Миротвор Шварц: Цепная реакция

Loading

В отличие от Теодора Рузвельта или Вудро Вильсона, Николай II был не президентом, а монархом. И не конституционным монархом, как Георг V или Наполеон V, а самодержавным. А потому он имел возможность не согласовывать свои решения с парламентом, а просто советоваться перед их принятием с близкими людьми.

Цепная реакция

Миротвор Шварц

“…на этом свете всякое сделанное дело, сколь бы важным оно ни казалось, можно разделать, если позволительно таким образом выразиться…”
Александр Дюма, “Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя”

28 июня 1914 года
Стаунтон, Виргиния

— Опять эта проклятая жара, — вздохнул Сайрус Джефферсон, снова вытирая рукавом потный лоб.

Впрочем, его мучила отнюдь не только июньская жара, спастись от которой было невозможно как на улице, так и в портновской мастерской «Джефферсон и Сын». Главной причиной неудовольствия Сайруса была все же не погода, а обилие работы. Он-то думал, отправляясь утром на работу, что сегодня ему придется лишь доделать брюки, заказанные пару дней назад мистером Фелпсом. Однако в процессе рабочего дня выяснилось, что старик Макферсон нашел наконец жениха для младшей дочери — а потому нуждается в новом фраке. И к тому же миссис Томпсон срочно понадобилось новое вечернее платье, ибо старое окончательно пришло в негодность после очередной стирки.

Конечно, обилие работы означало обилие клиентов — то есть денег. И все же эти деньги Джефферсону предстояло еще заработать. Причем заработать в поте лица, как и сказано в Писании. А тут еще и жара, от которой потеет не только лицо, но и прочие части тела.

Вздохнув еще раз, Сайрус снова принялся за работу. Однако в следующее мгновение его отвлек стук в дверь. После чего дверь открылась, и на пороге появился джентльмен несколько высокомерного вида, одетый с иголочки… но как-то не совсем по здешней моде.

— Добрый день, сэр, — кисло поздоровался с новым посетителем Джефферсон.

Parlevous français? — вместо приветствия спросил незнакомец.

Смысл вопроса Сайрус понял, но утвердительно ответить на него не мог.

— Нет, сэр, — покачал Джефферсон головой. — Увы, языками не владею. В колледжах не обучался.

Тем не менее посетитель обратился к Сайрусу с пространной речью, во время которой то и дело показывал на свои часы.

— Я понимаю, сэр, — терпеливым тоном ответил Джефферсон, — что вам нужно побыстрее. Но я все равно не понимаю ни слова из того, что вы говорите.

Нахмурившись, незнакомец немного подумал, после чего снова открыл рот.

Sprechen Sie Deutsch? — задал он новый вопрос. В его голосе сквозила слабая надежда.

— Вот болван! — не выдержал Сайрус. — Я ж тебе английским языком сказал, что по-французски не понимаю!

В ответ посетитель посмотрел на Джефферсона то ли укоризненно, то ли вопросительно. Несмотря на языковый барьер, его немой вопрос был предельно ясен — «так что же нам делать?»

Вот черт, подумал Сайрус, принесла нелегкая европейца. А ведь Стаунтон — такая провинциальная дыра, что… Впрочем, в прошлом году сюда заезжал президент Вильсон… С другой стороны, а почему бы президенту сюда и не заехать — в конце концов, столица совсем недалеко. И все же иностранные туристы были в Стаунтоне большой редкостью.

— Ну ладно, сэр, — сделал примирительный жест Джефферсон. — Вы тут пока посидите вон там, а я кого-нибудь позову.

Пожав плечами, европеец уселся на указанное ему место у двери, после чего Сайрус поднял телефонную трубку. Хотя в Стаунтоне телефонных аппаратов было совсем немного, но как только у Джефферсона появилась возможность, он купил сразу два — один для дома, другой для мастерской. Игрушка, что и говорить, дорогая, но все же полезная. Особенно для таких вот случаев.

Набрав номер и немного подождав, Сайрус услышал в трубке голос своего сына.

— Алло? — сонно промычал Билли Рэй Джефферсон.

— Все еще дрыхнешь? — хмыкнул Сайрус. — Уже полдень, а ты еще в постели?

— Ну, пап, — заныл Билли Рэй, — а что такое? Ты ж сам сказал, что сегодня у меня будет свободный день.

