250 total views (from 2022/01/01),  2 views today

«Ничего, — попытался его успокоить. — Обойдется». Пабло мотнул головой. «Если умру, передай эти часы и медальон Алисе…» «Стой! Стой!» — затормошил я его, видя, как он закатывает глаза. «Стреляй! Убей его!» — сказал напоследок Пабло, теряя сознание. Я и начал стрелять, раз за разом всаживая свинец в окно на первом этаже.

Вторая абсорбция — армейский вариант

(Повесть ассоциаций израильской жизни)

Ефим Гаммер

Продолжение. Начало

8

Почему-то в душевой, подставляясь под острые струи воды, я зачастую непроизвольно прокручиваю в мозгу песенные слова старого тренера из кинофильма «Первая перчатка». Не обошлось без этого и на сей раз, после ночной передряги, когда в «обстановке, приближенной к боевой», я нейтрализовал, а по-простому ввел в состояние гроги лейтенанта Ури.

— Умейте выжидать, умейте нападать. При каждой неудаче давать умейте сдачи, иначе вам удачи не видать, — муркал я под нос, нежась в парном помещении.

— Что поешь? — спросил у меня Пабло, зайдя в душевую из предбанника.

— Ого! — охнул я, забыв и думать о переводе, стоило посмотреть на него. Вернее, не столько на него, сколько на его разрисованную грудь. Не взять ни дать, географическая карта.

— Татуировка, — пояснил Пабло и пристроился напротив, под соседний душ, у широкого, во всю стену зеркала.

— Кто тебя так?

— Папа.

— Тоже художник?

— У нас это наследственное. Дедушка, он, я. Все миниатюристы. Сейчас я одну миниатюрку рисую. На махоньком-махоньком медальоне. Заглядишься!

— Чего так?

— А так, что там, внутри, на слоновой кости, моя сестра изображена.

— Алиса?

— Кто же еще? Я нарисую, а ты… Скажешь ей, сам заказал, сам купил, сам и подаришь.

— Почему я, Пабло?

— Потому что она в тебя влюблена.

— Не морочь мне голову! Лучше расскажи, за какие провинности тебя разрисовали?

— Традиция.

— А нагляднее, для непосвященных.

— Это путевая карта нашего предка.

— Христофора Колумба?

— Его самого!

— Выходит, это та таинственная карта, о которой…

— Да, та самая, от Соломона Мудрого! О ней и рассказывала моя сестра, пока в тебя не влюбилась. — Пабло выключил душ, протер ладонью зеркало и стал приглаживать волосы. — Так вот, по нашей традиции каждый мужчина в семье по достижению совершеннолетия получает на грудь эту карту. Дедушка, папа, я. Где-то на ней изображен тот остров с сокровищами, что остался на поверхности океана от Атлантиды. Но где — никто не знает.

— А твой отец?

— И он не знает,

— Но он ведь отправился на поиски этого острова.

— Отправился и пропал. Ищи его теперь, — вздохнул Пабло. — Говорю тебе, никто не знает, где этот сучий остров. У меня и в тюрьме допытывались — «где?». А я… Что я? Я просто двуногий носитель нашего семейного наследия. А карта… Карта — вот она, перед тобой. Ищи! Но ни долготы, ни широты. А визуально… Визуально все карты похожи, и древние, от Соломона Мудрого, и современные, из географического атласа.

— Постой-постой! Но сейчас, когда ты стоишь лицом к зеркалу, карта изменилась. Запад теперь для нее восток, а восток запад. Это тебя не наводит на мысль о зеркальном письме? Помнишь, Леонардо да Винчи практиковал зеркальное письмо, и таким образом зашифровывал свои послания. Может быть, и эта карта зашифрована?

— Пробовали расшифровывать и так, у зеркала. Получается, что-то похожее на Багамы. Имеются два острова в основании треугольника, как положено по легенде, вот и вот, показаны синенькими кружочками, — провел ногтем в районе солнечного сплетения и аппендикса. — А где же тот, искомый, на вершине пирамиды? Никакого кружочка!

— А сосок?

— Что?

— Сосок! Чем тебе не кружочек, да еще природный? Никто не примет во внимание, что это ключ к шифру.

— Слишком заумно. Чтобы во времена Соломона Мудрого думали на века вперед о таком…

— А ты подумай.

— Перестань!

— Пабло! Я из морских журналистов. Мили на километры не мерю. По морям походил, всяких карт повидал, разных морских баек наслушался. В особенности о скрытых кладах и островах сокровищ. Так что подумай-подумай.

