Михаил Косовский: Приключения Марка Юдина в Ташкенте. Окончание

Loading

Стоял теплый вечер, уже включилось уличное освещение. Они прошли вдоль Новомосковской, свернули на Пушкинскую, остановились возле сверкающих неоновыми огнями коммерческих магазинчиков у станции метро Хамида Алимжана. Широкий выход подобно гигантскому гейзеру периодически выбрасывал на поверхность волну людей.

Приключения Марка Юдина в Ташкенте

Михаил Косовский

Окончание. Начало

31

— За тебя взялись всерьез, — сказал Саидов, протягивая Юдину аккуратно напечатанный экземпляр отчета комиссии.

Документ поражал длинным перечнем откровенно надуманных недостатков. В заключении предлагалось закрыть лабораторию в связи с ее малой эффективностью и низкой профессиональностью сотрудников. Тему лаборатории рекомендовалось продолжить в Институте органической химии и природных полимеров.

Решение комиссии стало сенсацией, завлаб Юдин опять оказался в центре внимания. Сам он сидел уставившись в черновик статьи, работа не шла, мысли ускользали, путались, блуждали где-то в закоулках мозга. Телефонный звонок возвратил его в реальность.

— Всё думаете… Мое предложение сегодня еще остается в силе, завтра на основании выводов комиссии президент подпишет приказ о закрытии лаборатории, все будут уволены и вы в том числе. Тогда я не смогу вам помочь. — Академик помолчал, видимо, ожидая ответа, — Ваша тема перейдет ко мне, вы не будете иметь никакого права использовать предыдущие результаты, так как они не запатентованы и будут считаться достоянием моей лаборатории, вы останетесь ни с чем.

— Выводы комиссии абсолютно неправильны, рекомендации абсурдны! Как можно закрывать лабораторию, когда исследования находятся на завершающей стадии, еще несколько месяцев и мы сделаем открытие, уже сделали, вы это знаете, — Юдин понимал, что говорит не то, что надо, что академик всё это знает, но от волнения не мог ничего придумать. — Я буду просить президента назначить другую комиссию, в новом составе…

— Вы ничего не добьетесь, в комиссию вошли вполне компетентные люди, у нас нет оснований не доверять им. В Академии мало средств, мы не можем себе позволить, чтобы в разных институтах разрабатывали одну и ту же тему, сокращение ненужных лабораторий сейчас актуально.

— Но вам хорошо известно, что именно в моей лаборатории впервые начали работать над оральной формой инсулина, — он все еще пытался доказать что-то академику, но, скорее, старался укрепиться в своем убеждении.

Дехканходжаев спокойно возражал.

— Почему вы так решили? Мы давно синтезируем производные инсулина, способные противостоять пепсину. Если вы не знаете об этом, то это не значит, что таких работ нет. В интересах дела исследования будут сконцентрированы в моей лаборатории, которая, повторяю, может стать вашей.

— Скажите, почему вы так заинтересованы во мне, у вас же есть моя методика?

— Вашу методику невозможно воспроизвести, — ляпнул акадамик.

— Значит вы уже пытались по ней синтезировать? — Юдину показалось, что он поймал черта за хвост. — Каким образом моя методика оказалась у вас?

— У меня нет вашей методики, вы меня не так поняли. Пулат Азизович как-то показывал мне ее, но я ничего не понял в ваших недоговорках, вы специально написали ее так, чтобы никто не смог…

— Я никогда не давал методику Усманову, она просто не была ему нужна. А может быть вам дал ее Эльдар Нуриевич?

Произошла короткая пауза.

— Что за вздор вы несете?! Какой Эльдар Нуриевич? Вы еще имеете наглость сомневаться в правдивости моих слов? Никакого уважения! Забыл, с кем разговариваешь! Я пожалел тебя, но ты ничего не понял, витаешь в облаках.., лунатик, Донкихот. Не надейся, что тебя возьмет кто-нибудь, я постараюсь, чтобы в системе Академии для тебя не нашлось места.

Трубка начала издавать короткие гудки.

