Страх смерти — печальная прерогатива человека и человечества. Но это не тот интуитивный страх или страх перед непосредственной опасностью для жизни, который присущ почти каждому живому существу, а страх страха, который нас всех ожидает, и, чтобы избавиться от первого, о втором большинство людей предпочитают не думать…

От смерти к бессмертию

Ян Майзельс

«В одном мгновенье видеть Вечность…»
У. Блейк

«Естественно, что рационально мыслящему человеку чужд религиозный подход, основанный только на вере, а не на знании, а, с другой стороны, ему трудно смириться с мыслью, что ему, как и всем прочим смертным, несмотря на все прижизненные заслуги, предстоит в конце концов превратится в прах земной. Гипотеза Яна Майзельса, принципиально отличаясь ото всех распространенных эзотерических и им подобным наукообразных спекуляций, обращена прежде всего к такого рода читателю».
Р.А. Зобов, Доктор философских наук, проф. кафедры философии науки и техники философского факультета СПбГУ

«Вильям Джемс — отец американской психологии, рассказывал о своей встрече с одной старой леди, которая утверждала, что Земля покоится на спине огромной черепахи.
— Уважаемая леди, — как можно вежливее спросил профессор, — на чем же покоится эта черепаха?
— О, — сказала она, — это очень просто. Она стоит на спине другой черепахи.
— Понятно, — все так же вежливо продолжал профессор Джемс. — Но не были бы вы так любезны сказать мне, что поддерживает вторую черепаху?
— Не стоит, профессор, — ответила старая леди, поняв, что профессор пытается завести ее в логическую ловушку.
— Там все время черепахи-черепахи-черепахи».
(Из книги Т. Лири, М. Стюарт. Технология изменения сознания)

Что касается рая, то дело обстоит примерно так же, как с Землей и указанными черепахами, но с той разницей, что Библия все же указывает его расположение, правда, с точностью весьма сомнительной: Рай небесный, то есть — на Небе (недаром говорят: попал пальцем в небо). Однако неопределенность “небесной координаты” с лихвой перекрывается авторитетом Книги книг, приобретая — не вопреки, а благодаря этой неопределенности — подчас еще более убедительный — символический, образный — смысл. Если придерживаться буквального понимания рая или ада, то они — не побоюсь сказать — всякого логического смысла лишены полностью, короче — абсурдны, ибо как же может душа, лишенная после смерти телесности, испытывать физические (телесные) муки или радости? Чаще же всего большинство людей, даже и не верующих, над этим противоречием просто не задумывается: с одной стороны, им достаточно и земных проблем, а с другой — все надежда на рай небесный как-то согревает…

Хотя относительно рая можно сказать, что и он превратится в настоящий ад, если человек будет обречен на пожизненное и вечное (!) в нем пребывание. А за хорошее поведение выдадут Библию почитать… С ума от скуки сойдешь! В исламе-то хоть целых 72 девственницы на каждого, у христиан же и этого не будет…

С другой стороны, символика такого высшего, небесного разряда должна, видимо, иметь и конкретное содержание. Специально оговорюсь, что речь идет не об эзотерике, спиритизме, о духах и ангелах, а о более реальных “материях”. Так что требуется эту реальность увязать и с такой крайне метафизической темой, как смысл жизни. Лев Толстой в своей “Исповеди”, отчаявшись, спрашивает: “Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?” Как видно, смысл жизни непосредственным образом всегда связан со смертью. Можно сколь угодно гнать от себя мысль о смерти, но без этой мысли по большому, по максимальному счету теряет смысл и сама жизнь. “Не нынче — завтра придут болезни, смерть на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить — вот что удивительно!”