— Брось, амиго! А то уже говоришь, как тюремный допросчик.

— Это почему же? — удивился я.

— По тому же калачу, что головой зовется, как у нас говорят! Мне в тюрьме с такими словами и приставали: «А ты подумай, где остров! — и по бокам. А потом еще добавочная порция: — Подумай! Не будешь думать, сдерем с тебя шкуру и повесим в школе вместо наглядного пособия!»

— Ничего себе, угрозы.

— Это не угрозы! Это… На, посмотри! — Пабло провел ребром ладони чуть выше пупка по узкой полоске глянцевой кожи. — Здесь, под картой, была подпись Колумба, да-да, его самого, адмирала морей и океанов. Вырезали, гады, себе на память. Главный их… специально приглашенный для допросов… европеец, акцент немецкого корня…. хвастался, что он коллекционирует такие сувениры… человеческие… Обещался смастерить из моей «шкуры»… так и выразился — «шкуры»… ремешок для часов. «Ремешок с автографом самого Колумба — реликвия!» — самодовольно оттопыривал большой палец и потом его вдавливал мне в нос. «Би-би, — говорил, — поехали в рай с пересадкой в аду!» И смеялся, сволочь!

9

По зову любопытства, услышав от Пабло о Багамах, я на обратном пути в армейскую палатку решил заглянуть в местную библиотеку и поштудировать справочник туриста. Поштудировал, и теперь был готов хоть на академический экзамен по географической науке.

Итак…

СОДРУЖЕСТВО БАГАМСКИХ ОСТРОВОВ

Багамы расположены в Атлантическом океане между Кубой и полуостровом Флорида. Они представляют собой архипелаг из более, чем 700 островов (только 30 из них населены). Багамские острова занимают площадь около 14 тысяч квадратных километров.

Они были открыты Колумбом в 1492 году.

Со временем острова стали прибежищем для различного рода искателей приключений и пиратов. В течении более чем 300 лет Багамы были английской колонией. С 1973 года Содружество Багамских островов — независимое государство, входящее в состав Британского Содружества. Номинально главой государства является королева Великобритании, представленная генерал-губернатором. Наиболее посещаемым островом является Нью-Провиденс, многие называют его Нассау по аналогии со столицей Багамских островов. Нассау является одним из крупнейших оффшорных центров мира, его называют «Цюрихом тропиков», поскольку здесь разместились более 400 банков и трастовых фондов.

Багамские острова — это сотни километров белоснежных песчаных пляжей, защищенных коралловыми рифами, прозрачные бирюзовые воды лагун и зелень кокосовых пальм.

Климат здесь мягкий, тропический. Западная часть Багамских островов омывается Гольфстримом, а с юго-востока постоянно дует теплый экваториальный ветер. Средняя годовая температура +26 С. Сезон дождей отсутствует. Но в период с мая по октябрь дожди выпадают чаще, возможны тропические ураганы, характерные для всего Карибского региона. Наиболее благоприятное время для посещения Багамских островов — с ноября по май.

Столица: город Нассау.

Население островов: 290 тысяч человек, из которых более 170 тысяч живут в Нассау. В основном это потомки негров-рабов, мулаты, а также европейцы и китайцы.

Язык общения: английский.

* * *

Вот такая картина вырисовалась о привольной жизни на заманчивом курорте, и захотелось, плюнув на все тяготы жизни, схватить рюкзачок, напихать в него нательное имущество — две цветные рубашки, белые полотняные брюки, шляпу-сомбреро — и рвануть на попутном лайнере за кордон.

Но реальность солдатской службы иначила грезы, и — справочник на книжную полку, а в зубы — приказ: немедленно в штабной кабинет!

Чего? Зачем?

Никакого понятия!

Ни у вестового, нашедшего меня в библиотеке. Ни, разумеется, у меня, тоскливо взирающему за окно, где «в тумане скрылась милая Одесса», сиречь Багамские острова, открытые — надо же! — все тем же вездесущим Христофором Колумбом, под знаком которого и мне проторять свои жизненные пути.

Штабная комната — та самая, с несгораемым ящиком — приветила меня шутливым замечанием лейтенанта Ури:

— Свинчатка в кулаке не припрятана? — он несколько дурашливо пошевелил челюстью справа — налево, слева — направо, демонстрируя исправность своего кусачего аппарата и, будто показывая, что не держит зла, пожал мне руку.

