Расположившись в купе, командировочные вынимали домашние припасы: жареную курицу, маленькие, в пупырышках, огурчики, крупные помидоры, свежий хлеб. У кого-то обязательно была припасена бутылка вина или водки. Всё это размещалось на приоконном столике, на газетном листе, здесь же нарезался хлеб и овощи…

Главы из неоконченной биографии

Виктор Фишман

Продолжение. Начало

Глава четырнадцатая
ФИЗИКИ И ЛИРИКА
Институт Укргипромез

Оглядываясь на прожитые годы, могу сказать, что нам с Люсей повезло дважды: мы случайно избежали ядерного испытания на шахте «Юнком», случившегося там после нашего отъезда, и нам удалось устроиться на новую работу в Днепропетровске.

Устроиться на работу в Днепропетровске человеку еврейской национальности было совсем не просто. И у тех, кто защищает советское прошлое, едва ли найдутся аргументы оспорить этот тезис.

После окончания декретного отпуска Люся решила попытать счастье — найти работу на кафедре геофизики Горного института. Оказалось, что там действительно нужен специалист по сейсмоакустике. А ведь Люся именно этим занималась три года на шахте «Юный коммунар» в Донбассе. Кроме того, принять на научную работу специалиста после трудовой деятельности на шахте всегда считалось очень престижным для самой кафедры. После первого собеседования с заведующим кафедрой доктором Константином Тяпкиным, Люсе сказали:

— Выходите завтра на работу, и принесите все документы —паспорт, диплом и трудовую книжку, для оформления.

Узнав о таком исходе дела, Фира Григорьевна, Люсина мама, с восторгом говорила:

— Вот видите, если люди знают, что Люся была отличницей в институте, то ни о никаком антисемитизме не может быть речи!

На следующий день Люся красиво оделась, взяла все документы и, радостная и счастливая, поехала в Горный институт. Но вернулась оттуда она уже через два часа. Еле сдерживая рыдания, моя жена рассказала:

— Тяпкин отводил от меня глаза, и попросил пойти в отдел кадров. А в отделе кадров мне сообщили, что такая должность ликвидирована, и сотрудник моей специальности им не требуется!

Я с трудом успокоил бедную Люсю. Что я мог ей сказать?! Чем утешить? Такова была советская действительность. Забегая вперед, сообщу, что точно такая же история случилась через четверть века со Светой после её возвращения из Никополя в Днепропетровск: шли годы, но государственный антисемитизм не увядал!

Вскоре Люсю приняли на работу в Гражданпроект, а я — отец семейства — стал сотрудником крупнейшего на Украине проектного института «Укргипромез». Притом, ни мне, ни ей не пришлось менять специальность — в этих институтах требовались инженеры-геофизики для нового и модного тогда направления в строительстве: защиты от коррозии подземных металлических сооружений.

Днепропетровск, который раньше называли городом чугуна и стали и который в последнее время утратил своё революционное (связанное с именем революционера Григория Ивановича Петровского (1878–1958) название, мог в те годы позволить себе такую роскошь, как существование проектного гиганта в две с половиной тысячи человек. Теперь я знаю, что во всей Германии не наберётся такого количества проектировщиков этого профиля, а ведь подобные институты были ещё в Москве, Караганде, Свердловске и Ленинграде.

Руководил в те годы институтом «Укргипромез» Марк Борисович Розенштрах. Его сходство с портретным изображением стареющего Оноре де Бальзака было удивительным: одутловатость щёк, грузная фигура, откинутая назад посадка головы и неподдающиеся времени густые седые волосы. Прежде, чем согласиться в чём-либо с собеседником, Марк Борисович, немного заикаясь, обязательно провозглашал «Нэ-эт!», после чего внимательно вникал в суть вопроса, что весьма часто приводило к не менее громогласному «Оч-чень хорошо!». Ни в рабочие дни, когда он проходил по коридорам института, ни на столь обязательных в те времена собраниях, я никогда не видел на его пиджаке орденов и медалей, а ведь он имел их не мало. И свой первый орден «Трудового Красного Знамени» Марк Борисович Розенштрах получил ещё в конце пятидесятых за восстановление разрушенных войной металлургических заводов.

Отдел, в который меня приняли, назывался «Отдел защиты сооружений от коррозии». В данном случае речь шла о защите от коррозии блуждающими токами подземных металлических сооружений. Источником этих вредных токов являются рельсовые пути трамвая или электрифицированной железной дороги, движение по которым осуществляется с помощью электромоторов, питаемых постоянным электрическим током.

Эммануил Гутман

Моим первым наставником стал Эммануил Маркович Гутман…

Когда много лет спустя я рассказывал об этом периоде своей жизни внучке Марине, она задала вопрос:

— Дедушка, скажи, а в вашем Укргипромезе кроме евреев ещё кто-нибудь работал?

