[Дебют] Яков Рухман: Моя жизнь. Главы из книги

Loading

«Нужно все делать, как делают девочки». С этого момента она звала меня Ядей, а я начал играть новую роль. Такую роль до меня и после никто не играл. Впрочем, возможно, играли, но неудачно, и поэтому погибли.

Моя жизнь

Главы из книги

Ко Дню Катастрофы (Йом ха-Шоа)

Яков Рухман

Яков РухманОт редакции:

В журнал-газете «Мастерская» был опубликован очерк Адольфа Гомана «Спасение Якова Рухмана». В преддверии Дня Катастрофы мы начинаем публикацию избранных глав из книги воспоминаний Якова Рухмана. Автор старается быть объективным хроникёром, но сила потрясения пережитым столь велика, что он невольно снова начинает говорить о себе в женском роде.

Предисловие

Воспоминания под названием «Моя жизнь» предназначены для моих родственников и близких мне людей. Я обычный человек, моя жизнь может представлять интерес только для них. Но необычной остается история моего детства, моего спасения. Ей посвящена глава «Война».

Я еще застал последнее десятилетие существования еврейского местечка. Катастрофа выкорчевала его вековые корни. С тех пор прошло 60 лет. Из 1100 евреев Бешенковического гетто живы сейчас только 3 человека, мы живем в Израиле. Память не вечна. Мой долг перед погибшими — вспомнить о земляках, о погибшей еврейской общине. Я пишу о том, что запечатлелось в моей детской памяти, и пытаюсь субъективно оценить прошлое.

Пришлось еще раз «прожить» те страшные годы, снова перевоплотиться в девочку десяти лет, в одиночку противостоявшую чудовищным условиям войны, одной из целей которой было тотальное уничтожение целого народа.

До войны

Я родился в 1931 году в местечке Бешенковичи Витебской области. Рядом были другие местечки — Чашники, Улла, Лепель, Шумилино, Сенно и другие. Большинство из них стали районными центрами с преобладающим еврейским населением в бывшей черте оседлости.

Безоблачное детство
Безоблачное детство

В Бешенковичах было 5 тысяч жителей, из которых 3 тысячи — евреи. Многие белорусские женщины разговаривали с соседями на идиш. В местечке была одна синагога, которую закрыли в тридцатых годах и помещение отдали под кинотеатр. До 1936 года, как утверждают мои земляки, была и еврейская средняя школа. Была еще школа с преподаванием на русском языке. Рядом с местечком располагался колхоз «Трактор», которым руководил Гликман, с его сыном я учился в школе.

Река Западная Двина разделяла Бешенковичи на западную, основную часть, и восточную — «стрелку», где вдоль берега на косогоре находились еврейские дома. На «стрелке» большинство жителей Юдовины. Там же родился и некоторое время жил известный художник-график Юдовин. Во время войны он находился в блокадном Ленинграде, и им было сделано много картин, зарисовок с натуры. В студенческие годы я бывал у него в доме и видел его графику. Выставить работы для показа ему не разрешали, так как блокадные сцены и сюжеты в целом мешали «строить коммунизм».

«Стрелку» с основной частью местечка связывал паром. Паромщиком работал Лемке, у него была семья, но на пароме он имел будку и там находился все время.

За «стрелкой» начинался хвойный лес с проселочной дорогой. В тридцати километрах от него находилось местечко Шумилино. Западная Двина от Витебска до Риги была судоходной. С Витебском местечко связывало шоссе, выложенное булыжником. Расстояние до Витебска — 50 км через сплошной хвойный лес. Когда мама ездила туда, она брала меня с собой, и мы останавливались в семье дяди Мони, родного брата дедушки.

Яша Рухман первоклассник
Яша Рухман (четвертый слева), первоклассник

В Бешенковичах была швейная фабрика, райпромкомбинат и ряд мастерских по обслуживанию населения. В сапожной мастерской работал мой дедушка Рухман Пиня. Моя бабушка Соше умерла до моего рождения, и мы знали, что у дедушки есть жена, которую мы звали Мума (на идиш — тетя), подлинного имени ее мы не знали.

