Юрий Ноткин: Мудрец и философ

Loading

В институтские годы одолеть эти трудности, усугубленные еще подлежащими изучению материалами съездов КПСС и ВКП (б), помогало всеобщее бессовестное пользование шпаргалками. Однако здравый смысл подсказывал мне, что уповать на это универсальное средство при грядущей сдаче кандидатского минимума не приходится.

Мудрец и философ

Юрий Ноткин

Мелюхин
Серафим Тимофеевич Мелюхин

Серафим Тимофеевич Мелюхин родился в селе Ивановском Тамбовской области 6 июня 1927 года. Он жил и воспитывался в многодетной крестьянской семье и, тем не менее, смог стать крупным учёным, профессором, членом-корреспондентом Академии наук. В 1974 г. он стал деканом философского факультета Московского Государственного Университета.

Само согласие занять этот пост в такой ситуации было шагом большого внутреннего мужества. Он был человеком мягким, но одновременно принципиальным, и попытался в это непростое время дистанцировать управление факультетом от партийного вмешательства. Так и не адаптировавшись к партийным руководителям факультета, он был вынужден освободить пост декана в 1977 году, но до конца своей жизни заведовал рядом кафедр факультета, в конце жизни — «Кафедрой онтологии и теории познания».

(Из официальной справки)

В 1963 г., поработав инженером два года, я, больше по настоянию отца, нежели по собственному желанию, подал заявление с просьбой о приеме в аспирантуру при кафедре Автоматики и Телемеханики ЛЭТИ. Среди барьеров, стоявших на этом пути, я обойду здесь молчанием самые высокие и в то же время широко известные, а коснусь лишь двух самых незначительных. При благосклонном отношении к моей просьбе, мне, в числе прочих требований, предстояло сдавать два вступительных экзамена — по иностранному языку и основам марксистко-ленинской философии. Знающие люди подсказали мне, что куда рациональнее сразу сдавать кандидатские минимумы по указанным предметам, что освобождало от вступительных экзаменов, а главное избавляло от необходимости тратить время на сдачу этих минимумов в течение трехгодичного пребывания в аспирантуре.

С иностранным, немецким языком у меня со школы были вполне дружеские отношения. В институте я «ехал» на школьных знаниях и легко сдавал пресловутые тысячи знаков по книге Леонгарда Франка «Слева, где сердце».

Но вот при мысли о втором предмете, несмотря на пятерку в дипломе, мною овладевала знакомая большинству современников тихая тоска. Даже в «оттепельные» времена что-что, а уж этот предмет был под неустанным идеологическим и политическим контролем партии. Перечисленные в списках обязательной литературы, рекомендованной для подготовки к сдаче кандидатского минимума, первоисточники, равно как и указанный там же учебник «Основы философских знаний» тогда еще не академика В.Г. Афанасьева, обладали для меня неким общим удивительным свойством. Читая их, я никак не мог уцепиться за какие-либо вешки и через короткое время в полном расстройстве осознавал, что абсолютно не помню прочитанного.

В институтские годы одолеть эти трудности, усугубленные еще подлежащими изучению материалами съездов КПСС и ВКП (б), помогало всеобщее бессовестное пользование шпаргалками. Однако здравый смысл подсказывал мне, что уповать на это универсальное средство при грядущей сдаче кандидатского минимума не приходится. К своей радости я узнал, что для готовящихся к поступлению в аспирантуру будет читать лекции в вечерние часы новый заведующий кафедрой диалектического материализма и ленинизма ЛЭТИ доцент Серафим Тимофеевич Мелюхин. Имя это мне тогда ни о чем не говорило, а радость проистекала из того, что с незабытым еще с институтских времен искусством скорописи я надеялся записать лекции практически дословно, а затем постараться заучить их наизусть.

На первой же лекции я постарался занять место в первом ряду переполненной вскоре аудитории и приготовился «строчить». Минут через десять после начала я поймал себя на том, что после заголовка «Лекция 1» я не написал ни строчки и с вниманием, и в то же время с удивлением слушаю и взираю на лектора. В нем удивляло все: и негромкий, но четкий и выразительный голос, и внимательный острый взгляд, обращенный к аудитории, и проступавшие на щеках легкие пятна румянца, но самым удивительным было то, о чем и как говорил лектор. Все вместе никак не вязалось у меня в голове с образом заведующего кафедрой диалектического материализма и ленинизма. Чувство это не покидало меня и на следующих лекциях, но писать я все же стал и при том, как и собирался, почти ничего не пропуская.