Толстой приводит слова Сократа: “Мы приближаемся к истине настолько, насколько мы удаляемся от жизни”. Сократ произносит это, в общем-то, фигурально, имея в виду освобождение “от тела и всего зла, вытекающего из жизни тела… Как же нам не радоваться, когда смерть приходит к нам?”, однако эта мысль, оказывается, может иметь и самое реальное содержание. Люди верующие вполне удовлетворены библейским представлением о рае, первой грешнице Еве, весь грех которой состоял в том, что она, ослушавшись Господа, отведала райского яблочка, — но почему за этот ничтожный проступок миллиарды людей должны страдать в течение многих тысяч лет? Где логика?! Где справедливость?! Абсурдность ситуации очевидна, и ее объяснить можно либо неразвитостью древних представлений о мире, либо прибегая к символике (как и по отношению ко многому другому в священных книгах). Несложная цепочка событий, наступающих после смерти человека — вплоть до Страшного суда, — носит вполне прочитываемый (но психологически оправданный!) дидактический смысл. Однако человеку разумному, тем более живущему в XXI веке, даже и признающему многомерную образность библейской символики, требуется уже более рациональное объяснение.

Драматизм хрупкой земной жизни — в ее бессмысленности на фоне Вечности. Любые личные достижения, любая земная слава на этом фоне преходяща и ничтожна. “Умрешь, трава вырастет”, — говорит герой повести Толстого “Казаки”. Памятники, надгробия, пирамиды, мавзолеи отражают вековечное стремление мыслящего существа к бессмертию — и тщету всех этих стремлений. Религия дает человеку веру в бессмертие… но лишь на уровне абсурда. “Верую, ибо абсурдно” — это вынужденное признание одного из отцов церкви Тертуллиана произносится порой с чувством абсолютного превосходства веры над разумом. Недаром вкушение от Древа познания (хотя бы только “добра и зла”, хотя не исключено, что это позднее добавление в Библию с целью защитить ее от обвинения в обскурантизме. Но почему все же “добра от зла не можно отличить”, если человек действительно подобие Божье?) считается одним из смертных грехов. Так что, быть может, воистину “блажен, кто верует”, — и неважно при этом, что у христиан один рай, у мусульман — другой, у иудеев — третий, ибо на уровне абсурда противоречий не существует. Стремление к бессмертию столь сильно, что принимается существование не только рая, но и ада, — конечно, при потаенной надежде его избежать.

Какими бы благороднейшими идеями ни руководствовался человек, но все они обесцениваются, если не будет для него жизни вечной. Слабое утешение для мыслящего существа, что о нем будут еще какое-то время помнить, раз его-то самого уже не будет нигде и никогда. Потому-то почти каждый человек “сам обманываться рад”: вера дает ему хоть какую-то надежду. В конце концов, “сущность всякой веры состоит в том, что она придает жизни такой смысл, который не уничтожается смертью” (Толстой). Но что же делать человеку, подобно тому же Толстому, не имеющему в своем организме такого “органа”, как вера, и привыкшему мыслить рациональными категориями? Несмотря на высказанный ранее скепсис, такое рациональное объяснение все же реально, и, по сути, оно довольно простое, хотя и требует некоторой “перестройки” сознания. В общем, и рай, и ад, а значит, и “загробная жизнь существует, но это немножко не то, что вы думаете”. Правда, не так уже “немножко”…

Страх смерти — печальная прерогатива человека и человечества. Но это не тот интуитивный страх или страх перед непосредственной опасностью для жизни, который присущ почти каждому живому существу, а страх страха, который нас всех ожидает, и, чтобы избавиться от первого, о втором большинство людей предпочитают просто не думать или же довольствоваться сомнительными для здравого смысла псевдодуховными плацебу — от религиозной веры до эзотерии, единственная реальная альтернатива которым — научное познание. Смерть на самом деле представляет собой не полный и окончательный провал в не-бытие, а полновесное ино-бытие, не противоречащее, однако, ни здравому смыслу, ни законам природы. И это не пустые слова, так что разберемся по порядку…

С научной, в данном случае с физической точки зрения головной мозг представляет собой электрическую цепь индуктивности (или множество цепей), то есть подобие электромагнитной катушки с большим количеством проволочных витков. Лампочка в цепи катушки при замыкании этой цепи пригасает, а при размыкании вспыхивает ярче — вследствие явления электромагнитной индукции. То же происходит и в головном мозгу (здесь нейроны — проводники, а непроводящие синапсы служат конденсаторами, усиливающими индуктивность цепи).

