Марат Шамраевский

Выборы

— Кто это звонит? Мне сейчас не до них, — пробурчала Ирина Сергеевна, подавая ужин сыну, который торопился на занятия в вечернюю школу, и пошла открывать дверь.

На площадке стояла девушка, держа в руке листок бумаги.

— Здравствуйте, я агитатор по вашему адресу, — и протянула листок. — Вот моё удостоверение.

— Хорошо, проходите, — Ирина Сергеевна шагнула в коридор, пропуская гостью.

— Нет, спасибо, я не буду проходить. Я только вам сообщаю, что сегодня в квартире четырнадцать будет встреча с вашим кандидатом в депутаты. Приглашаю вас на эту встречу.

— Доченька, а, кто он такой, наш депутат?

— Приходите, будет очень интересно, ведь ваш депутат — не кто иной, как капитан Бравадин.

— Да? Сам капитан Бравадин?

— Он, он. Приходите, — и, положив свой листок в сумочку, направилась к выходу.

— Вить, слышишь, сегодня к нам придёт сам капитан Бравадин. Может, останешься? Ведь не каждый день можно с ним повстречаться?

— Вообще-то, о нём говорят, что с ним, чем реже встречаешься, тем лучше, — ответил Виктор и засмеялся.

— Тебе-то чего бояться? Воры да бандиты его боятся. Так это хорошо. Им и надо бояться…

В советские времена выборы были действом весьма примечательным. С одной стороны, это было методически хорошо продуманной, отрепетированной и исполненной формальностью. А с другой — мощное агитационное мероприятие, которое так глубоко проникало в сознание гражданина, что он верил в искренность своих избранников, считая их единственно достойными управлять его судьбой. На самом деле, кандидаты определялись заранее, так, чтобы парламент состоял из всех слоёв населения. Строго соблюдалось установленное соотношение рабочих, крестьян и интеллигенции. Обязательно, должны были присутствовать представители всех национальностей, передовики производства и выдающиеся деятели науки, культуры, искусства, беспартийные, коммунисты, молодёжь и комсомольцы.

Организационно, подготовка к выборам проводилась тщательно и изощрённо. Приёмные комиссии выдавали задания предприятиям и организациям по количеству требуемых агитаторов и адресу агитации. Агитаторы обязаны были дойти до каждого жителя, проживающего на территории, выделенной ему для идеологической обработки.

Сама подготовка к выборам проходила предельно тщательно, последовательно и организованно. При этом, в высший орган власти не мог попасть человек с криминальным прошлым, и ни за какие деньги невозможно было получить кандидатский, а тем более, депутатский мандат…

В этот день одевались в самое лучшее, что было у каждого. На избирательных участках работали буфеты. В них продавали бутерброды с колбасой и сыром, сдобные булочки, шоколадные конфеты и многое другое, что в обыденной жизни — не купить. Кто хотел, мог выпить спиртного. На сцене выступала самодеятельность, молодёжь танцевала. Вокруг царила атмосфера праздника, и люди искренне  веселились.

Результаты выборов были заранее предопределены и, как правило, во всех средствах массовой информации фигурировало: «за кандидатов блока коммунистов и беспартийных, проголосовало 99,9% населения».

***

Названная квартира была самой большой в доме-коробке. «Коробками» назывались квартиры в разбомблённых домах, которые жители своими силами приводили в относительно жилое состояние. В этой квартире проживала многодетная семья, и благодаря тому, что их глава семейства работал водителем, она имела возможность приобрести стройматериалы и приспособить её для проживания.

Чаще всего такие квартиры располагались на первых этажах.

Принесли патефон и пластинки, специально собрали как можно больше патефонных иголок. Каждый принёс то, что имел к чаю. Растопили самовар. Собрались, в основном, женщины и дети. Капитан слыл красивым мужчиной. Для женщин, большинство из которых были или военными вдовами, или незамужними, было весьма лестно пообщаться лично с таким известным в городе человеком.

На рынке-толкучке, при одном только упоминании фамилии «Бравадин», сразу всё приходило в движение. Торгаши, что стояли без оплаты места, или убегали с рынка, или спешили купить место и иметь при себе талон. Воры всех мастей и те, кто отбыл срок (таких он определял безошибочно), мгновенно исчезали с этой территории. Все проверяли наличие при себе документов, удостоверяющих прописку. Блатная братва знала, что этот человек с ними не церемонится.

Время было послевоенное, голодное. Огромное количество молодых мужчин без ног, на самодельной деревянной платформе. С нижней стороны платформы, по углам, прикреплены подшипники. Руки постоянно находятся в перчатках, чтобы меньше было мозолей от баклажек, обитых резиной, отталкиваясь которыми, инвалид передвигается.

Воры-карманники вытаскивали последние деньги и продовольственные карточки. Откровенные бандиты силой отбирали у женщин и стариков вещи, которые они выносили на рынок, чтобы получить хоть какие-то копейки на хлеб или обменять на продукты. На балконах разрушенных домов, чтобы как-то прокормить семью, держали кто кроликов или куриц, кто поросят или другую живность.

Очередь за хлебом занимали с вечера и всю ночь бодрствовали до открытия магазинов. Чаще всего, всей очереди хлеба недоставало. Продавали его по установленной норме в одни руки, поэтому в очереди стояла почти вся семья.