Не подумайте, однако, чего-либо совсем невероятного — доцент Мелюхин сразу объявил, что первая и б’ольшая часть цикла лекций будет посвящена диалектическому материализму. К моменту, когда он возглавил кафедру диалектического материализма и ленинизма у него уже вышли две книги «Диалектика неорганической природы» и «Проблемы конечного и бесконечного». «Фокус» моего и, как выяснилось большинства остальных слушателей, неподдельного внимания к мелюхинским лекциям был прост. Мы слышали незнакомые нам подходы к казалось бы давно намявшим нам уши сущностям, явлениям, категориям. Они по неясной причине не заключались четкими формулировками о том, в чем ошибался Кант, чего недопонял Фейербах и недоучел Гегель. Помимо всего лекции излагались прекрасным языком и с явной прочной опорой на естественные науки.

Основным разделом философии, интересовавшим Мелюхина, была онтология. Слова этого в своих лекциях он не употреблял, а я о нем, конечно, не ведал. Происходило это во времена, когда само существование онтологии как раздела философии подвергалось сомнению и оспаривалось со ссылкой на постулаты марксизма — ленинизма. Достаточно было лишь знать твердо, что бытие определяет сознание. А вот вникать в суть того, что есть это самое бытие, глубоко не требовалось.

Известно было, что Мелюхин заканчивал философский факультет МГУ, однако знающие люди говорили, что начинал он учиться в этом университете на физфаке и на философский факультет перешел не то в середине, не то по окончании третьего курса. Помимо лекций Мелюхин вел еще семинар по философии, посещать который было не менее интересно. Все наши выступления Серафим Тимофеевич выслушивал, не прерывая, а возражая в конце, говорил, как с равными. По завершении семинарских занятий полагалось написать реферат. Тему разрешалось назвать самому, однако я выбрал одну из предложенных — «Измерения и процесс познания», близкую в первой части названия к моей деятельности на работе. Правда, несколько смущало, что в рекомендованном списке литературы числилась в том числе и одна работа Н.Бора.

Уже будучи в аспирантуре я был свидетелем того, как возглавляемая Мелюхиным кафедра, всегда ранее именовавшаяся среди студентов и преподавателей кафедрой ОМЛ ( основ марксизма — ленинизма) получила краткое название кафедры Философии, которое впоследствии не раз менялось и лишь много позже было закреплено за ней и сохранилось до настоящего времени. Сегодня этим мало кого можно удивить, но в то время окончательного перехода от «хрущевизма» к «брежневизму» в одной, отдельно взятой стране, оставалось загадкой, как такая вольность прошла через еще всесильный «парткомыч» нашего славного института, в полном названии которого трижды, а с 1967 г четырежды упоминался Ленин.

С течением времени выяснилось, что имя Серафима Тимофеевича Мелюхина стало широко известным в Ленинграде и за пределами стен ЛЭТИ. Он читал лекции в ЛГУ, его приглашали в научно-исследовательские институты. Об одном таком случае, я хотел бы рассказать здесь подробнее, хотя он несколько выходит за рамки данной статьи.

На первом году аспирантуры я увидел в руках одного из моих знакомых, назову его здесь Виктором, книгу Н.Бурбаки «Теория множеств». В ответ на мой вопрос, зачем ему понадобились столь высокие материи, Витя туманно ответил, что перешел на работу в одну сверхсекретную лабораторию. Руководит ей некто Болтунов, а Н.Бурбаки Вите понадобился, чтобы понять сложнейшую теорию процесса, лежащую в основе деятельности лаборатории и разработанную самим Болтуновым.

При следующей встрече Витя рассказал, что Болтунов Нариман Измайлович, отставной флотский капитан третьего ранга, пришел в институт ВНИИРА в гавани Васильевского острова с идеей некой системы. Идею рассмотрели и одобрили на заседании ученого совета, а на ее реализацию в министерстве выделили 1 миллион рублей, что по тем временам составляло весьма солидную сумму. Моя аспирантская стипендия равнялась 120р.