В то время обувь в сапожных мастерских не только ремонтировали, но и шили новую. Дедушка всю жизнь шил сапоги и был большим мастером. Я любил забегать в мастерскую и всегда получал от него деньги на мороженое или кино. Дедушка жил на Лепельской улице вдвоем с Мумой. Раньше он с бабушкой Соше жил на «стрелке». У них было трое детей: Соня, Исаак и еще один сын, который попал в прорубь, заболел и умер.

Наша семья: папа Рухман Исаак Пинхусович 1906 г. рождения, мама Добромыслина Роза Марковна 1908 г. рождения и дети: Яник (Яша) 1931 г.р., Соня 1934 г.р., Боря 1939 г.р.

Мы жили по ул. К. Маркса, 4 в доме вместе с семьей сестры папы — Рухман (Немцовой) Софьи Петровны и ее детьми Хасей (Тасей), 1930 г.р. и Миликом (Мишей), 1932 г.р. Их отец умер, когда мы были маленькими, и я его не помню. В доме было три комнаты: одна с отдельным входом из кухни, в ней жила семья тети Сони, и две проходные, где жила наша семья. Большую часть кухни занимала русская печь с лежанкой, под кухней был погреб. При входе в дом слева был чулан. Во дворе — колодец и огород, вдоль которого проходила канава. В конце огорода росло одинокое дерево, на котором у каждого из нас было свое место.

Мой отец и мать закончили Витебский финансовый техникум. Там же они и познакомились. В Бешенковичах они работали бухгалтерами на промкомбинате.

Родители мамы, Мейер и Лея, жили в местечке Шумилино, в 30 км от Бешенковичей. До революции дедушка арендовал сады у помещика и вагонами отправлял фрукты в Петербург. Семья у него была большая: Роза (моя мама), Ида, Давид, Маня, Нина, Бэлла.

До войны дедушка работал в магазине от охотхозяйства. У него были три брата: один жил с семьей в Витебске, второй уехал в Америку и занимался там строительным бизнесом, а третий жил в г. Сталино (Донецке). У бабушки были сестра и брат, которые жили в Шумилино.

Родители
Родители: мама Добромыслина Роза Марковна и отец Рухман Исаак Пинхусович

В отличие от Бешенковичей, в Шумилино проходила железная дорога, связывающая Витебск с Ригой (станция Сиротино). Два раза в год, летом и зимой, отец брал на работе лошадь с пролеткой или санями, и мы ехали в Шумилино на несколько дней. Летом нужно было на пароме переправиться на «стрелку», и далее вся дорога проходила через лес. У родителей мамы я был первый внук, их дети — мои тети и дядя Додя — были взрослыми людьми, ко мне было всеобщее внимание.

Моим другом детства был Ицка Леплер. Его отец (он погиб на фронте) работал директором «Заготсена». Наши мамы дружили. Он жил на соседней улице. Время после детского сада, а затем после школы мы проводим вместе: зимой на коньках и санках, а летом приходили домой только на обед и ужин. Сейчас он вместе с женой Лилей живет в Сан— Диего в США, а жил в г. Донецке. Мы поддерживаем отношения, поздравляя друг друга со знаменательными датами.

Я очень хорошо помню, что перед самой войной мне приснился сон, как потом оказалось, вещий: мы с мамой идем по лесу, и вдруг за нами погналась стая волков. Убегая, я влез на дерево, а мама не смогла это сделать и осталась внизу. В этот момент я проснулся…

До войны я окончил 2 класса.

В 1939 году началась война с Финляндией, отца мобилизовали и отправили на фронт. После окончания войны он приехал в отпуск в форме и с наганом (он его чистил, и это было для меня важным делом). В петлицах было три кубика, что соответствовало званию старшего лейтенанта.

Мама
Мама: Добромыслина Роза Марковна

Летом 1940 года, по его вызову, мы поехали с мамой к нему в часть на бывшую территорию Финляндии. В Ленинграде остановились у родственников. Помню, как мама повела меня в зоопарк, где я умудрился потеряться.