Сотрудников еврейской национальности в Укргипромезе было не более пяти — семи процентов. Но так уж заведено: где евреев больше двух человек, там считается преобладание евреев. Несколько евреев было и в группе, которой руководил я. Один из них, молодой человек лет тридцати по имени Зяма, особенно запомнился мне. Наверное, потому, что рассказал необычную историю из своего младенчества.

Когда Зяме было лет пять, он, вернувшись из детского сада, заявил маме, что больше не хочет быть евреем. Видимо, кто-то в садике упрекнул его в непрофильной национальности.

— Хорошо, — ответила мама. — Давай дождёмся отца, и вместе решим, как нам быть.

Отец пришел с работы. Жена, ничего не рассказывая, накормила его ужином. А потом все семейство — мать, отец и два старших брата Зямы — собрались на семейный совет.

— Мы все — евреи, — сказал отец. — Я — еврей, мама — еврейка, твои братья тоже евреи. Ты не хочешь быть евреем — не надо. Но тебе придется уйти из нашей семьи. Одевайся и уходи.

Мать стала рыдать, говорить, что на улице уже темнеет, что на улице холодно, и куда ребёнок пойдет?! Но отец был непреклонен.

На Зяму одели пальтишко, дали в руки сумочку с бутербродом, и выставили за дверь. Поначалу всё было ему интересно. Вот соседи, положив на подоконник подушку и опершись на неё, рассматривают, что происходит во дворе; вот соседская кошка пошла искать что-то на мусорнике; вот за углом прозвенел трамвай.

Зяма вышел со двора, и решил зайти в гости к другу, что живет на противоположной стороне улицы. Он позвонил в знакомую дверь, но никто не ответил. Зяма сел на скамейку, что стояла на трамвайной остановке, вынул бутерброд и начал его есть. Но тут ему стало очень грустно. Куда идти дальше, он не знал. Ноги сами привели его к двери своей квартиры. Зяма позонил в двери.

— Кто там, — услышал Зяма голос отца.

— Это я, Зяма.

— У нас такие не живут, — ответил отец.

Зяма слышал за дверью рыдания мамы. Слёзы покатились из его глаз.

— Это я, Зяма, еврей, — сквозь слёзы выговорил пятилетний карапуз.

Итак, продолжаю рассказ о Гутмане. Он занимал мизерную (по его способностям и трудолюбию!) должность руководителя группы и писал научную работу о корреляционных особенностях защиты от коррозии блуждающими токами подземных труб и кабелей. Неуёмная натура Эммануила Марковича уже тогда проявлялась во всём: он прекрасно пел на институтских музыкальных вечерах, сменил жену, придумал, как использовать теорию вероятностей для изучения блуждающих электрических токов и первым в стране применил для слежения за ними самопишущие приборы (почему-то до него никто до этого не додумался?).

Его иссиня-черные волосы, сросшиеся на переносице брови (десять лет спустя их назвали бы брежневскими) и красивые голубые глаза в силу каких-то неизвестных мне законов оптики делали вполне привлекательной его невысокую и полноватую, всегда щегольски одетую фигуру. Спустя три года его понесло во Львов, в институт физико-химических исследований Академии наук Украины.

Связь наша с Эммануил Марковичем не прерывалась. Из его писем и телефонных сообщений мы знали, что в этом солидном академическом учреждении борьба с коррозией металла происходила на фоне борьбы партии коммунистов с партией бендеровцев (терминология Гутмана). Фигура Эммануила Марковича в этой коллизии оказалась не столь необходимой, как это ему вначале показалось. Но именно здесь он нашел не разработанную ранее «золотую жилу», которая стала темой его докторской диссертации. Он доказал, что металлические конструкции разрушаются не только в силу влияния коррозионных условий, но и из-за напряжений внутри металла. Гутман решил не искушать свою судьбу, и переехал из Львова в Уфу, где благополучно получил не только степень доктора наук, но и профессорское звание.

Провинциальная Уфа не соответствовала масштабам его деятельности. Уже через год, в должности заместителя директора по научной работе Московского нефтяного института, а также научного консультанта Министерства газовой промышленности, мотался он от Норильска до Калининграда, пытаясь предотвратить коррозионные аварии на знаменитых советских магистральных газопроводах, по которым нефть и газ перекачивались из Сибири в Западную Европу. Попутно он писал книги, которые переводились в Европе и Америке.

В моих отношениях с Гутманом были всякие периоды: то он приглашал меня на работу в Надым, то громил по телефону и письменно по поводу неправильного использования его теории в одной из моих статей. Конференции или совещания, на которые приглашали профессора Гутмана, немедленно переименовывались в симпозиумы или конгрессы, а скромное название «Тезисы докладов…» совершенно естественно превращалось в «Сборник трудов…» Кто хоть раз слышал его выступления, навсегда запомнил железную логику выводов, красоту литературной речи и бархатный голос бывшего певца. В полемику с ним лучше было не вступать.