Теория Болтунова, по словам Вити, была исключительно сложна и требовала знаний в целом ряде наук. В лабораторию набирали математиков, физиков, электронщиков и даже биологов. О системе Витя смог поведать только, что состоит она из нейронов и что процесс, в конце концов, должен сойтись. Наверно, я забыл бы вскоре о Болтунове, если бы в конце нашей беседы Витя не упомянул, что для научно-философского обоснования своей теории Болтунов предполагает пригласить С.Т. Мелюхина.

Уже после окончания аспирантуры я встретился случайно с Виктором на новом месте его работы и узнал конец этой истории. Мелюхин принял приглашение Болтунова и побывал в его лаборатории. По словам Вити, ожидавшего, как и все другие, убедительного научного обоснования сложнейшей теории их шефа, Мелюхин пробыл в кабинете Болтунова минут сорок, после чего ушел и больше его никто из лаборатории никогда не видел. В ответ на настойчивые расспросы сотрудников о результатах визита, Нариман Измайлович не без горечи ответил, что ничего нового от ученого гостя он не услышал и посему продолжать контакты с ним не намерен.

Конец научной карьеры Н.И. Болтунова наступил на представительном семинаре по проблемам оптимального управления, куда он направил тезисы своего доклада и поехал сам с двумя сотрудниками. По легенде, сразу после выступления Наримана Измайловича слово взял участвовавший в работе семинара член-корреспондент АН СССР Реваз Гамкрелидзе. Говорил он минут пять, после чего выдержал паузу и обратился к аудитории с вопросом: «Вы поняли, о чем я говорил?» Ответом ему было дружное: «Нет!»

— Я так и думал, — заявил Гамкрелидзе, — а все потому, что я говорил на грузинском. Вот и я, несмотря на то, что вполне прилично владею русским языком, ничего не понял из выступления товарища Болтунова. Если кто-то из присутствующих сможет пояснить мне им изложенное более доступным языком, я был бы рад услышать.

Желающих тогда не нашлось. Но вот что странно, достоверно было известно, что после завершения первого этапа работы лаборатории Болтунова, на который был израсходован один млн рублей, произошел его отчет на научно-техническом совете ВНИИРА. Судя по рассказам, и там из его длительного выступления никто ничего не понял, но ни один из присутствовавших там докторов и кандидатов технических наук, видимо, не заявил об этом столь же открыто и смело, как упомянутый Р. Гамкрелидзе. Рассказывают, что была даже достаточно жаркая дискуссия, в которой Н.И. Болтунов одержал верх. Результаты первого этапа были признаны удовлетворительными, и в министерство пошел запрос о выделении дополнительно одного миллиона рублей для завершения работы, который был удовлетворен.

Уже тогда, несмотря на окружавшую работу секретность, наружу просочилось, что конкретно речь идет о разработке системы автоматической стабилизации самолета в полете с помощью самоорганизующейся обратной связи, подобной нейронным связям в биологических живых структурах. Полет самолета моделировался аналоговой вычислительной машиной, а нейроны выполнялись в виде электронных модулей, изготовленных сотрудниками лаборатории.

Финал наступил по прибытии во ВНИИРА правительственной комиссии для приемки окончательных результатов работы. Ожидаемой самоорганизации нейронов и вытекающей из нее стабилизации модели полета самолета не произошло. Несмотря на яростное сопротивление Болтунова, работа была закрыта, сам он уволен, после чего часть его сотрудников разошлись по сторонам, а остальные были переведены в другие лаборатории ВНИИРА.

Если кто-то на основании моего рассказа о Болтунове, получил представление о нем как об искусном шарлатане, то это будет означать, что я изобразил его слишком схематично. Болтунов не был шарлатаном, поскольку сам он истово верил в собственную теорию, для описания которой он создал собственный язык, имевший вероятно наукообразные признаки, но непонятный для простых смертных. Беда его заключалась в том, что еще с последних курсов законченного им высшего военно-морского училища, он был одержим некой идеей, связанной с нейронами, такими, какими он их себе представлял. Эта одержимость помешала ему продолжать и расширять свое образование. Он был убежден, что и без того, развивая свою идею, он совершит революцию в теории и практике оптимального управления.