Часть, где папа служил, находилась возле города Энсо (позже он был переименован). Мне хорошо запомнилось большое озеро, окруженное лесом. За городом Энсо стоял шлагбаум. Это была граница, за ней уже Финляндия. Возвратились в августе 1940 года. Кончились каникулы.

Из довоенной жизни помню, когда к нам приходили друзья отца и мамы, папа читал рассказы Шолом-Алейхема на идиш, смеялись над отдельными ситуациями в рассказах. Иногда по воскресеньям родители брали меня в лес, расстилалась подстилка, и я любил лежать на спине и смотреть на верхушки сосен, которые слегка покачивались от ветра.

Сонечка и Боренька росли вместе со мною, но я был старше и воспоминания более яркие у меня о Хассе, Милике, Ицке, с которыми проходило детство. Вспоминается, что Сонечка очень любила сахар, а родители запрещали ей есть его, и однажды, когда она играла и заснула, мама, раздевая ее, обнаружила в трусиках кусочки сахара.

У нас была домработница Аня Козловская. На ней лежала забота о Бореньке и Сонечке.

Затишье после финской войны было недолгим — в 1940 году началась кампания по освобождению западной части Украины и Белоруссии. Папа опять был мобилизован.

Дедушка Пиня болел астмой, и болезнь то усиливалась, то отступала. В предвоенные годы она осложнилась, и дедушка лежал дома. Мы часто его навещали, приходили врачи, но жизнь покидала его…

Я помню, как родители и тетя Соня в скорби ушли на его похороны, оставив нас дома.

Дедушка Пиня был очень добрым человеком. Ему нравилось, когда на вопрос: «Яник, как твоя фамилия?», я отвечал: «Рухман». Во мне он видел продолжение рода. Родители не разрешали просить у дедушки деньги. Однажды я бегал по улице и забежал к нему в мастерскую. На сей раз не просил денег и собрался уходить. Для него это было странным, и он спросил: «Ты больше не любишь мороженое?» Отложил работу, встал и достал из кошелька монеты.

Спустя некоторое время тетя Соня познакомилась и вышла замуж за человека, которого звали дядя Абрам. Жить в одной комнате стало неудобно. Мои родители были довольны, что тетя Соня устроила личную жизнь. Появление в семье дяди Абрама воспринялось положительно.

Папа решил расширить дом дедушки, чтобы мы переехали туда жить. Пристраивались еще две комнаты, расширялась кухня, а существующая часть дома подлежала ремонту. За домом папа хотел построить сарай. Мы все время держали домашнюю птицу и прочую живность. Обычно к зиме их вес достигал предела. Отдавалось в коптильню мясо, его хватало на всю зиму.

Стройка быстро продвигалась, и в конце лета мы должны были переехать.

Война

Сейчас перехожу к самому странному, самому трагичному, самому мужественному периоду моей жизни: 22 июня 1941 года началась война между нацистской Германией и Советским Союзом, которая длилась целых четыре года.

Белоруссия оказалась на главном московском направлении, и уже 28 июня был взят Минск. От населения умалчивался факт сдачи городов и темпы продвижения немцев. Я предполагаю, что евреи не знали о подлинной политике Германии в отношении них, о «Хрустальной ночи», о геноциде.

После заключения Договора о ненападении и сближения между СССР и Германией об этом умалчивалось. Если бы политика преследования и геноцида евреев в Германии была известна общинам, то усилия по эвакуации были бы более энергичные. Считали, что воевать будут на территории Германии, и никто не мог представить, что война может быть у нас. Говорили, что перед войной не ощущался антисемитизм. Я помню, что если нужно было выполнять физическую работу, то нанимали «гойя Ляксая» или «шейгеца Ваську», а не Хаима или Ицку. Друзьями родителей были евреи, но очень хорошие отношения были у них с белорусами по работе, в частности с Николаем Илларионовичем Перегудой.

Размышляя о своей жизни, четко выделяю три ее периода: «До войны», «Война», «После войны». Особняком выделяю период жизни в Израиле.