Летом 1992 года на международной конференции в Ялте (Гутмана на ней не было!) я узнал новость: Эммануил Маркович сделал новый поворот в своей бурной жизни: он уехал на постоянное жительство в Израиль.

Борис Дубровский

За два года до переезда во Львов Гутман пригласил на работу в Укргипромез инженера-геофизика Бориса Григорьевича Дубровского. Того самого, который писал отзыв по моей дипломной работе.

С лысым черепом (в тридцать лет!), грудью и руками борца последний являл собой внешне полную противоположность Эммануилу Марковичу. Дубровский ходил в рваных крoсовках, вытертых до блеска штанах и клетчатой рубашке. Не прошло и двух лет, как оказалось, что у новичка свой взгляд на нерешенные научные проблемы, что теоретические изыски Гутмана он ежечасно подвергает строгой критике, а в части экспериментальных проверок Эммануилу Марковичу было весьма далеко до рукастого Бориса. Любой сложный прибор, сделанный его руками с помощью самых простых инструментов, имел вид серийного изделия и прекрасно работал.

Характеристика Бориса Григорьевича была бы не полной, если бы я не сказал, что ему ничего не стоило солгать по самому мелочному поводу. И это являло самый поразительный контраст с его научной честностью: ни одну точку на графике, как бы не выскакивала она за желаемую плавную теоретическую кривую, он никогда не позволял себе исправить или скрыть. Его резких и справедливых оценок много позже опасались ведущие ученые из разных академических институтов, и Гутман был в числе последних.

Чтобы сэкономить на транспорте, Борис Григорьевич ездил на работу на велосипеде (здесь уместно сказать, что до самой старости автомашину он так и не приобрел). Во время одной из таких поездок Дубровский потерял привязанную к велосипедному багажнику толстую черную папку. В ней была готовая кандидатская диссертация о защите оболочек электрических кабелей от коррозии…

Написав это предложение, я по непонятной ассоциации вспомнил рассказ Довлатова о детстве. Дело было в октябре 1941 года, их семья жила в Уфе. Мать шла с коляской по бульвару. И тут её остановил незнакомый человек.

— Простите, — решительно и смущенно выговорил он, — но я бы хотел ущипнуть этого малыша.

Много позже Сергей Довлатов пришел к выводу, что этим незнакомцем мог быть Андрей Платонов. Тот действительно жил в Уфе весь октябрь 1941 года и именно в это время у него случилась беда — пропал чемодан с рукописями. По мнению Довлатова, Платонов, скорее всего, думал так: «Даже хорошо, что у меня пропали старые рукописи, ведь они были так несовершенны. Теперь я вынужден переписать рассказы заново, и они станут лучше…»

Дубровский не стал восстанавливать потерянную диссертацию. Киевский метрополитен уже давно просил его разобраться в сложной системе подземных рельсовых путей, труб и кабелей, проложенных внутри многокилометрового тоннеля с чугунными или железобетонными стенками. Он потратил ещё один год, выполнил изящные исследования на основе математической теории цилиндрических функций немецкого математика и астронома Фридриха Бесселя (Friedrich Wilhelm Bessel, 1784–1846) и выдал киевлянам подробные практические рекомендации. Это и стало темой его новой кандидатской диссертации. С тех пор я запомнил любимое выражение Бориса Григорьевича: «В науке тесно только дуракам!»

Однажды я был свидетелем такой сцены. Прочитав только что полученный из Уфы автореферат докторской диссертации Гутмана, Дубровский отодвинул её на край стола и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Я не знал, что за это присуждают докторскую степень!

Вот тогда мне стало ясно, почему Гутман уехал во Львов: «два медведя не зимуют в одной берлоге»! И уразумел, какую научную и просто человеческую смелость проявил Эммануилу Марковичу, направив Дубровскому на отзыв свою научную работу.

В паспорте Дубровского «пятая графа» не была «криминальной». Но в зарубежные поездки его не пускали. Сделаю здесь небольшое отступление от темы.

Мой покойный друг Анатолий Викторович Рогальский работал в нашем институте главным специалистом в механическом отделе. Говорили, что он механик от бога. С такой же изобретательностью Рогальский умел давать характеристики людям. Запомнилась мне одна фраза Анатолия, вошедшая в местный фольклор и ходившая по институту в виде притчи. Речь в ней шла о новом начальнике отдела кадров Косаревиче, сменившем старого (по фамилии Савега). Этот Савега время от времени проявлял непонятную с точки зрения высшего начальства и невиданную в нашем институте снисходительность к приёму на работу лиц еврейской национальности. В сравнении с ним новый начальник был просто инквизитором. «Савега по сравнению с Косаревичем раввин!» Так мог припечатать только Анатолий.

Однажды нашему институту поручили разработать проект крупного металлургического комбината в Египте. В отделе кадров решали, кого можно посылать в командировку за границу, а кого — нет. При этом учитывались все мыслимые и немыслимые подробности. По поводу кандидатуры Бориса Дубровского, как нам стало известно, начальник отдела кадров Косаревич выдал сакраментальную фразу

— Я знаю только одного русского Дубровского — в одноименной повести Александра Сергеевича Пушкина!

