Адель Никольская: Советский очарованный странник

Loading

Освободившиеся эстонские, украинские политзеки и члены других национальных движений возвращались не только к своим семьям, но и в круг своих единомышленников. А бунтари-одиночки в российской провинции не могли рассчитывать быстро найти дружескую среду, им надо было преодолевать изоляцию, непонимание и страх.

Советский очарованный странник

Адель Никольская

Адель Никольская

Этот очерк выпадает из числа семейных портретов, но Валерий Румянцев был очень незаурядным человеком, с которым жизнь столкнула меня случайно — и надолго.

Дело было субботним летним утром 1976 г. Мы с дочкой встали поздно, и я лениво готовила завтрак, когда в дверь позвонили. Жили мы на окраине Москвы, в Беляеве, уже пять лет, а телефона все не было, как и у почти всех беляевцев. Поэтому неожиданные гости были нередки. Открыв дверь, я увидела высокого незнакомого мужчину лет сорока и догадалась сразу: «Это, наверное, Валерий Румянцев!» и сразу пожалела, что не знала о его приезде заранее. Такого гостя надо было непременно встретить за праздничным изобильным столом, а в доме была только самая незатейливая еда.

Ну, конечно, мы все трое втиснулись тут же на нашу пятиметровую кухню, понемногу разглядывая друг друга, перебрасываясь неловкими короткими фразами. Оказалось, что наш гость только что сошел с поезда, пришедшего из Мордовии. Он ехал со станции Потьма, известной на всю страну своим скоплением лагерей. Не помню, был ли он до того в других лагерях, знаю только, что свой срок — пятнадцать лет — он отсидел от звонка до звонка.

За столом сидел худой мосластый лысоватый блондин с довольно яркими голубыми глазами. Фамилия Румянцев ему соответствовала — от возбуждения и застенчивости его щеки сразу же покрылись румянцем. Наш простецкий завтрак — яичница, помидоры, сливы — был для него полон чудес: «первый помидор за пятнадцать лет», «первая слива за пятнадцать лет». Стало жутко, вспомнились пушкинские «каторжные норы», только, скорее всего, хуже.

Мы никогда не виделись, но уже давно знали друг друга по переписке, длившейся с шестьдесят девятого года, уже семь лет. Именно тогда в мордовском лагере, где отбывал свой срок В.Р., находились два московских писателя, Андрей Синявский и Юлий Даниэль. В лагерь они попали после получившего широкую огласку — в Москве и за рубежом — судебного процесса 1965г., где они получили соответственно семь и пять лет заключения за уникальное в те годы преступление — публикацию под псевдонимами своих антисоветских произведений за рубежом. Хотя писателей осудили, немало людей, в том числе, не только их родных и близких друзей, вовлеклись в их судьбу. Это громкое дело стало началом борьбы за гласность в СССР.

У обоих писателей установилась регулярная переписка с родными и друзьями. Одной из важных тем их писем были впечатления от знакомства с неизвестным им миром политических заключенных послесталинских времен. Многие были из национальных республик, особенно украинцы и прибалты, сопротивлявшиеся советизации и руссификации. Но были и другие: участники политических групп из Москвы, Ленинграда и некоторых других крупных городов; были и бунтари — одиночки вроде пойманных при попытке перейти границу. Многие судьбы вызывали сочувствие и желание помочь. Постепенно в Москве сложилась, разумеется, неофициальная группа «Красный Крест» по оказанию помощи этим политзаключенным и их семьям. Вся эта деятельность уже была не раз описана ее активистами, например, Людмилой Алексеевой в книге «Поколение оттепели». Я участвовала в этой деятельности лишь немного, только собирая деньги для «Красного Креста» и взявшись писать одному из тех заключенных, кому нехватало поддержки с воли. Этим уже занимались некоторые из моих друзей. В частности, Люда Алексеева писала своему бывшему сокурснику, Лене Ренделю, осужденному за участие в группе молодых историков, занимавшихся пересмотором истории партии (группа Краснопевцева). Другая моя подруга, Наташа Садомская, писала участнику грузинского национального движения, Накашидзе. Иногда такие переписки вели к знакомству и романам. Я согласилась писать, чтобы помочь, но без романтических претензий, поскольку какие-то романы и так существовали в моей жизни. Вот так началась моя переписка с В.Р., диковинная история которого тоже стала известна от Синявского и Даниэля.

В.Р. принадлежал к самой враждебной нам части враждебного советского официоза — он был бывшим офицером КГБ! Сама идея личной переписки с кагебешником вызывала какое-то тоскливое неудобство. Но и вызывала интерес к смельчаку, не побоявшемуся войти в открытый конфликт со своей смертельно опасной организацией.