Война началась в воскресенье, и уже на следующий день папа и дядя Абрам были вызваны в военкомат и через несколько дней вместе с другими военнообязанными местечка отправлены на барже в Витебск. Мы остались без мужчин. Через несколько дней из Лепеля, через Бешенковичи на Витебск, появились беженцы, шли солдаты, повозки — все это двигалось целыми днями и ночами.

В конце июня к нам в Бешенковичи из Белостока, что на западной границе Белоруссии, приехал Додя с семьей. Они были грязные и измученные дорогой. Когда началась война, он достал где-то мотоцикл с коляской, посадил в люльку жену с семилетним сыном Абрашей и ехал на восток, пока была возможность покупать бензин. Во время польской кампании его ранило в руку, и она у него была парализована, так что мотоцикл он вел одной рукой.

На следующий день из Шумилино за ними приехал на подводе дедушка и забрал всех.

В те дни паром через Западную Двину еще работал. Мы с ними не уехали, так как мама не могла оставить тетю Соню с детьми. Муме и маме на работе обещали дать повозку для эвакуации.

Кончился июнь, и 3 июля во второй половине дня мы смогли погрузить самую необходимую одежду и выехать из местечка. Мы — это мама с тремя детьми, тетя Соня с двумя детьми и старенькая Мума. Цель — быстрее добраться до железной дороги. В Шумилино не могли поехать, так как паром уже не работал, оставался Витебск (50 км) и Сенно (30 км).

При выезде из Бешенковичей дорога разветвлялась в сторону Витебска и Сенно. Основной поток беженцев двигался на Витебск. Когда мы подъезжали к этой развилке, налетели 7 немецких самолетов и стали бомбить и обстреливать из пулеметов. Началась паника, мы свернули на опушку леса и там лежали, чем-то укрывшись, до окончания налета. Я не знаю почему, но мама решила ехать на Сенно. В этом направлении ехало только несколько подвод. Это была роковая ошибка, так как Витебск сдали только 9 июля, т. е. мы могли свободно доехать.

Уже после войны выяснилось, что отец в это время был в Витебске, и те, кто уехал позже нас из Бешенковичей, сумели эвакуироваться поездом из Витебска. Такова судьба…

Мы ехали всю ночь. Сонечка и Боренька все время сидели на повозке, а мы, трое старших детей, шли пешком, а потом на той же повозке по очереди ехали. Взрослые шли пешком. Иногда садились Мума и беременная тетя Соня. Помню, как ночью вдруг из придорожной канавы поднялись трое мужчин, остановили нас, но, увидев женщин и детей, не тронули.

Утром свернули в лес, чтобы поесть, отдохнуть, накормить и напоить лошадь. После небольшого привала поехали дальше.

Во второй половине дня заехали в деревню, которая была недалеко от дороги. Зашли в дом, чтобы поесть, взяли с повозки продукты и сели за стол. Возможно, что в этом доме жила женщина, знакомая тети Сони. У нее было много знакомых в деревнях вокруг Бешенковичей, так как она учила шить и вышивать (в то время это было модно) женщин на курсах при пошивочной фабрике.

Вдруг мы увидели в окно, как кто-то вскочил на повозку, хлестнул лошадь и начал угонять ее. Мама выбежала на улицу и узнала женщину из Бешенковичей, которая быстро удалялась в этой самой повозке. Мама в отчаянье села на скамейку и не могла сдержать слез. Лошадь угнала известная в местечке пьяница, воровка, низкая женщина (имени ее не помню). Она увезла все вещи. При нас осталась часть продуктов, которые сняли с повозки. Что делать? Мама решила заночевать в деревне, она нашла вдали от домов незамкнутый сарай, и мы разместились в нем. Ночь прошла спокойно. Рано утром услышали крики на улице, ворота распахнулись и в сарай вбежали несколько человек с палками и с криками «Вон, жиды, из сарая!» стали ругаться матом.

Мама и тетя Соня не растерялись и начали говорить с ними на чистом белорусском языке: «Разве вы не видите, что здесь только женщины и дети?»