— Понимаешь, сынок, — вздохнул Сайрус, — я-то думал, работы сегодня будет мало. А получается наоборот — работы просто завались, да еще и европеец приперся… Так что придется тебе…

— Ну, па-а-ап, — жалобно перебил отца Билли Рэй, — ну ты что, ну я ведь не могу… Ну у меня ведь через два часа свиданка с Салли Харпер…

— Ах, вот как, — понимающе протянул отец. — А на завтра ее перенести нельзя?

— Да нет, пап, — ответил сын, чуть не плача, — завтра никак. Завтра утром Салли уезжает в Ричмонд к тетке Одри. На целую неделю!

— Ну, а сегодня вечером? — предложил другой выход из положения Сайрус. — Вот поработаем часиков до шести — а вечером погуляешь со своей Салли. Так даже лучше будет.

— Да нет, — печально вздохнул Билли Рэй, — вечером не выйдет. Вечером миссис Харпер ее не отпустит. Она же строгая.

— Охх… — тяжело вздохнул и Сайрус. — Ладно, Билли Рэй, тогда сделаем по-другому. Меня миссис Харпер уже который месяц зазывает в гости…

Будучи довольно привлекательным для своего возраста вдовцом, да еще и владельцем собственного бизнеса, Сайрус Джефферсон давно уже пользовался успехом у незамужних женщин Стаунтона. В том числе и у Мелани Харпер, чей муж бесследно исчез лет пятнадцать назад — то ли поехал на рыбалку и утонул, то ли спутался с негритянкой и уехал с ней в Европу.

— Ну и что? — не понял отца Билли Рэй.

— Да вот то самое, — ответил Сайрус. — Вот сегодня вечером к миссис Харпер и пойдем. Вместе. Мол, мне тебя не с кем оставить. Двадцатилетнего оболтуса.

— А зачем? — все еще не понял двадцатилетний оболтус.

— Ну как зачем… — пожал плечами Сайрус. — Сначала отужинаем, а потом вы с Салли уйдете. Чтобы не мешать нам с миссис Харпер чаи гонять и базарить. А уж чем вы там с Салли в ее комнате займетесь — это не мое дело. Только тихо, а то миссис Харпер услышит.

— А-а, двойная свиданка, значит! — понимающе протянул Билли Рэй. — Ну, пап, спасибо! Тогда я сейчас буду. Мигом.

— Вот-вот, приходи. Ах да! — вспомнил Сайрус, посмотрев на нетерпеливо ждущего иностранца. — По дороге сюда прихвати с собой какого-нибудь негра, ладно? А то у меня тут европеец сидит, ни фига по-нашему не знает.

Ждать Билли Рэя с негром пришлось долго. Правда, минут через пятнадцать негр явился. Но без Билли Рэя.

— Паскаль Леруа, — представился негр. — Клерк из «Первого Южного Банка».

— Привет, Паскаль, — кивнул головой Сайрус. — Слушай, поговори-ка вон с этим…

Дальнейший разговор проходил сразу на двух языках. Иностранец действительно оказался европейцем — баварцем по имени “Курт Лемке”. Что же до сути дела, то мистеру Лемке было угодно, чтобы Джефферсон… починил его часы — оказывается, европеец почему-то принял портновскую мастерскую за часовую. Мысленно плюнув с досады на пол (и в то же время вздохнув от облегчения), Сайрус с помощью Паскаля обьяснил Лемке, как следует пройти к часовщику Ричардсу, что на улице Дэвиса. Поблагодарив собеседников, европеец пошел к выходу, попросив негра следовать за ним.

— Подожди! — остановил Паскаля Джефферсон. — А где Билли Рэй?

— Молодой мистер Джефферсон, — учтиво ответил негр, — в настоящий момент, скорее всего, находится в трактире «Дикси».

— Вот мерзавец! — всплеснул руками Сайрус, когда за Лемке и Паскалем закрылась дверь. После чего Джефферсон покачал головой и снова принялся за фрак для старика Макферсона.

А через десять минут Билли Рэй наконец явился. Как ни странно, алкоголем от него почти не пахло.

— Ну что ты за лодырь? — поприветствовал сына Сайрус. — Я тут делом занимаюсь, а он по кабакам шляется.