«Был бы пистолет, убил бы, прямо в его кабинете. А что, позвонить, согласиться, назначить встречу на шесть или на семь, когда Саадат уйдет, кокнуть его прямо в лоб и тихо уйти, — размечтался мститель Юдин, — но сначала сказать ему: ты, козел, не на того нарвался, я никогда не буду лизать тебе задницу!»

Эмоциональные фантазии прервал телефонный звонок, Турсунов говорил официальным тоном:

— Я получил указание прокурора, чтобы вы оставались в городе до тех пор, пока следствие по делу Усманова не будет закончено. Наряду с Кусковым вы являетесь подозреваемым. Вам надо приехать ко мне и подписать обязательство о невыезде.

— О невыезде?! Но вы же знаете, что он был застрелен до моего прихода! Вы сами говорили, что я вне подозрений, — задохнулся от возмущения Юдин.

— Вы могли прийти еще вечером и убить его.

— Для чего?!

— Месть. Расулев показал, что накануне между вами и Усмановым был неприятный разговор, директор грозил вам увольнением. Это так?

— Какой абсурд! Чушь. Я что, ненормальный? Из-за этого убивать человека?

— Сочувствую вам, но ничего сделать не могу, с начальством у нас не спорят. Советую успокоиться, возможно подозрение будет снято, как толко вы утрясете свои дела с академиком.

«Этого еще не хватало», — устало подумал Юдин. Но, как часто бывало, в трудные минуты, когда казалось, что эксперимент не идет и все труды пошли коту под хвост, срабатывало его природное упрямство, появлялось второе дыхание, а вместе с ним — счастливые идеи. — Может быть Заир прав? Надо написать коллективное письмо президенту от лаборатории. Да, сегодня же напишу и отправлю».

Сотрудники молча слушали текст письма, без энтузиазма подписались. Заир вызвался отвезти письмо в Президиум.

— Попроси секретаршу расписаться на копии и поставить входящий номер, — напомнил Юдин.

Прошло несколько дней. Из Президиума ничего не было слышно. Казалось, письмо, не дойдя до адресата, осело у кого-то из чиновников. Поговаривали даже, что оно попало к Дехканходжаеву. Как бы там ни было, надежда постепенно улетучивалась. Все томительно ждали приказ о ликвидации лаборатории, будто он, как грозовой ливень, мог снять нависшее напряжение и принести какую ни есть, но определенность.

Наконец роковой приказ, подписанный заведующим биологическим отделением АН Дехканходжаевым, пришел в институт. В нем в частности говорилось: «Первичную документацию, оборудование и другие материальные ценности лаборатории передать в Институт органической химии и природных полимеров».

Новость быстро распространилась, и хотя ее давно ожидали, разочарование и озлобленность, сочувствие и откровенное злорадство витали в коридорах печально прославившегося института.

32

Но Юдин не унимался, благо времени стало хоть отбавляй: «Шевели мозгами, Марик, компьютер у Кускова не нашли, и маловероятно, чтобы он успел его продать. Может быть всё таки заурядная кража?»

После нескольких дней хождения по коммерческим и комиссионным магазинам, сыщик Юдин увидел в одном из них компьютер «Электроника. Да, это был его родной обшарпанный компьютер — один из первых советских образцов. Со слов продавца три дня назад его принес на комиссию Геннадий Галушко — бывший сотрудник лаборатории, уволившийся сразу после пожара.

Обыск на квартире Галушко дал следствию важные материалы: среди сваленной под кроватью грязной одежды найдена измазанная кровью рубашка. Анализ показал, что кровь принадлежит Дмитрую Иванову. В довершение, отпечатки пальцев на вазе, находящейся в кабинете Юдина, оказались оставленными лаборантом Галушко.

Турсунов испытывал волнение рыбака, следящего с замиранием сердца, как сгибается удилище, и ждущего момента, чтобы ловко подсечь жертву.

— Гражданин Галушко, нам всё известно. Вы ударили Иванова вазой по голове, потом оттащили в кладовку и подожгли, чтобы скрыть следы… Да как ты мог убить человека из-за этой железки?!

— Я не хотел, так получилось, это несчастный случай, я все расскажу, — чуть не плача, заговорил Галушко.