За такую эрудицию я бы простил даже проявление антисемитизма! Естественно, к поездке в Египет Борис Григорьевич не был допущен.

Несколько лет назад мне сообщили о смерти Бориса Дубровского. И я припомнил последнюю встречу с ним.

Он был одет в грязный ватник, в руках держал огородные инструменты. К виду своей одежды он нас приучил давно, но то, что я увидел, выходило за рамки допустимого. Конечно, первым моим вопросом было, как продвигается его работа над докторской диссертацией? Невесело усмехнувшись, Борис ответил вопросом на вопрос:

— Зачем? Что я от этого получу? Докторская диссертация давно готова, все расчеты проверены. Но меня это сейчас не интересует. Я купил участок земли в двадцать соток. Буду выращивать кукурузу и гречку, явно больше пользы, чем от науки. Участок я выбрал сам: на карте экологических зон это самое чистое место.

— Далеко от города? — спросил я.

— Полтора часа на электричке, а от станции до участка — ещё пять километров. На велосипеде — это пятнадцать минут. На даче прекрасно, есть время о чем-нибудь подумать.

Я ему тогда ничего не сказал. Хотя сразу же вспомнил слова, которые приписывают цезарю Гаю Аврелию Валерию Диоклетиану Августу, умершему простым гражданином: «Если бы вы знали, какую капусту я своими руками выращиваю, вы бы не просили меня вернуться на императорский трон»!

Диссертация

Работать с такими людьми, как Эммануил Гутман и Борис Дубровский, и не думать о научной работе, было бы противоестественно. У меня уже было несколько авторских свидетельств, полученных в содружестве с Борисом Дубровским, Ефимом Клоцманом и другими коллегами. Тему своей диссертации я тоже обсуждал с Дубровским. И остановился на защите стальной арматуры железобетонных сооружений от коррозии блуждающими токами.

Над диссертацией я работал по ночам, после работы. С помощью Бориса Дубровского, я познакомился с изящной, как вечернее платье красавицы, теорией цилиндрических функций немецкого математика Фридриха Вильгельма Бесселя: ведь арматуру можно приравнять к длинному цилиндру!

А ещё нужно было зарабатывать деньги для семьи: ведь зарплата по месту основной работы была совсем небольшой. Я читал лекции в Днепропетровском доме техники, писал сценарии к документальным техническим фильмам и тому подобное.

В эти же годы стали модны различные фестивали. В Укргипромезе проводились фестивали-соревнования между разными подразделениями. Я был автором текстов и режиссером фестивалей энергетического сектора Укргипромеза.

Моя жена и мои дети меня в эти годы практически не видели. Нужно ли было так отдаваться всему? Сегодня у меня на этот вопрос нет утвердительного ответа. Единственным утешением служат слова моего сына, сказанные много лет спустя: «Если бы я не видел, как ты работаешь, ты никогда не смог бы заставить меня усердно заниматься».

Мои друзья говорили, что инициатором и вдохновителем работы над диссертацией была Люся. Возможно, что и так. Наверное, она видела в этом возможность для нашей семьи вырваться из бедности, занять более приличное положение в обществе. И потому Люся взвалила на свои плечи заботу о престарелых родителях, ведение домашнего хозяйства, помощь детям. А ведь в своем институте она тоже работала семь дней в неделю и ещё ездила в командировки.

Глубоко в душе я понимал, что наука и техника — не моё призвание. Что я не технарь, а гуманитарий. И эта раздвоенность между внутренней потребностью лирики и возможностью заработка техническими занятиями приводила меня к метаниям и толкала на неоправданные поступки. Что, возможно, в какой-то степени объясняет, но никак не оправдывает меня.

Руководителем моей научной работы согласился быть Заслуженный деятель науки и техники Украины, доктор технических наук, профессор Горного института Сергей Андроникович Волотковский. В то время он был заведующий кафедрой «Электрификация горных работ и промышленных предприятий».

Пришёл я к нему с готовой диссертацией, так что особых затрат времени на меня не требовалось. Он должен был прочитать мою работу и ответить, согласен ли поставить под ней свою подпись, как научный руководитель. Прождав недели две, я пришел к нему домой и позвонил в дверь. Открыла жена. Я представился, и спросил, дома ли Сергей Андроникович.

— Нет, Сергея Андрониковича сейчас нет, — ответила жена.

— А не знаете ли Вы его мнение относительно моей диссертации? — всё так же стоя в дверях квартиры, отважился спросить я.

— Знаю, — неожиданно ответила жена. — Он говорил мне, что работа ему очень понравилась.

Я буквально на крыльях летел домой: такой человек, как Волотковский, хорошо оценил мою работу! Значит, я не зря сидел ночами, не зря трудился!