В момент истинной смерти, наступающей вследствие разрыва электрических цепей головного мозга (в отличие от клинической, вызванной “просто” остановкой сердца), происходит индукционная вспышка тока, вызывающая появление, в свою очередь, электромагнитного излучения в виде набора (волновой “пакет”) электромагнитных волн — в соответствии со сложностью мозговых извилин, то есть электрических цепей мозга.

Всплеск тока резко стимулирует, оживляет, озаряет заложенную в подсознании информацию о всей прошедшей жизни, таким образом воссоздавая картины этой жизни. Существенно, что даже относительно небольшой (вследствие большого сопротивления в синапсах) ток оказывается вполне достаточным благодаря так называемым медленно-волновым потенциалам, действующим между синапсами даже в отсутствие нервных импульсов, — это явление обнаружено Прибрамом в 1977 году (в исключительных случаях при соответствующих условиях энергетическая вспышка может достигнуть значительной мощности, достаточной, по некоторым расчетам, даже для самовозгорания тела). Таким образом, “физико-техническая” часть данной гипотезы довольно проста и вряд ли может вызвать особые возражения со стороны науки. Но уже в этой части заложен и зародыш сомнения; разрыв электрических цепей — процесс кратчайший, так что если и происходит какая-то вспышка подсознания, то она на первый взгляд не может дать более или менее длительную картину прошедшей жизни. Однако здесь же и ключевой момент — вместе и психологический, и физический, и философский — всей гипотезы.

Психологический — проще всего, так как с ним сталкивался почти каждый. Все знают, что внутреннее, психологическое время протекает с разной скоростью у разных людей и в разных ситуациях, а во сне — и тем более: там можно и в одну минуту прожить целую жизнь. Так что если последний миг человеческой жизни отождествить со сном — что выглядит вполне естественно, — то и этот пункт вне серьезных сомнений. Немного сложнее с физикой, но человечество за сто лет уже более или менее усвоило, что в соответствии с теорией относительности Эйнштейна в разных системах отсчета время протекает по-разному. Правда, Эйнштейн имел в виду совсем другую ситуацию: время замедляется на объектах, движущихся с околосветовой скоростью, а также у тел с такой громадной силой гравитации, что искривляется само пространство (вблизи черных дыр). В нашем случае тело умирающего, конечно, неподвижно, но вследствие утраты в последний момент контактов с окружающим миром оно находится как бы в состоянии невесомости (так называемая сенсорная изоляция, приводящая, кстати, и к другим необычным феноменам сознания) — и, следовательно, испытывает протекающие с огромной быстротой — по отношению к нашему миру — внутренние (духовные) переживания. Что это значит? Это значит, что, когда секундомер “внешнего наблюдателя”, стоящего у постели умирающего, отсчитает, к примеру, одну секунду, для самого умирающего может пролететь немереное число лет.

Нобелевский лауреат, основатель целого направления в термодинамике Илья Пригожин открыл, что в необратимых процессах появляется собственное, внутреннее время, связанное с изменением плотности энергии. Этот вывод абсолютно точно и естественно укладывается в рамки данной модели смерти-бессмертия. Сюда же ведет и ценная идея нашего современника В. И. Вернадского о том, что накопление информант замедляет время, потеря — ускоряет. Чем выше организация живой материи, тем медленнее течет время, и наоборот. Таким образом, в момент умирания, когда “отключается” мозг и всякие контакты с внешним миром исчезают, наступает “дефицит” информации — и время неограниченно ускоряется. Да это и понятно: когда посторонняя информация отсутствует, мозгу нет необходимости затрачивать время на прохождение нервных импульсов от телесных сенсоров, то есть мозг работает в “свободном режиме”, с предельной быстротой и максимумом внутренней наполненности. Реальные же возможности хранения информации нетрудно осознать нашему современнику, буквально на глазах которого техника прошла путь от граммофонной, рассчитанной на пять минут звучания хрупкой пластмассовой пластинки до лазерного диска с размещенной на нем энциклопедией Брокгауза и Ефрона. И это далеко еще не предел…

