Леонид Е. Сокол: Евтушенко

Loading

Евтушенко был Человек и Поэт, таким он и останется в русской и мировой литературе.

Евтушенко

Леонид Е. Сокол

Вся жизнь с Евтушенко. Ещё в школе:

Студенту хочется послушать Скрябина
и вот полмесяца живёт он скрягою.

Как я любил его полные рифмы, часто даже глагольные, но с изменением в одну букву. Из «этой» тройки он был мне ближе всех, и рифмы ближе. Вот даже из процитированного стиха, на фоне «рубит — любит», «заботу — работу» идут «Скрябина — скрягою», «манна — мало», «убыль — уголь». И типичные: «страстные — страшные», «пожалуйста — по жадности».

В середине шестидесятых увидел у заехавшего на нашу буровую студента томик «Катер связи», попросил почитать и вернул потом в хорошо обёрнутом виде. Студент расчувствовался и подарил книжку мне. Вот стихи оттуда и стали у меня любимыми на всю жизнь.

«У ног студентки-практикантки сидел я около скамьи…» я читал студентке-практикантке и она не могла не откликнуться; «Бляха-муха», «Баллада о нерпах», «Берёза»: «Так поила берёза охотника, позабыв, что он ранил её», «Зачем ты так» и, тем более «Баллада весёлая»: «Мы сто белух уже забили, цивилизацию забыли, махрою легкие сожгли…» в любом состоянии и в любой компании шла на ура.

Великолепное стихотворение «Деревенский»:

О чем поскрипывает шхуна?
Не может быть, что ни о чем,
когда, дыша машиной шумно,
несется в сумраке ночном.

С концовкой:

Но, обреченно леденея,
со шхуны в море морем сбит,
«В деревню хочется… в деревню
он перед смертью прохрипит.

Когда мне было совсем плохо, я оправдывал проходящих мимо:

Смеялись люди за стеной,
а я глядел на эту стену
с душой, как с девочкой больной
в руках, пустевших постепенно.

У слишком многих Евтушенко вызывал раздражение то отдельными стихами, то неуместными заявлениями, то в конце концов яркими пиджаками и рубашками, которые не нравились ни почвенникам, ни либералам, ни сталинистам, ни антисемитам… Как его «оттягивали» то в злых эпиграммах, то в казённых статьях, то в разных воспоминаниях, но ничего его, казалось не брало. Запомнилась давняя добродушная эпиграммка, с которой я согласен:

Его то бьют статьёю строгой,
то хвалят двести раз в году,
а он идёт своей дорогой
и бронзовеет на ходу.

Отдельная признательность Евтушенко за его немногие геологические стихи, из самых ранних, когда он работал коллектором в геологической партии:
я был посредственный коллектор,
но был удачливый завхоз…

Тонули запахи и звуки,
и слышал я уже во сне,
как чьи-то ласковые руки
шнурки развязывали мне.

Евтушенко был Человек и Поэт, таким он и останется в русской и мировой литературе.

Print Friendly, PDF & Email

11 комментариев для “Леонид Е. Сокол: Евтушенко

  1. Отмучился. Отошел.
    Теперь-то уж – хорошо.
    Что видишь – вблизи, вдали?
    Отчаялся, пленник земли.
    В далекой чужой стране
    остыло сердце – во сне.
    Последний! Душа – жива.
    Кружатся шальные слова.
    Приснилось: Земля – стадион.
    У каждого – микрофон.
    Что толку? Выключен он.
    Отрадовал. Отгоревал.
    Тупик. Темнота. Обвал.

  2. А меня всегда проражал факт, что среди миллиардов людей, живших на земле, и миллиардов на ней живущих не было и нет двух абсолютно одинаковых. Может быть поэтому производили на меня большое впечатление вот эти строки Евгения Евтушенко
    Людей неинтересных в мире нет
    Их судьбы-как истории планет,
    У каждой всё особое, своё,
    И нет планет похожих на неё.
    * * *
    Что знаем мы про братьев и друзей,
    Что знаем о единственной своей?
    И про отца родного своего
    Мы, зная всё, не знаем ничего.

    Уходят люди… Их не возвратить,
    Их тайные миры не возродить …

  3. Примите, Евгений Михайлович, и незнакомый мне выпускающий редактор, и авторы ваши, П. Кожевников и Л. Сокол, мою искреннюю, глубокую благодарность за мгновенный и столь высоко класса отклик на смерть Евгения Евтушенко… Ушел последний поэт — шестидесятник, очень горько: были они поистине «властителями наших душ» ( и нас ведь, их тогдашних молодых почитателей, почти не осталось)… Все более ценю «МАСТЕРСКУЮ», наверное, Ваша «придумка» — ЖУРНАЛ — ГАЗЕТА?.. Какой ЖУРНАЛ мог бы так (повторю) мгновенно откликнуться, и какая ГАЗЕТА — столь глубоко и талантливо?.. А Евгений Евтушенко будет жить долго. Согласна с кем-то из ваших авторов: только за обжигающие строки: «Над Бабьим яром памятников нет»- он заслуживает памятника. А сколько еще горячего, в цель бьющего, незабываемого им написано… Будем Вас помнить, Евгений Александрович!..

