В последние секунды, перед тем, как пуля конвойного палача раздробила ему голову, и он рухнул на пол или на землю, ему привиделось родное село Долговичи, отцовский дом, и он сам, совсем маленький Муля, в ситцевой рубашонке-косоворотке, присев на траву перед заезжим фотографом, пристально вглядывается в будущее.

Мой дядя Муля — дитя революции

(Сто лет 17-го году и 80 лет 37-му)

Генрих Иоффе

Они шумели буйным лесом,
В них были вера и доверье,
Но их повыбило железом.
И деса нет. Одни деревья.
(Д. Самойлов)

«Муля». Ну и имя! Взрослый мужик и вдруг на тебе — Муля! Обхохочешся! Скажут: «Муля», и все смеются… Помните старый, еще довоенный фильм «Подкидыш»? Там великая актриса Фаина Раневская говорит своему потешному, нелепому супругу немеркнующую до сих пор фразу: «Муля! Не нервируй меня!»… И все хохотали. Даже Брежнев, говорят, увидев Раневскую на каком-то приеме, неумно захохотал, и она — дама решительная — сделала ему порицаюшее замечание.Он вроде бы извинился.

Мой рассказ тоже о человеке с потешным именем Муля, Однако смешно не будет. Как бы не пришлось утирать слезу, хотя с той поры, о которой пойдет речь прошло много лет. Давно это было…

Сохранилась старая, старая фотография. На ней — семья моего деда, его родни (они жили в селе Долговичи бывшей Могилевской губернии). У ног старших, прямо на траве примостились пять мальчиков — сыновья деда, мои будущие дядья. Все они — в русских рубашках-косоворотках (пуговицы застегивались на шее и плече). Такие рубашки носили еще в 30-х гг., а после войны вышли из моды: простота! Второй мальчик слева, руки на коленках — это и есть тот Муля, о котором вспоминаю. Он родился в 1903 году, вот и определим скоько ему на этом фото лет. Чуть приподяв головенку, он как-будто вглядывается вдаль, хочет узнать: а что там дальше, впереди. А лальше была революция. Февральская, потом Октябрьская. И сельских мальчиков в косоворотках новая власть призвала в большую жизнь, широко распахнув перед ними двери. Дети революции… В них были вера и доверье. Их лозунгами стали: учиться, работать, творить. Созидать Новый Мир. По науке, по теории. А в жизни приходилось идти «не по теории», а по земле…

Впервые я увидел маленткого мальчика Мулю в рубашонке-косоворотке спустя, наверное, четверть века, когда он действительно стал моим дядей. Теперь он был строителем, дорожным инженером….

Прошли мировая война, революция, еще одна война — гражданская. И вот она, Россия провинциальная. Глухомань, бедность., голодуха… Это и от закоренелого российского бездорожья. Я сам трясся в кузовах полуторок по костромским проселкам в ямах, рытвинах, буераках и ухабах в 50-х годах. 100 км от станции до городка, в котором тогда работал — почти что 6 часов езды! Зимой снежные заносы, бывало, совсем «отрезали» городишко от «материка». А весной и осенью — дожди, грязь — проезда тоже нет. Как при царе Алексее Михайловиче. Двое-трое суток отсиживались в Доме колхозника, играли в «очко.

Муля — Самуил Павлович — прокладывал для России шоссейные пути. Он был одним их тех, кто поднимал в ней жизнь. Его заметили «наверху», предложили переехать из Белоруссии в Москву на высокий пост.

Старший брат — инженер-железнодорожник — сказал:

— Откажись. Идут крутые времена. На самом верху, сам знаешь. Борьба за власть. Без крови не обойдется. Большой кровушки. Откажись. Найди причину. Скажи: молод де еще.

— Но я же не иду в политику! — возразил Муля.

— А знаешь как Ленин сказал? «Если вы не занимаетесь политикой, политика займется вами». И прчитал из «Возмездия» А. Блока. Он сравнивал жизнь в России с ледоходом на реке.

Она, как вешняя река,
Внезапно двинуться готова!
На льдины льдины громоздить
И на пути своем крушить
Виновных, как и невиновных,
И нечиновных, как чиновных.

Муля не внял совету. Был полон сил, энергичен. Советская власть вытащила его из деревни, направила в институт, дала образование, профессию. Теперь он был нужен ей, Как он мог отказаться? И честолюбие. Кто из молодых его лишен?

Начальником Мули стал сам Леонид Серебряков. Участник двух революций, в начале 20-х гг. секретарь ЦК ВКП (б), человек близкий к Ленину, но позднее… троцкист. Худшего врага, чем Л. Троцкий и троцкисты, у товарища Сталина не было.

Отрешенный от партийной работы, Серебряков в начале 30-х гг. быд назначен начальником Главного Управления строительства шоссейных дорог. (ГУШОСДОР). Главным инженером в этом Управлении стал Самуил Павлович Макрович — дядя Муля.

