Ян Брайловский: А у нас во дворе

Loading

Теперь, мне кажется, что это было сто лет назад, когда мы цеплялись за проходящими машинами зимой на самодельных деревянных коньках, а машины ездили так медленно, что мы их подгоняли. А придя со школы выбегали на улицу и прохожих девчонок встречали снежками. Казалось, что это было вечное братство.

А у нас во дворе

Ян Брайловский

Я родился в прошлом веке в Одессе. Город принадлежал Украине, и все принимали это, как данность, относящуюся к этому времени. Когда я слушал украинскую речь, особо к ней не прислушиваясь, я оставался самим собой. Хотя язык этот был для меня вещью в себе. С одной стороны украинская литература и поэзия, особенно Шевченко, привлекали, но говорят, что он был антисемит. У Ивана Франко это понимание о евреях вообще было обиходным понятием. Да и везде, то там, то тут эти вопросы возникали сами собой и давали толчок к размышлению.

Шло время. Я становился старше, и мои увлечения не только русской и французской классикой иногда отвлекались на казавшийся таким не своим, украинский. И, как ни странно, привлекли меня на его сторону, а завораживающие лирические мелодии песен и вовсе покорили моё сердце и уже никогда потом не отпускали.

Теперь, когда я слышу те мелодии, я всегда вспоминаю детство и ту чистоту, которые его сопровождали. Одессу мы все воспринимали как город, не принадлежащий никому. Да и вообще об этом не задумывались. И всё, наверное, потому, что это особый город, который принадлежит миру.

Ну, посудите, сами. У Остапа Бендера оказался одесский прототип. О нём писали и говорили много лет спустя после тех легендарных событий, когда это стало известно.

Прототипом знаменитого Мишки Япончика был герой рассказов Исаака Бабеля Беня Крик, который жил на моей улице в доме № 39, где потом стало отделение милиции, а я, урождённый одессит с Молдаванки — в доме №17, хотя ни в одном из этих домов нет таблички об этом.

Вы можете сказать, что эти герои всего-навсего бандиты. Не скажите, прежде всего, талантом наделённые люди, оставившие яркий след в сердцах людей и обожаемые во всём мире.

Разве этого мало, спрошу я вас? Но пойдём дальше.

Знаете ли вы что-нибудь про музыкальную школу имени Столярского, расположенную и по сей день рядом с бульваром Фельдмана, о последнем я уже не спрашиваю, ибо и сам мало знаю, что это за тип такой, непримечательный, тщедушный, но очень нужный и полезный, сотрудничающий с таким же евреем, Мишкой Япончиком, и с другими евреями, весьма отличившимися в ту пору.

Но, дело в том, что этот Сашка Фельдман был редкий экземпляр из простых людей, в совершенстве владеющий французским, что тогда было большой редкостью, а все переговоры с французским представителем генералом Ансельмом мог вести и успешно вёл только он. Вот то немногое, что известно о человеке, в честь которого переименовали николаевский бульвар в бульвар Фельдмана. Погиб в Одессе от рук бандитов из-за верного служения тогдашней власти.

А вот о первом упоминавшемся персонаже, собственно Столярском, скажу, что он говорил исключительно с еврейским акцентом, путая междометия с прилагательными и смысловые окончания слов. Однако из его школы после обучения, случалось, выходили такие штучные музыканты, как Ойстрах, конечно, Давид, и Гилельс, разумеется, ставший в далёком будущем Эмилем и многие, многие другие.

Этот человек всегда отдавал свою пайку прохожему, если тот в ней нуждался. И во время всей своей жизни продолжал насаждать музыкальную культуру в массы со своим прежним акцентом, правда, не стоит касаться благодарности, которой его одарили за это.

Жил голодно, холодно, но продолжал верные традиции евреев, служить преданно и верно людям, несмотря на все плевки в его сторону со стороны верховной власти.

Время не учит людей разуму, просто сердце не умеет остановиться. Ну, в самом деле, разве от этого можно потерять уважение к простым людям.

А сколько таких одесситов ещё скрыто от нас. Мог бы привести ещё немало известных имён. Но будем считать, на этом тема исчерпана. А теперь перейду к прозе жизни послевоенной Одессы и нашего маленького дворика на Будённого 17.

Итак, я уже большой. Период созревания в самом разгаре. А у нас во дворе живёт настоящий татарин дядя Яша, и наши окна выходят прямо на его домик с маленьким палисадником.

