Генрих Иоффе: Жилплощадная повесть

Loading

Меня качнуло. В.П. Сенькин был высшим начальником отдела кадров всех отделов кадров огромной системы наших закрытых, полузакрытых и открытых научных институтов. И еще на погонах, которые лежали у него дома в особом ларце, были три большие звезды Конторы Глубокого Бурения.

Жилплощадная повесть

Генрих Иоффе

Сперва, хочу спросить: Вы дочку предзамужнюю имеете? Нет? А я имею. И что c того? — спросите. Расскажу. Сперва будет скучновато, потом повеселее.

***

У нас слово «квартира», пожалуй, только на почте употреблялось. Например, «письмо в квартиру № 5». А в большинстве других, строго официальных учреждениях — никаких «квартир». Жилплощадь. Жилплощади полагалось 9 метров на одного. Это если ты получаешь ее, вожделенную, после того, как отстоял в очереди лет десять. Долго? А что делать? Жилплощадь-то всем нужна, где ее возьмешь? Но ежели проживал и проживаешь с семейством на жилплощади меньше, чем 9 метров на каждого — живи, куда деваться… Можно попытаться, впрочем, встать на очередь, авось поставят.

Я — человек ученый, институтский. У меня — право на целых 20 метров дополнительной жилплощади. Кто этими метрами уже владеет, может ими наслаждаться. А кто не владеет, пусть наслаждается правом. Право — это тоже хорошо. Эфемерность, голубой дымок, запах розы, мечта… Я 20-ю «академическими метрами» не владел. Но владел правом владеть.

Есть такая книжная серия — «Жизнь замечательных людей». Это про бывших, уже ушедших. Но были и есть «замечательные люди» вполне живые! Так сказать, герои рядом с нами! Их «замечательность» состояла в том, что они не стояли и не стоят в очереди. Совсем! Все незамечательные стоят, а они нет! Они живут без очереди! И жилплощадь получают тоже. Но это еще не все. Выше их находятся люди, которые решают и подписывают — «решалы» и «подписалы». От них все и зависит. Но добраться до них — почти, как до Бога. «Архангелы» по пути к ним ломают ребра. А вот «замечательные люди» и создают к ним ходы. Для меня таким «замечательнм человеком» был мой шеф-академик. И я пришел к нему.

— Добрый день, шеф, — сказал я. — Моя дочь выходит замуж за долговязого парня.

— Редкий случай, — заметил он, — приглашаете на свадьбу?

— Это само собой. Но есть проблема: новобрачным негде жить, у нас с женой и дочерью на троих — 23 метра. В «хрущебе» на улице Некрасина.

— Куда писать, о чем просить? А в очереди вы стоите?

— Нет.

— Как?! Кто любит Советскую власть, тот должен любить очередь.

— Так куда писать?

— В институтский жилотдел. Просить хотя бы комнатуху в коммуналке.

Он написал, а я уехал на неделю в командировку.

Вернулся я с ранним поездом. Пешком добрался до дома, открыл дверь и увидел картину. На моей кровати возлежали две фигуры. Лиц их не было видно. Зато из-под одеяла торчали две пары ступней: одни маленькие, женские, другие здоровенные, мужицкие, размером обуви так 45-го.Пальцы на них вяло шевелились. Я все понял: этот долговязый в мое отсутствие вселился на нашу 23-метровую жилплощадь!

Я схватился руками за голову и ушел на кухню. В отупении просидел там до 10 часов, а потом понуро побрел на 1-ю Адураевскую улицу, где находился институтский жилотдел. Больше мне некуда было идти…

У входа в отдел «Обеспечение жилплощадью» сидела и стояла большая очередь. Я спросил у мужчины с бритой головой и запорожскими усами, читавшего газету «Сегодня»:

— Кто последний?

Он хмуро ответил:

— Я — крайний, а вот ты будешь последний.

— Э-э, — подумалось мне, — народ тут нервный. Шансов мало. И сам нервно ощупал в кармане коробку с французскими духами, которую перед уходом сунула мне жена.

Очередь моя подошла через два часа. Я вошел в большой кабинет. Посредине впритык друг к другу стояли два стола. За одним столом сидел седовласый мужчина. На столе перед ним стоял графин с водой, стакан и лежал чистый лист бумаги. Все ящики стола были плотно закрыты. Я было направился к седовласому, но он кивнул в сторону стола, за которым сидела женщина лет 55-ти в ядовито-зеленой вязаной кофте. Я подошел к ее столу, заставленному картотеками, заваленному папками, грудами бумаг. Она пригласила меня сесть и сказала, что в курсе моего дела.

— Вот резолюция товарища Могущего на отношении вашего академика , — протянула она мне письмо.

Я прочитал: «По мере наш. мизер. возм., если хот., удовл. пожал. этого замеч. уч.». Тут я незаметно вынул из кармана французские духи, и положил их в отрытый на уровне ее колена ящик. Быстрым движением колена ящик она захлопнула.

— Зайдите через недельку, — сказала она, изобразив на угрюмоватом лице своем нечто подобное улыбки.