— Садись! — указал на стул, придвинутый к столу с разложенными у лампы с зеленым плафоном документами. — Сейчас подойдут другие.

— Что-то случилось?

— Случится! — пояснил Ури. — И к тому, что случится, ты будешь иметь непосредственное отношение. Это уже решено.

— После ночного рукоприкладства? — напомнил я о нокауте..

— Решено! — Ури опять смешливо подрыгал челюстью, будто лишний раз хотел мне показать: он без претензий.

В дверь постучали.

— Входите!

Вошел Габи Милкинг.

— Язык? — Ури задал ему дурацкий, на мой взгляд, вопрос.

— Арабский.

— Где изучал?

— В школе.

— Садись.

Вошла Лиора.

— Язык? — Ури пошел по второму кругу.

— Немецкий.

— Где изучала?

— Знаю с детства. Бабушка моя из Прибалтики, для нее немецкий — что идиш, почти родной.

— Понятно. Садись.

Вошел Пабло.

— Язык? Впрочем, садись и так. С тобой все ясно.

Пабло устроился на табуретке возле меня, положил американскую автоматическую винтовку М-16 на колени, прикладом ко мне, стволом к Габи. И тыркнул меня локтем в бедро.

— Что за тревога?

Я пожал плечами, и пристроил свой автомат стоймя у стола, чтобы не мешал.

— Кого ждем? — спросил Габи.

— Начальника операции, — пояснил Ури.

— О, у нас появились начальники!

— А вот и он! — засмеялась Лиора, располагающая, по всей видимости, гораздо большими сведениями о предстоящем задании.

Мы признали в начальнике Толика Кравцова.

Ночью — на прохладе — он был в «дубоне», местном, скажем так, варианте русского ватника, а сейчас в форме израильского солдата без знаков различия.

— Представляться не буду, — начал он как-то таинственно, подходя к столу. — Зовите меня по-простому Толик или, если привычнее, Натан. Мое звание — это не важно. По какому профилю солдат — тоже. Важно другое: то, что я вам сейчас расскажу, остается лет на двадцать в недрах этой комнаты и ваших мозгов. Как у нас принято говорить, — он выразительно посмотрел на меня, служившего с его старшим братом в Калининграде, — из части не выносить. Дошло?

Мы все поняли.

— Если дошло, то приступим…

Рассказ его был неожидан, хотя мною, видевшим снимки Эрнесто Фога, в чем-то и угадан.

Суть сводилась к тому, что всемирным центром Симона Визенталя — охотника за нацистами — собраны документы о гитлеровцах, проживающих в Аргентине. В большинстве своем они угнездились в городе Барилоче.

Это своеобразная южноамериканская Швейцария, расположенная, как в Альпах, среди озер и лесов. В послевоенные годы она стала прибежищем для фашистов, сбежавших из Европы. Визы на въезд в Аргентину им выдавал видный нацист Рихард Кнопс.

Среди тех, кто спасся от суда и смертного приговора, немало кровавых убийц, по которым плачет веревка в Нюрнберге, почитай, с 16 октября 1946 года. Это Эрих Прибке, второй по старшинству офицер гестапо в Риме, и гауптштурмфюрер Эрнст Фогельзанг.

В 1944 году, 24 марта, в отместку за нападение на немецких солдат было схвачено и убито в Адреатинских пещерах 335 человек.

Массовую казнь гражданских лиц фашисты провели в качестве возмездия за нападение партизан на батальон военной полиции войск СС, в ходе которого погибло 33 немецких солдата. За каждого уничтоженного партизанами немца решено было расстрелять десять ни в чем не повинных итальянцев. Руководил акцией Эрих Прибке, который настолько усердствовал, что превысил лимит приговоренных к смерти на пять лишних жертв. По поступившим к охотникам за нацистами сведениям, активную помощь в этой карательной операции оказывал ему гауптштурмфюрер Эрнст Фогельзанг. В ходе расстрелов он применял приобретенный в Советском Союзе опыт умерщвления людей: одним выстрелом в голову убивал в строю сразу по пять человек, смотрящих в затылок друг другу. Италия требует выдачи этих преступников. Но…

— Я не представляю Италию, — сказал Толик. — Я представляю… Ту географическую точку на карте Советского Союза, ту деревушку, где гауптштурмфюрер Эрнст Фогельзанг впервые приобретал опыт убийства ни в чем неповинных людей, когда обучался этому зверскому искусству — одним выстрелом в затылок укладывать на землю сразу несколько человек. Моих родственников, к слову сказать, и не только моих.