Убедившись в этом, они нас не тронули и дали возможность уйти.

Когда мы вышли на большак, то увидели колонну немецких танков, идущих в сторону Сенно. Идти дальше было некуда, и мы возвратились в местечко. Нас обгоняли подводы с людьми, мы примкнули к одной из них. Это были знакомые еврейские семьи, которые, как и мы, выбрали на развилке не ту дорогу.

В Бешенковичи мы, измученные, пришли вечером. Местечко горело, пахло гарью. Наш дом сохранился, а рядом от соседнего дома остался лишь фундамент. В нашем доме все было разграблено, ночевать в нем было опасно, так как за рекой стояли танки, которые стреляли по немецким войскам и танкам, проходившим через местечко. Ночевали в крытом окопе, вырытом в конце огорода. Рано утром зашли в дом. Мама проверила сохранность одежды, которую перед отъездом они с тетей Соней спрятали за двойную стенку в чулане. Ее наличие не заметили, и все сохранилось. Это помогло нам выжить до зимы 1941-42 года.

К нам пришли соседи, дом их сгорел. Поселилась и еще одна еврейская семья. Дом дедушки на Лепельской улице тоже сгорел. До войны папа его перестроил, и мы должны были поселиться там, а тетя Соня с мужем и детьми остаться в этом доме. Сейчас в комнате, где жила семья тети Сони, стали жить две наших семьи и Мума. Так получилось, что еврейское население сосредоточилось на Лепельской улице, где сохранились дома. Туда переселились еврейские семьи, чьи жилища сгорели.

Наш дом стоял в стороне от этого места. Еще не было немецких тыловых карательных частей, но местное население стало относиться к евреям настороженно, а кто-то и просто враждебно.

Спустя некоторое время появилась немецкая комендатура, полиция из белорусов и организованный ими «Юденрат» из евреев, которые были промежуточным звеном между этими структурами и еврейским населением местечка.

«Юденрат» сообщил, что немцы требуют, чтобы все евреи пришили к одежде желтые «латы» спереди и сзади, а также на домах желтой краской изобразили Маген Давид определенных размеров. Это было внешнее отделение еврейского населения местечка от белорусского. Евреям запрещалось выходить из местечка. Нарушение всех распоряжений и запретов жестоко каралось. Достать картошку, муку, можно было только на рынке за какую-нибудь одежду. Были смельчаки, которые ходили в ближайшие деревни и добывали продукты.

Первым в гетто был убит Дубров, когда он возвратился из деревни. Дубров был близко знаком с моими родителями, он бывал у нас дома. «Юденрат» по приказу комендатуры сформировал рабочую бригаду из немногочисленных мужчин еврейского гетто. Они обслуживали комендатуру и выполняли разные работы.

Однажды прошел слух, что немцы раздают белорусам картошку, которая хранилась в больших кирпичных складах на берегу реки. Я побежал туда в надежде, что меня не узнают, не выдадут и будет возможность взять немного картошки. Возле склада вдоль дороги стояла очередь. Я молча стал медленно продвигаться к воротам. Перед входом на склад кто-то из белорусов подбежал к немцу и, указывая на меня, сказал, что стоит юде. Немец схватил меня за воротник пальто и вышвырнул из очереди на дорогу, по которой в это время шел грузовик. Я чудом спасся. Когда пришел домой, маме уже было известно все, кто-то успел рассказать.

Прошло несколько месяцев. Мы нигде не мылись. И вот однажды мама сказала, что сегодня все идем в баню к Николаю Перегуде. Тогда я не совсем понимал мужественного поступка Перегуды. Пустить евреев мыться к себе в баню… У него была большая семья, и он рисковал многим.

Пришло время, и тетя Соня должна была рожать. Условия в доме были жуткие — холодно. Мы ходили одетыми в пальто, в каждой комнате много людей. Женщины организовались, нагрели воду, и она рожала в нашей комнате. Мы находились в соседней комнате. Родился мальчик в несчастное время. Его положили на лежанку русской печки, там было тепло. Через несколько дней он умер.