Теперь, пожалуй, самый важный аспект — философский. И опять-таки он связан с тем крайним, граничным состоянием, когда человек окончательно утрачивает все связи с внешним миром (граничные условия зачастую принципиально меняют суть дела; так, например, поверхностный слой жидкости, не отличающийся ни физически, ни химически от всех остальных слоев, начинает играть особую роль стягивающей пленки). Сенсорная изоляция теперь полная, и умирающий целиком погружен в собственный внутренний мир, в котором отсутствует физическая возможность ориентировки в пространстве и времени. Такое состояние у суфиев называется “митхаль”: “Когда физический план отнимается от человека, тогда в качестве реальности остается сон, ибо там не остается контраста, доказывающего, что это не так… Он не может получать опыт на земле, так как потерял физические средства контроля. Его миром будут все впечатления, что собраны на земле”. Некоторым подобием такого состояния может служить тюремная камера без внешних источников света или же погружение испытуемого в воду для достижения состояния невесомости, как во всемирно известных опытах Т. Лили. Время здесь тянется неопределенно долго, но и это еще не все, так как живой испытуемый, по крайней мере, может фиксировать граничные стадии эксперимента, — умирающий же оказывается в таком положении, где он не может отметить ни его начала, ни тем более конца. Но это, как могло бы показаться, страшное состояние на самом деле оказывается высшим благодеянием. Дело в том, что наступающее в последний миг отсутствие ощущений означает и полное отсутствие всяческих болей, человек испытывает в момент умирания необычайную “легкость бытия” (как гора с плеч свалилась!), как бы всплеск эйфории, которую отмечал еще Шопенгауэр, и этот секундный — без естественного конца — всплеск превращает мгновение в Вечность! Все это не просто измышления, и некоторое представление об этом дают опыты Моуди. Но есть тут и принципиальное отличие: из состояния клинической смерти (при остановке сердца) человек все же возвращается в наш мир, а при остановке мозга — нет. И во втором случае для него так же невозможно зафиксировать последний миг уходящей жизни, как нельзя зафиксировать бесконечно удаляющуюся линию горизонта.

Понятно, что для здорового человека является слабым утешением эта надежда на какое-то сомнительное превращение какой-то доли секунды в вечность; он резонно, как ему кажется, считает, что умирающему все это, мол, только кажется, в то время как стоящие у смертного одра наяву на самом деле наблюдают его предсмертные муки, его последние судороги, остывание его тела… Трудно убедить живого человека, что это не так, что умирающий отныне существует в своей собственной системе отсчета, и эта система обладает такой же независимостью от живых людей, как и движущийся в космосе астронавт — от земного наблюдателя, и вся суть теории относительности в том и состоит, что астронавту отнюдь не кажется, что в кабине его звездолета, в его системе отсчета его часы идут в полном соответствии с законами природы. В случае же сна все физические законы как бы отменяются: спящий может видеть своих давно умерших родственников, может лететь и так далее. Спящий обычно не осознает, что это всего лишь сон, и, если в этот момент он умрет, он так и не узнает, что это ему всего лишь приснилось. Человек проживает свой сон как явь, но истинная смерть вдобавок отличается от обычного сна тем, что это явление уникальное, единственное и неповторимое. Это вроде понятно любому разумному человеку, но граничные условия вносят радикальную поправку в эту “банальность” — ту самую энергетическую вспышку подсознания, которая озаряет всю прожитую жизнь в свете ее деяний и помыслов.

Если в рядовом сне могут действовать разрозненные элементы памяти, случайно или ассоциативно возникающие, то при смерти благодаря индуктивной энергетической подпитке вступают во взаимодействие образуемые этими элементами поля, наподобие открытых еще в 1949 году (Ферми, Паста и Улом) “пакетов” солетонных волн, несущих в своей памяти условия их возбуждения. Такие “волны памяти”, составляя содержание того, что можно назвать душой, питаясь, в свою очередь, энергией окружающей среды, могут существовать бесконечно долго.