Он как-то странно посмотрел на меня. И я почувствовал острую боль в сердце, похожую на давнюю, поражающую в детстве, когда представлялось, что меня сначала расстреляли в украинском местечке Ялтушкино, а потом родили на белый свет снова, уже на родине «капитанской дочки» Пушкина — в Оренбурге, тогда Чкалове.

Толик вынул из сейфа книгу Ильи Григорьевича Эренбурга «Люди, годы, жизнь» с красной закладкой на определенной странице.

— Прочитаем?

И прочел то, что некогда, при первой публикации этих мемуаров в 1961 году врезалось мне — 16-летнему школьнику — в память, казалось бы, навсегда.

«Герой Советского Союза младший лейтенант Кравцов писал тестю о судьбе своей семьи, оставшейся в местечке Ялтушкино (Винницкая область): «…20 августа 1942 года немцы вместе с другими забрали наших стариков и моих малых детей и всех убили. Они экономили пули, клали людей в четыре ряда, а потом стреляли, засыпали землей много живых. А маленьких детей, перед тем как их бросить в яму, разрывали на куски, так они убили и мою крохотную Нюсеньку. А других детей, и среди них мою Адусю, столкнули в яму и закидали землей. Две могилы, в них полторы тысячи убитых. Нет больше у меня никого…»

Пабло, сбоку от меня, нервно выбивал пальцами дробь по прикладу.

Я тоже взял автомат, положил на колени, провел по стволу ладонью, тяжко, болезненно, до ожога кожи.

— Герой Советского Союза младший лейтенант Кравцов? — поднял глаза на Толика.

— Мой близкий родич.

— А тесть, кому он писал?

— Ваш. Вы ведь из фамилии Розенфельд?

— Моя мама Клара, — сказал Пабло.

— Моя бабушка Сойба, — сказал я.

— Вот видите, вы живы. И он жив, гауптштурмфюрер Эрнст Фогельзанг. А чья жизнь дороже? Его или наших родичей? Полторы тысячи… Взгляните, — и протянул нам через стол фотографии. Мне черно-белую, сороковых годов, моему другу — цветную, из нынешнего времени.

— Эрнст Фогельзанг, — прошептал я, вглядываясь в черты ненавистного лица.

— Эрнесто Фог! — вскричал Пабло, и вскочил с табуретки, роняя оружие на пол. — Это он! Это он, сволочь, резал меня на сувениры! — и задрал над поясным ремнем гимнастерку, показывая глянцевую полоску кожи на животе.

10
О ЧЕМ ПИСАЛА РУССКОЯЗЫЧНАЯ ПРЕССА ИЗРАИЛЯ

Газета «Наша страна», №3461, 1983 год
КАИР (Рейтер, ЮПИ)

Помощник президента Египта Осама эль-Баз заявил, что Каир не возражает против того, чтобы СССР играл активную роль в деле урегулирования ближневосточного конфликта.

Политические обозреватели отмечают, что это еще один шаг Каира на пути сближения с Москвой.

ПАРИЖ (Франс-пресс)

Министр иностранных дел Франции Клод Шассон встретился в Париже со своим советским коллегой Андреем Громыко. Они обсуждали также и ближневосточную политику Франции.

Клод Шассон вернулся после своей поездки в Иорданию, Ирак, Сирию.

ПРЕЗИДЕНТ РЕЙГАН ПРИГЛАСИЛ М. АРЕНСА НА ВСТРЕЧУ В БЕЛЫЙ ДОМ

Наблюдатели считают весьма необычным тот факт, что президент Рейган пригласил Моше Аренса, назначенного министром обороны Израиля, прийти в Белый дом на следующей неделе «для прощальной беседы».

Один американский чиновник сказал, что предстоящая встреча в Белом доме отнюдь не будет лишь «визитом вежливости» и что Рейган и Аренс будут обсуждать актуальные проблемы «по существу».

А. ХЕЙГ СЧИТАЕТ, ЧТО АРАБО-ИЗРАИЛЬСКИЙ КОНФЛИКТ НЕРАЗРЕШИМ

Находящийся с визитом в Швеции бывший государственный секретарь США Александр Хейг выступил с речью на семинаре, организованном редакцией газеты «Свенска дагбладет». Как сообщает корреспондент АП из Стокгольма, Хейг сказал: хотя он и поддерживает почти все начинания Рейгана, направленные на достижение мира на Ближнем Востоке, лично он не верит, что арабо-израильский конфликт вообще можно урегулировать.