Катастрофа случилась в 1961 г. В.Р. было только 25 лет, он служил в городе Электросталь. Это была его первая работа после окончания юридической школы КГБ, и она его очень разочаровала. Он мечтал стать контрразведчиком, ловить шпионов, бороться с врагами родины. Вместо этого пришлось читать доносы сексотов и просто обывателей на самых обычных заурядных граждан, совсем не помышлявших о продаже родины империалистам. После освобождения В.Р. я с любопытством расспрашивала его, какими судьбами он вообще попал на эту стезю. Надо сказать, что В.Р. вообще поражал меня своими скромными и трезвыми взглядами на все, что с ним произошло. Так вот он и видел свой выбор профессии:

— После школы я хотел учиться дальше, может, стать инженером. Но положение семьи этого не позволяло. Отец был убит на войне, мама одна растила меня и младшего брата Толю. Работала она кастеляншей в санатории, получала мало. Кормить, одевать, вообще поддерживать студента, живущего в другом городе (мы жили в Сочи, там было негде учиться) она не могла. Может быть, надо было работать и учиться заочно. Вероятно, к этому все бы и свелось, но тут приехал дядя и на семейном совете рассказал, что есть такая школа КГБ, где можно получить высшее юридическое образование и выучиться на разведчика. Стипендия большая, на нее можно прожить и даже что-то домой посылать. Школа находится в Ленинграде, чего уж лучше! К тому же я был наивный начитался книг и насмотрелся фильмов о разведчиках и шпионах. Так вот и попал в эту систему.»

Закончив школу, В.Р. женился, и к двадцати пяти годам у него уже было двое детей, сын и дочка. Жену утомляли бесконечные заботы о детях, хозяйственные хлопоты. Она скучала и ссорилась с мужем, куда-то уходила по вечерам. Брак трещал по швам, работа была неприятная и скучная.

— Думаю, что если бы у меня в семье все было в порядке, я бы не сорвался, так и продолжал бы служить. Ведь выйти из системы было практически невозможно. От безвыходности бывали и самоубийства — не мог человек продолжать на этой работе и уйти не находил способа. Правда, рассказывали, что кое-кому удавалось уволиться по состоянию здоровья. Скажем, из-за душевного заболевания, Но это еще надо было найти врача, который бы посмел в такой ситуации поставить подходящий диагноз.

— Что же случилось?

— Все началось после двадцатого съезда партии, когда начались массовые реабилитации политических заключенных. На воле стали появляться люди, которых никто не ожидал увидеть, сидевшие с тридцатых и сороковых годов, да еще и восстановленные в правах. Многие стали обращаться в КГБ с запросами увидеть свои дела, узнать, кто на них донес, требовать наказания следователей, выбивавших их них признания. Я ни о чем таком прежде не задумывался и был совершенно ошеломлен. Я оказался втянут в отвратительную циничную и жестокую систему. Она устояла при всех разоблачениях культа личности, но появление реабилитированных грозило серьезными неприятностями тем, кто еще оставался в системе. И вот мне дали задание — проверить дела местных реабилитированных и уничтожить компрометирующие документы.

Я ужаснулась — мечтал человек стать контрразведчиком, а его поставили спасать палачей.

— Вот именно. А тут еще скандалы с женой. Маленькие дети, а она из дому бегает. Загнала меня жизнь в угол, и я не выдержал.

Удивительно, что свой отчаянный храбрости поступок В.Р. отнюдь не рассматривал как подвиг, в мученики борьбы за свободу себя не записывал, а все сводил к тому, что выдержки не хватило. Повеяло лесковским очарованным странником, который самые свои необычайные приключения видел как результат вполне прозаических причин.

В.Р. считал, что напрасно загубил свою жизнь и причинил большие страдания матери и брату. Если бы задуманное им удалось, то его бы наверняка расстреляли, но преступления КГБ могли и вправду получить огласку заграницей.

Расспрашиваю дальше:

-Что ж ты предпринял?

— Помнишь, в Москве в пятьдесят была американская выставка?

— Ну как же, столько было впечатлений. Летом это было, в Сокольниках. Какая — то невиданная мебель, бытовая техника… Как с другой планеты. А потрясающие фотографии «Семья человека» я запомнила на всю жизнь. И первые иностранцы. Правда, я хоть и знала английский, заговорить с ними не пыталась — не от страха, а не знала, о чем говорить.

— А я как раз подумал, что это мой счастливый шанс — английского я не знал, а уж гиды на выставке должны говорить по-русски. Решил передать на запад копии документов, которые должен был уничтожить. Думал, пусть мир узнает, что у нас тут делается.

— И ты им документы передал?

— Нет, конечно. Я поехал оглядеться и при возможности установить контакт. Удалось поговорить с двумя гидами, и вроде они отнеслись с пониманием и интересом, согласились помочь. Мы договорились о следующей встрече, когда я должен был привезти им документы. Вот на этой встрече и произошел прокол. Эти двое гидов, как оказалось, сотрудничали с нашими и немедленно на меня донесли. Я пришел на встречу, и меня сразу же схватили.