Иногда сомневаются: чем можно подтвердить высказанные здесь положения? Сомнение справедливое, но можно ответить вопросом на вопрос: а чем можно подтвердить, например, христианское или исламское представление о загробной жизни, об аде и рае? Тем более что, с точки зрения атеиста, они заведомо лишены здравого смысла, опираясь единственно на веру и никаких подтверждений не имея и не требуя. То же самое фактически можно сказать о множестве взаимно противоречивых и лишенных всякого — и теоретического, и экспериментального, а подчас даже и логического — обоснования эзотерических “теорий”. Приводимая же здесь версия смерти-бессмертия никаких смысловых и научных противоречий не содержит, опираясь, напротив, только на доступные здравому рассудку вещи и известные законы науки, а также на некоторые интуитивные предвосхищения. Например, в начале XX века русский физик, создатель электронного телевидения Борис Розинг писал: “Если тело, испускавшее свет, исчезает, например, человек умирает, то вместе с ним иссякает и источник посылаемого им света. Но тот свет, который раньше исходил из него, не уничтожается, а будет распространяться все дальше в пространстве, унося, так сказать, с собой всю историю человека. Мы можем сказать, что человек будет еще жить в этих лучах”. Это научное предвидение, очень близкое к предлагаемой здесь версии смерти, но на уровне интуиции многие поэты и философы уже давно были близки к разгадке самой великой тайны бытия.

Плотин: “Освобождаясь от тела, душа наша вспоминает то, чего здесь не помнила”.

Лао-Цзы: “Жизнь — это сон души, смерть — ее великое пробуждение”..

Лютер: “Бог зрит время не в продольном, а в поперечном направлении: перед Ним все растянутое во времени лежит собранным в одной куче”.

Ф. М. Достоевский: “Вы доходите до минуты… и время вдруг останавливается и будет вечно”.

А. И. Введенский: “Смерть есть остановка времени… Чудо возможно в момент смерти”.

Ибн-Сина говорил: “Я тайн разгадал в этом мире немало. А загадку смерти, увы, не сумел”, а вот известный любитель парадоксов Ёжи Лец, сказавший, что “первое условие бессмертия — смерть” и, скорее всего, имея в виду всего лишь светское понятие бессмертия, и не подозревал, как он близок к разгадке смерти-бессмертия в ее истинном, метафизическом понимании.

* * *

Смерть, так же как и сон, представляет собой измененное состояние сознания (строже говоря, различаются четыре стадии сознания: бодрствование, быстрый сон со сновидениями, глубокий или медленный сон и собственно измененное, то есть выходящее за границы привычных ощущений, состояние), соответственно, не могущее быть передано привычными словами и эмоциями. Язык искусства тут бессилен: он способен дать только намек на ИСЗ. Это состояние, метафизическое в своей основе и мистическое по духу (так называемый мистический опыт), иногда бывает спонтанным, но чаще вызывается искусственно: наркотиками, галлюциногенами, холотропным дыханием и т. д. — и нередко оставляет незабываемые ощущения, изменяющие всю жизнь… В основном это экстатическое состояние, в котором ирреальные, критически не осознанные образы приобретают сверхъестественную убедительность. Иногда, “летая” во сне — и даже во сне понимая, что это всего лишь сон, — представляется: вот сейчас проснусь — и полечу! — это ведь так просто: только надо запомнить нужное движение! Иногда начинаешь понимать и чувствовать Бесконечность, а иногда — и Бога… И кажется: как же не понимал всего этого раньше?! И вот уже не простой сон, а истинная Смерть с ее предельной ностальгией по навсегда исчезающему Миру дает эту иллюзию абсолютного понимания — и превращает иллюзию в Истину (поскольку отныне и навечно уже не будет времени для сомнений!). Это и есть в буквальном смысле тот самый искомый момент истины, окончательное решение всех мучивших нас всю жизнь вечных вопросов. Это иллюзия, преобразующая сон в явь, и потому иллюзия более чем самодостаточная. А может, и вовсе не иллюзия, а наоборот, и на самом деле сплошной иллюзией была вся наша земная жизнь?..