Конечно, первой, с кем я поделился своей радостью, была Люся. Она посмотрела на меня любящими глазами, и коротко сказала:

— Ты молодец!

Я тогда не мог себе даже представить другой вариант развития событий. Что бы я делал, если бы моя работа не понравилась С.А.Волотковскому? Как я смотрел бы в глаза своей жены и детей? Что сказал бы переживавшей за меня матери? Чем бы компенсировал недостаток внимания к моим близким? Ведь я тогда столько недодал им всем! Эти вопросы возникают передо мной лишь сегодня.

А тогда, узнав о благополучном отзыве Волотковского, я обратился к Эммануилу Марковичу Гутману с просьбой быть моим официальным оппонентом при защите диссертации.

— А Борис Дубровский читал твою работу? — сразу же спросил Гутман.

— Не только читал, но и консультировал меня, — ответил я.

— Тогда я согласен, — решил Гутман.

Положительный отзыв я получил, но в назначенный день Гутман на защиту не приехал. Ему было не до меня.

По существовавшим тогда правилам требовалась апробация работы ещё одним доктором наук. Я отнес работу на кафедру высшей математики доктору физико-математических наук профессору Розовскому Марку Исааковичу (1906–1994). Он был заведующим этой кафедрой с августа 1945 по 1978 год.

Нас, студентов, всегда поражала его элегантность. Марк Исаакович приходил на лекции в прекрасно отутюженных костюмах, красивых галстуках и белоснежных рубашках. И это при том, что в магазинах Днепропетровска тех лет ничего подобного купить было невозможно.

Во время защиты моей диссертации он сказал, что соискателю можно присвоить звание не кандидата технических наук, а кандидата физико-математических наук. Что считается рангом выше.

Защита состоялась осенью 1972 года. А диплом кандидата наук МТН № 092951 Высшей Аттестационной комиссии был выдан только в феврале 1974 года. Лишь потом я узнал, что мою работу посылали на отзыв нескольким специалистам (в то время, как обычно посылают только одному специалисту).

Спустя несколько лет мои научные и технические разработки были включены в новое издание «Инструкции по защите железобетонных сооружений от коррозии блуждающими токами» СН 65-76, а потом перекочевали в «Строительные нормы и правила» (СНиП 2.03.11-85).

В содружестве с моими коллегами Владимиром Яковлевичем Заблудовским и Борисом Григорьевичем Дубровским я подготовил книгу «Защита от коррозии подземных сооружений промышленных предприятий». Она вышла в свет в издательстве «Технiка» (Киев, 1979). На обложке, кроме названных фамилий, были указаны Сергей Андроникович Волотковский и Юрий Яковлевич Найденов. Первый — из-за уважения к нему, второй — по долгу службы, как начальник нашего отдела.

Этот самый начальник отдела начал придираться ко мне. Я счел за лучшее не доводить дело до прямого конфликта и перешел в другой отдел.

Его начальником был мой тёзка Виктор Андреевич Сержантов. И отношения у нас сразу же сложились самые прекрасные. Первым знаком таких отношений был выход книги «Защита от коррозии конструкций и оборудования металлургических цехов» (авторы В.П.Фишман, И.А.Фрисман, В.А.Сержантов, Киев, «Технiка», 1983 год). Затем его имя появилось на нескольких наших совместных авторских свидетельствах.

В моём архиве сохранился документ, удостоверенный подписью «Начальник технического отдела Укргипромеза А,М. Робустов» и круглой печатью. Этот документ называется «Список основных научных трудов и изобретений Фишмана Виктора Петровича» по состоянию на 1990 год: он напечатан на 5 страницах и содержит 48 наименований.

Любимые города

По работе мне приходилось ездить в многочисленные командировки во все концы Советского Союза. Сейчас я вряд ли смогу перечислить те города, в которых удалось побывать. Помню Ленинград, Балхаш, Тулу, Череповец, Москву, Электросталь, Волгоград и Волжский, Киев, Ровно и Львов. К ним следует добавить города Днепропетровской области.

Следует сказать, что перелёты тогда были не в моде. Даже в такую даль, как на Балхаш или в Череповец, мы добирались в поездах. Расположившись в купе, командировочные вынимали домашние припасы: жареную курицу, маленькие, в пупырышках, огурчики, крупные помидоры, свежий хлеб. У кого-то обязательно была припасена бутылка вина или водки. Всё это размещалось на приоконном столике, на газетном листе, здесь же нарезался хлеб и овощи. По просьбе пассажиров проводница приносила стаканы. И обязательно предупреждала:

— Распивать спиртные напитки в вагоне строго запрещено.

После чего с сознанием выполненного долга закрывала за собой дверь купе.

Выждав определенное время — как раз столько, чтобы мы успели опустошить бутылки и справиться с припасами, она же приоткрывала дверь купе и спрашивала:

— Чай нести?

Это был особый ритуал: чай подавался в граненых стаканах, установленных в мельхиоровые подстаканники. Иногда это сервировалось лимоном. Вкус этого, круто заваренного чая, скрашивал долгий путь в трясущемся вагоне, и делал вагонную беседу неторопливой и доброй.