Его жена, еврейка Клара, весьма интересная женщина, долгие годы терпит его несносный властный характер, и уже на закате зрелости бросает его и переезжает со своим любовником в Ташкент, захватив сына, после чего с покинутого мужа спадает его красота, и он с трудом переносит это.

Он всю жизнь официально нигде не работал, а дома делал модельную обувь высокопоставленным дамам и шикарно зарабатывал. А по воскресеньям ходил на толкучку, да, да, на одесскую толкучку, на ту самую, где можно было купить и продать всё, и там он находил редкие пластинки Лещенко, но не этого, что поёт ещё сейчас, а того, который раньше бывал в Одессе и был популярным до невозможности.

Особый аромат его характера был связан с голубями. Во дворе было огромное двухэтажное сооружение, где обитали его питомцы. На птичьем базаре торговали голубями. Но среди знатоков этих птиц, мне казалось, он был самый знаменитый.

Он умел ловить чужаков, то-есть, тех голубей которые появлялись в небе над его территорией. И как он это делал? У него была одна голубка. Самая, наверно, соблазнительная. Он её запускал в небо. А чтоб она ничего не видела на взлёте, он клал её клюв в свой рот и смазывал глаза своей слюной.

Любой голубь в небе, увидав такую красавицу, через 10-15 минут уже ходил по двору вблизи голубятни, любовно воркуя перед ней, дяде Яше только оставалось взять сачок. Оп, и птица в сачке.

Потом он срезал парочку перьев на его крыле и перевязывал ниткой крыло, так что некоторое время голубь не мог взлетать. А когда привыкал к месту, всё восстанавливалось.

Но какое мне дело до этого татарина. А ровно никакого, если не считать что я заразился раз стригущим лишаем от его сына Леньки, который ко мне прикипел и жаждал со мной общения, а я долго потом лечился, хотя здесь это мало кого волновало, и, прежде всего, меня самого. Вылечился — и тут же забыл.

Но потом явилась самая малость, состоявшая в том, что дядя Яша по вечерам в выходные дни включал на полную катушку свой проигрыватель с этими пластинками и со всей округи сбегались к нам на танцы.

Именно тогда я начал ухаживать за девочками и мне это очень нравилось. И сразу же появился этот цыган, как говорили главный среди цыган в округе, а с ним всегда была такая красотка, что хоть стой хоть падай, а глаз не отвести.

А музыка гремела далеко за полночь и влекла в наш двор самых разных людей.
До сих пор не могу в голову взять, почему никто из соседей не жаловался на этот шум-гам. Впрочем, может потому, что двор наш был такой шумный, что тишина в нём и ночью не ночевала. Чего только стоили эти скандальные диалоги Хонки и Тубы, мамы и дочки, громогласно извещающие жильцов о самых интимных подробностях этой семейки практически все 365 дней в году без перерывов на обед. О каком ещё шуме могла идти речь?

Кстати, Шурка и Нюмка, тоже державшие голубей, нигде не проявившие себя на трудовых буднях и целый день торчащие во дворе, были как раз из упомянутой семейки, и их свист был слышен на соседней улице. Они ведь только так всегда запускали своих голубей.

И ещё об одной знаменитости, в пределах нашего двора, появившейся несколько позже, тоже надо сказать. Как его звали, я и тогда не знал, потому что был ещё пацаном. Но он не производил на меня никакого впечатления, рослый, но такой тощий, что казалось, притронься к нему, и он развалится.

Он снимал комнату в подъезде на втором этаже рядом с Фимочкой, который был постарше меня и потому для меня весьма авторитетным. Но когда мы играли в карты, он был весьма слабоват, ни одной толковой комбинации не усматривал, а всегда играл на чистый верняк и чаще всего уходил без денег.

Да, так вот, возвращаясь к этому худому, все вскоре заметили, что помимо татарина и к нему захаживают весьма шикарные дамы. Причём к нему намного чаще. И каково же было моё удивление, когда я узнал по какому поводу они к нему заходят.

А по рассказам Фимочки, живущего через стенку от него, всё там у него с дамой начиналось, когда худой включал приёмник во всю. Тогда Фимочка с огорчением говорил нам о большом сожалении, что ничего после этого не удавалось услыхать. А потом мы все ждали, когда же, наконец, выйдет эта красавица, чтоб ещё раз получше её рассмотреть.