Но нет, конечно. Земная, физическая, грешная и конечная жизнь была ощутимо реальной — настолько реальной, что все ее последствия переносятся в Бесконечность и Вечность, — и тогда приобретает полноценное содержание и сам смысл нашей жизни. Там, в Вечности, наступает переоценка всех суетных и грешных наших мирских деяний. Там высвечиваются, фокусируются и увеличиваются, как в компьютере опцией ZOOM, события нашей прошедшей жизни — и переживается соответственно — вот вам и рай, и ад, поскольку былое прослеживается безо всякой рационально-материалистической подстраховки и блокировки, по единственно доступному любому разумному существу “категорическому императиву”, или так называемому золотому правилу морали, не желай и не делай другому того, чего не пожелаешь себе. А можно назвать это просто совестью… Или Богом…

* * *

Электромагнитные поля существуют постоянно в любой точке пространства, интерферируя друг с другом, то есть складываясь в определенных фазах. В случае когерентных — с одинаковой частотой и постоянной разностью фаз — волн они, накладываясь друг на друга, образуют голограмму, то есть устойчивое объемное изображение, видимое с любой стороны, под любым углом и в любой точке пространства. Именно это и происходит с волновым излучением в случае смерти человека. Но почему именно при смерти: ведь какие-то электромагнитные излучения возникают и при обычной работе мозга? Во-первых, только в случае разрыва индуктивной цепи достигают достаточной мощности, а во-вторых — и это главное, — сформировавшийся волновой “пакет”, в отличие от хаотического брожения мыслей и эмоций, переносит в пространство некое фиксированное состояние, позволяющее образоваться стабильной голограмме. Волны в отличие от частиц не смешиваются, а только складываются, поэтому одновременно может существовать сколько угодно голограмм, образованных различными солетонными “пакетами”. Следует еще раз подчеркнуть, что голограммное изображение может создаваться в любой точке пространства, следовательно, и в мозгу любого человека (как телеизображение одновременно присутствует во всех телеприемниках, надо только настроить на выбранную частоту) — и, значит, в состоянии воздействовать на работу мозга, создавать те или иные образы. Это, скорее всего, и является физической основой ноосферы Вернадского или юнговских архетипов (ноосфера — ближний Космос, в пределах допустимого рассеяния электроманитных колебаний, способных создавать голограмму; в современной литературе встречается еще и понятие эгрегора, то есть информационно-энергетической сущности, образуемое единством общих мыслей и чувств).

Обратная связь, возникающая между энергетически насыщенным солетонными “волнами памяти” космическим пространством и человеческим мозгом, может приводить к возникновению аномальных (сверхъестественных) событий, прояляющихся в виде явлений псевдоматериализации на грани материального и иного миров. Понятием солетонного “пакета” вкупе с голограммой вполне можно объяснить возможность (чему, однако, множество “про” и “контра”: от упрямых фактов до прямого мошенничества) загадочного общения с “душами” умерших людей, как и некоторых других паранормальных и спиритических явлений и контактов с иным миром.

Голограммам мы обязаны и образованию в нашей памяти разнообразных мысленных образов и ассоциаций (а также и галлюцинаций и некоторых душевных расстройств — или того, что мы принимаем за эти расстройства, до истоков которых не могут добраться ученые-психиатры. А истоки — в Космосе!), когда уже имеющаяся в пространстве “картина” взаимодействует с тем или иным движением нашей мысли. Что вверху — то и внизу. Недаром говорится, что “идеи плавают в воздухе” или “ничто не ново под Луной”, — и даже самые смелые фантасты лишь комбинируют элементы хранящихся в мозгу (а следовательно, и в окружающем пространстве) голограмм.