  4. Евтушенко в Сан-Диего

    Так случилось уже: наша жизнь на событья богата.
    И стихов мы наслушались в юности нашей сполна.
    Но куда мне деваться, коль вновь на меня набегает
    Та эпоха прошедшая, будто на берег – волна?
    Для кого-то Вы были Евгением, Женечкой, Женькой.
    Но не в этом была для мальчишки сибирского суть.
    Просто знал я тогда: жил на свете поэт Евтушенко,
    Чьи стихи в те далёкие годы я знал наизусть.
    Равнодушного не было ни одного человека.
    Вас хвалили взахлёб, Вас ругали – аж пена у рта, –
    Не заметив, что в Ваших стихах, как весною на ветках,
    Почки ранней свободы уже набухали тогда…
    Мы привыкли в России рубить – и с размаху, и сразу.
    Кроме чёрной и белой, не знали мы красок других.
    Почему ж до сих пор, несмотря на обилие красок,
    Мы проводим черту: здесь – друзья, там, конечно, – враги.
    Дважды слушал я Вас в Сан-Диего. И вновь Вы на сцене.
    Больше стало морщин и не очень уверенный шаг.
    И висит на плечах – кто-то хмыкнет, а кто-то оценит –
    Мне знакомый уже старый клоунский красный пиджак.

    Михаил Годкин
    Сан-Диего

  5. Его надо слушать.
    Слушать не в исполнении артистов, а в его собственном.
    Вот одно из моих самых любимых «Любимая спи»
    http://www.youtube.com/watch?v=L-YEkBIMb8o
    …Помню как на его вечере на крытой арене Лужников где-то в начале 80-х, в самое серое время, он сделал паузу после прочитанного перед этим стихотворения и потом сказал:
    «Когда я написал эти стихи, памятника ещё не было…». Стадион понял, встал и разразился аплодисментами. Там были люди, которые знали, ЧТО они сейчас услышат, за что ему можно простить и «Нейтронную бомбу» и много-много другого.
    http://www.youtube.com/watch?v=OlWWhLVDd80
    Но я больше люблю
    «Я диспетчер света Изя Крамер
    Шлю я ток крестьянину, врачу
    Двигаю контейнеры и краны
    И кинокомедии кручу…»
    Помню, как на концерте в Хайфе я послал ему записку с просьбой прочесть, но Евтушенко ответил, что это слишком длинно для этого вечера.
    Я к сожалению я не нашёл в Сети запись в его исполнении, а в артистической записи не хочется. Вот оно, пронзительно горькое и бывшее так необходимо в то время.
    http://ev-evt.net/poem/bratsk/bratsk_19.php
    http://www.bards.ru/archives/part.php?id=54311

    1. Я не знаю, почему не получается активная ссылка.
      Может Выпускающий редактор поможет и исправит?

      И привожу текст «Я диспетчер света Изя Крамер»

      Диспетчер света

      Я диспетчер света, Изя Крамер.
      Ток я шлю крестьянину, врачу,
      двигаю контейнеры и краны
      и кинокомедии кручу.

      Где-то в переулочках неслышных,
      обнимаясь, бродят, как всегда.
      Изя Крамер светит вам не слишком?
      Я могу убавить, если да.

      У меня по личной части скверно.
      До сих пор жены все нет и нет.
      Сорок лет не старость, это верно,
      только и не юность сорок лет.

      О своей судьбе я не жалею,
      отчего же все-таки тогда
      зубы у меня из нержавейки,
      да и голова седым-седа!

      Вот стою за пультом над водою,
      думаю про это и про то,
      а меня на белом свете двое,
      и не знает этого никто.

      Я и здесь и в то же время где-то.
      Здесь — дела, а там — тела, тела…
      Проволока рижского гетто
      надвое меня разодрала.

      Оба Изи в этой самой коже.
      Жарко одному, другой дрожит.
      Одному кричат: «Здорово, кореш!» —
      а другому: «Эй, пархатый жид!»

      И у одного, в тайге рождаясь,
      просят света дети-города,
      у другого к рукаву прижалась
      желтая несчастная звезда.

      Но другому на звезду, на кепку
      сыплется черемуховый цвет,
      а семнадцать лет — они и в гетто,
      что ни говори, семнадцать лет.