— Пап, да ты подожи, послушай, что скажу! — возбужденно затараторил Билли Рэй. — Ты ведь ничего не знаешь, да? Небось тебе никто еще не рассказал, верно?

— Нет, — пожал плечами Сайрус. — А что произошло-то?

— А вот я, когда пришел в трактир, так сразу узнал. Ой, пап, какие дела творятся-то! Сегодня утром в Сент-Луисе вице-президента застрелили! Раз-два — и насмерть!

— Как? — вскричал в ужасе Сайрус. — Застрелили? Насмерть? Вице-президента? Хосе-Мигеля Гомеса?

— Да нет, пап, ты что, — успокоил отца Билли-Рэй. — Не нашего вице-президента, янковского. Хирама Джонсона!

— А-а, янковского, — вздохнул с облегчением Сайрус. — Так бы сразу и сказал. Это совсем другого дело. Янковского мне и не жаль. Туда, как говорится, ему и дорога.

* * *

5 июля
Вашингтон

— И что же вам удалось узнать? — спросил Теодор Рузвельт.

Джон Тулл Баркер, генеральный прокурор штата Миссури, заметно волновался. Он находился в Овальном кабинете впервые в жизни. Да и в Вашингтоне он давно уже не был — однако сейчас пришлось приехать. Не столько на похороны вице-президента, сколько с докладом.

— Миссурийская полиция проделала огромную работу, — начал Баркер, — и в результате установила, что убийца вице-президента, некий Гэбриэл Принс, является членом террористической организации «Белая рука». Деятельность этой организации направлена на то, чтобы воссоединить… простите, присоединить штат Миссури к Конфедеративным Штатам Америки. Все улики, которые полиции удалось собрать, неопровержимо свидетельствуют о том, что руководство «Белой рукой» осуществляется из-за границы.

— То есть из Конфедерации! — стукнул кулаком по столу Рузвельт.

— Именно так, господин президент, — кивнул Филандер Чейз Нокс, государственный секретарь. — Именно поэтому мы в Госдепартаменте уже составили ноту, требующую проведение расследования на территории КША. С участием наших полицейских. Однако я опасаюсь, что правительство Конфедеративных Штатов ответит на нашу ноту отказом.

— Проклятые ребы! — вскочил из-за стола президент и нервно зашагал туда-сюда по кабинету. — Мало мы им в свое время показали, где раки зимуют! Мало мы их били при Шайло, при Геттисберге, при Чаттануге! Черт побери, да если бы этот хлюпик Линкольн проявил в свое время должную твердость, то сейчас никакой проклятой Конфедерации и на свете бы не существовало!

— Тем не менее, господин президент, — вздохнул госсекретарь, — Конфедерация существует. И находится не так уж далеко от нас — на другом берегу Потомака.

— Мистер Нокс, — задумчиво спросил Рузвельт, перестав расхаживать по кабинету и снова усевшись на свое место, — вы уже отослали в Ричмонд упомянутую вами ноту?

— Нет, господин президент. Пока не отослали.

— Вот и не надо.

— Простите, господин президент, — снова вступил в разговор Баркер, — неужели мы оставим это страшное преступление без последствий?

— Нет, не оставим, — покачал головой Рузвельт. — Кое-что мы пошлем ребам непременно. Но не ноту, нет. Ультиматум.

— Ультиматум? — с тревогой в голосе переспросил Нокс. — Но ведь это чревато…

Чем чревато, госсекретарь договорить побоялся. Но все было ясно и так.

— Возможно, — поправил пенсне на носу президент. — С другой стороны… может, оно и к лучшему? Давно пора показать ребам, кто здесь босс…

— А что скажет Европа? — осведомился Баркер.

— Европа — в Европе, — сделал Рузвельт вроде бы логическое, но в то же время не вполне верное умозаключение. — А мы с ребами — здесь.

* * *

8 июля
Париж

Поднимаясь на трибуну, где находилось его законное место, председатель Европейского Парламента Жорж Клемансо с интересом прислушивался к доносившимся из зала болтовне, бормотанию и шушуканию. Разумеется, понимал он далеко не всё — ведь не все депутаты Европарламента вели свои неформальные беседы по-французски. В конце концов, в каждом королевстве Империи наряду с французским был еще и свой собственный официальный язык. К тому же пруссаки с саксонцами вполне могли говорить по-немецки, миланцы с неаполитанцами — по-итальянски, а хорваты с боснийцами — по-сербохорватски. Да и чехи со словаками вполне понимали друг друга без переводчика. И все же единственным языком, понятным для всех граждан Империи от Бреста до Варшавы и от Нарвика до Палермо, был именно язык Бальзака и Рабле.