Более всего полюбились мне Киев и Ленинград. В Киеве я познакомился с родственниками моей мамы — семьей Рудницких. Уж не знаю, какая «вода на киселе» объединяла мою маму с Евой и Давидом Исаковичем Рудницкими, но мама очень часто о них говорила, и при каждой моей поездке в Киев передавала им приветы и подарки.

Пару раз я даже ночевал у Рудницких. Их квартира находилась в самом центре столицы — на Крещатике. Дом стоял в глубине двора. Квартира состояла из двух больших комнат, что по тем временам в Киеве считалось роскошью.

Давид поражал меня своим темпераментом и необузданностью. Он показывал мне, как умело переплетает старые книги. И ещё поразила меня стоящая в его шкафу довоенная еврейская энциклопедия в золоченых переплетах. А тетя Ева покорила меня своим изяществом и следами былой красоты. Она работала в Министерстве культуры, и часто доставала мне билеты на концерты.

Иногда во время пребывания в Киеве я встречался с их детьми — Мариком и Володей. О последней встрече с ними в Израиле я расскажу в другой главе.

Во время одной из служебных командировок в Харьков, я познакомился с братом Давида Рудницкого — полковником Наумом Исаковичем Ридницким и его семьей. С Бертой, их дочерью, у меня установились сердечные отношения. Мы переписывались, а потом она с подругой приехала к нам в гости в Днепропетровск.

А в Ленинграде я всегда встречался с семьей моего двоюродного брата Яши Вайсбанда и его сестрой Броней. Впрочем, и об этом я тоже расскажу более подробно.

Дань лирике

После защиты диссертации я немного расслабился. И решил последовать примеру Павла Гинера, сотрудника нашего института, прославившегося написанием научно-популярных книг о профессии металлурга.

Начал я с того, что в 1978 году написал популярную статью о своей работе на шахте «Юный коммунар» и послал её в научно-популярный журнал «Химия и жизнь». Наряду с журналом «Наука и жизнь», это был лучший журнал того времени для массового читателя, интересующегося проблемами науки и техники.

Моя статья попала в руки редактора Владимира Станцо. Статью он перекроил основательно. Когда я во время очередной командировки в Москву зашел в редакцию журнала, Владимир Станцо объяснил мне принцип построения таких статей. Он говорил, что построение статьи должно напоминать построение шашлыка: на общую идею, как на стержень, нанизываются факты и фактики, поясняющие эту идею. Владимир Станцо вообще многому научил меня. Бесконечно благодарен ему за эту науку. В этом же журнале были напечатаны ещё две-три мои статьи, которые редактировал тот же Владимир Станцо. А затем я решился на книгу.

Первым «блином» (но не комом!) оказалась небольшая по формату книжке «Почему ржа железо точит» (издательство «Промiнь», Днепропетровск, 1981 год). Название придумал не я, а мой редактор В.Г. Гуляева. Название оказалось столь впечатляющим, что книжку мгновенно раскупили. Возможно, помогли и советы Владимира Станцо. Ведь это по его наущению начало книги было написано в детективном стиле:

«Какие только запутанные преступления не приходилось раскрывать знаменитому сыщику Шерлоку Холмсу и его другу Доктору Ватсону: и убийства, и подлоги, и похищения. И всегда, каким бы безнадежным ни казалось очередное дело, преступников удавалось изобличить (в детективах иначе нельзя)…

Об этом я и вспомнил, когда с группой специалистов попал на Балхашский медеплавильный завод. Нам тоже предстояло… расследование».

«Лиха беда начало». Эту поговорку (или пословицу?) следует применить к тому, что я начал делать. А начал я, уже получивши изрядный опыт, писать книгу для молодежи, которая стоит перед выбором своей профессии. Это была книга о профессии геофизика.

Об этой книге уже упоминалось выше: за гонорар за неё вся наша семья поехала в путешествие по Енисею! Назвал я книгу в соответствии с принципами Владимира Станцо: «Невидимые дороги к сокровищам». Не удержусь, чтобы не процитировать самое начало:

«Ну конечно, все помнят знаменитую арабскую сказку про Али-Бабу и сорок разбойников. Не стоит пересказывать её содержание, так как каждый понимает сказку по-своему.

Разве в пещере прятали сокровища, награбленные разбойниками? Ничего подобного! Всё, что там находилось, — это подземные богатства Земли. Именно так я понимаю слова сказки: «… пусть разбойники даже долгие годы и многие дни собирали эти богатства и диковинки, они не смогли бы накопить и части их, и сокровища, несомненно, существовали раньше, чем в неё проникли люди…».

Далее шла речь о том, что нужны особые приёмы и волшебные слова, чтобы открыть потайную дверь в тайны природы. Об этих современных «потайных дверях» и рассказывает предлагаемая читателю книга.