Недалеко от нашего дома жила молодая женщина, которая гуляла с немецкими офицерами и требовала у них подношений, которые, она считала, можно найти у евреев. К нам эти офицеры приходили с обысками, искали ценные вещи. Я не помню, находили ли они их у наших соседей, но у нас не находили. Они заходили в чулан, но не могли знать, что там двойная стенка.

В одной из двух семей в соседних комнатах жила вместе с мамой и стареньким набожным дедушкой молодая девушка, которая закончила школу. Офицеры обратили на нее внимание. И вот однажды они вдвоем пришли к ней. Ее дедушка с одетым талесом, с кипой на голове молился. Увидев их и поняв цель прихода, он стал перед дверью и не пускал их в другую комнату, где была его внучка. Один из офицеров выхватил пистолет и ударил его рукояткой по голове. Дедушка упал, его подхватили жильцы и отвели в другую комнату. Немцы приходили насиловать девушку.

Однажды кто-то сказал маме, что один человек, который был мобилизован и отправлен вместе с моим отцом и другими мужчинами из Бешенковичей вернулся домой и просил ее прийти. Дождавшись темноты, мама вместе со мной пошла к этому человеку. Его семья встретила нас довольно приветливо, он рассказал маме, что из Витебска их группу отправили на формирование, что, когда они попали на фронт недалеко от Москвы, он оказался в плену, и ему удалось бежать из лагеря. Якобы в разговоре с ним Исаак еще в Витебске, не дождавшись семьи, сказал, что он хотел бы, чтобы хоть кто-нибудь из семьи остался в живых. Мы, взволнованные, вернулись домой.

Маме предложили работать переводчицей в комендатуре, это было сделано через «Юденрат». Некоторое время она ходила туда на работу. Комендатура находилась в бывшей школе в парке.

Наступил декабрь 1941 года. Как известно, зима 1942 года была одной из самых суровых, вымерзли фруктовые деревья, мороз доходил до 41°С.

В это время начались акции по ликвидации еврейского населения местечек. И всякий раз в Бешенковичах появлялись одиночки, которые смогли скрыться и бежать туда, где были еще евреи. Так мы узнали о расстрелах евреев в Чатниках, Лепеле, Улле и Шумилино. Мама смогла встретиться с человеком, который в день расстрела бежал из Шумилино. Он сообщил, что вся семья моего дедушки Добромыслина эвакуировалась. Мама с облегчением встретила эту новость.

В Бешенковичах напряженность нарастала. Моя предприимчивая мама искала выход. Я слышал, как она говорила нашему соседу по комнате Брауде, осуждая его, что он ничего не предпринимает. Брауде было лет 50, и приехал он один из западных областей к своим родственникам, и вместе с ними оказался в оккупации. Он работал в бригаде. Мама говорила ему, что он, здоровый мужчина, один, акция не минет Бешенковичи, ему нужно уходить, используя шанс на спасение. Он не мог себе представить, как можно уйти в такой холод в никуда. Нигде никто его не ждет и при задержании его сразу расстреляют. Эти разговоры между ними были не единичными.

«Юденрату» приказали переписать по домам всех евреев, включая детей. Бешенковичи оставались островком, где евреи еще не были расстреляны.

И вот однажды рано утром мама дала мне теплую одежду, велела одеться и сопровождать ее в больницу (так она сказала мне). Больница располагалась за местечком на берегу Западной Двины в сторону Витебска. Все еще спали. Мы спокойно вышли из местечка, дошли до больницы, и дорога проселочная дальше шла через лес вдоль реки.

Стояло морозное безветренное утро, мы были одни. Я ни о чем не спрашивал маму, понимал, что мы уходим в неизвестность… Сонечку и Бореньку мама оставила тете Соне.