Последствия войны — бедность — ощущает практически каждое семейство.

Но жизнь потихоньку налаживается. Партия и правительство своими лозунгами старается вселить оптимизм в сознание масс и рисует картинки счастливого будущего. А подготовка к выборам является едва ли не самым сильным пропагандистским эпизодом…

***

Первой в квартиру вошла девушка-агитатор.

Когда она в дверях остановилась, в комнате воцарилась тишина.

— Здравствуйте! — улыбаясь, обратилась она. — Здóрово! Дружно вы собрались, — и прошла вперед.

Следом за нею, несколько пригнувшись, держа в одной руке фуражку, а в другой — портфель, через порог переступил капитан. На нем была темно-синяя милицейская форма. Стройный, смолистого цвета волосы, подмятые на висках фуражкой, синева, проступающая на гладко выбритом лице, до блеска начищенные полуботинки, высокая крепкая шея. Голубоглазый, с чистым прямым взглядом. Весь облик отражал типичного волевого кавказца, который в любое время хочет, умеет и готов одинаково защищать человека и советские законы.

— О-й-й, — вдруг, раздался чей-то голос.

Капитан «улыбнулся» глазами и густым баритоном:

— Что случилось? Кто испугался? Есть за что бояться?

Агитатор:

— Нет, нет. Что вы? Это они от неожиданности.

А в это время со всех сторон неслось:

— Проходите сюда. Проходите сюда, — каждый вставал, предлагая свой стул.

— Спасибо, я сейчас где-нибудь пристроюсь. Хорошо бы вам всем присесть, а то мне будет неудобно, если кто-то из вас будет стоять.

Хозяйка квартиры настояла, что бы он сел за стол, налила ему чаю.

Он нисколько не смущаясь, отхлебнул, а потом вдруг остановился:

— Давайте нальём всем. У меня есть тост.

— Вы берёте на себя роль тамады? — выкрикнул кто-то.

— Если доверяете — возражать не буду. Тем более что, как я уже сказал, у меня есть тост.

Он встал, поднял свою чашку:

— Поскольку мы скоро уже 8 Марта, я хочу произнести тост за вас и пожелать вам всяческих успехов. Нам всем — дальнейшего укрепления нашей Родины и удачного проведения ближайшего важного для страны политического мероприятия, выборов. — И, сделав очень серьёзное выражение лица, произнёс:

— Кто со мною согласен, пьёт до конца! — Все дружно засмеялись.

Почти семейный тон общения капитана, очень быстро снял первоначальное напряжение. Присутствующие немного расслабились, стали обмениваться мнениями между собою, кто-то начал отпускать шутки. Он их поддерживал. Остроумно парировал иронию в свой адрес. Разговаривая, улыбался, обнажая ряды белоснежных зубов. Беседуя, он смотрел собеседнику прямо в глаза, и казалось, что просвечивает человека насквозь, как . При этом не размахивал руками, не помогал ими выражать своего мнения. Сидел ровно, не меняя позы, весь, словно собранный воедино. Однако чувствовалось, что при внешней лёгкости в общении, в этом человеке скрывается большая внутренняя физическая и нравственная сила.

— Вы знаете, я бы не хотел сегодня читать вам что-то, наподобие доклада. Вас не надо агитировать за Советскую власть. Вы все прошли через эту чёртову войну, будь она трижды проклята. Поэтому, задавайте вопросы, а я — попытаюсь на них отвечать. Согласны?

— Да! — прозвучало дружно.

— Тогда я вас слушаю.

Девушка-агитатор, видимо комсомолка, встала и громко как с трибуны, стала произносить речь, обращённую к нему:

— Товарищ капитан, разрешите мне от имени всех присутствующих женщин поблагодарить вас за поздравление с праздником, за высокую оценку роли советских женщин в Великой Отечественной войне и в сегодняшнем мирном восстановлении разрушенного хозяйства!

— А как вы, лично, относитесь к роли женщины? — вдруг спросил кто-то.

— Я? — капитан выдержал паузу. — Неоднозначно. Понимаете, война — это не только всеобщее горе и страдания огромного количества людей. Война — это ещё и искуситель, и экзаменатор. Она позволяет каждому выплеснуть из себя всё то, что накоплено в мирное время семейным и общественным воспитанием, идеологией и другими факторами, которые формируют человека. Одни, проявляют патриотизм, другие — предательство. На оккупированных территориях, одни идут в партизаны, другие — в полицаи…

— Как вы понимаете, я атеист. Но я знаю, что в писании сказано: «Человек грешен, а дьявол грешника поджидает». Женщины, к сожалению, тоже проявили себя по-разному. Безусловно, подавляющая часть женщин и в тылу, и на фронте, являли собою образцы героизма, трудолюбия и верности. Но одни на фронте под пулями, рискуя собственной жизнью, вытаскивали раненых, в тылу голодные помогали изготавливать оружие и боеприпасы, сами не доедая, пытались сохранить детей и стариков. А в это время, некоторые из них весело проводили время с нашими, а кто-то умудрялся и с вражескими офицерами. Война, кроме того, что уничтожила физически огромное количество людей, она покалечила неисчислимое количество судеб оставшихся в живых.