Вспоминаю. Это было году в 36-м. Отец, мать и я заболели какой-то инфекционной болезнью. Надо было изолировать мою сестренку Лелю. Позвонили дяде Муле. Он жил в большой по тем временам, отдельной квартире с женой, трехлетней дочерью и стариками-родителями. Ему предоставили дачу на станции Удельная, машину с шофером. Он приехал. Сказал:

— Ну, Лелечка, поедем на дачу. Там я на время батьковать буду. Скучио тебе не будет. Девочек много, есть с кем попрыгать через веревочку.

— Нет, — влруг сказала Леля. — Я не поеду!

— Как так?!

— Без Усика не поеду!

— Какой еще Усик?

Усик был Лелин любимый серый котенок, которого она холила и лелеяла. Помню, как смеялся дядя Муля.

— Что за вопрос! И Усика заберем!

Я смотрел в окно, когда они отъезжали. Сестричка моя была на задним сиденьи, держала своего Усика на руках. А дядя Муля,сидевший рядом с шофером, обернулся к ней и что-то весело говорил. Больше я его не видел…

Спустя много лет мне рассказывал другой дядя, его брат:

— Он знал, что его заберут. Но масштаба трагизма не представлял. А кто представлял? Мне как-то говорил: «Ну, отсижу лет 5. Вернусь, а дочка уже в школу пойдет. Я ее провожать и встречать буду». Что я мог сказать? Сам ждал, что и меня вот-вот возьму. Но успокаивал: «А может пронесет, обойдется?»

Нет, не обошлось…

Я не знаю как было, когда ночью на лестничной площадке раздались тяжелые сапожные шаги, прозвучал дверной звонок, и люди в гимностерках и ремнях вошли в Мулину квартиру. Немногие свидетели и те, кому, может быть, они тогда по страшному секрету о чем-то рассказали, ушли из мира сего. Но в конце 50-х гг. вернулась из магаданских лагерей Мулина жена Соня. Она была женой «врага народа», а жена врага тоже враг того же народа. Соня получила немного: всего 8 лет. Дочку хотели забрать в детдом, но дед и бабка просили оставить ее им «на их старость». Оставили!

Я пытался расспрашивать Соню. Она не хотела говорить.

— Я все забыла, мало что помню. Что-то бормотала, какие-то глупости о его заслугах, о том, что он — начальник… Один военный, рассмеявшись, прервал мой бред: «Начальник! Мы с ромбами в петлицах брали!» А когда на Лубянке мне объявили приговор — 8 лет лагерей, я враз, в секунлу полностью оглохла. Я почти все забыла и не хочу вспоминать. Перестань спрашивать! Уходи!

Та ее «лубянская» глухота прошла, а страх навсегда вцепился в душу. Она так и не узнала о гибели мужа. « Оттуда» дали знать: он приговорен «к 10 годам заключения без права переписки». Никто не ведал, что это был «гуманный» код расстрела. Потом сообщили, что он умер в одном из лагерей. Через несеолько лет после возвращения она покончила с собой…

Но нет ничего тайного, что не стало бы явью. Прошли дни и черного 37-го года.

Из мартиролога «Мемориала»:

Муля был арестован 27 апреля 1937 г. Полгода — в тюрьме. Он не знал ничего ни о ком и о нем никто ничего не знал. Глухо. Тьма. Ровно через полгода, 27 октября того же 1937-го года его вывели из камеры, куда-то привели или привезли. За столом сидели военные с хмурыми лицами — Военная коллегия Верховного суда СССР. Они сказали, что он, — Муля — член контреволюционной террористичкской организации. Террористической! Никто никогда уже не скажет, что отразилось на его лице: смятение, отчаяние, страх, ужас?

Приговор: смерть. А страна готовилась праздновать 20-летие Великой Октябрьской революции И молчала. Страх… Не прошло и 20 лет, как дядя Муля был реабилитирован. Той же Военной коллегией, которая убивала.

Мне мерещится: в последние секунды, перед тем, как пуля конвойного палача раздробила ему голову, и он рухнул на пол или на землю, ему привиделось родное село Долговичи, отцовский дом, и он сам, совсем маленький Муля, в ситцевой рубашонке-косоворотке, присев на траву перед заезжим фотографом, пристально вглядывается в будущее…

Стоим на обочине шоссе Москва-Минск. Белоруссия. Воздух наполнен легким синеватым туманом, Пахнет свежеиспеченным хлебом и жареной картошкой – бульбой. Говорю приятелю:

— Тут, может, как раз и дядька мой — Муля стоял. Он в начале 30-х годов дорогу эту прокладывал. Давай помянем его. Прямо «из горла» глотнули водки. Постояли еще, помолчали. Надо было спешить в Минск по делам. Поехали,

Тянется дорога. дорога, дорога,
Катятся колеса все дальше, все вдаль.
Что ж это на сердце такая тревога,
Что ж это на сердце такая печаль…