— Итак, господа, — начал заседание Европарламента Клемансо, после чего зал затих, — вы все уже наверняка слышали о том ультиматуме, который предъявило Конфедеративным Штатам Америки правительство США. Должен заметить, что ультиматум составлен в таком тоне, что его наверняка не приняло бы ни одно государство, дорожащее своей честью и достоинством. Однако в случае, если КША ультиматум отклонят, Соединенные Штаты, вне всякого сомнения, начнут против своего южного соседа и давнего противника войну. Разумеется, в такой ситуации Европейская Империя не может остаться безучастной. А потому нам, Европейскому Парламенту, следует принять то решение, которое будет отвечать европейским государственным интересам. Желает ли, господа, кто-нибудь высказаться?

Первым попросил слова Отто Бауэр, социалист из Австрии. Клемансо слово дал, но едва заметно поморщился. Что ни говори, а немцев он недолюбливал, ибо историю знал хорошо. Ведь именно немецкие «союзники» — Пруссия и Австрия — начали сто лет назад новую войну с Францией, воспользовавшись очередным вторжением Веллингтона в Испанию и надеясь на помощь русского царя. Несмотря на то, что Александр I так их и не поддержал, пруссаки с австрийцами поначалу даже одержали над наполеоновскими маршалами несколько побед. Хорошо еще, сам Наполеон, выгнав англичан из Испании, сумел после этого разбить наголову Блюхера в 1815 году при Ватерлоо, после чего окончательно превратил пруссаков с австрийцами из «союзников» в вассалов, посадив на берлинский и венский троны своих дальних родственников. А Австрию великий император заодно расчленил, чем немало обрадовал всевозможных чехов и словенцев, получивших наконец свои собственные королевства — пусть и зависимые от Франции.

С тех пор немцы больше не бунтовали — напротив, они превратились в самых послушных граждан и горячих патриотов Европы. И все же Клемансо им не доверял…

Guten Tag, meine Herren, — начал свое выступление Бауэр. — Можем ли мы позволить этому выскочке Рузвельту, возомнившему себя великим государственным деятелем, нарушать мир и спокойствие на американском континенте и угрожать более слабому соседу? Nein! Nein, nein и еще раз nein! Конфедеративные Штаты Америки — наш самый лучший друг, наш самый надежный торговый партнер, наш самый верный союзник! Похоже, что Рузвельт забыл о том, что император Наполеон Бонапарт своих друзей на произвол судьбы не бросает. Ну что же, мы готовы ему это напомнить. Jawohl! Heil Kaiser!

Клемансо едва удержался, чтобы не рассмеяться во весь голос. Конечно, когда-то словосочетание «император Наполеон» звучало очень грозно — особенно при жизни самого первого Наполеона Бонапарта, чье имя вызывало дрожь и трепет не только в Берлине с Веной, но и в Лондоне с Петербургом. Однако его сын, Наполеон II, который прекратил бесконечные войны с Англией, переименовал империю из Французской в Европейскую и окончательно узаконил равноправие всex ее граждан, подобного страха уже не вызывал. Третий же Наполеон, даровавший Империи конституцию и уступивший в 1848 году часть своей власти Европейскому Парламенту, и вовсе не был похож на самовластного тирана. Не говоря уже о Наполеоне IV, взошедшем на трон Европы в 1870 году и немедленно передавшем Европарламенту остававшиеся у него полномочия, после чего Европейская Империя фактически превратилась в республику. Ну, а нынешний император, Наполеон V, не пользовался авторитетом даже у собственной жены и детей. Так, во всяком случае, утверждала «желтая» пресса.

Следующим попросил слова Эмилиано Сапата. Тоже социалист, но не из Австрии.

Buenos dias! — поздоровался Сапата с коллегами. — Я прекрасно понимаю и даже разделяю благородное возмущение сеньора Бауэра. Тем не менее я вынужден заметить, что если война в Северной Америке действительно начнется, то от нее пострадают не только los Estados Confederados. В случае, если Европейская Империя вмешается в эту войну, армия de los Estados Unidos перейдет не только через Потомак, но и через Рио-Гранде, и моя родная Мексика — в отличие от Франции или, скажем, Польши — также подвергнется нападению с севера. А ведь мы, мексиканцы — такие же европейские граждане, как французы, норвежцы или венгры. Почему же Европейская Империя не заботится о нашей безопасности?