Капитан, как-то немного сжался после этих слов. У него и выражение лица поменялось, взгляд потупился. Он поднял лицо и резко, очень убедительно произнёс: «Я знаю цену женщине, мне есть, с кем сравнивать», — и замолчал.

— А у вас большая семья?

— Нормальная семья, — выдохнул он. — Жена, ваша землячка. Старший сын-школьник, а дочь следующей осенью пойдёт в первый класс. Да и жену мою вы, наверняка, знаете. Она работает воспитателем в яслях.

— А почему вы так неоднозначно отзываетесь о женщинах? — спросила хозяйка квартиры.

— Ладно! — сказал он, хлопнув ладонью по столу. — Коль у нас сегодня разговор вокруг женщин, расскажу вам занимательную историю, которая в жизни произошла со мною. Но история длинная. Будете слушать?

— Конечно, — дружно ответили все…

***

Я родился в небольшом грузинском селении. Отец — офицер, служил в пограничных войсках. Там они с матерью и встретились. Мать грузинка, отец русский, поэтому такая фамилия. А всё остальное в моей внешности — один в один — дед по матери. Окончил школу и решил пойти по стопам отца; поступил в пограничное училище. Когда началась война, я учился на последнем курсе и уже был женат на местной грузинке — бывшей однокласснице.

Дед отдал мне небольшую постройку, которую в летнее время сдавал приезжающим на отдых; маленький домик, состоящий из кухни и комнаты. Там мы и поселились.

Когда сообщили, что скоро призовут на фронт, я одну сторону сарая заложил дровами, а вторую — коробками с макаронами и вермишелью, мешками сахара, муки, крупы, всякими консервами и, когда уходил на фронт, был спокоен, что моей жене будет тепло, и с голоду она не умрёт.

Уезжая на фронт, положил ключик от дома в карман, так называемый «пистончик», и он показал на маленький кармашек, который располагается ниже ремня на правой стороне брюк…

На фронте через некоторое время я был назначен командиром батальона разведки при штабе армии.

***

Тысяча девятьсот сорок второй год. Бои жестокие. Морозы трескучие.

Командованием готовилась операция прорыва и требовалась достоверная информация о составе вражеских войск, их количестве и нужно было обязательно добыть «языка», то есть немца. И чем выше по званию, тем лучше.

По данным нашей разведки, неподалеку от линии фронта на вражеской стороне, в одном из сёл располагался немецкий штаб. Три группы разведчиков, направленных в тыл врага, не вернулись.

Я был вызван в штаб армии. В просторном блиндаже собрались командующие всех родов войск. В торце длинного стола сидел сам командарм, а перед ним на столе лежала огромная карта боевых действий. Я, как положено, доложился. Он внимательно осмотрел меня.

— Капитан, надеюсь, вы знаете и о положении на фронте, и о тех неудачах, которые произошли с вашими разведчиками?

— Так, точно, товарищ командарм!

— Как собираетесь решать эту нелёгкую задачу?

— Товарищ командарм! Мы у себя обсуждали эту ситуацию и решили, если вы, с этим согласитесь, что я сформирую команду и сам лично пойду в разведку.

Воцарилась пауза.

— А как вы собираетесь выполнить эту акцию? Чем ваша операция будет отличаться от предыдущих? Чем вы можете нас обнадёжить нужным результатом, и что, при этом, вы сохраните нам разведчиков и сами останетесь живым?

— Мы разработали новые карты маршрута. Будем пытаться себя не обнаруживать и этим обеспечить возможность добраться до немецкого штаба. Если уж рисковать или погибнуть, так ради «жирной рыбки». Предыдущие группы не беспокоили немецкий штаб, и поэтому немцы там нас не ждут. Вот мы и попытаемся их там «навестить».

— Сколько нужно времени на подготовку?

— Если можно, нам трёх дней хватит.

— Какое есть мнение? — обратился командарм к присутствующим. Встал генерал — начальник разведки.

— Товарищ командарм, мы этот план тщательно обсудили. Считаю, что в сложившейся ситуации — это наиболее целесообразный вариант.

Командарм повернулся.

— Действуйте, — и, подняв голову к присутствующим за столом, резко сказал. — Прошу всех оказать любую требуемую помощь в проведении этой операции. В целях конспирации — никаких письменных указаний. Об этой операции известно только присутствующим здесь.

— Капитан, вы свободны, — встал, подал мне руку. — Желаю удачи вам и нам всем! Надеюсь, до встречи.

Я стал готовиться к операции. Если я вам скажу, что я не боялся, то вы мне всё равно не поверите. Но воспитанное в нас чувство долга, боль за погибших товарищей, ненависть к врагу, заботы по подготовке к операции, — отвлекали от этих чувств…

В комнате образовалась такая тишина, что можно было отличить дыхание каждого в отдельности.

… Передо мною стояла задача, прежде всего — выбрать нужных разведчиков, а было решено, что я беру с собою группу, состоящую из шести человек. Я сам перед собою сформулировал задание: операцию должен провести я сам, а остальные — мне помогают. Сложность подбора заключалась в том, что каждая из кандидатур должна отвечать очень многим требованиям.

Отбирать буду только из числа тех, кто сам проявит желание. Каждый в группе, должен быть опытным разведчиком, который способен безупречно выполнять мои приказы, хорошо ориентироваться по карте, изощрённо маскироваться, владеть приёмами рукопашного боя и быть физически способным, если это потребуется, отнести на себе пленённого.