— Прямо с поличными!

— К счастью, нет. Ни листка бумаги у меня не было. Не знаю почему, но что-то мне не захотелось в этот раз передавать документы, я решил с этими ребятами еще раз переговорить более подробно. Только это и спасло мою жизнь. Если бы пришел с бумагами, расстреляли бы без проволочек.

— Измена родине?

— И разглашение их кагебешной тайны. Я, конечно, отказывался и говорил, что никаких выписок не существует, а все это были только разговоры. Но мне не поверили. Устроили, можешь себе представить, какой дотошный обыск, все перевернули, даже канализацию под домом разрыли. Но так ничего и не нашли. Поэтому вместо расстрела получил пятнадцатилетний срок.

Я бестактно спросила:

— А где ж ты это все спрятал?

Последовало молчание, и больше я никогда об этом его не спрашивала. Сейчас, когда пишу, вдруг понимаю, что В.Р. о многом никогда не рассказывал: о своих допросах, о том времени, которое провел в тюрьме до отправки в лагеря, ни о том, что пришлось пережить в пермском лагере, известном своим тяжелым режимом и суровым климатом. Не было в нем такой распространенной человеческой слабости — жалости к себе. Все пятнадцать лет проработал он на общих работах, без зачетов и поблажек.

— Как же твоя жена пережила эту беду? Осталась одна с малыми детьми и, по понятиям окружающих, опозоренная твоим поступком.

— За нее волноваться не надо. Она немедленно со мной развелась. Очень скоро снова вышла замуж, и ее новый муж усыновил моих детей. Они даже имени моего не носят. Старший мальчик, думаю, меня смутно помнит, ему все — таки было годика три. А дочка была еще в пеленках. Сейчас сын уже кончает школу, и я хочу с ним обсудить, чем он собирается заняться, Это такой критический момент в жизни.

— Получается, что все же какие-то известия о детях у тебя были?

— Мама и брат старались поддерживать хоть какие-то контакты с детьми. Это было трудно из-за расстояний — мама в Сочи, брат — в Краснодаре, а дети так и остались в Электростали. Жена хоть и не запрещала этих контактов, но и не поощряла их.

— Какой же у тебя план?

— Сейчас я, прежде всего, хочу поехать навестить детей. Надо приехать в приличном виде, не оборванцем тюремным. Я привез заработанные деньги. Сможешь ты мне помочь купить костюм, туфли, пару рубашек?

— Позвоню Люде. У нее в семье трое мужчин, притом одетых вполне прилично, разумеется, ее трудами. Спрошу у нее совета, куда лучше пойти. Справимся. Сколько же у тебя денег, на что рассчитывать?

Оказалось, что за пятнадцать лет тяжелого труда Валерий заработал 150 руб. — меньше моей месячной зарплаты… Но по-скромному можно было купить все необходимое.

На следующий день было воскресенье, и Валерий, Люда и я отправились на ярмарку в Лужники. Я быстро одуреваю от шума густой толпы и множества лавок. Люда же знает, что, где и почем, и уверенно пробирается, куда надо. Втроем в толпе трудно оставаться вместе, и Валерий предлагает:

— Идите — ка вы вдвоем вперед, а я буду следовать за вами.

— Но ты ведь отвык от таких скоплений народа. Потеряешься, нынешнего города ты не знаешь, выйдет неразбериха.

— Отвык-то я отвык. Но вас не потеряю, не беспокойтесь.

— Профессиональное?

Валерий улыбается молча. Болтая, мы заходим в несколько магазинов, и вот наш Валерий уже при голубой сорочке — идет к глазам, в коричневом костюме и даже в соломенной шляпе — лысоватую голову припекает. На следующий день он отправляется поездом в Электросталь и возвращается радостный — удалось увидеться и поговорить с сыном, познакомиться с дочкой. Он опять смотрит на дело реалистично, не нагнетая драматизма: —

— Может удастся осесть где-нибудь недалеко, тогда буду навещать. В любом случае, они уже большие, смогут приехать на отдых в Сочи к маме, и можно будет провести время вместе. Может, удастся сблизиться…»

В.Р. немедленно уезжает в Сочи к матери, а оттуда в Краснодар, к брату. Не только повидаться, но и посмотреть, какую можно было бы найти работу. И тут выясняется, что ничего, кроме тяжелых физических работ, КГБ ему не позволит. Через пару недель В.Р. приезжает на несколько дней в Москву. Соня вспоминает, что он вернулся отдохнувший и загорелый, привез дыню и обожаемую ею вяленую хурьму. До сих пор у меня на столе стоит его подарок — очаровательная точеная плошка в форме листа из какого-то шелковистого на вид и на ощупь дерева. Сейчас в ней лежат орехи…

В этот приезд Валерий знакомится с некоторыми диссидентами, встречается с Андреем Синявским, которого близко знал в лагере и старался, как мог, ему помочь в том тяжелом быту: был, так сказать, его «шестеркой». Наверное, идя на эту встречу, он ожидал какого-то дружеского тепла и привета. Увидев его обескураженное лицо, я поняла, что надежды его не оправдались, но рассказывать, пенять и жаловаться он не стал.

