире традиционной негритянской гармонии…. О джазе писать трудно. можно говорить о том, что Питерсон употребляет диатонические (тональные) и хроматические (модулирующие переход из одной тональности в другую) секвенции.(последовательное повторение мелодической фразы или гармонического оборота на другой высоте) Примечания Б.З….»

Тут же я хочу отметить, что ни в коем случае нельзя отождествлять Довлатова с лирическими героями его произведений, от имени которых ведётся рассказ, несмотря на совпадения фактов биографии! Довлатов намного сложнее, глубже, умнее его простоватых героев.

До отъезда из Союза Довлатова и Бродского можно было считать литературными неудачниками — их не печатали и не признавали Ощущения горя нереализованных возможностей угнетало обоих. Вот что писал Довлатов по этому поводу.

«… почему же я ощущаю себя на грани физической катастрофы? Откуда у меня чувство безнадёжной жизненной непригодности? В чём причина моей тоски?

… Я написал роман, семь повестей и четыреста коротких вещей. (На ощупь –побольше, чем Гоголь!) Я убеждён, что мы с Гоголем обладаем равными авторскими правами. Как минимум одним неотъемлемым правом. Правом обнародовать написанное. То есть правом на бессмертие или неудачи.

За что же моя рядовая, честная, единственная склонность подавляется бесчисленными органами, лицами, институтами великого государства?»

Оба, Иосиф Бродский и Сергей Довлатов, несмотря на очевидные грехи — злоупотребление спиртным, курением и внебрачных детей, обладали чертами высокой гражданской нравственности — совестью, благородством, достоинством.

Оказывается, эти два литератора, Иосиф Бродский и Сергей Довлатов, уважали, ценили друг друга, более того, были близкими друзьями. Не случайно Бродский, оказавшийся в Америке раньше, рекомендовал Довлатову замечательного переводчика, а самого Довлатова главному еженедельному литературному журналу Америки «Newyorker». (Из русских писателей там печатался только Набоков.) Сам Довлатов не случайно оказался в палате Бродского, перенёсшего тяжелейшую операции на сердце. И, конечно, не случайно через год после смерти Сергея Довлатова Бродский написал статью-эссе памяти друга, полное симпатии, дружеского участия и пронизанное неизбывной горечью утраты большого писателя, огромной замечательной личности, которую он сопоставлял с личностью Петра Первого.

В этой работе Бродский высоко оценивал литературное мастерство, стиль писателя Довлатова, и прогнозировал, что его друг Серёжа будет признан лет через десять-двадцать.

Прошли эти годы и оба писателя получили заслуженное признание во всём мире и на Родине. Сергея Довлатова издавали в Америке, Франции, Эстонии, Германии и уже много в России.

Оба, Иосиф Бродский и Сергей Довлатов, несмотря на очевидные грехи — злоупотребление спиртным, курение и внебрачных детей, обладали чертами высокой гражданской нравственности — совестью, благородством, достоинством. Это были личности с большой буквы.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Борис Замиховский: Сергей Довлатов и Иосиф Бродский

  1. Загадка, на которую у меня нет ответа… Как будто почти все, что прочитала у Б. Замиховского и о С. Довлатове, и об И. Бродском, давно знаю. А читать было интересно… Может быть потому, что автор объединил их, дуэт получился удачный?… Словом, спасибо!..

Добавить комментарий для Тамара Львова Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.