В конце дня я построил батальон, доложил, что последняя группа с задания не явилась, хотя прошли уже все сроки, и что предстоит выполнение очередного задания. Я не стал уточнять все детали операции. Решил: уточню только с непосредственными участниками тогда, когда уже проникнем сформированной группой в ближайший населённый пункт, занятый немцами. Это сохранит секретность операции.

Задаю батальону вопрос: «Для выполнения очередного задания нужно шесть человек. Кто готов к выполнению этого задания? Три шага вперед!»

Весь батальон сделал три шага. Выбираю шесть человек. Из них двое — бывшие зэки, отсидевшие в Магадане. Самым старшим из нас по возрасту был старшина. Он обладал огромным опытом разведывательной деятельности. Двое — профессиональные снайперы, имеющие звания «Ворошиловский стрелок».

Получили всю необходимую амуницию.

Перед выходом, учитывая мороз, я приказал всем наполнить фляги спиртом, но предупредил: «если кто-нибудь дотронется до спирта без моей команды, будет расстрелян на месте».

Карту маршрута, который был разработан под большим секретом, я выдал перед выходом. По ней мы уточнили первый населённый пункт и место, где мы все соберемся.

Наш переход в расположение немцев был разработан и обеспечен довольно остроумно.

В середине ночи две колонны танков, вместе с пехотинцами, среди которых находилась и наша группа, врассыпную двинулись в сторону расположения немцев.

Когда немцы опомнились, мы уже были близко от их территории.

Танки и пехота, специально дальше не пошли, создав пространство между нашими танками и вражеским расположением, чтобы эта полоса не обстреливалась.

Так, мы удачно перебрались на сторону противника.

Оба зэка и старшина, по обе стороны, постоянно следили за моими перемещениями и всё время находились поблизости от меня. Я это понял, когда добрался до опушки леса возле деревни и подошёл к огромной сосне, которую нам обозначили на карте. Мои воины возникли передо мною, как будто из-под сугроба.

Выставил наблюдение. Разведчики мгновенно «растворились».

Остаюсь один…

Видно было, что рассказ очень увлёк Бравадина. Он, отпил чая, отодвинулся от стола, поменял своё положение на стуле, расстегнул ворот кителя, и, подавшись немного вперёд, почти шепотом, продолжил.

… Представляете, такая тишина, что в ушах звенит. Иногда упадёт снег с кроны дерева, или какая-то ветка, и это всё так отчётливо слышно.

Луна светит, хоть читай. От сильного мороза и света луны снежинки блестят, как в калейдоскопе. Красота неописуемая и одновременно жуткая, тревожная тишина. Нервы так напряжены, что при каждом шорохе или каком-то движении, которые нарушают абсолютную тишину, твое тело импульсивно, мгновенно дергается в сторону шороха, не спрашивая тебя. Ты этим состоянием не можешь руководить, оно руководит тобою. Я ни до, ни после в своей жизни, не испытывал такого нервного напряжения.

Уже было под утро. Мороз — в самом соку, что называется. По одному собралась вся группа.

Команды я давал молча, письменно, и сидящие рядом передавали эту бумажку друг другу.

«Выпить по три глотка спирта», — написал я. Некоторые от усталости и мороза начали засыпать и старшина, хорошо зная последствия этого, посадил их рядом с собою и следил.

«Выходим через полчаса, двигаемся по карте, по два-три человека вроссыпь, но так, чтобы видеть хотя бы одну из групп», — написал я очередной раз. Было так светло, что мы спокойно рассматривали карту без дополнительной подсветки. «Общий привал — через два часа», — и уточнил им по карте место очередной встречи.

Лесом мы прошли одну деревню и находились почти возле очередной. Уже совсем рассвело. Приказываю углубиться в лес. Остановились в овраге. Разрешил хлебнуть очередную порцию спирта. Двое часовых ушли наблюдать.

Мы даже не успели отдохнуть, как один из часовых прибежал и докладывает, что в нашу сторону двигаются немцы, приблизительно, шесть или семь солдат.

«Конечно, — размышлял я, — если я сейчас своим дам команду, они с ними живо разделаются. Но так мы можем себя обнаружить. А судя по тому, что группа немцев шла пешком, основное расположение немецких войск находится где то близко. Не рискнут немцы пешком идти далеко лесом так рано, да ещё в такой мороз».

Я оказался перед дилеммой: если выйдем из оврага наверх — немцы могут нас заметить, а если обнаружат здесь — окажемся в ловушке.

Приказываю пробираться в сторону леса рассредоточенно.

Крадучись, поднялся из оврага. Быстро перебежал к увесистой ёлке и залез под лапник, который нависал до самой земли

Отлично! Прекрасный наблюдательный пункт. Мгновенно возле меня оказался старшина.

Мы, раздвинув лапник, стали наблюдать за лесом.

И, действительно, из-за деревьев показалась группа немецких солдат.

Я жестом показал старшине молчать.

Вдруг, в этой тишине, на весь лес раздаётся:

— С-с-суки! Да я вас… — и по-русски матом… А следом, — выстрелы.

Командую старшине: «Уложи его!» Автоматная очередь — и он затих. И кроме него, в той стычке мы потеряли ещё одного человека.