— Давай валяй с самого начала со всеми подробностями и только правду.

— Хорошо. В тот день мне очень захотелось выпить, не подумайте, я не алкоголик, просто иногда очень хочется выпить. У меня было немного спирта для протирки реостата, я выпил его перед уходом. Дома чувствую, мало, а денег нет. Решил поехать в институт, знал, что Дима должен дежурить. Захватил с собой хлеб и два яблока, конфетки еще были в кармане, и поехал. Дима увидел меня и говорит: «Выпить приперся?», я говорю: «Давай понемногу, у меня закуска есть». Он сначала не хотел, потом говорит: «Ну ладно по чуть-чуть выпьем и уходи». Выпили, разговорились, еще развели. Уже и закуска кончилась. Не помню, как оказались мы в кабинете Марка Борисовича, пьяные были. Вижу компьютер стоит. Стукнула мне в пьяную голову преступная мысль продать его, то есть не меня, а его, он и говорит: «Давай продадим, а деньги поделим».

— Послушай, Галушко, не морочь мне голову, у меня нет времени слушать твои сказки. Не хочешь говорить правду, не надо, мы можем обойтись без твоих показаний, но учти, этим ты только увеличишь себе меру пресечения, а помощь следствию и чистосердечное признание повлияет на решение суда.

— А сколько мне дадут, гражданин следователь?

— Если будешь врать, — лет пятнадцать припаяют строгого режима, а при чистосердечном признании — половину, может быть еще меньше, да не в лагерях, а на поселении, — соврал следователь.

— Ладно, расскажу честно, как было. Когда увидал я компьютер, так подумал, что, если загнать его, сколько можно водки купить, они ведь дорогие. Говорю Диме: «Давай я продам эту штуку, а деньги поделим». А он: «Ты что, воровать?! Да ты за кого меня принимаешь?!» Я ему: «Ну хорошо, не надо, сам возьму, ты только не смотри, уйди в другую комнату, скажешь, что ничего не видел», — и подхватил компьютер. Тут Димка как будто очумел: «Положи, — кричит, — на место!». Я оттолкнул его легонько, да, видно, не рассчитал. Отлетел он к столу, очухался и за телефон, сейчас, говорит, милицию вызову. Тут испугался я — меня уже сажали по пьяному делу. И вот под воздействием этого страха, ничего не соображая, схватил, что под руку попалось, правильно вы говорите — вазу, и стукнул его по голове. Он сразу и рухнул. Я хотел уйти, но вижу Дима не шевелится, голова саднит. Забеспокоился я, думаю, уж не отбросил ли коньки, хотел скорую вызвать, да, да, ей богу, матерью клянусь, позвонить хотел, а потом убежать, но слышу кто-то ковыряется в коридорной двери снаружи, вроде пытается открыть. Я еще больше испугался, схватил Диму под мышки и потащил в кладовку за ящики, там, думаю, никто нас не увидит. Сижу я в кладовке и слушаю: ходит кто-то в кабинете Марка Борисовича. Ну, думаю, влип. Не помню, сколько просидел, слышу шаги стихли и дверь щелкнула. Посмотрел на Диму: то ли умер, то ли без сознания, а может спит. Плохо я соображал в тот момент, голова сильно болела, в душе нехорошо, видно перенервничал от жалости к другу, думаю, кончусь, если не приму, спирта вон сколько стоит перед носом. Решил, сначала выпью чуть-чуть, а потом сразу позвоню в скорую. Честно вам говорю, матерью клянусь. Стал наливать и уронил баллон, а там двадцать литров. Разлился спирт по полу, я его тряпкой промокать, да куда там. Бросил эту затею, закурил с расстройства, а спичку, кажется, на пол швырнул. Тут оно и полыхнуло, затрещало кругом. Первое, что я, конечно, подумал, надо друга спасать, но из-за сильного огня не мог добраться до него. Правду говорю, матерью клянусь, хотел вытащить его из пекла, даже заплакал от досады, но не мог, огонь стеной стоял. Потом банки начали взрываться, баллоны с растворителями. Я подумал, что, если он и был живой, то сейчас точно умер, а в меня может шарахнуть в любой момент. Сработал во мне инстинкт природный самосохранения, а против природы не попрешь, сами знаете. Выскочил я скрепя сердце из кладовки и думаю: «Вызывать скорую бесполезно, когда еще приедут», — и стало на душе у меня так отвратно, даже умереть захотелось. Подхватил я компьютер, из-за которого все началось, так, для успокоения нервов, для моральной компенсации, спустился на первый этаж и через окно на улицу.