Возвращаясь к Серафиму Тимофеевичу Мелюхину напомню, что в первой части цикла его лекций, посвященной диалектическому материализму, ему удалось вызвать неподдельный, острый интерес многих слушателей, однако, когда он объявил, что оставшиеся лекции будут посвящены материализму историческому, я приготовился окунуться в привычный мир единственно истинного учения, истинного, поскольку оно было верно.

Было бы неправдой сказать, что Мелюхин с самого начала «обходил» труды Маркса, Энгельса, Ленина или позволил себе их малейшую критику. Помню лишь, что ушел он от их углубленного толкования достаточно быстро. Из того, что отложилось в моей памяти наиболее отчетливо было услышанное на его лекциях впервые имя Ле Шателье и утверждение о том, что принцип или закон Ле Шателье, сформулированный вначале для химических систем и термодинамики применим и к экономическим, и даже к социосистемам. Точнее сказать, имя это, живо напомнившее мне персонажей романов Дюма, мы услышали от него ранее на первых лекциях, когда он упоминал подобие этого принципа законам Ньютона и Ленца.

Я успешно защитил свой реферат и сдал кандидатский минимум, и тотчас же один из моих знакомых, посещавших лекции Мелюхина куда более редко, чем я, попросил у меня мой конспект для подготовки к экзамену. Не без колебаний я отдал ему свою толстую тетрадь, вняв его пылким заверениям, что как только, так сразу. Только я ее и видел. Вначале я пытался долго и безуспешно разыскать этого знакомого, а когда мне это удалось не ранее чем через год, услышал, что он передал тетрадь своему приятелю, а тот.. Короче, конспект «замотали», о чем я сожалею и сегодня. Главное, что осталось у меня от мелюхинского курса лекций — это совершенно новое убеждение о том, что предмет под названием философия, не обязательно сопровождается двумя прилагательными через черточку, может быть чрезвычайно интересен и требует для понимания глубоких и разнообразных знаний. Сегодня это выглядит наивным и даже банальным, но тогда для меня это было откровением.

В 1966г вышла еще одна книга «Материя в ее единстве, бесконечности и развитии», которую впоследствии многие из коллег и учеников С.Т. Мелюхина считали его главным трудом. В этом же году он защитил докторскую диссертацию по философским проблемам физики, получил звание профессора, вслед за этим приглашение возглавить кафедру философии естественных факультетов Московского Государственного Университета и покинул ЛЭТИ.

Я так же во второй раз покинул стены этого института в связи с окончанием срока аспирантуры и вернулся к работе. Защитить кандидатскую диссертацию мне удалось лишь через два года. Дальнейший свой путь в профессии, завершившийся в Израиле, я описал в повести «Хай-тек». За это время я не раз вспоминал Мелюхина и интересовался его дальнейшей судьбой. С появлением интернета делать это стало значительно проще. Имя его появлялось нередко в ряду с У.Р. Эшби, И. Земаном, В.М. Глушковым и другими видными учеными, стремившихся философски осмыслить и усмотреть общие закономерности в науках об информации и управлении сложными автоматическими, биологическими и социальными системами.

В 2003 г, в очередной раз вводя имя Мелюхина в поисковое окно Гугл, я с грустью обнаружил некролог за подписью декана философского факультета МГУ, отдельные части которого я позволю себе здесь процитировать

«В 1981 году Серафим Тимофеевич становится членом-корреспондентом АН СССР (ныне РАН), и долгие годы это был единственный штатный сотрудник факультета, носящий это высокое звание. С 1991 года он является действительным членом РАЕН.

С. Т. Мелюхин внес большой вклад в развитие философской науки в нашей стране…

Последние годы Серафим Тимофеевич писал не слишком много, но не потому, что не мог писать, а потому, что не хотел заниматься «философской стряпней». Он былочень разносторонне образованным и организованным человеком, который до конца жизни интересовался тем, что происходит в науках и как изменяется в связи с этим философское воззрение на мир.

Ушел из жизни удивительный человек, которого я сегодня хотел бы назвать учителем, не только по формальным признакам, но и по экзистенциальным соображениям.