      Тело жадно дышит сквозь отрепья
      и чего-то просит у весны…
      А у Ривы, как молитва ребе,
      волосы туманны и длинны.

      Пьяные эсесовцы глумливо
      шляются по гетто до зари…
      А глаза у Ривы — словно взрывы,
      черные они, с огнем внутри.

      Молится она окаменело,
      но молиться губы не хотят
      и к моим, таким же неумелым,
      шелушась, по воздуху летят!

      И, забыв о голоде и смерти,
      полные особенным, своим,
      мы на симфоническом концерте
      в складе продовольственном сидим.

      Пальцы на ходу дыханьем грея,
      к нам выходит крошечный оркестр.
      Исполнять Бетховена евреям
      разрешило все-таки эсэс.

      Хилые, на ящиках фанерных,
      поднимают скрипки старички,
      и по нервам, по гудящим нервам
      пляшут исступленные смычки.

      И звучат бомбежки ураганно,
      хоры мертвых женщин и детей,
      и вступают гулко и органно
      трубы где-то ждущих нас печей.

      Ваша кровь, Майданек и Освенцим,
      из-под пианинных клавиш бьет,
      и, бушуя, — немец против немцев, —
      Людвиг ван Бетховен восстает!

      Ну, а в дверь, дыша недавней пьянкой,
      прет на нас эсэсовцев толпа…
      Бедный гений, сделали приманкой
      богом осененного тебя.

      И опять на пытки и на муки
      тащит нас куда-то солдатня.
      Людвиг ван Бетховен, чьи-то руки
      отдирают Риву от меня!

      Наш концлагерь птицы облетают,
      стороною облака плывут.
      Крысы в нем и то не обитают,
      ну, а люди пробуют — живут.

      Я не сплю, на вшивых нарах лежа,
      и одна молитва у меня:
      «Как меня, не мучай Риву, боже,
      сделай так, чтоб Рива умерла!»

      Но однажды, землю молчаливо
      рядом с женским лагерем долбя,
      я чуть не кричу… я вижу Риву,
      словно призрак, около себя.

      А она стоит, почти незрима
      от прозрачной детской худобы,
      колыхаясь, будто струйка дыма
      из кирпичной лагерной трубы.

      И живая или неживая —
      не пойму… Как в сон погружена,
      мертвенно матрасы набивает
      человечьим волосом она.

      Рядом ходит немка, руки в бедра,
      созерцая этот страшный труд.
      Сапоги скрипят, сверкают больно.
      Сапоги новехонькие. Жмут.

      «Эй, жидовка, слышишь, брось матрасы!
      Подойди! А ну-ка помоги!»
      Я рыдаю. С ног ее икрастых
      стягивает Рива сапоги.

      «Поживее! Плетки захотела!
      Посильней тяни! — И в грудь пинком. —
      А теперь их разноси мне, стерва!
      Надевай! Надела? Марш бегом!»

      И бежит, бежит по кругу Рива,
      спотыкаясь посреди камней,
      и солдат лоснящиеся рыла
      с вышек ухмыляются над ней.

      Боже, я просил ей смерти, помнишь?
      Почему она еще живет?
      Я кричу, бросаюсь ей на помощь,
      мне товарищ затыкает рот.

      И она бежит, бежит по кругу,
      падает, встает, лицо в крови.
      Боже, протяни ей свою руку,
      навсегда ее останови!

      Боже, я опять прошу об этом!
      Милосердный боже, так нельзя!
      Солнце, словно лагерный прожектор,
      Риве бьет в безумные глаза.

      Падает… К сырой земле прижалась
      девичья седая голова.
      Наконец-то вспомнил бог про жалость.
      Бог услышал, Рива: ты мертва…

      Я диспетчер света, Изя Крамер.
      Я огнями ГЭС на вас гляжу,
      грохочу электротракторами
      и электровозами гужу.

      Где-то на бетховенском концерте
      вы сидите, — может быть, с женой,
      ну, а я — вас это не рассердит? —
      около сажусь, на приставной.

      Впрочем, это там не я, а кто-то…
      Людвиг ван Бетховен, я сейчас
      на пюпитрах освещаю ноты
      из тайги, стирая слезы с глаз.

      И, платя за свет в квартире вашей,
      счет кладя с небрежностью в буфет,
      помните, какой ценою страшной
      Изя Крамер заплатил за свет.

      Знает Изя: много надо света,
      чтоб не видеть больше мне и вам
      ни колючей проволоки гетто
      и ни звезд, примерзших к рукавам.

      Чтобы над евреями бесчестно
      не глумился сытый чей-то смех,
      чтобы слово «жид» навек исчезло,
      не позоря слова «человек»!

      Этот Изя кое-что да значит —
      Ангара у ног его лежит,
      ну, а где-то Изя плачет, плачет,
      ну, а Рива все бежит, бежит…

      1. Я не знаю, почему не получается активная ссылка.
        Может Выпускающий редактор поможет и исправит?