— Почему же не позвонил хотя бы в пожарную охрану?

— Я позвонил, правду вам говорю, разве не приехали? На первом этаже вспомнил и позвонил из автомата, что в вестибюле висит. Она еще спросила: «Кто говорит?», сказал, что сторож.

В пожарной охране подтвердили, что из института было два сообщения о пожаре, первое сделано мужчиной, назвавшимся сторожем. Турсунов был доволен.

«Галушко, похоже, говорит правду, одно преступление раскрыто, можно докладывать полковнику».

33

Домой в пустую квартиру ехать не хотелось, сидеть на работе, ожидая распоряжение Саидова о передаче материальных ценностей, или выслушивать выражения сочувствия становилось невыносимо. Он спустился к ученому секретарю. Гринберг что-то кричал по телефону, увидев Юдина, указал глазами на стул.

— Слушай, старик, — начал он, бросив трубку, — у меня есть железный блат в Институте кожных заболеваний. Там работает отличная бабенка Роза Исааковна, хочешь я ей позвоню? Она все для меня сделает. Тематика, конечно, не твоя, но что делать, не до жиру…

— Спасибо, Лева, я сам не знаю, что хочу, время еще есть подумать.

— Плюнь ты на всё и уезжайте с Инной отсюда, мой тебе совет, все равно здесь ничего хорошего не будет, я задницей чую.

— А ты чего не едешь?

— Скажу тебе честно, между нами, — он понизил голос и покосился на дверь, — у меня давно вызов лежит, даже два, но я хочу в Америку, понимаешь? Там у меня двоюродный брат, а нужен родной, в этом вся загвоздка. Если выгорит, мы сразу уедем, в гробу я видел эту работу. Слушай, а у тебя есть вызов?

— Прислал кто-то.

Мысль о том, что возможно придется всё бросить и уехать, как-то незаметно застряла в голове, укоренилась и больше не казалась дикой и нелепой, как несколько недель назад, когда он еще был полон научных планов, мечтал «о доблести, о подвигах, о славе…». Правда, идея эта еще не овладела полностью умом, не превратилась в идею фикс, как у многих из его окружения, но желание уехать, удрать от всего навалившегося, освободиться от липкой паутины, связывающей по рукам и ногам, обрубить пуповину и умчаться в другой мир все чаще давало о себе знать. И конечно же это желание было обусловлено не столько присущим человеку поиском приключений или счастливого пристанища по идее «Хорошо там, где нас нет», сколько вездесущим неистребимым смердящим шопотком — «Хорошо там, где вас нет».

Он часто думал об Инне: «Может быть я преувеличиваю, она еще любит меня?..» Хотелось высказаться, отвести душу. Представлялось, как она будет слушать, гладя его руку, а, когда он выскажется, произнесет простые, по-женски мудрые слова: «Ты умница, Марик, но не думай сейчас об этом, давай лучше пойдем спать», и он отбросит все мысли и поспешит за ней и снова почувствует себя любимым, желанным мужчиной.

Наконец решился позвонить ей. Трубку взял тесть.

— Здравствуйте, Ефим Александрович, можно мне поговорить с Инной?

— Ей не о чем с тобой разговаривать, можешь не трудиться.

Зять растерялся, как всегда терялся перед безапелляционной наглостью, и чуть не положил трубку, но желание услышать голос жены было так велико, что неожиданно для себя сказал:

— Я подготовил документы для развода, нужна ее подпись.

В трубке немного помолчали.

— Сейчас позову.

— Алё, слушаю тебя, Марик, — ему показалось, что у Инны напряжен голос.