Сапата был абсолютно прав. Не находясь на европейском континенте, мексиканцы тем не менее были европейцами. Когда в 1861 году англичане намеревались вмешаться в мексиканскую гражданскую войну, Наполеон III решил их опередить, после чего послал в Мексику экспедиционный корпус под командованием маршала Мольтке. Одержав несколько побед, Мольтке в конце концов занял Мexико и провозгласил создание конституционной монархии во главе с братом Наполеона Людовиком. А еще через год Мексиканское Королевство вошло в состав Европейской Империи.

Разумеется, такое вопиющее нарушение доктрины Монро возмутило как Авраама Линкольна, так и президента Конфедерации Джефферсона Дэвиса. Однако ни США, ни КША помешать Европе не могли, ибо были заняты войной друг с другом. А после Геттисберга южане сменили гнев на милость. Весной 1864 года госсекретарь Конфедерации Джуда Бенджамин нанес неофициальный визит в Париж, а в августе того же года Юг официально признал включeние Мексики в состав Империи.

Ну, а 1 сентября северный генерал Уильям Текумсе Шерман, подходя к беззащитной Атланте, вдруг увидел справа от своей армии большую массу вооруженных людей. Это был корпус Мольтке, усиленный к тому же мексиканскими новобранцами.

Пожав плечами, Шерман принял бой — и был наголову разбит, после чего Мольтке немедленно двинулся на северо-восток, в Виргинию, где северный генерал Грант уже несколько месяцев медленно, но верно теснил южного генерала Ли. Естественно, прибытие европейского корпуса изменило всю картину. После того, как Мольтке и Ли зажали армию Гранта в «клещи», северянин запаниковал, попытался прорваться на север… потом на юг… потом на запад… и в итоге капитулировал.

Теперь конец славного анабасиса Мольтке был уже близок — до Вашингтона победоносный маршал дошел за три дня, после чего у Линкольна окончательно сдали нервы, и он вынужден был согласиться не только на мир и признание независимости КША, но и на референдумы в двух спорных штатах — Кентукки и Миссури. В итоге кентукийцы предпочли Юг, а вот миссурийцы остались на Севере. Хотя, судя по прозвучавшему десять дней назад в Сент-Луисе выстрелу, далеко не все жители Миссури с этим смирились — даже сейчас, через полвека после тех давних событий…

Следующим взял слово Витторио Орландо, консервативый демократ из Неаполя. То есть из Сицилии, входящей в состав Неаполитанского Королевства.

Buon giorno, — начал Орландо. — Я ни в коей мере не собираюсь оспаривать утверждение синьора Сапаты. Действительно, если этот pazzo Рузвельт начнет войну, то в случае нашего вмешательства могут пострадать жители Мексики. Это так. Однако мы не можем забывать и о миллионах наших граждан, постоянно проживающих в Конфедеративных Штатах Америки. Если мы не окажем КША поддержку, то что станет с ними?

Орландо не ошибался — речь шла именно о миллионах. Когда в 1885 году конфедераты наконец-то освободили своих черных рабов (как по экономическим причинам, так и в результате надоедливых поучений европейских друзей), сей гуманный акт привел к весьма деликатной ситуации. Ибо возник вопрос о легальном статусе новоосвобожденных. О том, чтобы дать неграм равные права, благородные южные джентльмены не хотели и слышать — но в то же время дискриминация значительной части населения по расовому принципу весьма негативно сказалась бы на и без того не очень-то светлом образе свободного гордого Юга. Многие европейцы и так уже открыто сомневались в том, следует ли Империи поддерживать дружественные отношения с «этим реакционным режимом».