Нас осталось пятеро, и мы вынуждены были углубиться далеко в лес. Нужно было отдохнуть, подумать и решить, как действовать дальше. Старшина предложил отправить двух человек — зэков — в разведку, чтобы понять, в окружении чего и приблизительно где по карте мы находимся. Я согласился.

Ждать пришлось долго. Мысленно перебираю в уме различные сценарии развития событий. Мне казалось, что мы находимся ещё далеко от требуемого села. А ребята уже ночь не спали. Мороз не ослабевает, обогреться негде. Спирта осталось совсем мало. Только бы никто не обморозился!

Уже стемнело, когда разведчики вернулись. Один из них — это был второй, уцелевший пока зэк, — первое, что попросил, — глотнуть.

— Товарищ капитан, мы уже почти возле села. До него километра три. Но село всё забито немчурой, а на подходе к нему развернута авторота. Мы обсудили с Серёгой — он заберётся на дерево и, как настоящий «ворошиловский стрелок», поклацает гансов и отвлечёт от нас, а то, что они от нашего Серёги многих недосчитаются, так это факт.

Я повернулся к старшине: «Как тебе такой план?»

Старшина, огромного роста сибиряк, с кулаками, как кувалды, молчун, как всегда, выдержал долгую паузу.

— Наверно, капитан, это сработает. Но я бы послал двоих снайперов. Пусть с двух сторон укладывают; дезориентации больше будет, да и трупиков удвоится, — старшина наклонился и мимо сидящих, обращаясь к снайперу, — хорошо бы одному из вас по бакам; бензинчик вспыхнет, бочки попрыгают, красивый костерок будет. — И, глядя на меня, ехидно, произнёс: — Товарищ капитан, тогда им будет не до нас.

Договорились, что те, что были в разведке, доводят нас до возможного места. Мы уточняем на карте положение. Снайперы идут на своё задание. А мы, втроём, как только услышим первые выстрелы, начнём пробираться в сторону села. Приблизительно через два часа, наделав шуму и устроив панику, снайперы самостоятельно, не соединяясь с нами, двигаются в сторону фронта и пытаются пробраться в расположение наших частей.

Распрощавшись со снайперами, мы стали обходить эту деревню. На выходе из леса мы снова попали в засаду. Погиб второй зэк.

Вдвоём со старшиной мы подошли к опушке леса, где располагалось заветное село.

— Ну, старшина, будем прощаться. Дальше я пойду один, а ты возвращайся в часть. В одиночку мне будет удобнее, — и слил в его флягу остатки спирта.

— Удачи, тебе капитан, — пожимая мне крепко руку, сказал старшина. — До встречи.

Мы обнялись, и он мгновенно словно растаял среди деревьев.

***

Оставшись один, я вначале почувствовал себя очень неуютно.

Вообще, кроме того, что я сильно рисковал, ещё несказанно арапил. В одиночку мне ещё ни разу в жизни не приходилось ходить в разведку. А тут, кроме всего, нужно во что бы то ни стало добыть и доставить «языка».

Как добыть, я ещё иллюзорно понимал, а вот, как доставить немца через линию фронта, я пока смутно себе представлял.

До ночи пересидел в лесу. В село я решил идти во второй половине ночи.

Ещё в училище нам объясняли, что самый крепкий сон — это с двух часов ночи до пяти утра. Вот в это время и попробую проникнуть в их штаб.

Было известно, что штаб расположен на центральной улице села. В этом здании до войны располагался райком КПСС. Как сказал один из разведчиков, который участвовал в разработке карты: «Здание видное, на фоне остальных не перепутаешь».

С тыльной стороны домов подошел к саду, который был за этим домом.

Переполз сад и выбрался к улице.

Здание действительно выделялось. Ставень на окнах не было. Широченное крыльцо со скамейками с обеих сторон, добротная крыша, нет ни ворот, ни калитки. Видимо, вход в сад только через дом.

Вдоль дома, туда и обратно ходит часовой. На нём шуба почти до пят, огромный воротник поднят, и сзади видна только макушка. Поверх воротника и шапки обвязан шарф, который перекрывает лицо до носа. Пар от дыхания выходит почти на уровне глаз. Как он поворачивается в таком одеянии, мне было непонятно. Его вид несколько обнадёживал. Из-за воротника он, наверняка, хуже слышит, и в этом облачении вряд ли сможет делать резкие движения. Поэтому, моя задача — снять его бесшумно.

Когда он, в очередной раз ушёл в противоположную от меня сторону, я подполз и лёг недалеко от крыльца, параллельно забору.

Он прошёл вперед, а затем, слышу, возвращается обратно, немного не дойдя до меня. Я лежал лицом в снегу, вжавшись, насколько это было возможно, а его местоположение пытался определить по скрипу валенок.

Когда почувствовал, что он от меня отходит, вскочил и одним прыжком, догнав его, со всей силой вогнал нож.

Я боялся, что через его толстенную одежду, с одного раза его не достану. Но всё обошлось — даже не пикнул. Перенёс его к забору и, вместе с автоматом, засыпал снегом.

Когда, на мгновение, отдышался и осознал, мне стало жутко. Я впервые в жизни убил человека. И как? По-зверски. Но ситуация не располагала к размышлениям.

Тихонько поднялся на крыльцо. Приложил ухо к двери. Тихо. С силой толкнул дверь и навёл фонарь.