— Здравствуй, Инна, вот решил позвонить, узнать, как живешь, как Миша, наверное дома сидит? В детский сад далеко теперь… Но зато тебе стало легче на работу добираться …

— Миша с моими сидит. Отец уже уволился, вещи распродает. У меня всё нормально, работаю пока. А ты на развод подаешь?

— Что ты! — вскочил со стула муж, — Это я так сказал, чтобы позвали тебя. Я скучаю без вас, сижу один в пустой квартире как в камере, никуда не хожу, только работа и дом. Инночка, я не могу без тебя, возвращайся пожалуйста. Я знаю, ты это сделала сгоряча, ты не хочешь от меня уходить, правда?

— Правда. Сама не знаю, как это произошло, нервы… На работе издергалась, потом ты заупрямился, меня и понесло, кричу и не могу остановиться. Марик, я тоже не могу без тебя. Здесь сумасшедший дом: собирают багаж, все кричат, ругаются из-за каждой тряпки. Миша все время спрашивает: «Где папа?»

— Зачем же вы там сидите?! Я еду за вами! — Не веря в чудесное осуществление робкой надежды, боясь, что Инна передумает, выскочил на улицу, стал ловить такси.

Этот вечер был счастливейшим для них. Забыв разобрать вещи, они не отходили друг от друга, беспрестанно говорили о всяких пустяках. Она не спрашивала о расследовании, о работе, чтобы не разрушать счастливое настроение, и он был благодарен ей за это. Миша тоже участвовал в разговоре, залезал к папе на колени, внимательно всматривался в него. Постепенно стал отвлекаться, вспомнил об игрушках и ушел в другую комнату.

Муж сразу заметил это и, испытывая всепоглощающее желание, рабом которого быстро становился, перестал сдерживаться.

— Не торопись, милый, Миша может войти, — шептала рассеянно Инна.

Поздно ночью, когда они умиротворенные и счастливые возвратились на грешную Землю, он стал рассказывать о том, что произошло на работе за последние дни, о мести академика.

— Какой негодяй! — села в кровати Инна, придерживая одеяло.

— Ты знаешь, Инок, в последнее время я много думал о жизни. Все мы живем здесь как дети в гигантском детском саду. Всё расписано, мы не должны ни о чем думать, за нас уже подумали, нам объяснили: «что такое хорошо и что такое плохо», только работай, плодись, радуйся, что дают пожрать, забудь, кто ты, презри свои корни, историю. А ведь и у нас есть своя длинющая история, своя страна, свой заново зажженный очаг. Ни здесь, ни в любом другом месте мы не сохранимся как народ, нам не помогут упования на избранность. Наше будущее только в своей стране среди своих.

— Марик, я давно хотела, но у тебя были большие планы…

— Они и сейчас есть, но дело не в этом. Лучшие годы проходят на обочине, ускользает главное, для чего мы родились. Да, мы избраны.., избраны осуществить мечту дедов. Надо торопиться, отходит последний эшелон, он спасет наших детей и внуков.., наш народ.

— Почему последний?

— Оставшиеся, дорогая, уже никуда не поедут, они ассимилируются. Мы тоже почти ассимилированы, но нас пока много благодаря спасительной пятой графе.

— Ты умница, Марик! Там ты станешь знаменитым ученым, а я рожу тебе еще парочку хранителей очага, хочешь? — Инна поцеловала его, одеяло упало, обнажив белые груди. Продолжая ласкаться, жена прижалась к мужу жарким телом…

34

— Зайди ко мне, Марк, хорошая новость, — позвонил Саидов.

«Какая еще новость?», — скептически думал Юдин, спускаясь к директору.

— Как идет передача материальных ценностей, не закончил еще? — хитро улыбался Саидов.

— Нет, много всяких мелочей, которые надо сверять с бухгалтерией. А в чем дело, что за новость? Может ты хочешь освободить меня от этой процедуры, чтобы я поскорее слинял? — пытался шутить Юдин, но в его голосе было столько горечи, что вместо шутки получилось что-то нетактичное и невежливое.