В итоге выход из положения предложила сама же Европейская Империя, согласившись дать живущим в Конфедерации неграм свое гражданство. Таким образом, «новые европейцы» не имели никаких политических прав у себя на родине, однако Европа своих черных граждан не забывала. По всей Конфедерации европейцы понастроили школ, в которых черные дети сызмальства учились французскому языку и прочим наукам — а также, естественно, лояльности к Европейской Империи и императору Наполеону лично. Окончив школу, «новые европейцы» связи с Империей отнюдь не теряли. Кто ехал в Европу учиться дальше, кто направлялся в Мексику служить в европейской армии, кто работал в европейских официальных учреждениях и частных компаниях. А раз в четыре года негры американского Юга ходили на выборы — разумеется, не в Конфедеративный Конгресс, а в Европейский Парламент. В котором были представлены и они — несмотря на то, что проживали не в Империи и даже не в ее африканских колониях.

Именно один из таких «новых европейцев», Буке Вашингтон, попросил слова вслед за Орландо.

— Добрый день, господа, — поклонился коллегам Вашингтон. — Я хотел бы поблагодарить месье Орландо за то внимание, которое он уделил нам, живущим в Конфедерации европейским гражданам африканского происхождения. Действительно, если damnyankees — так у нас в КША называют северян, «проклятые янки» — придут туда, где мы живем, то нам придется плохо. Куда хуже, чем нашим белым соседям. Они, по крайней мере, могут оказать захватчикам сопротивление, ибо владеют личным оружием. Мы же оружия иметь не можем — нам это запрещено. Нам, негражданам Конфедерации, запрещено очень многое. Мы не можем ходить с гражданами в одни и те же школы и колледжи, не можем служить в местной полиции, не можем голосовать на местных выборах, не можем вступать с гражданами в брак. Разумеется, не можем и подавать прошение о предоставления гражданства КША — в отличие от эмигрантов из-за океана. Все это так, господа, и это весьма печально. Но тем не менее мы живем там, где живем, где жили столетиями, где находится наша родина. По крайней мере, теперь никто не покушается на нашу личную свободу или жизнь. По крайней мере, мы находимся в безопасности. Разумеется, пока не началась война.

Говоря о безопасности, Вашингтон был прав. В свое время некоторые конфедераты, недовольные освобождением рабов, выразили свое недовольство путем линчевания нескольких негров. Однако Европейская Империя немедленно вступилась за своих новых граждан, выразив свой протест в столь резкой форме, что Конфедерация была вынуждена немедленно принять меры и категорически запретить подобные вещи. С тех пор любой живущий в КША негр твердо знал, что в случае чего всегда сможет найти защиту поддержку в ближайшем европейском консульстве.

— Но я не хочу прослыть эгоистом, — печально усмехнулся Вашингтон. — Довольно о проблемах моих несчастных избирателей. Поговорим об интересах Европейской Империи, лояльными гражданами которой мы все являемся. Что произойдет в том случае, если Европа бросит Конфедерацию на произвол судьбы? Нам всем прекрасно известно, что Соединенные Штаты разобьют КША в пух и прах. В результате Юг будет в лучшем случае ужасно ослаблен, а в худшем — оккупирован Севером, который до сих пор втайне полагает, что отделение южных штатов в 1861 году было противозаконным и бесчестным деянием. Таким образом, Европа лишится надежного союзника. И когда начнется новый политический кризис — а он обязательно начнется, в этом нечего даже и сомневаться — Соединенные Штаты смогут без труда угрожать Мексике, ибо в этом случае нам придется противостоять США уже без Конфедерации. И вот тогда-то месье Сапата и его мексиканские собратья действительно окажутся в опасности. В гораздо большей опасности, нежели сейчас. И мы, европейцы, все равно будем вынуждены скрестить пресловутые шпаги с «проклятыми янки». Только бок о бок с нами уже не будет конфедератов. И тогда мы вспомним сегодняшний день. И пожалеем о том, что оставили Конфедерацию в беде.

Не удержавшись, Клемансо согласно кивнул головой.

Хорошие аргументы, подумал он. Очень хорошие, месье Вашингтон.

* * *

9 июля
Лондон

— Итак, джентльмены, — сказал Генри Асквит, — начем заседание нашего Кабинета. Я хотел бы попросуть сэра Эдуарда проинформировать всех присутствующих о содержании документа, полученного им только что из Парижа.

— Разумеется, господин премьер-министр, — кивнул сэр Эдуард Грей.