Моя рукопись попала в руки редактора с чисто украинской фамилией. При первой же встрече он вывел меня в коридор издательства и сказал:

— Книга мне понравилась. Видимо, она у Вас не первая. И, я уверен, будет не последней. Но под фамилией «Фишман» в нашем издательстве она не выйдет вообще. Если хотите, чтобы она вышла в издательстве «Веселка», придумайте псевдоним.

— «Петров» Вам подходит? — тут же спросил я. — Я по отчеству Виктор Петрович.

— Очень хорошо, — обрадовался редактор с украинской фамилией. — На обложке так и напишем «Виктор Петров».

Как тут не вспомнить моего спасителя на экзамене по высшей математике при поступлении в Днепропетровский горный институт, ассистента с украинской фамилией Пономаренко.

«Грибы. Листва. Осиновое братство»

В 1982 году Люсе сделали сложную полостную операцию. После операции она была настолько слаба, что не могла даже громко говорить. Я добился путевки в дом отдыха Министерства черной металлургии, что в городе Одинцово, под Москвой.

Кто-то нам посоветовал, что для укрепления сил хороши сухая хурма, курага и другие сухофрукты — сливы, яблоки, абрикосы. Прямо с Курского вокзала мы поехали в магазин на Кузнецком мосту и закупили там всё в невероятном количестве. С этими полезными запасами мы двинулись в Одинцово.

Люся каждый день ела много сухофруктов, и оживала буквально на глазах: становилась более подвижной, более веселой и жизнерадостной. Теперь с ней можно было говорить о будущем, строить планы на следующий год. Она становилась похожей на саму себя. И я понял, что мы вместе с ней преодолели кризис.

Мы ходили гулять в ближайший лес, постепенно увеличивая продолжительность прогулок. А потом даже поехали в Одинцово, сделали, как сейчас говорят, шоппинг. Через две недели Люся, окрепшая физически и морально, вернулась домой. Она потом долго и с благодарностью вспоминала этот дом отдыха.

Излюбленным местом нашего летнего отдыха была гипромезовская база «Орель». Расположена она была примерно в 30 км от Днепропетровска, на берегу одноименной реки.

На гипромезовской базе отдыха «Орель» сентябрь считался бархатным сезоном. В это время здесь собирались рыбаки и грибники — Валерий Толчинский, Олег Котов, я с Люсей, Леша Печеник, Анатолий Рогальский, Мира и Юра Зайченко. Все прекрасно знали привычки и наклонности друг друга и, конечно, подшучивали над этим. Юра Зайченко распространил слух, что грибник Фишман хотел научиться ловить рыбу, и опытный рыбак Юра взялся обучить его этому ремеслу. Юра наловил мальков, бросил их в ведро, накопал червей, собрал небольшую удочку и начал обучать Виктора Фишмана всем тонкостям рыбалки. Юра живописал в Укргипромезе, как Фишман мастерски плевал на наживку перед тем, как забросить крючок в ведро, как водил удочку и как восторженно кричал, когда поймал полудохлого малька.

Я решил ему отомстить. Вместе с Люсей мы пораньше вышли в лес, набрал два ведра маслят и в лесу же тщательно их почистили. Не только от травы и хвои, но Люся сняла даже липкую шкурку с грибных шляпок. Белоснежные грибки выглядели восхитительно. Дотащив два ведра до лагеря, уже перед самым домиком Миры и Юры Зайченко, я передал полные очищенными грибами вёдра Люсе, а сам нарочито громко говорил: «Неси, неси! Это я такие грибы нашел!»

Мира и Юра высунули головы, увидели необыкновенные грибы и поинтересовались: «Где Вы такие нашли?».

— Если будете долго спать, Вам не достанется, — ответила Люся. — Бегите быстрее. За овчарней, в молодом лесочке, растут маслята без шкурки. Сразу можно солить или мариновать!

Эти слова были рассчитаны на Миру — не только опытного теплотехника, но и прекрасную домашнюю хозяйку. Полусонные Мира и Юра, подхватив вёдра, устремились в указанном направлении. Что было потом, нетрудно представить!

Осенняя река Орель памятна многим гипромезовцам. Именно здесь я написал стихи:

Грибы. Листва. Осиновое братство.
Ауканье. Глухая боль в плечах.
Не откликаться, чтоб не отвлекаться
Решил я. И на оклик промолчал.
И позже, в рощах разных ситуаций,
Где страсть была поболее грибной,
Не откликался, чтоб не отвлекаться,
От дел, мне предназначенных судьбой.
Смешно, но это было не фиглярство,
Когда, дорвавшись до толстенных книг,
Не откликался, чтоб не отвлекаться
На женщин и аукание их.
И вдруг решив, что хватит быть серьёзным,
Что мир богат разнообразьем тем,
Стал снова я чувствителен к березам,
И снова отвлекаться не хотел…
О, как приятно волевым казаться,
Когда ты точно знаешь о себе,
Что, откликаясь, будешь отвлекаться,
Ответственность за всё свалив судьбе…

Всё тогда было общим: проекты и командировки, отдых и стихи. И потому как-то неудобно даже под этими строчками ставить лишь свою фамилию.