Маленький коридор. Опершись лицом на кисти рук, которые лежали на стволе автомата, спал часовой.

С ним было легче. Согнувшись над автоматом, его спина, между лопаток, была хорошей мишенью. Он так и не проснулся. Выдернув нож, я привалил его спиной к стене.

Прислушался к следующей двери, тоже тихо. Повторяю свой маневр. Квадратный коридор. Две двери — прямо и по одной с обеих сторон. До сих пор не знаю, почему, но я пошёл по часовой стрелке.

Толкаю одну дверь, заперта. Вторую, заперта. Толкаю третью дверь, открывается. Высвечиваю фонарем. На двух койках друг против друга спят два офицера.

Их я тоже «усыпил». Забрал из-под подушек пистолеты, оттащил от коек в угол комнаты автоматы, подождал немного, чтобы убедиться, что они мне уже не угроза, открыл письменный стол, и все бумажки, которые были там и лежали на столе, собрал и уложил в свой вещмешок.

Осталась последняя дверь.

Врываюсь. Луч фонаря высвечивает, по диагонали от двери, в углу — кровать. На стуле у кровати висит генеральская форма. Дальше вижу — блондинка, полуприкрытая простынёй, — обнаженная грудь. Она спала на спине, а он — на боку, отвернувшись от неё.

Я опешил. Первой глаза открыла она, щурясь под лучом фонаря. А когда разглядела меня, у неё глаза стали стеклянные. Она смотрела на меня, не моргая, как кукла смотрит на свою хозяйку. Пальцем показал ей молчать. А сам, держа во рту фонарь, а в правой руке пистолет, левой рукой залез генералу под подушку, забрал пистолет и лежащую там связку ключей. Его пистолет отбросил в сторону, а ключи положил к себе в карман.

Как только он открыл глаза, я засунул ему в рот кляп и отодвинул от кровати стул с мундиром.

Мысли бегали с неимоверной скоростью: «Генерал мне нужен живым, но как я его доставлю? Что делать с этой лахудрой?»

Она вытянула руку, чтобы поправить простыню, и когда я увидел на её пальце обручальное кольцо, перед моим взором пробежала жена.

Решение подсказала она сама — я выстрелил ей в грудь.

Генерала я привязал к кровати, открыл его письменный стол, и, не разглядывая, все бумаги, загрузил в стоявший рядом со столом его портфель. Зашёл в офицерскую спальню, подобрал себе мундир, переоделся и вернулся к генералу.

Подбирая из своего школьного словарного запаса немецкие слова и рисуя на бумажке, я пытался генералу объяснить, что мы сейчас пойдём к линии фронта, и затем будем вместе пробираться на нашу сторону.

Если он выполнит всё, что я его прошу, гарантирую ему жизнь. А при любом неосторожном движении, мне терять нечего, — он  погибнет.

Проверил его мундир, нет ли там пистолета, прощупал карманы и воротник кителя, чтобы быть уверенным, что отравиться он не сможет, забрал его документы, чтобы он знал, что если меня раскроют и у меня найдут его документы, он будет подозреваться в сговоре. Ему нужно будет объяснить, как это один человек смог «накрыть» штаб. Кто поверит? И он это понимал. Я взял в левую руку портфель, показал ему, что моя правая рука в кармане будет постоянно держать пистолет наготове, и мы вышли из штаба.

Раннее зимнее утро. Я только сейчас почувствовал, что устал. Морозный воздух не давал глубоко дышать. Я волновался, что могут заподозрить, куда это генерал в такую рань по морозу идет пешком?

Машина нас догнала, когда мы прошли уже минут двадцать. Зная субординацию в немецкой армии, сел рядом с водителем, но меня волновало, что генерал сидит за мною.

Мы приехали на прифронтовую полосу. Как и положено, к машине сбежались офицеры, которые чопорно козыряли и докладывали генералу.

Прослушав все рапорты, он направился к зданию. Мы вошли в помещение. Это оказалась офицерская столовая. Отдельный небольшой зал, где стоял один единственный стол, вокруг него четыре стула. На одной стене висел портрет Гитлера, а на других — большие фотографии с видами Германии. За нами сразу забежала официантка, женщина лет до тридцати.

«Битте, герр генераль», — скороговоркой, с акцентом, проворковала она. Он сказал, что принести и показал два пальца.

На столе появились сосиски, ветчина, вареная картошка, графинчик со спиртным.

Глядя на всё это, у меня разыгрался аппетит, но при этом я ощущал тревогу. «А не отравить ли он меня хочет?»

Стараясь, на всякий случай, соблюдать формальность, я разлил по рюмкам спиртное.

Немцы натощак не пьют, поэтому начинают не как мы, «вначале выпьем, а потом закусываем». Нет — только на сытый желудок.

Он понял, что я боюсь есть.

Генерал перестал есть, положил приборы на стол, забрал мои тарелки к себе, а свои, с уже начатой едой, подвинул в мою сторону, поднял мою рюмку, посмотрел на меня и залпом её выпил, затем снова наполнил свою рюмку, подвинул её ко мне, забрал мою и продолжил есть. Вообще — это не типично для немцев, они обычно пьют глотками.

Наблюдая за ним, я подумал: «Вот ведь как себя любят. Неизвестно, что с ним будет через полчаса, а он, как ни в чём не бывало, не может отказать своим выработанным привычкам. Вот какой педантизм!»