        Исправлено. Не заключайте ссылки в символы коммерческого at, конструкция @http://…..@ — это примочка, придуманная для гостевой и работающая только в гостевой. В отзывах же к публикациям она только портит дело.

  6. Я помню, как мне, двенадцатилетней девочке, попалась тоненькая книжечка за три копейки из какой-то \\\»библиотечки\\\». Это был еще не знаменитый Евтушенко, но какие же отборные стихи в ней были. И \\\»Идут белые снеги…\\\», и \\\»Со мною вот что происходит…\\\», и \\\»Смеялись люди за стеной..\\\» — всего несколько страничек. Я их мгновенно запомнила и даже в уме зачем-то переводила на украинский язык. Все, что было дальше, часто вызывало у меня разочарование.

    Евтушенко написал очень много, — такой это был неуемный человек. Но судить его надо по его же вершинам. Он любил не только свои стихи, и очень много сделал для поэзии. И просто помогал разным людям. Он был жизнелюб с неиссякаемой энергией. Его трудно представить мертвым.

  7. Нужно прежде всего не забывать о времени в начале 1960-х. «Как парится подлец», «Мосовощторг в Париже» и другие работы в таком духе. Да, возможно, что и под влиянием а.кузнецова было написано «Над Бабьим Яром памятника нет…» Я не литератор, но по моему мнению он поставил себе памятник в наших сердцах этим своим стихотворением, легшим в основу части Симфонии Шостаковича. Вспомним, что тогда поднялось! И народ и партия были едины!

    Мне никогда не доводилось его видеть на эстраде или вообще в жизни. Я знал хорошо его маму — заведующую детским отделом Московской Филармонии и даже бывал у неё и её дочери — сводной сестры поэта — у них в доме. Там никогда не заходила речь о её сыне — знаменитом уже тогда поэте. Мне казалось, что он отдалился от семьи довольно давно. Оказалось позднее, что казалось правильно. Я не знал, что много лет он жил под покровительством своей бабушки. Знаю точно, что он был очень близким другом юности Бородина — сына расстрелянного большевика, занимавшего важные посты в Союзе. Этому своему другу он посвятил ряд своих стихотворений. Я был немного знаком с бывшей женой Бородина-сына и она мне показала ряд черновиков с посвящениями, написанных рукой Евтушенко. Во всяком случае мы должны быть ему благодарны за «Бабий Яр» и сказать — «Зихроно ливраха!»

    1. Я попытался найти на интернете эти стихи: «Как парится подлец», «Мосовощторг в Париже». И не смог. Пришло сообщение — «доступ ограничен», то есть, закрыт.

  8. Я в школе очень не любил литературу. Подразумеваается — русскую. Другую-то нам, собственно, и не преподавали, но она, другая, существовала — в библиотеках, например. А в школе — только русская, и я ее не любил. А пуще всего не любил поэзию. Ничего гаже Маяковского и/или Некрасова и вообразить не мог, Пушкин/Лермонтов оставляли равнодушным, а больше ничего не было.
    И вот, где-то классе в 8-ом, мне попался томик Евтушенко, а там — стихи о Галилее:
    «Ученый, сверстник Галилея,
    Был Галилея не глупее …» — ну, и так далее.

    И открылась мне, что, оказывается, в тексте может быть нечто бОльшее, чем сам текст. Что-то такое другое, создаваемое то ли ритмом, то ли рифмой, то ли структурой/организацией. Эта поразительная вещь — емкость поэзии — меня просто ошеломила, и я было решил, что это не я — дурак, а Евтушенко — гений.

    Прошло где-то через полгода — мне попался сперва Рождественский, потом — Вознесенский, а потом, где-то лет в 17-18 — Цветаева и Пастернак. И через некоторое время Евтушенко стал вызывать не восторг, а отторжение: поэмы вроде «Братской ГЭС» или «Казанского университета» выглядели до ужаса убогими, и даже гражданская лирика «Танки идут по Праге» ничего не меняла. Ахмадуллина как-то сказала «Как выгоды, он возжелал страданья …» — и это очень точно отражало мои ощущения того времени.

    Время шло. Русская литература с течением времени оказалось действительно великой, и канонический список Пушкин/Гоголь/Толстой/Чехов — и впрямь украшение мировой культуры, а вот Евгения Александровича Евтушенко я без сожалений выкинул из списка авторов, которых читал. Но вот сейчас, когда его земной путь завершился, я думаю, что был несправедлив. Он — да, нелепо расфуфыренный, часто плоский, до зеленого ужаса некультурный — все-таки не зря прожил свою долгую жизнь.

Добавить комментарий для Arthur SHTILMAN Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.