Он сказал также, что Ближний Восток — это не только арена арабо-израильского конфликта, но и арена соперничества сверхдержав, а это усугубляет напряженность.

В ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ ТЕРРОРИСТЫ АКТИВИЗИРОВАЛИ СВОЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Выступая на заседании комиссии Кнессета по иностранным делам и обороне, советник главы правительства по вопросам борьбы с террором Р. Эйтан сказал, что за восемь месяцев, прошедших с начала операции «Шлом Агалиль» — «Мир Галилеи», число актов террора, направленных против Израиля и евреев за рубежом, было более значительным, чем в предыдущее время.

Речь идет как о тех или иных террористических актах в самом Израиле, так и о подобных же действиях в Ливане, на Западном берегу и в секторе Газы, а также об израильских представительствах и еврейских организациях, фирмах и т.п. в странах рассеяния.

Вместе с тем Эйтан подчеркнул, что из-за уничтожения «структуры» ООП в Ливане в результате операции ЦАХАЛа теперь ослаблены связи ООП с центрами международного террора.

ООП в настоящее время раздирается разногласиями, но Израилю не следует возлагать слишком большие надежды на то, что этот раскол окажется долговечным.

ИЕРУСАЛИМ (ИТИМ)

В четверг состоялись похороны двух солдат ЦАХАЛа, погибших в Бейруте.

Старший сержант Мордехай Тадмор, 29 лет, был похоронен на воинском кладбище в Нес-Ционе.

В три часа дня был похоронен на кладбище в Кирьят-Шауль сержант Рафи Рейхер, 32 лет, из Гиватаима.

11

Джип — это еще тот вездеход! Открытый верх, впереди, у баранки, два места — для водителя и командира разъездного патруля, который, как и мы все, кроме шофера, в куфие и одет в арабский длиннополый балдахон.

За кабиной, вдоль борта, откидные скамейки с кожаным покрытием. Не пружинные матрасы, но сидеть, полагаясь на крепость копчика, седалищного нерва и упругость рессор можно.

По ровной дороге катиться — занятие сносное, вполне комфортабельное, а по своенравной, ухабистой — не очень. Но что поделать? Не к теще на блины едем. Иначе сели бы в «Мерседес», навьючили бы на крышу ящик шампанского, и — в песенный распев, замешенный на импровизации: «А для тебя, родная, есть почта полевая, пиши, пиши, пиши ты в наши миражи!» Или «мы едем, едем, едем в далекие края». Вторая песня, честно признаться, ближе к ситуации, если ее попытаться разъяснить.

Но разъяснять я не буду. Почему? Да потому, что, как это ни покажется смешным, адрес конечной доставки наших тел мне не ведом и по сей день. Кому он ведом, так это Толику Кравцову и лейтенанту Ури.

А я? Что я?

Знаю, поехали к бедуинам, чувствуя себя солдатами Израиля.

Знаю, приехали уже под макияжем «наших двоюродных братьев», рабочих-строителей, подрядившихся строить птичник в ближайшем еврейском поселении.

Еще знаю, сошли на землю. Трое — Ури, Лиора, Пабло — остались у машины, трое — Толик, Габи и я — направились в раскидистый шатер. Причем, Габи нес сверток — парчовый мешок с упрятанной в его недрах музейной саблей.

На эту саблю, признаю, как свидетель, стоило посмотреть. С такой роскошью второй раз не придется столкнуться. Рукоятка в самоцветах. Ножны прошиты золотой нитью. На клинке витиеватая арабская надпись, нечто о прежнем ее мифическом владельце, почитаемом царе Шахриаре, вдохновителе и первом слушателе сексуально-героического эпоса «Тысяча и одна ночь», сочиненного мужественной и находчивой Шахразадой ради того, чтобы остаться в живых после страстных лобзаний и семейных разборок.

В шатре нас приветствовал величественный по богатым одеяниям и внешним приметам шейх. Имя? Опять-таки в секрете. Положим, назову его наобум — Али Ахбар Ор — и что изменится? Ровным счетом, ничего! Но уверенность в том, что он и после разглашения этого имени-псевдонима будет жить и здравствовать, возрастает неодолимо, на все сто процентов.