— Наоборот, боюсь, что тебе придется принимать все назад… Да, да… Не делай большие глаза. Ты знаешь, что на прошлой неделе были выборы в Академии и что должны были произойти изменения в составе Президиума? Так вот, твой друг Дехканходжаев больше не заведует биологическим отделением. Не знаю точно, что у них там произошло, говорят присвоил часть валюты, предназначенной для покупки оборудования, поживем-увидим, но главное не в этом. — Саидов с улыбкой откинулся на спинку кресла, предвкушая удовольствие от сообщения хорошей новости, как будто он тоже приложил к этому руку, — Ваше коллективное письмо президенту попало к новому заву биологическим отделением, академику Мухамедову, который, не долго думая, передал его адресату. Когда президент прочитал письмо, то сильно разозлился, говорят, всем, кто попадался на глаза, вставлял клизмы. Короче, он распорядился восстановить всех на работе, оставить твою лабораторию и, если необходимо, расширить. Ну как?

Новость поразила Юдина, фигура академика Дехканходжаева была настолко незыблемой, что его смещение казалось совершенно невероятным.

— Постой, ты говоришь, что Дехканходжаева уже нет, и я опять заведующий своей лабораторией, так?

— Да, можешь объявить своим, никого не сокращают, черные дни кончились, если нужно, примем еще людей вместо уволившихся. Ну? Не вижу радости, бурной реакции, долго перевариваешь, Марк Борисович.

— Нет, почему же, я очень рад, — через силу улыбался Юдин, — ты не представляешь, как обрадовал меня, спасибо за новость, сейчас объявлю у себя.

Умом он понимал, что надо радоваться, но душа не радовалась, что-то перегорело внутри, умерло.

— Скажу тебе честно, Ибрагим, мы с женой решили уехать… Совсем… В Израиль.

— Какой к черту Израиль? У тебя крыша поехала. Почти готовые диссертация, открытие.., доведи работу до конца, защитись, потом езжай, куда хочешь… А что я скажу в Президиуме, что подумает президент? Скажет, не смог удержать своего лучшего сотрудника? Да после всего, что он для тебя сделал, просто некрасиво с твоей стороны, — Саидов обиженно стал смотреть в окно, барабаня по столу пальцами.

— Не обижайся, Ибрагим, я благодарен президенту, ценю его. Пойми меня, я еду не от обиды, это не каприз, не месть, просто я должен быть там.

— Понимаю, но зачем так торопиться, заверши работу. Ладно, я не говорю о диссертации, она потребует нескольких лет, а инсулин — полгода. Что тебе надо для завершения? Дадим все необходимое.

— У меня есть идеи, как повысить активность препарата, как обеспечить всасывание, не зависящее от кислотности желудка и секреции ферментов, но для этого потребуется время, может быть год, три, не знаю. Я не могу ждать, мне надо успеть там сделать что-то стоящее, дать образование ребенку, родить второго, дел много…

В лаборатории новость восприняли с ликованием: поднялся невероятный шум, кто-то захлопал, кто-то закричал «Ура!», все говорили, перебивая друг друга, хвалили президента.

Только разошлись сотрудники, в кабинет стремительно вошел Гринберг, в едином порыве обнял Юдина, поцеловал не то в щеку не то в ухо.

— Рад за тебя, поздравляю, Инне передай мои поздравления, ей тоже досталось бедняжке, я представляю. Всё-таки наш президент — хороший мужик, справедливый, кто ты для него? А вот видишь… — Гринберг закурил и сел, — Вчера, приходил Пузанов, искал тебя, говорит: «Вы же с ним друзья, передайте ему, что я не забыл уговор относительно книжки, бумага уже есть, дело за ним». Ты, я вижу, бабки решил делать? Я бы тоже написал ему что-нибудь.

— Напиши о мумиё, я дам тебе материал, мне не нужно. Мы с Инной решили ехать, но это пока между нами.

Гринберг замер как истукан, окурок догорал в руке.

— И это сейчас, когда весь цурэс позади и ты на финишной прямой? Да ты просто рехнулся! У тебя же там ни связей, ни языка, в чем дело?