Я сбился со счета сколько «через неделек» мне пришлось «заходить» к ней и позабыл, какими подношениями заполнял ее «подколенный» яшик стола. Это продолжалось до тех пор, пока во дворе к зданию «жилотдела» меня не остановил знакомый сотрудник другого отдела.

— Слушай, — сказал он, — брось к ним ходить. Они будут «тянуть» тебя пока не увидят,что ты «заскучал», а потом скажут:

— Знаете, в этом году не получится. Ставим вас на следующий год.

И я перестал посещать дом на 1-й Адураевской улице. Жена говорила:

— Подарки наши ерундовые были, вот и результат…

А тем временем долговязый продолжал храпеть на моей кровати, и я каждое утро видел высовывающиеся из-под края одеяла его лапы — ступни с шевелящимися искривленными пальцами. Нередко меня мутило, и тогда я говорил дочери:

— Надо что-то придумать! Так не может долго продолжаться!

Тогда она начинала плакать и, всхлипывая, называла себя Золушкой, а меня — злым, бесчуственным стариком.

— Все девушки нашего Высшего Нравоучительского Заведения уже замужем, а мне нельзя д-а-а-а?, — плакала она.

Я хватал воздух открытым ртом, жена на глазах худела, и однажды сказала мне:

— Иди, ступай снова к своему «замечательному человеку»-академику, больше нам не к кому идти.

Когда я вошел к нему, он спроси :

— Ну?

Я развел руками.

— Э, нет, — сказал он, — нам поможет дух революции и гражданской войны! Когда я служил в 1-ой Конной Семена Михайловича, был у меня друг — Ванька Глотов Какой парень! Белого одним ударом шашки на две части разваливал! А сын его Тарас Иваныч сейчас предрайисполкома! Советская власть может дать все, кроме разве только здоровья. Но уж тут ничего не поделаешь. Годы-то бегут, как волны далекого моря…

Как только я вошел в кабинет предрайсполкома я увидел человека с лицом, будто очерченным циркулем и головой, опушенной шерстью кавказских барашков.

Он тут же встал во весь свой огромный рост и закричал:

— О, вы от академика Менахема Фисельевича! Отец рассказывал о нем. Одним ударом шашки он пополам перерубал белого, представляете?

Впрочем, давайте сразу о вашем деле. Неужели у вас только 23 метра на троих и плюс муж дочки?! У вас — известного ученого?! Не может быть! Какой это нам позор! Найду, найду виновных! Ладно. Так. 40 метров вас устроит? А дочери комната в коммуналке? Отлично. Через неделю позвоните моему референту, все документы будут у него.

Мои глаза увлажнились. Я тряс его пухлую руку обеими руками.

— Ну, — сказал я жене, прийдя домой, — наше дело в шляпе! Считай: мы на новой жилплощади, а долговязый с «Золушкой» отселяются.

Жена зарыдала.

Ровно через неделю я позвонил референту. Ответил незнакомый голос:

— Какие документы? Менахем Фисильевич? Таковых не знаю. Глотов же тут больше не работает. Его сняли за… Впрочем, это неважно. Нет, нового еще нет. Как быть? Ничего пока не могу сказать. Всего хорошего.

И приглушенным голосом кому-то было сказал:

— Ходят тут всякие фисильевичи-кисельевичи…

Больше я к своему «замечательному» академику не ходил. Один знакомый по работе , «незамечательный» человек сказал мне:

— Брось! Ничего ты не получишь. Вступай в кооператив, плати бабки и жди…

«Сектор кооперативной жилплощади» помещался в той же хорошо известной комнате «жилотдела» на улице 1-я Адуреевская. Когда, отстояв свои 2 часа в очереди, я вошел в эту комнату и направился к знакомой мне даме в ядовито-зеленой кофте, она кивком головы показала, чтобы я направился к столу, за котором сидел седовласый мужчина. В ее столе все ящики были плотно прикрыты. Зато один из ящиков в столе седовласого был выдвинут на всю глубину.

— Кооператив на этот год? — мечтательно переспросил он меня, — Трудновато будет, но…..Начнем строить новый дом только в конце следующего года. Вот так. Думайте. сами.

Я ничего не положил ему в ящик, и он довольно зло крикнул мне вслед, когда я стал уходить.:

— Ко мне отныне не обращайтесь! Вопросами нового дома будет заниматься товарищ Якушечкин. К нему! Его адрес: 2-я Адуреевская, строение 3.

И он с шумом задвинул открытый ящик. Я понял: для меня навсегда.

Я пошел к знакомому, направлявшему меня в кооператив.

— А с кооперативом это просто?

— Нужны связи.

— У тебя есть?

Он показал мне на длинную и худую женщину. Ее лицо было настолько невыразительно, что эта сила невыразительности и делала его выразительным.

— Знаешь кто она? — спросил знакомый.

— Сотрудница.