Кроме того, Валерий навестил кого-то из тех освободившихся зеков, которым, как и ему, было разрешено селиться не ближе ста одного километра от Москвы. Старался разузнать о работе и жилье. Опять ничего. Вот так и начались его длительные скитания в поисках возможности осесть там, где не грозила бы ему полная изоляция — на юге, вблизи от родных или недалеко от Москвы, на достижимом расстоянии от детей и диссидентских знакомых.

Освободившиеся эстонские, украинские политзеки и члены других национальных движений возвращались не только к своим семьям, но и в круг своих единомышленников. А такие бунтари-одиночки, как Валерий, в российской провинции не могли рассчитывать быстро найти дружескую среду, им надо было преодолевать изоляцию, непонимание и страх. Его могли бы бояться как человека опасного, или презирать как «изменника родины». КГБ достаточно было бы приложить минимальные усилия, например, пустить слухи, чтобы превратить его жизнь в ад. Знакомство с московским диссидентским кругом сыграло для Валерия неоднозначную роль: конечно, было так заманчиво вдруг, в первый раз за годы страданий, встретить дружеское понимание, почувствовать себя частью чего-то большего, чем собственный отчаянный бунт молодых лет. С другой стороны, он втягивался в отношения с людьми, которые не могли помочь ему в создании будущего — они жили там, где ему было жить запрещено, занимались запретным для него умственным трудом. Оставалось надеяться, что, может быть, какая-то женщина этого круга захочет разделить и облегчить его изгнание. Валерий предпринимал отчаянные попытки такую женщину найти, но это не получалось. Самой естественной кандидаткой была я, его многолетняя корреспондентка. Но я уже давно ждала разрешения эмигрировать, несмотря на полученный из-за секретности отказ. После моего отъезда он делал и другие безуспешные попытки такого рода.

В семьдесят седьмом году Валерий приезжал провожать нас с Соней в эмиграцию и рассказывал о своем житье. Жил он в это время у брата в Краснодаре и работал грузчиком на пищекомбинате. Возможность любой работы в помещении ему перекрывало КГБ. Он, как мне помнится, должен был нагружать и разгружать цистерны с растительным маслом, стоявшие на узкоколейке, проходившей по всей обширной территории комбината. Кроме тяжелой работы грузчика, приходилось целый день ходить на большие расстояния от одних цистерн к другим. Он очень уставал, зарабатывал немного, тяготился необходимостью жить у брата.

Все-таки в конце концов судьба сжалилась над ним, когда он перестал увлекаться московскими химерами. Он поселился в городе Новошахтинске, где женился на искренне полюбившей его учительнице. Не часто, но виделся с детьми. Иногда наезжал в Москву, навестить друзей. Мне он писать не мог — письма заграницу ходили тогда очень плохо, и для него переписка с заграницей могла стать еще одним источником неприятностей. Эти немногие годы более счастливой жизни оборвала смерть Валерия от туберкулеза — надорвался на многолетних тяжелых работах на холоде и в жаре. Валерию не было и пятидесяти, и он так и не дожил до перестройки.

О судьбе его матери и подумать страшно: она пережила не только смерь Валерия, но и тюремное заключение младшего сына Анатолия. Через Валерия Толя познакомился с московским диссидентским кругом, он и жена стали взахлеб читать Самиздат и увозить его к себе в Краснодар.

Почувствовав себя частью общего дела, они стали делиться этой литературой с друзьями. Об этой Толиной деятельности кто-то осведомил местное КГБ, и дело кончилось его арестом и пятилетним сроком за антисоветскую пропаганду. Кажется, у него нашли «Раковый корпус» Солженицына. В Москве за проступки такого рода не арестовывали, там водилась более крупная для КГБ дичь, но в Краснодаре о Самиздате тогда и не слыхали… Вот чем пришлось Толе платить за глоток свободы. Его уже тоже давно нет в живых.

Надеюсь, что дети Валерия знают и помнят его историю.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Адель Никольская: Советский очарованный странник

  1. Господи, сколько их было! Все время новые имена. Какая все же безнадежно б*ская система. И в ней каким-то чудом все же иногда рождались люди нормальные.
    Спасибо Вам за рассказ.

  2. Мне это напомнило один из «Проклятых Королей» Дрюона: такие же бесцельно загубленные жизни и судьбы.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.