Ушел из жизни очень добрый человек, который всегда ставил личность превыше всего остального, пытался объяснить все рациональным (то есть философским) способом,

нес в себе черты русской интеллигентности, обладал огромным чувством юмора и самоиронии. Только сегодня нам становится ясно, что, несмотря на внешнюю невозмутимость, из жизни ушел очень ранимый человек, который все сложности пытался оставлять в себе, не перекладывая их на плечи других. Это был настоящий мудрец, который, по Сократу, необходимо соединял в себе мыслительную и практическую деятельность, что придает ей целесообразный характер и тем самым целесообразный характер самому носителю данной деятельности.»

Заключу этот короткий рассказ тем, что большая часть жизни С.Т. Мелюхина происходила, по словам поэта, в «то время очень странное, когда простую честность называли смелостью…»

Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Юрий Ноткин: Мудрец и философ

  1. Уважаемый Юрий!
    Говоря о книге Бора, Вы имели в виду книгу «Нильс Бор. Атомная физика и человеческое познание. Пер. с англ. М., Изд. иностр. литературы»?

    1. Е.Левертову
      Нет, уважаемый Ефим, такой капитальный труд я бы не осилил. Насколько я помню, это была сравнительно небольшая статья в журнале, в которой говорилось о влиянии средств измерения на объект измерения. Рассуждения приводились для недоступной мне квантовой механики. Статью я добросовестно перевел со словарем, но использовал из нее одну лишь цитату (не помню из нее ни слова) и быстренько перешел к теме влияния средств измерения на макроуровне (температуры, давления, влажности) на объекты измерения и к теории погрешностей.

      1. Спасибо, уважаемый Юрий! Я тоже когда-то писал реферат по философским вопросам теории измерений. Вот небольшой (или слишком большой) отрывок из нее: «Нильс Бор писал, что тезис о том, что влияние измерения на систему следует понимать не как «создание физических атрибутов, объектов», а лишь как необходимое условие возможности квантового перехода. Рассмотрение специфики измерений в квантовой теории позволяет увидеть активность субъекта познания с новой стороны, а именно, в отношении определения характеристик физической системы через своеобразие процедуры измерения. Так в рассмотрении пути, ведущему к получению достоверных данных об объекте кроется разгадка причин активности субъекта познания, а также проблемы реальности в целом. Объективная реальность вполне стоит за показаниями приборов, и в этом смысле эти показания объективны. Вместе с тем показания приборов несут в себе информацию не точно адекватную объекту, часто или всегда зависящую от условий наблюдения, и в этом смысле они субъективны. Именно здесь мы наблюдаем преобразование объекта познания в объект знания, который всегда отличается от объекта познания. Это отличие объясняется опосредованием объекта познания через приборы и знанием субъектом познания законов взаимодействия прибора и измеряемым объектом познания».

  2. Судя по интересному очерку, философ Мелюхин был личностью неординарной, не вписывался в прокрустово ложе марксиста-ленинца, не был, как выразился Юрий, \\\»рупором советской идеологии\\\» Удивительно, что такой человек избежал ночного звонка в дверь.Повезло.

  3. Я не знал близко С.Т. Мелюхина. Институт философии и кафедра философии естественных ф-тов МГУ «жили» довольно изолировано. Милюхин стал деканом факультета в 1974 г. — в год моей эмиграции.
    Ю.Н. не только рассказал об интересном человеке, но хорошо обрисовал интересную особенность тех лет. Сколько мы слышим о том, что советские философы были только рупором официальной идеологии, но картина была более сложной. Я представляю ухмылки иных по поводу названий книг Мелюхина : «Марксизм-ленинизм и современная естественнонаучная картина мира» (1968), «Ленинское понимание материи и его значение для развития диалектико-материалистического мировоззрения» (1969), но я помню, что они были полны вопросами, которые заставляли думать. Так что не удивительно, что Ю.Н. с первых же слов лекции Мелюхина заслушался, забыв конспектирование. История штука сложная. Наряду с открытыми протестами против официальной идеологии, ее разрушало развитие самой способности мыслить, задавать себе вопросы и искать ответы. И С.Т. Мелюхин был среди тех, кто способствовал этому развитию.

  4. Замечательная публикация. Искренне признателен автору: просто узнать, что такой человек, как С.Т.Мелюхин, вообще существовал, дело в высшей степени поучительное.

Добавить комментарий для Б.Тененбаум Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.