Итак… В шатре нас приветствовал шейх Али Ахбар Ор. По-восточному медоточиво, покачиваясь, скрестив на коврике ноги, он произнес:

— Благое пристанище уготовано тем, которые питают страх Божий…

— Мы питаем, — ответил ему в тон и на его же языке Габи Милкинг.

Шейх кивнул и продолжил в том же духе:

— Тот, кто уверует и будет совершать добрые деяния, поселится и будет развлекаться в цветущих садах вечной услады…

— Мы веруем.

Ритуал приветствия был, по-видимому, завершен. И шейх, поглаживая серебристую бороду, вполне прозаически поинтересовался:

— Бакшиш?

Габи выступил вперед. И преобразившись в аборигена, продемонстрировал нам — малообразованном в бомонде, что не зря учился в израильской школе. С легкостью, будто заранее подготовился, он озвучил на местном наречии, под Томаса Эдварда Лоуренса — английского офицера из знаменитого фильма шестидесятых «Лоуренс Аравийский», чрезвычайно велеречивое и утомительное для нашего слуха предложение:

— Великий и могучий, хозяин вселенной, прими от нас, верных почитателей твоей несравненной мудрости и отваги, саблю царя Шахрияра, пожалованную тебе в дар народом дружественного Израиля.

Но — к моему удивлению — шейх не отвел ладони от своей бороды, не потянулся к предмету гордости всего мусульманского мира. Не кликнул слуг, стоящих сзади с кинжалами на поясе, чтобы они приняли драгоценный подарок. А спросил:

— Сабля настоящая?

— Истинное сокровище, могучий Али Ахбар Ор! Это я вам говорю…

— Ты не великий Дауд ибн Нахаш — ум сердца моего, чтобы говорить за него. А он говорит: разящая сталь Шахриара в одно касание отсекает голову отрока от туловища и режет в воздухе на лету человеческий волос.

— На лету? Человеческий волос? — переспросил Габи, и посмотрел на Толика Кравцова.

Тот кивнул.

Шейх нахмурился.

— Неправильно подсказываешь! — заметил нервно и поспешно, полагая, что его хотят обдурить с подношением.

Толик примирительно поднял руки.

— Он не подсказывает, он советует, как старший по возрасту и званию, — пояснил Габи.

— Тогда пусть он тебе посоветует правильно.

— А как это правильно?

— Сначала вынь саблю из ножен!

— Исполнено, — сказал Габи и обнажил клинок.

— Теперь размахнись! — скомандовал шейх.

— Исполнено! — Габи развернул плечо, отвел саблю в сторону. — Что теперь?

— Отсекай отроку голову!

— Что? Какому отроку?

— Тому, что слева, — шейх указал на меня, и, сознаюсь, меня пробрал на мгновенье озноб, и в этом, согласитесь, нет никакой странности, если не забывать о наших не совсем дружеских отношениях с обладателем отточенной «секиры».

Я посмотрел на Габи.

Габи посмотрел на Толика.

Тот кивнул.

У меня екнуло сердце.

Но тут раздалось — «хули-гули, черти вдули!» — невразумительное, но очень емкое по смысловому содержанию. Я будто услышал пароль, и мгновенно преобразился, сообразив, что следует предпринять.

В ту же секунду легкий, как дуновения воздуха, довольно длинный волосок стремительно покинул мою взволнованную возможным отсечением голову, полетел навстречу смертельно заточенному лезвию. Полетел, и едва прикоснувшись к острой стали, рассекся пополам.

Сабля экзамен выдержала. И, скорей всего, выдержали экзамен и мы все — я, Габи Милкинг и Толик Кравцов. Шейх смотрел на нас теперь иными глазами. В них уже не читалось нечто загадочное и тревожное. Все это постепенно перегонялось в убежденность и уверенность. Такие переменчивые взгляды я встречал не единожды у людей, желающих и боящихся доверить сокровенную тайну. Однако стоило им решиться, и сам взгляд обретал новый оттенок, становился глубже и ясней, подобно тому, как это произошло с шейхом Али Ахбар Ором сразу же после того, как он принял в дар от израильского народа саблю царя Шахрияра.

— Ввести! — коротко приказал он слугам.

И мы переглянулись — я, Габи, Толик. Переглянулись с тем напряжением, какое испытывают люди, когда им предлагают самостоятельно выбрать себе вид казни: или быть расстрелянным, или быть повешенным, или разорванным на куски.

Ввести должны были именно того, кто в своей жизни мог считаться магистром по изысканию способов казни для беззащитных людей, вся вина которых заключалась в том, что они родились евреями.

