Луна быть полной
Всегда не может.
…………………..
Только людей перемены тревожат.
«Перемены»

Балерины
Объелись глины.
«Скульптуры Родена»
альманах «Побережье», Филадельфия, 1997

Мне стала широка моя рубашка,
Я стала легче листьев орхидеи.
«Китайские мелодии»

Стул кажется нестерпимо жёлтым
Из-под синего одеяла.
«Опыт»
альманах «Литературный витраж», Нью Йорк, 1996

Поэт в России — больше, чем поэт,
В Америке — изящней балерины.
И, множество испробовав диет,
Я перешла на сухари и глину.

Бояться перемен мы не должны,
Из опытов своих я почерпнула:
Смотрите как я полноте луны
Бросаю вызов желтизною стула.

Проснёшься утром — легче орхидей,
И грация, как муза у Родена…
Но вот досада: фармацевт, злодей,
Снотворного подмешивал к пургену.

У КРАЯ СВЕТА

Не думай дурного, не думай дурного!
Пускай говорят: натворили делов.
Любовь — это мутная первооснова
Сверкающих шпилей и колоколов.

Не думай дурного, не хмурься, не сетуй —
Там просто вуаль зацепилась за куст.
С тобой я немедля готов на край света,
Но свет не совсем необъятен и пуст.

Не думай дурного, не думай дурного!
Ты помнишь картинки немецких мазил? —
Достиг путешественник края земного
И лысиной твердь изумлённо пронзил…

Источник здесь.

Не думай дурного, не думай дурного,
Со мной это тоже бывало не раз,
И сдрейфить, известное дело, не ново,
И жаль её слёз, и позорен отказ.

Я тоже был смугл и глядел исподлобья
На то, что открылось в кустах георгин,
Но думалось как-то о странном подобьи
Меж Брейгелем Старшим и братьями Гримм.

Покуда она разбиралась с вуалью,
Решил я: «Ребячья зазноба — пора!»,
Но вдруг обозначилась тут инфернально
На шпилях и крышах церквей немчура.

И Кранаху, Дюреру, Гансу Гольбейну
Хотелось по-русски сказать: «Хенде хох!»
Смотрите, мазилы, как благоговейно
Ношу её всю — от гребёнок до ног.

АМЕРИКАНСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Спокойна и элегична,
Крошу методично салат.
Расстались — ну вот и отлично.
Все рады, я рада, ты рад.
Краснеют вовсю помидоры,
Змеится густой майонез,
В тени полуспущенной шторы
Мерцает редиски разрез.
И листья салата ложатся
Рядком под наточенный нож.
Зачем мне с тенями сражаться,
Когда все равно не придешь?
Соседи болтают неспешно,
Скучая за сеткой дверей.
Поет за окном пересмешник,
А думала, что соловей.

Источник здесь.

Расстались — ну вот и отлично.
Все рады, я рада, он рад.
Изящно и меланхолично
Об этом молчит аппарат.
И не за что больше сражаться.
Отныне соседям — скучать…
Ну надо же так облажаться,
И где его носит опять!
И так, соловьям не внимая,
Лелея кручину свою,
Я грозное баюшки-баю
Ему, раздолбаю, спою.
Срываю, как овощи с грядки,
Пижаму и тапочки тож,
Другие мужские манатки,
И всё — под наточенный нож.
Спокойно крошу, методично,
Без тени какой-то вины,
И чувствую, как элегично
Трещат, разрываясь, штаны.
Краснеют вовсю помидоры –
Такой коммунарам ликбез,
С мечтаньями о Термидоре
Белеет редисок разрез.
И, как из ключа Ипокрены,
На всё — майонеза струя,
И вовсе не надобно хрена
К таким винегретам.
А я
Послушаю, как пересмешник
Выводит чужой голосок,
И, может, Эмильич, сердешный,
Заглянет ко мне на часок.

МЫСЛЬ НА ПРОБУЖДЕНЬЕ

Вдруг эта мысль на пробужденье,
Как ток в сознанье, что уже
Привыкло к вечной перемене
Во всём — в природе и душе.
Не нужно знать о сменах больше,
Чем пожелтевшая листва,
Что на ветру слагает: «бо-же»,
Не осмысляя существа.
И разум в этом — чуждый, лишний.
Его стремление понять,
Упрётся в сердцевину жизни,
Где ноль, мигая, гонит вспять.
И по часов глухому стуку
Внутри виска, где бьётся марш,
Протянешь на прощанье руку
И что-то быстро передашь.
И выйдешь в явь, как вихрь — в воронку,
Как в землю быстрые дожди.
И будет ночь твердить вдогонку:
«Иди. Иди. Иди. Иди».

Источник здесь.

Уж сколько лет идёт нетленка,
Там смысла не видать — ни зги,
К большой привыкли переменке
Ненапряжённые мозги.
Они прекрасны без извилин,
Как их воспел Б. Пастернак,
И в темноте, где ноль всесилен,
Легко проснуться и … вот так,
Не разглядев ещё спросонку,
Протянешь руку — унитаз,
Нажмёшь рычаг — лети в воронку
Весь поэтический экстаз!

Лечебные свойства слонов,
розовых и лиловых,
известны всей голытьбе
и даже самим слонам.
Вот так про мою любовь
известно каждое слово,
когда по летней Москве
гуляет она одна.

Ну где там твоя печаль,
твоя угрюмая фронда?
Давай я вылечу скорбь
на белых твоих волосах.
Мы курим небесную шмаль
и любим девушек Бонда,
и устрицы облаков
пищат на наших зубах.

Дети детей войны
против детей-цветов,
розовые слоны
теперь играют плей-офф,
и Петр ужасен, как смерть,
и на трибунах бомжи,
здесь дорого стоит нефть
и дешево стоит жизнь.
Чей извращенный ум
придумал город такой?

Я слышу лишь рев трибун
в раковине пустой…

… и солнцедар под липами нагими,
и розовые губы подшофе…

… Hа малиновый стой, на зеленый иди,
приседай на мигающий желтый…

… Бог тогда был твоим телом, розовым от весны

… как падают посмертные сирени
на мальчика в малиновом трико,
растянутом и грязном на коленях.

… мы умели писать по воде и тянуть резину,
избегая классовых тем, зная, что невозможно
отыскать в черной комнате черную кошку.

Источник: здесь и здесь.

Видеть розовых слонов (слоников) — эвфемизм для обозначения галлюцинаций, вызванных белой горячкой или алкогольным галлюцинозом… впервые зафиксировано в автобиографической повести Джека Лондона — Википедия

Лечебные свойства бухла,
особенно солнцедара,
известны среди бомжей
и подзаборных шмар.
Я принял его полбанки,
но, чтоб не болтаться даром,
вскоре сел на иглу,
закурив какую-то шмаль.

И долго в чёрной комнате
искал я чёрную кошку,
как вдруг стало малиново
от розовых слонов.
Грязные на коленях,
малиновые трикошки
были на мне напялены
зачем-то вместо штанов.

Губы мои подшофе
давно уже розовели,
тело твоё везде
было розовым от весны.
Я малевал на воде
розовые акварели,
но тут влезли в плей-офф
кабановские слоны.

Чувак, не твоё сознание
слоников намудрило,
это ж моих галюников
приоритет навек!
Я на фейсбуке выступил
и заклеймил тырилу,
но вот незадача — розовых
когда-то придумал Джек.

Дети детей войны
застряли в классовой теме,
дети-цветы — что овощи,
бредят во сне дурном,
движутся на зелёный,
торчат на розовом — с теми,
кто приседает на жёлтый,
отправившись в жёлтый дом.