— Ну ладно хватит, почему я должен объяснять тебе то же самое, что Ибрагиму? Пойми ты, не могу я ждать, дела никогда не кончатся!

— А ехать, что за спешка? Израиль может подождать.

— Меня одного — да, а всех нас не может.

— Кого это всех?

— Всех — это значит всех нас!

— Красиво говоришь, мне становится стыдно, но как бы ты запел, если бы имел кого-то в Америке?

— Может быть я непрактичен, наивен, но я понял свое предназначение…

— Что ты все я, да я! — не зная от чего, вскипел друг. — Ты же не один. Берешься за неблагодарное дело. Когда кончится эйфория и наступят отупляющие будни по добыванию куска хлеба, ты будешь виноват за тяготы, унижения, зависть.

— Не переживай, мы с Инной верим, что поднимемся.

— А твой сын? Не успеешь насладиться своим благородным поступком, как он загремит в армию, а там стреляют. Ты подумал?

— Об этом только и думаю.

35

С утра Юдину неожиданно позвонил Турсунов.

— Рад сообщить вам, что прокурором подписано распоряжение о прекращении следствия по делу об убийстве вашего бывшего директора, с вас сняты подозрения.

— Спасибо, Батыр Акбарович, нашли убийцу?

— Три дня назад в своей квартире обнаружена мертвой жена Усманова Гульчехра. Типичное самоубийство выстрелом в голову. Экспертиза установила, что из этого же оружия убит ее муж. Дочь показала, что пистолет давно хранился в доме Усманова. Пока неизвестно, откуда он. Мы пришли к выводу, что она застрелила его во время приступа ревности, под влиянием аффекта.

Образ Гульчехры сразу возник перед Юдиным. Память воспроизвела привлекательную, красиво говорящую по-русски женщину, стало жалко ее.

— Вы уверены, что это самоубийство?

— Уверен, нам известна ее история болезни: депрессия на почве ревности, сопровождающаяся приступами шизофрении.

— Почти невероятно, что никто в институте не заметил ее и не слышал выстрела.

— Очень даже возможно. У людей, одолеваемых навязчивыми идеями, ум работает как машина. Думаю, что она выждала где-то в сторонке, когда уйдет Нуриев, в институте к тому времени никого не было, вошла в кабинет и сделала то, что задумала. Около восьми появился Кусков, вид убитого человека не смутил его, спокойно забрал инсулин и уехал на дачу.

— Что ж, поздравляю вас с завершением дела, печально только, что для этого нужно было умереть человеку. А вы не намерены раскручивать кражу методики и инсулина?

— Догадываюсь, куда вы клоните, но это дохлый номер, у меня нет улик против академика. Даже если мы докажем, что он попросил зятя сделать копию вашей методики или достать образец инсулина, то это не преступление.

После ужина Юдины вышли погулять по вечернему городу. Стоял теплый вечер, уже включилось уличное освещение. Они прошли вдоль Новомосковской, свернули на Пушкинскую, остановились возле сверкающих неоновыми огнями коммерческих магазинчиков у станции метро Хамида Алимжана. Широкий выход подобно гигантскому гейзеру периодически выбрасывал на поверхность волну людей, в то время как боковые ручейки новых пассажиров непрерывно стекали по ступеням в прохладные недра станции. Город дышал благополучием и спокойствием.

— Марик, а если мы делаем ошибку? Там все время воюют, там никогда не будет мира, я боюсь за нас, особенно за Мишу.

— Да, там война, но это наше место. Помнишь, ты обещала родить мне еще двоих? Когда они подрастут, наступит мир, нашу страну заполонят туристы и паломники, я буду профессором в университете, мы поедем в Париж, посетим Лувр, поднимемся на Эйфелеву башню. Ты не боишься высоты?

Инна размечталась, будущее казалось светлым и захватывающим.

— А детей с кем оставим?

Конец

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Михаил Косовский: Приключения Марка Юдина в Ташкенте. Окончание

  1. Уважаемый С.Л., спасибо за комментарий, меня еще никто так не хвалил. Ваш восторженный отзыв стимулирует во мне желание писать.

Добавить комментарий для M. Kosovskiy Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.