Еще минута, и мы его увидим. Увидим того, кто лично убивал наших родственников — моих, аргентинца Пабло и Толика Кравцова — в местечке Ялтушкино. Увидим и ничем не покажем, что знаем о нем все. Увидим, и не дадим ему понять, что мы — это мы, солдаты израильской армии. Для него мы якобы палестинцы, которые должны незаметно для властей переправить его в район Шхема, в лагерь беженцев «Балата», где ему предстоит обучать террористов тому ремеслу, каким он овладел в совершенстве — убийству безоружных людей.

В шатер должны были ввести гауптштурмфюрера Эрнста Фогельзанга, которого тайными тропами, через пустыню — где на верблюдах, где на закорках — бедуины с риском для жизни, как чрезвычайно секретный груз, доставили из Египта в Израиль, чтобы с выгодой для себя «перепродать» охотникам за нацистами.

12

Тряская ходка джипа клонила ко сну. Но спать ни в коем разе нельзя. Напротив сидит, если обратиться к стилистике репортажей с Нюрнбергского процесса, «зверь в человечьей шкуре». Сидит, спокойно покуривает сигарету «Кент» и посматривает по сторонам: когда это вынырнет из набегающих сумерек Шхем — Наблус. По бокам от него, справа и слева, два наших лейтенанта, один — Ури, отличие законное, мужское, второй, правильнее, вторая — Лиора, отличие законное, женское.

Седоусый перестарок, может, дамский угодник, а, может, и нет, но взгляды то и дело кидает на Лиору, отвлекается, что нам на пользу, от слежения за дорогой. Если он не совсем хорошо знаком с географией местности, то не уследит, что мы сменили курс, вывернули на вспомогательную трассу, которая выведет к нашей базе. Но до нее еще пылить и пылить, проходить через контрольно-пропускные пункты.

А вот и первый, высветился на изгибе шоссе. Горит опознавательным знаком, как маячок. И мы, в свою очередь, включили подсветку на железном ободе, изображающем крышу нашего тарантаса. Глядите, граждане судьи, в кузове шесть пассажиров. Но не заглядывайте, пожалуйста, под наши бортовые скамеечки, снизу к ним на пружинных держаках прикреплены автоматы. Полагаю, вы и не заглянете. Наш водила, он же Толик Кравцов, предъявит вам надежные бумаги. Из них — доходчиво разъясняю — следует, что мы мастера-строители из еврейского поселения Нахон, а он наш прораб, работодатель, так сказать, титульной национальности. Родился в Иерусалиме, что и пропечатано в удостоверении личности. И едем-едем-едем отнюдь не в далекие края, а за пятидесятикилометровую отметку, мимо выстроенного неподалеку от лагеря беженцев «Балата» городка одноэтажных коттеджей, прямиком в указанный крестиком на путевом листе поселок. Посему не томите нас с досмотром, пропустите, будьте добры. Да и ночь набегает… А она в здешних краях способна разразиться взрывами гранат, скороговоркой пулемета и, самое опасное, выстрелами палестинских снайперов. Как поговаривают, некоторые, самые охочие до крови, и облюбовали городок коттеджей, возведенный специально для жителей «Балаты», но в знак протеста неизвестно против чего ими так и не заселенный.

Начальник КПП бегло просмотрел бумаги, козырнул Толику Кравцову и поднял шлагбаум.

— Езжайте!

Мы и поехали. Километр, другой, третий. Едем-едем-едем, поддерживаем разговор, начатый по-арабски.

— Как ваше самочувствие? Все в порядке? — спросил Габи.

Эрнст ответил по-английски, довольно неуверенно, как на чужом языке.

— Ай ду нот спик аравит.

Тогда в разговорный жанр нашей далеко не эстрадной программы включился Пабло, из-за куфии и длиннополого одеяния не узнанный бывшим его истязателем.

— Господин, Эрнесто Фог! Мои друзья, — повел он по-испански, — интересуются, как ваше самочувствие после столь длительного перехода из Египта в Израиль?

— Нет проблем.

— Сколько времени вы намерены пробыть у нас?

— Это мы будем обсуждать с вашим командиром.

— Наверное, вам понадобится переводчик.

— Ну, а вы на что?

— Я не всегда свободен. У меня работа…

— Попросите отпуск.

— А других языков вы не знаете?

— Нет! — коротко, с набегающей злостью отрезал нацист.

И тут пришла очередь Лиоры.