* * *

Нередко говорят, что смерть наряду с рождением представляют собой два уникальных события в жизни любого живого существа, но при этом, сознательно или подсознательно следуя гуманистической традиции, приписывают рождению знак плюс, смерти — минус. Но, как видно из предыдущего, это не совсем так. Новорожденный ничего еще не знает ни о себе, ни об окружающем мире, то есть практически лишен внутреннего содержания. Умирающий же так или иначе успевает накопить за свой век многообразный жизненный опыт и, лишаясь всего на свете, испытывает двоякое переживание: ностальгию — как величайшую утрату и одновременно эйфорию — как величайшее духовное освобождение. Синтез двух противонаправленных ощущений создает феномен тяги к смерти: “бездны мрачной на краю… все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья” — это у Пушкина, и о том же у Владимира Высоцкого: “Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!” Смерть становится содержательна не только внутренне, но еще и внешне — космически, оправдывая тем самым существование так называемого философского антропного принципа: Вселенная с ее законами и константами устроена таким образом, чтобы в ней возможно было появление человека. Претензия воистину космическая… но похожая на правду.

* * *

Приводимая гипотеза способна дать ответ на одну из самых интригующих загадок из теории эволюции: о противоречивом характере развития человеческого мозга. С точки зрения этой теории по мере усложнения мозга процесс его эволюции должен бы был замедляться, потому что совершенствование более сложного объекта требует больше времени, чем совершенствование более простого — это логично. Кроме того, нормальный эволюционный процесс процеживает и оставляет потомкам только те признаки, которые необходимы для выживания вида в целом; тогда неясно, что привело к появлению гомо сапиенс, у которого мозг оказался на 30–50 процентов больше, чем даже у его ближайших сородичей?

А ответ таков. Волновой “пакет” памяти каждого умирающего, будучи рассеянным по всему Космосу, порождает новые “ячейки” сознания и в мозгу каждого живого человека, таким образом непрерывно увеличивая массу мозга, которая за последний миллион лет возросла в пять раз и увеличивает площадь коры головного мозга соответственно в 25 раз. Следовательно, налицо обратная связь: умирающий последней вспышкой сознания делает посыл в Космос, а Космос, в свою очередь, создает предпосылку для развития человеческого мозга. Это происходит потому, что мысль сама по себе производительна и, в отличие от случайности эволюционного отбора, сама по себе способна выбраться из порочного круга слепой генетической повторяемости.

Не то у животных. По сути, здесь ситуация та же, что с яйцом и курицей: что было раньше? Ни первому, ни второму нельзя отдать предпочтения, поскольку цикл абсолютно замкнутый. Поэтому за те же миллионы лет кошка в своем умственном развитии остается кошкой, эволюционируя не по духовному содержанию, а по биологической форме.

Таким образом, создавшийся когда-то — тоже, возможно, благодаря каким-то случайным обстоятельствам — более или менее развитый мозг первобытного человека, в котором содержалась одна крошечная мысль (“В Начале было Слово”), породил своего рода цепную реакцию прогресса: сначала только за счет физических параметров головного мозга, а затем — и всех от него производных.

Вместе с тем разрешается и еще одна прежде не разгаданная загадка — об “избыточности” человеческого мозга: эта “избыточность” создана поколениями всех когда-либо живших на Земле людей и, служа до поры до времени “про запас”, расширяет незримые горизонты сознания, овладев которыми человек становится Сверхчеловеком (но не Суперменом!). Подобно тому как, обращаясь в прах, любое живое существо в конце концов порождает новую физическую жизнь (“умрешь, трава вырастет”), человек разумный через свою смерть порождает новую духовность…

* * *

Итак, приводимая версия смерти-бессмертия, истолковывая очеловеченный характер Космоса (Космос — иной мир вне нас, подсознание — иной мир внутри нас; эти миры едины, и человеческое сознание, входя в саму структуру мирового пространства, подобно гравитации в теории Эйнштейна, может порождать всякие пространственно-временные деформации), заодно дает надежду не только на вечную жизнь каждой человеческой личности, но и на то, что с помощью “ключа” (например, генетического кода или дешифровки сжатого во времени “волнового пакета” и т. п.) в не столь отдаленном будущем появится техническая возможность проникнуть в виртуальное пространство и разглядеть наконец этот самый “загробный мир”. Плохо, правда, если этим займутся хакеры, но ведь палка науки всегда о двух концах…