Компания единомышленников

В разных местах этой книги я уже упоминал, что мы с Люсей были членами большой и дружной компании. В неё входили нескольких сотрудников Укргипромеза, а также люди из других организаций. Состав компании время от времени менялся. Но постоянными её членами были 15 человек: мы с Люсей, Таня и Валера Шкабатур, Ира и Мирон Елины, Неля и Анатолий Рогальские, Фима Клоцман и Лина Завадская, Ина и Изя Лейбманы, семья Алексеенко и Фиры Сталлер.

На каждый праздник — 8 марта, день Победы, Новый год, дни рождений или свадьбы и тому подобное, мальчики (которым было уже хорошо за сорок!) готовили настоящие спектакли. Как правило, за месяц до намеченной даты в обеденный перерыв мы собирались в кабинете у Мирона Елина (он был заместителем начальника отдела промышленной вентиляции и имел отдельную комнату) и распределяли роли; кто пишет текст, кто готовит декорации, кто собирает женскую половину компании, чтобы привести её к намеченному сроку в намеченную квартиру. Меню всегда было прерогативой женской половины.

Однажды на 8 марта мы придумали следующую программу. С одной стороны закрытой двери мы повесили несколько (по числу присутствовавших женщин) веревок. С другой стороны двери к этим верёвкам были прикреплены таблички с фамилиями и именами мужчин, которые в этот вечер будут рабами женщин, то есть, выполнять все желания, наливать вино или коньяк, опахивать веером, непрерывно находиться рядом, и вообще быть рабом.

Понятно, что выбор женщин оказывался случайным, так как они не знали, какая фамилия прикреплена к другому концу веревки. Здесь же, на двери, висело расписание мероприятий, рассчитанных на всю ночь. В качестве одного из таких мероприятий было «Сравнение с Венерой». На огромном плотном листе картона с помощью художника мы нарисовали, а затем вырезали профиль Венеры в натуральную величину. Этот картон мы прибили на дверь в одну из комнат. По одну сторону картона находились все женщины, по другую сторону — все мужчины. В комнате, где находились мужчины, свет был погашен. Каждая женщина должна была протиснуться через профиль Венеры, и мужчины по световым проёмам оценивали, насколько профиль претендентки и профиль Венеры совпадают. Не стоит говорить, как женщины старались быть похожими на Венеру, и какой при этом стоял хохот!

О нашей компании в Днепропетровске было известно достаточно широко, и очень многие старались в неё попасть. Однажды на Новый год в нашей компанию появились Миша Пинчук и его жена Софа — отец и мать будущего украинского миллиардера Виктора Пинчука. Михаил Аронович работал главным специалистом прокатного отдела Укргипромеза, а Софья Иосифовна была ассистентом на одной из кафедр в Днепропетровском металлургическом институте. Помню, что во время подготовки своей диссертации она несколько раз советовалась со мной в части защиты металлов от коррозии.

На этот раз генеральной темой Нового года был суд над Мишей Пинчуком. Суть дела состояла в том, что Миша очень много ездил по командировкам, мало внимания уделял жене и воспитанию сына Виктора, и Софа якобы обратилась с жалобой в профсоюзную организацию. Роль судьи выполнял Анатолий Рогальский, роль обвинителя взяла на себя Софа, в роли защитника Миши выступал я, и так далее.

Сначала всё было очень смешно, но потом все так вошли в роль, что чуть не поссорились. На этот Новый год к нам в гости приехали наши сокурсники по Горному институту, международный мастер спорта по ориентированию Лиля Пох и её муж Борис Трапер. Они остались у нас ночевать. А на утро, за завтраком, сказали, что никогда в жизни им ещё не приходилось так хохотать, как в эту ночь, и скулы у них болят до сих пор.

Я как-то выше писал, что не припомню фактов конкретного участия в воспитании детей. Но в связи с описанными событиями в нашей компании, могу с уверенностью сказать, что эта компания оставила след в воспитании Пети и Светы. То же самое говорят дети Иры и Мирона Елиных. Наши дети в своих сегодняшних компаниях тоже пытаются сделать шуточные представления, пишут стихи и поют поздравительные песни.

Поэтому когда Петя делиться со мной своими шуточными скетчами по поводу того или иного юбилея своих друзей, я знаю, «откуда ноги растут». И когда Света и Владик готовят музыкальный номер для поздравления одного из членов их большой и веселой компании в Мюнхене, я понимаю, что по-другому и быть не могло.

«Иных уж нет, а те — далече». Это точно про нашу компанию. Из 15 человек сегодня в живых нет, по меньшей мере, шести, а оставшиеся живут в разных странах — России, Украине, Израиле и Германии — и практически не общаются между собой.

Продолжение