К водке я не притронулся; чувствовал, что меня размаривает. Мысленно перебирал возможные варианты развития событий и, прежде всего, ситуацию моего захвата: «Сейчас, главное зависит не от меня. Находясь на территории немецкого подразделения, я вынужден безропотно следовать за ним. А какой он выберет вариант? Кто его знает?»

Мы вышли из столовой, и генерал решительным шагом направился в сторону перелеска.

Не доходя до деревьев, мы уперлись в ряды бесконечно длинных траншей. Их было несколько рядов и там, куда мы подошли, невозможно было прямо пройти к лесу. Значит, их надо обходить? А где?

К нему подошёл старший офицер, что-то доложил. Генерал рукой показал, в какую сторону мы пойдем. Офицер ушёл, а мы пошли вдоль траншей.

«Может быть, он идёт туда, где есть проход? Но там наверняка должен стоять пост, и что тогда?» Мысли бесконечно путались.

Мы подошли к сарайчику. Из него выскочили двое солдат и, увидев генерала, кинулись к нему на доклад. Рука, приложенная к шапке, обвязанной шарфом, дрожала. Из-под шарфа виднелись только одни глаза.

Огляделся, вблизи, никого нет. Я понял — этих нужно порешить.

Глазами показал генералу: «Нужно зайти в сарай». «Из него труднее будет убегать второму солдату, пока я буду разбираться с первым, да и звук выстрела меньше слышен», — промелькнуло у меня в мыслях.

Солдаты, пропуская меня вперёд, трусцой бежали за мною.

В сарае было довольно тепло. В углу топилась печка. На столе стоял телефонный аппарат. Возле двери, у стенки, на специальной подставке, стояли два автомата.

Я посмотрел на солдат, кобуры для пистолета на ремнях не было. «Хорошо! Значит,  в данный момент, они безоружные».

Отошёл в дальний угол, не выпуская из виду генерала, который стоял у печки и грел руки.

Кивком головы он приказал солдатам подойти ко мне. Они, тут же, оказались рядом. Выхватив пистолет, делаю два быстрых выстрела и сразу же смотрю на генерала. Он по-прежнему стоит спиной ко мне, держа руки над печкой, как будто ничего не произошло.

Подхожу к генералу и взглядом показываю, что нужно выходить. Отошли от сарая. По обе стороны никого нет, но когда прошли траншеи, стало ясно, что воинские посты находятся с правой стороны по ходу нашего движения. Показываю своему «попутчику», что будем двигаться левее.

Мы прошли довольно большое расстояние, но, по непонятной причине, никто нас не тронул. Трудно было поверить, что вся эта местность не просматривается, и никто её не контролирует.

Всё началось, когда мы уже приближались к линии фронта.

Наши подумали, что перемещаются немцы и открыли по нам пулемётный огонь. Немцы, решив, что мы — немецкие перебежчики, начали нам отсекать дорогу.

Мы залегли. Головы не поднять. Я буквально своим телом накрывал генерала, чтобы с ним ничего не случилось. В этот момент он был мне дороже самого себя.

Как только стих обстрел с немецкой стороны, я достал нож, порезал руку себе и генералу, намочил кровью его и свой носовые платки, нацепил их на подобранные ветки и начал ими размахивать.

Немцы, увидев это, ещё плотнее усилили обстрел.

С нашей стороны поняли ситуацию и снова направили две колонны танков, один из которых и вывез нас в расположение наших войск.

Генерала я сдал и больше его не видел. Сдавая его, я просил учесть, что обещал ему жизнь. Его действительно не расстреляли, но о дальнейшей судьбе я ничего не знал.

Выявилось, что у меня обморожены руки и ноги и меня в срочном порядке отправили в госпиталь. Через несколько дней туда же поступил и мой старшина. Более радостной встречи я не помню. Оказывается, что через линию фронта он прорывался в то же самое время. Как он выразился: «Я понял, что вы живы, и что операция связана с вашим возвращением. Но, когда я узнал, что вы притащили генерала, я был горд в собственных глазах».

Из двух снайперов, один вернулся; второго сбил с дерева немецкий снайпер…

По возвращении из госпиталя меня вызвало командование фронтом.

Сижу в приёмной командарма. По коридору — туда и обратно снуют офицеры. Все холеные, гладковыбритые, наглаженные. У некоторых на кителе количество орденских планок побольше, чем у иного боевого окопного офицера. Не завидуя им, понимая, что тыловая служба — тоже важный фактор общей деятельности армии, в душе испытывал острую обиду за фронтовиков, которые, забывая о том, что в любой момент может оборваться их жизнь, а по возрасту многие младше этих штабистов, шли в бой, не задумываясь не только о том, как они выглядят, но и выйдут ли из боя живыми. И многие (вечная им память!) не возвращались…

Обращение ко мне дежурного застало меня в этих противоречивых раздумьях.

— Товарищ капитан, проходите.

— В центре кабинета стоял командарм, а справа возле ряда стульев — три генерала.

Отчеканив до командарма строевым, я начал доклад:

— Товарищ…

— Вольно! Герой! — он пожал руку, обнял за плечи, потряс меня и повернул лицом  к генералам:

— Вот он, каков наш герой, проходи, садись. Твою, брат, фамилию, уже знают в Ставке. Ну, что? Представлю тебя к «Герою». С твоим «подопечным» в Москве плотно работают… У тебя-то вопросы есть?