Конечно, нам стал особо интересен этот худой. По тому, как эти дамы искали его адрес, казалось, что они являются по какому-то особому списку. Даже представить себе не можете, как мы все ему завидовали. Но если посещение слишком затягивалось, и нам уже кричали из дома, чтоб мы возвращались, то нам не всегда удавалось дождаться.

Если бы наши мамы, хоть на миг, представляли, чем мы здесь занимаемся….

И, наконец, вершиной моей пирамиды была школа. В ней трудно было найти детей из привилегированных семей. Но у нас в классе был такой один, по фамилии Верба. Рослый, красавец, чистый отличник без всякой натяжки. Носил свой обед в школу в красной пластиковой посуде, и это в те годы.

Его отец был начальником УВД. Все остальные — настоящая шпана, а среди них два затесавшихся еврея, конечно, я и Заславский, вечно сопливый. Нескладный до такой степени, что я сам бы стал по отношению к нему антисемитом.

Но когда однажды во время отсутствия учителя ножкой стула закрыли дверь и попытались над ним издеваться, я его сдуру защитил, схватив этот стул и не на шутку испугал головорезов.

Именно после этого я стал получать записки с легко распознаваемой аббревиатурой: БЖСР. Я думаю, что ни один еврей усвоил, что кода бьют жидов, спасают Россию. И так, наверно, было всегда, ещё до нас и теперь, когда нас там уже почти нет. Впрочем, как сейчас, не скажу.

Рядом со школой была какая-то огромная свалка. В классе я поворачивался лицом к своему обидчику, и следующее действие происходило уже там. Дрались до юшки, если никто не мешал. В большинстве случаев никто не мешал. Дрались один на один, опять-таки, если никто не мешал. Но иногда кто-то мешал, поэтому встречи заканчивались не всегда в пользу евреев.

Однажды, когда в это единоборство вмешались уже совсем как следует, я остался надолго один, а когда очнулся и поплёлся домой, оказалось, что я забыл портфель там, и пришлось за ним возвращаться, а настоящий освенцим для меня начался, когда мама пыталась выбить из меня предательские показания обо всём этом. Тогда мне достались не меньшие сладости после тех первых. Но я устоял, чем горжусь до сих пор.

И на всю оставшуюся жизнь выработал одно непременное правило, которому стоит придерживаться: никогда никому ничего не говори о содеянном, даже если оно тебе кажется совершенно ясным, однозначным и противозаконным.

Жизнь сложней простого примитива. Хотя это стало ясно не сразу. Когда уже после окончания техникума я работал на заводе под руководством этого прохвоста, поляка, с вечной улыбкой на лице, но коварного и хитрого, на которого неожиданно завели дело о воровстве, и нас всех, едва оперившихся, вызывали на допрос, я вёл себя также как после той драки.

Поскольку больше гордиться особо нечем, на этом я должен был бы закончить этот рассказ. Но чтоб не подумали, что нас волновало только это, продолжу его.

В годы зрелого детства у нас было немало интересных развлечений. Прежде всего, игра в маялки, когда надо было подбрасывать небольшой мешочек, набитый кукурузными семьями. И тот, кто это делал больше всех раз, гонял потом того, кто делал меньше всех, и гонял издевательски, до изнеможения. Последний бросал этот мешочек на ногу победителю. Тот отбивал ногой его подальше, а второй должен был его поймать. Тогда издевательство заканчивалось. Однако в большинстве случаев это длилось очень долго.

Вторая популярная игра — в пожара. Все участники складывают монеты и одну большую кучку и самой большой монетой надо так ухитриться, ударяя её об эту кучку, чтобы последние переворачивались с решки на орёл. Именно эти монеты становились твоими. Очередность устанавливалась бросанием большой монеты к этой кучке. И чья монета оказывалась ближе к ней, начинал первым. Это уже была игра на деньги. И такой победитель, считавшийся уже богачом, становился самым авторитетным пацаном.

И игра на столбах на киноплёнки. Киноплёнки разрезались по пять кадров в каждой. Металлические столбы имели удобную поверхность, по которой скатывлись монеты на землю и твоя монета должны была лечь возле чьей-то другой на расстоянии между большим и безымянным пальцем руки, но не более. Тогда ты выигрывал одну плёнку. А это в свою очередь продавалось за деньги и опять кто-то магнат, а кто-то нищий.

Конечно, мы тогда не знали, что наша взрослая жизнь в дальнейшем будет так напоминать наше детство, только на более серьёзном уровне. А ведь это так, не правда ли, только деньги и опасности — разные.