— Не скажете, какой час? — спросила она по-немецки, чтобы удостовериться, что наш попутчик блефует.

Эрнесто Фог машинально отвернул ребром ладони рукав пиджака и, опомнившись, растерянно уставился на Лиору.

В резком электрическом свете я увидел на ремешке от часов, цвета слоновой кожи, четко пропечатанные ивритские буквы, и вспомнил: такими буквами, по преданию, выполнена подпись Колумба, завещанная наследникам. И еще с той же стремительностью вспомнил: ремешок выкроен из живой кожи, которую Эрнесто Фог самолично срезал с тела человека, как с подопытного животного, и этот человек сидит сейчас напротив него.

Пабло! Я хотел перехватить его руку. Но она выброшена вперед, к часам, с такой пружинной силой, что потребовалось вспоминать уже об автомате, и превращаться из палестинца в израильского солдата.

— Мое тело! Моя кожа! Моя кровь! — кричал Пабло на иврите, забыв о родном языке.

Толик Кравцов дал по тормозам.

— Прекратить балаган!

Но куда там — прекратить…

Пабло вцепился в запястье Эрнесто Фога.

— Мое тело! Моя кровь!

Фог отстегнул ремешок и толкнул ногой Пабло, тот отлетел к противоположному борту. Немец выхватил из бокового кармана «Вальтер», и… секундой позже случилось бы непоправимое, но Лиора сбила прицел стрелку, толкнув его плечом.

Фог перемахнул через борт джипа и побежал к темнеющему за насыпью камней коттеджу.

— Не стрелять! — бешено орал Толик Кравцов, выскакивая из машины.

Я бросился за ним, на ходу передергивая затвор автомата.

Следом за мной рванул Пабло.

Бежать в арабской хламиде, похожей на платье, довольно утомительное занятие — не разгонишься, хоть и обольешься потом. Но и упустить беглеца нельзя.

Что делать?

Послать вдогонку пулю?

А приказ «не стрелять»?

Не стрелять, так не стрелять. Но — что это? Явно прозвучал выстрел. Один, потом второй. Одиночные. Скорей всего, из винтовки. Из американской М-16.

Кто стрелял? Я оглянулся на Пабло. Он?

Однако…

Он вообще без винтовки: из-за приступа ярости забыл ее прихватить.

Кто же стрелял?

И тут я заметил вспышку из оконного проема того коттеджа, к которому направлялся Эрнесто Фог. И тотчас услышал вскрик. Обернулся. Так оно и есть: Пабло!

— Пабло ранен! — предупредил я, спешащего к нам на выручку Габи.

Затем подполз к аргентинцу, спросил:

— Куда?

Он показал на грудь. И тихо прошептал:

— В то место, которое для тебя — остров.

— Ничего, — попытался его успокоить. — Обойдется.

Пабло мотнул головой.

— Если умру, передай эти часы и медальон Алисе…

— Стой! Стой! — затормошил я его, видя, как он закатывает глаза.

— Стреляй! Убей его! — сказал напоследок Пабло, теряя сознание.

Я и начал стрелять, раз за разом всаживая свинец в окно на первом этаже коттеджа. Темный силуэт за подоконником не исчезал, огрызался огнем, но почему-то с недолетом.

Что бы это значило?

И вдруг я осознал. Снайпер целится не в меня — я еще далек от него и, вероятно, по его мысли, менее опасен, чем опередивший меня метров на сто человек с пистолетом. Этим человеком был гауптштурмфюрер Эрнст Фогельзанг, прибывший в Израиль под именем Эрнесто Фога, чтобы активизировать палестинский террор.

Здесь он и нашел смерть.

В ту минуту, когда, убегая от нас, взывал к палестинскому снайперу сразу на двух языках о помощи.

Палестинский снайпер был не Пабло. Он не понимал по-испански.

Палестинский снайпер был не Лиора. Он не понимал по-немецки.

Палестинский снайпер понимал по-арабски, а на этом языке самое известное ныне слово — «джихад».

И он совершил свой «джихад», уничтожив неверного.

По его представлениям, еврея. По нашим…

Но не будем о наших представлениях.

И наши представления, когда встречаешься лицом к лицу с врагом, тоже вполне четкие: пуля за пулю. А если не пуля, так…

Толик Кравцов бросил в проем окна гранату…

На часах Эрнесто Фога, зажатых в пальцах Пабло, светилось, навсегда замершее в моем сознании, время: 23:55.