Сейчас очень трудно, даже невозможно представить себе, что было у мамы в душе. Из-за суровой зимы и общей ситуации она вынуждена была сделать такой жестокий выбор. Ее дети были одинаково дороги ей, возможно, она помнила переданные ей слова отца: «Хотя бы кто-нибудь остался…». Шансов на спасение у нас, так же, как и у них, почти не было. Однако любимая мамина поговорка — «Под лежачий камень вода не течет». Уходя со мной, мама дала возможность Судьбе вмешаться. Судьба владеет нами больше, чем ею владеем мы.

Меня не покидает чувство вины перед младшими сестрой и братом из-за того, что выбор пал на меня.

Таким образом, я подвожу черту, за которой следует еще долгая и мужественная борьба за жизнь…

С мамой я чувствовал себя защищенным. Куда мы идем, где будем спать, где и что будем есть, об этом, когда рядом мама, я не думал. Мама действительно давно готовилась к уходу, и все было продумано. Сейчас предстояло всю придуманную ею легенду передать мне, так как в этом ее замысле мне отводилась самостоятельная роль. Успех при возможном задержании и раздельных допросах зависел от точного исполнения нами этой легенды. Цена ошибки — жизнь. Мне было уже 10 лет, и после гетто я повзрослел умом.

Ее легенда, которая неоднократно повторялась, добавлялась и уточнялась, так врезалась в память, что я сейчас могу не пересказать ее, а воспроизвести словами мамы.

Общая цель была — идти на восток, к фронту, там по возможности перейти его или находиться рядом в надежде на освобождение или в расчете на то, что там легче скрываться, так как нет или значительно меньше карательных частей гестапо.

Уже взошло солнце, стало теплее, кругом снег и лес. Мы шли по тихой проселочной дороге.

— Я по национальности армянка, — начала она. В раннем детстве была вывезена из Армении и поэтому армянского языка не знаю. Мой муж (твой отец) был поляк — Козловский Иван Болеславович. Он умер до войны. Если человек умер, то что о нем говорить. С родителями мужа мы не встречались, так как они жили в Польше. У нас была однокомнатная квартира.

Далее следовало описание, где были окна, какая была мебель (за образец бралась наша первая комната без письменного стола плюс кровати).

— Ты закончила?

— Нет. Я должна прежде тебе кое-что объяснить.

Она остановилась, вынула наверх из сумки голубую юбку и продолжала:

— У еврейских мальчиков после рождения принято было обрезать кусочек кожи на пипке. Ты тоже был обрезан, и поэтому по пипке легко можно определить, что ты еврейский мальчик. Поэтому ты будешь девочкой. Вот, надевай юбочку.

Она помогла мне переодеться и продолжала:

— Теперь ты будешь Козловская Ядвига Ивановна. Я больше не буду обращаться к тебе, как к сыну. Яника больше нет, ты — моя доченька. Ты должна говорить, как девочка: я пошла, пила, дружила… Ты поняла?

— А пи́сать я должен… должна… тоже как девочка?

— Ты задала сейчас глупый вопрос. Нужно все делать, как делают девочки.

С этого момента она звала меня Ядей, а я начал играть новую роль. Такую роль до меня и после никто не играл. Впрочем, возможно, играли, но неудачно, и поэтому погибли.

Известный писатель Анатолий Рыбаков в ответе на мой отзыв на роман «Тяжелый песок» по этому поводу (привожу часть текста) написал:

«…Однако, Ваша история настолько необычна, что поразила даже меня, знающего много подобного рода историй. Спасибо Вам за искренний и волнующий рассказ».

Полностью книга Рухмана будет опубликована в альманахе «Еврейская Старина»

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “[Дебют] Яков Рухман: Моя жизнь. Главы из книги

  1. Игорь прав: «Комментировать такое невозможно».
    Самым глубоким комментарием и самой благодарной памятью о матери стала краткая биографическая справка: «Инженер, руководил проектными работами по автоматизации шахт». После всего пережитого в детстве!

  2. Впечатление такое, что это написано не словами, а камешками, возложенными на могилы. Вечная память — и нестираемый укор, даже не Германии, а роду человеческому.

  3. Комментировать такое невозможно. Надо просто прочесть, запомнить и рассказать внукам.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.