Развернув принесенную с собой бумагу, министр иностранных дел принялся читать вслух:

— «Европейский Парламент вынужден с прискорбием заявлить о своей озабоченности в связи с ультиматумом, предъявленным Конфедеративным Штатам Америки правительством США. К сожалению, Европейский Парламент вынужден заметить, что данный ультиматум содержит в себе угрозы, неприемлемые в отношениях между цивилизованными странами. Будучи поборником мира и справедливости, Европейский Парламент не может не заявить о том, что в случае применения Соединенными Штатами военной силы Европейская Империя оставляет за собой право прийти на помощь жертве агрессии. Тем не менее Европейский Парламент надеется, что правительство США одумается…» ну и так далее. Это уже не столь интересно.

— Завтра это появится во всех газетах, — вздохнул Асквит. — И британская публика непременно поинтересуется реакцией британского Кабинета.

— Простите, господин премьер-министр, — сказал министр финансов Дэвид Ллойд-Джордж, — но почему, собственно, Британия должна на все это реагировать?

— Но ведь не можем же мы допустить, — возразил Грей, — чтобы Европа вмешивалась в межамериканский конфликт. В конце концов, вся эта… ссора является внутренним делом американских штатов — Соединенных и Конфедеративных.

— Тем более незачем туда вмешиваться нам, — прошамкал лорд Генри Морли, престарелый статс-секретарь по делам Индии. — Или мы, британцы, внезапно возлюбили США? Страну, с которой не раз воевали?

— Простите, лорд Морли, — возразил Уинстон Черчилль, первый лорд адмиралтейства, — но последний раз мы воевали с Соединенными Штатами сто лет назад. И в данном случае «сто лет назад» — это не просто фигура речи.

— Хорошо, — хмыкнул лорд Морли. — Допустим, мы с ними давно не воевали. Но ведь это, согласитесь, еще не причина, чтобы их любить.

— Настоящая причина весьма проста, — пожал плечами Грей. — Соединенные Штаты Америки — злейший враг Конфедерации.

— А за что же, сэр Эдуард, — поинтересовался Ллойд-Джордж, — вы так не любите Конфедерацию?

— Вы хотите сказать, — не без сарказма ответил Асквит, — за что же мы ее любим, кроме дискриминации негров?

— Дискриминации неграждан, — уточнил Ллойд-Джордж.

— Кроме дискриминации неграждан и постыдного рабовладельческого прошлого? — не сдавался Асквит.

— Ну, у США прошлое немногим лучше, — пожал плечами Ллойд-Джордж.

— Как и у нашей Британской Империи, — заметил лорд Морли.

— Хорошо же, джентльмены, не будем ходить вокруг да около, — сказал Черчилль. — Разумеется, наша неприязнь к КША вызвана прежде всего тесным союзом Ричмонда и Парижа. Если бы Париж заключил союз с самим Господом Богом, я бы тут же произнес хвалебную речь в адрес Дьявола. Ибо тем самым я нанес бы ущерб Франции.

— Европе, — поправил Черчилля Ллойд-Джордж. — Не следует называть Европу Францией. Это попросту неверно.

— Нас же называют Англией, — пожал плечами Грей.

— Дело не в названиях, — махнул рукой Асквит. — А в том, что мы с Европой — враги, и враги лютые. Да, мы не воевали с ними уже давно, но ведь холодная-то война не прекращалась ни на миг, и мы это прекрасно знаем. Как и они.

— И вы, господин премьер-министр, — ироническим тоном поинтересовался Ллойд-Джордж, — намерены эту холодную войну, так сказать, разогреть? И вступить в бой со всем европейским континентом?

— Ну, положим, не со всем, — возразил Грей. — Не вся Европа входит в Европейскую Империю. У нас в Европе есть и союзники. Например, Португалия.

— И Испания, — добавил Черчилль.

…Когда в 1808 году в Испанию вошли войска Наполеона, испанский король Фердинанд VII был увезен вместе со всей родней во Францию и посажен под домашний арест. А на испанский трон воссел Жозеф Бонапарт, брат французского императора. Впрочем, большинство испанцев признавать нового короля не пожелало, и Испания на долгие годы превратилась в арену партизанской борьбы против французских оккупантов. Причем в эту борьбу регулярно вмешивались англичане, вторгаясь в Испанию из Португалии, занимая Мадрид и вновь обьявляя королем Фердинанда — который, впрочем, мог занять испанский трон лишь мысленно, ибо по-прежнему находился во Франции под арестом. Разумеется, каждый раз из-за Пиренеев приходили французы, выгоняли из Испании англичан и снова сажали на трон Жозефа.