И в связи с этим нельзя оставить без внимания одну еврейскую семью, жившую в одном из подвалов. Одинокая стареюшая женщина с двумя сыновьями один старше другого на 3-4 года, старший — Моня, младший — Боря, оба по фамилии Кацап. Старший был какой-то виртуоз и обчищал нас, играючи. Но всё дело в том, что удачливость его вдохновила на более серьёзные дела, так что семья вскоре лишилась его. Он надолго загудел в кутузку. И все пацаны вздохнули с облегчением.

Боря же был почти моим ровесником. Он выходил со двора раньше меня, так как его подвал был намного ближе к улице. Здесь мы покупали у тёти Фейги кулёчек семечек и лускали их до тех пор, пока ничего не оставалось, а мимо нас по улице всё время проносились грузовые машины. Легковых никогда не было, а может, их и вовсе ещё не было тогда. Я спрашивал Борю, о том, куда они все несутся целыми днями, и он мне авторитетно отвечал, что они ищут Гитлера. Но я не отставал, тогда он заканчивал тем, что когда это будет, он мне скажет.

Никогда не забуду, как она звала Борю домой к обеду: «Бо-р-р-ра, иди но cюда». И не забуду тот запах и аромат от бульона с вермишелью и мяса с фасолью, которых мне так хотелось в этот момент, но от которых я всегда отказывался сознавая ту нищету, которая окружала эту семью. Не забуду сырые стены их подвала, которые они делили с ещё одной бедной еврейской семьёй.

Остальные подвалы дома занимали не евреи. Соседи под нами зарезали свинью, и она лежала разрезанная на дворе, и люди подходили зачёрпывали из неё что-то кружкой и пили, а нам было не по себе.

А хозяин, дед Гриша, был с изуродованным лицом, правую часть всегда прикрывала марлевая повязка. Говорили, что он был красавец и очень крепкого сложения, но однажды так напился, и свиньи его слегка погрызли. Мы, пацаны, его не любили потому, что когда в его палисадник закатывался наш мяч, он его демонстративно разрезал на две части.

А вот тётя Вера из подвала соседней парадной разрешала нам самим забирать мячик из её садика и даже порой чем-то угощала. Её мы все уважали и помогали ей как могли.

В другом подвале той же парадной жила Лидка с матерью. Когда ей было всего 14 лет, у неё вдруг стал расти живот. Весь двор активно обсуждал это, а старушки на улице с тётей Фейгой во главе всё время гадали, с кем это она завела шашни. И когда родился пацан, то стало ясно, что это от Валерки со второго этажа из нашей парадной. Но всё равно к ней по-божески отнеслись. Жили они впроголодь, и все им помогали, а потом и вовсе забыли о её грехах. Она была работящая и тихая собой.

Теперь, мне кажется, что это было сто лет назад, когда мы цеплялись за проходящими машинами зимой на самодельных деревянных коньках, а машины ездили так медленно, что мы их подгоняли. А придя со школы выбегали на улицу и прохожих девчонок встречали снежками. Казалось, что это было вечное братство. Когда во дворе случались скандалы или мордобои, то редко между соседями, чаще всего внутри семьи. Татарин дядя Яша например, как и некоторые русские, не очень любил евреев, но жену имел типичную еврейку. Что у них происходило между собой, было тоже всем хорошо слышно. Хотя он всегда ходил с нацепленной на лицо улыбкой.

Русские дружили с русскими и выдавали своих детей за русских. Евреи по— особенному следили, чтоб, не дай бог, не произошло перемешивания. Но это случалось не так уж редко. Даже воздух тех времён казался нам таким спокойным, что хотелось его растрясти.

Но оказалось, что этого вовсе незачем делать, события сами повернулись в эту сторону. И хотя, жилось тогда не так просто, как хотелось, и были трудности, но всегда, когда я возвращался в Одессу, я явственно ощущал, что я дома, ощущал какой-то особый аромат воздуха вперемежку с зноем и запахом акации. И этот воздух мне казался волшебным, как теперь кажется волшебным всё, к чему я там прикасался.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Ян Брайловский: А у нас во дворе

  1. Прототипом знаменитого Мишки Япончика был герой рассказов Исаака Бабеля Беня Крик…
    \\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\

    Можно, конечно, и так сказать, но Мишка Япончик может обидеться, так как на самом деле он был прототипом Бени Крика…

Добавить комментарий для Aaron Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.