Он понизил голос и шепнул:

— Мудила! Это жена самого Владлена Парфеныча Сенькина… Усваививаешь? Т-с-с-с…

Меня качнуло. В.П. Сенькин был высшим начальником отдела кадров всех отделов кадров огромной системы наших закрытых, полузакрытых и открытых научных институтов. И еще на погонах, которые лежали у него дома в особом ларце, были три большие звезды Конторы Глубокого Бурения. Если редко спрашивали: «почему не исполнено то, что Сенькин велел?» — это было равносильно вопросу: «тебе что — жить надоело?».

Когда мое равновесие восстановилось, я спросил знакомого:

— А ты с ней знаком? Лично?

— На свадьбе гулял. Мало? Она теперича диссер кропает: «Блокнот агитатора как источник развития марксистской философии». Ан дело туго идет. Состряпаешь ей диссер, считай себя жильцом очередного кооператива. Ну как, пойдешь на это?

— Мне только разуться!

Через два месяца диссер был готов. Я сам вручил машинописную рукопись супруге Сенькина. Она поблагодарила меня и пожелала счастливой жизни на жилплощади в только что построенном кооперативном доме.

За неделю до вселения я пошел на 2-ую Адуреевскую, строение 3, чтобы зафиксировать у товарища Якушечкина свою личность. В темном, грязном и холодном коридоре строения 3 стояла большая очередь. Отстояв свое, я вошел в комнату, где сидел Яшечкин — очень толстый, лысый человек, на лице которого выделялся длинный бугристый нос. Стол перед ним был завален бумагами.

— Фамилия? — буркнул он, не подниая от них головы.

Я назвался. Он ногтем большого пальца провел по какому-то списку и мрачно произнес:

— Вас в списке нету! И зачем только ходят разные… Следующий!

Я не дрогнул, как обычно со мной бывает перед начальниками. Нет, я обрадовался! Душа моя зловредно ликовала. Сейчас, вот сейчас нанесу ему удар, от которого скукожусь не я,а он,он! Он — начальник, хозяин положения!

Как здорово!

Я выдержал паузу и неторопливо сказал:

— А меня Ваши списки не колышат. Я не по списку, Я по указанию. Особому. Специальному. Вам понятно?

Он навострился:

— Чье было указание?

Я выдержал двойную паузу:

— Владлена Парфеныча. Товарища Сенькина. Через супругу его Таисию Карповну непосредственно.

Пухлое тело Якушечкина стало медленно сползать с кресла и оказалось бы на полу, если бы я не удержал его. Дрожащей рукой, схватив стакан с водой, он сделал несколько судорожных глотков, и раскачиавясь, запричитал:

— Как я мог?! Перепутал, старый дурак! Записал Вашего однофамильца, племянника академика, который обещал привезти мне из Японии слуховой аппарат… Простите меня, Христа ради! А Вы не еврей случайно? Нет? Все равно: «Шма, Израиль, как там дальше: Христа ради…» Сейчас же исправлю! Только ни слова товарищу Сенькину и Таисии Карповне, умоляю Вас!

Как мог я успокоил ео и, похлопав по плечу, вышел на 2-ю Адуреевскую. Солнечные лучи на весенних лужицах играли в зайчиков.

Финал состоялся на 3-й Адуреевской улице, в клубе им. Тренькина. На сцене маленький человек с лисьими глазками, одетый в желтую майку, на которой было отпечатано «Берегите Россию, мать вашу…», держал речь:

— В этом нашем дому жилплощадь тольки двукомнатная. Комнаты поболе и комнаты, стл быть, помене. Значит будет так: докторам наук даем, которые поболе, прочим — помене. Как ранее договорились.

Палило солнце, меня разморило и тянуло в дрему. Вдруг слышу свою фамилию и пояснение: «маленькая двухкомнатная». Сон с меня слетел. Я прыгнул на сцену, схватил «желтого» и крикнул:

— Воровать и ты хочешь?! Ну нет!

Потом вдруг стало темно, и я очнулся на диванчике за сценой. Кто-то совал мне в нос ватку, пахнущую спиртом. Рядом стоял человек в желтой майке и что-то мне говорил.

— Пошел на …, — прохрипел я ему на языке своего дворового детства, чего со мной, доктором наук, никогда не случалось.

Это — финал. Но был еще и эпилог. В добытую мной кооперативную жилплощадь мы с женой так и не въехали. Долговязый потребовал, чтобы ее отдали ему и моей дочери «Золушке». Грозил разводом. Ну что делать? Развели руками и согласились. А через год пошла гулять по стране переделка-переиначка. Мэр наш новый Косолапачи позволил продавать жилплощадь по коммерции. Долговязый с дочкой моей тут же развелся, одну комнату по своей прописке присвоил, за другую заплатил, потом всю жилплощадь продал и откочевал… в Австралию. А дочка… дочка опять приехала к нам. По-старому живем втроем на 23-х метрах, дочка снова замуж собирается,теперь за какого-то коренастого.

Ну что ж, я побит, начнем все сначала. Говорят, скоро на 4-й Адуреевской улице еще один дом начнут строить, а Таисия Карповна готовится к докторской. Не пропадем.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Генрих Иоффе: Жилплощадная повесть

Добавить комментарий для Arthur SHTILMAN Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.