Так продолжалось вплоть до 1833 года, когда Фердинанд умер, после чего Наполеон II провел долгую беседу с братом покойного — доном Карлосом. Результатом этого разговора стал исторический договор между двумя его участниками, согласно которому Испания снова становилась независимой, дон Карлос признавался испанским королем Карлом V, а Жозеф Бонапарт вместе с французской армией покидал эту страну навсегда. В ответ же Карл V соглашался на независимость Басконии и Каталонии (которые через некоторое время вошли в Европейскую Империю), а также торжественно объявлял о том, что отныне Испанское Королевство будет придерживаться строгого нейтралитета. Разумеется, наличие этого нового буфера между наполеоновской Францией и пробританской Португалией значительно облегчил последовавшие мирные переговоры между Европейской и Британской Империями.

Так для Испании наступил долгий период мира и процветания, продолжавшийся шестьдесят пять лет. Однако все изменилось в тот февральский день 1898 года, когда у берегов Гаваны взорвался крейсер флота КША «Миссисипи». Обвинив испанское правительство в происшедшем, Конфедерация немедленно начала военные действия. Тут же праведный гнев Ричмонда поддержало и Токио. Война продолжалась недолго, но результаты ее оказались весьма плачевными — Испании пришлось уступить конфедератам Кубу и Пуэрто-Рико, а японцам — Филиппины. В итоге испанцы наконец поняли, что нейтралитет мира и спокойствия, увы, не гарантирует.

И возобновили давний союз с Англией…

— Да-да, конечно, еще и Испания, — кивнул Асквит. — Что ж, джентльмены, вот вам и плацдарм для… нового Веллингтона.

— Простите, джентльмены, — вступил в разговор лорд Горацио Герберт Китченер, новый военный министр, — но я хотел бы напомнить вам об одной немаловажной вещи. Да, наш Королевский Военный Флот по-прежнему лучший в мире. Но ведь воевать придется не только на море, но и на суше. А наши сухопутные силы — пусть и вместе с силами Соединенных Штатов — все-таки заметно уступают соединенной мощи Европейской Империи и Конфедерации. Даже если нас поддержат Португалия с Испанией.

— Это действительно так, лорд Китченер, — загадочно улыбнулся Грей. — Но вы забываете о России…

* * *

1(14) июля
Константинополь

День близился к вечеру.

Повернув голову, Николай II в который уже раз залюбовался видом из окна, напоминающим полотна Айвазовского.

«Русское море,» — с нежностью подумал царь.

Конечно, на самом деле название было совсем другим, и все же в известной степени Николай был прав. Действительно, Черное море давно уже было внутренним морем Российской Империи.

Повернувшись к другому окну, царь снова залюбовался — но на этот раз уже панорамой древнего города. Что и говорить, царь любил третью столицу империи куда больше, чем Петербург и Москву.

— Ваше величество, — послышался негромкий голос, — все в сборе.

— Спасибо, Кемаль, — кивнул Николай гвардейскому полковнику. — Пусть войдут.

Турок царь тоже любил. В конце концов, именно турецкие гвардейцы («мои башибузуки», как он их иногда ласково называл) сумели достаточно быстро подавить волнения Пятого года.

В отличие от Теодора Рузвельта или Вудро Вильсона, Николай II был не президентом, а монархом. И не конституционным монархом, как Георг V или Наполеон V, а самодержавным. А потому он имел возможность не согласовывать свои решения с парламентом, а просто советоваться перед их принятием с близкими людьми — не обязательно министрами или членами Государственного Совета. Как бы уподобляясь восточному владыке, Николай в шутку называл свой круг приближенных «малым диваном». Или «диванчиком».

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Миротвор Шварц: Цепная реакция

  1. Сначала хотел идти к врачу и просить направление к психотерапевту, потом освежил сведения о том, что в широкие интересы автора входит и альтернативная история. Ну а затем выкинул все это из головы и стал просто читать, не отрываясь, потому что написано интересно и мастерски.

  2. Да. На эту тему можно развернуть новый сериал “Games of Thrones”. Единственное, что надо бы добавить, так это парочку женских персонажей. Позаимствова их, например, из Майн Рида: «… о донна Каварубио де Лос Льянос, пленительная как ангел, и коварная как Сатана …».

Добавить комментарий для Benny from Toronto Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.