— Есть, товарищ командующий. Мне ничего не надо, мне бы домой попасть, навозить дров жене.

— Ну, что ж. Поедешь домой, навозишь дров. — и посмотрел в сторону генералов. — Сегодня же подготовьте представление и дайте мне на подпись!

— И ещё, разрешите, товарищ командующий. Моих двоих, оставшихся в живых…

— А на них уже представление подготовлено, по-моему, по ордену Красной Звезды.

— А остальным?

— Посмертно!

— Спасибо. Разрешите идти?

— Идите!

***

Через две недели мы с водителем погрузили на платформу «Студебеккер» В него закатили четыре бочки бензина и направились по железной дороге до ближайшей станции.

Май, тепло, яркое солнце, кругом тишина, ничего не грохочет, не стреляет, люди мирно ходят по селению.

На машине подъехали прямо к дому.

Я из кабины просто вылетел, оставив открытой дверь машины, и кинулся на крыльцо.

Толкаю заветную дверь, а у самого — сердце сейчас выскочит. «Вот сейчас войду внезапно»….

Дверь закрыта. Вытаскиваю ключик, открываю дверь. В квартире всё так, как я её оставил.

Я как-то неловко потолкался, не зная, что делать дальше, прошёл в комнату. Всё аккуратно уложено. Подошёл к своему письменному столу и обратил внимание, что стекло покрыто пылью; чувствуется, что в этом помещении давно никто не был. Расписался на стекле. Под ним заметил фотографию молодого авиатора, и я подумал: «Вот, уже и Ашот, — брат жены, — офицер, правда, я его никогда не видел».

Вышел на крыльцо, раздумывая, что делать дальше. Водитель поднял капот машины и возился с двигателем. На крыльце сидел старик-сосед. Мы с ним обнялись. Я попросил водителя перенести в дом продукты, которые набрал с собою вместе с выданным сухим пайком и присел на крыльцо рядом со стариком.

— Ты не знаешь, где «моя»? — спросил я по-грузински.

— Нет, — ответил он резко и даже чуть отодвинулся. Я понял, что он что-то не хочет мне говорить.

— Дядя, Вахтанг, — обратился я, — ты же знаешь, у кого можно купить пару бутылочек чачи. Я дам денег, купи, пожалуйста, нужно же отметить встречу.

Пока ждали чачу, из сухого пайка организовали закуску. Выпили по одной, другой. До сих пор не понимаю, почему я тогда не разрешил водителю выпить.

Немного захмелев, дядя Вахтанг пододвинулся ко мне и стал на ухо шептать, что бы мы вышли на крыльцо, как будто водитель поймёт то, что он будет мне рассказывать по-грузински.

Помявшись немного, дед помахал своими костлявыми руками и встал напротив меня.

— Ну, что ты от меня хочешь услышать? Последнее время она здесь редко бывает. Сюда иногда приезжает молоденький офицер, я ведь в званиях не разбираюсь. Говорят, неподалеку построили новый аэродром, вот он — оттуда. Он не наш, белобрысый.

— Спасибо, дед Вахтанг, дай Бог тебе здоровья!

Я позвал водителя, приказал ему отдать деду все продукты, которые мы везли, и подготовиться к отъезду.

Замкнул дверь, зашвырнул ключ через крышу дома, сел в уже заведённую машину, и мы поехали на фронт искать нашу часть. Мысленно сказал себе: «Этой женщины, для меня — больше не существует. Всё, что было — это в прошлой жизни. Если останусь живым, после войны продолжу служить и попрошусь, чтобы меня отправили на какую-нибудь погранзаставу, как можно дальше, в Среднюю Азию или на Дальний Восток».

***

Отмороженные руки и, особенно, ноги давали о себе знать. Мне трудно было ходить на большие расстояния, а сидеть в штабе я не хотел.

В конце сорок четвертого года меня вызвали в политотдел армии.

— Товарищ капитан, вы практически окончили пограничное училище, коммунист. Вас командируют в город, освобождённый от немцев, для организации милиции. Пистолет остаётся при вас.

Вначале меня такая постановка вопроса смутила, но, подумав, я понял, что из-за ног меня в армии всё равно не оставят, а здесь будет хоть какая-то определённость.

И вот, я приехал в ваш город, который представлял собою одну сплошную руину. Целыми остались только два здания: так называемые «Дом специалистов» и «Дом на Пушкинской». По ним ориентировались. Остальные дома стояли, как скелеты, или в виде груды обвалившегося кирпича, или со всех сторон они зияли черными дырами окон, с повисшими балконами.

На месте большинства деревянных домов лежало пепелище, напоминающее кладбище с торчащими, как памятники, трубами и обуглившимися фруктовыми деревьями.

Явился в обком партии. На первом этаже отремонтировали в этой «коробке» две комнаты, и в них сидели все вместе. Секретарём обкома был назначен прославленный командир одного из партизанских отрядов, ваш земляк, который и поныне здравствует, и вы его хорошо знаете.

Первый встретил меня весьма приветливо.

— Очень хорошо, товарищ, капитан. Вовремя прибыли. Хозяйственники покажут вам место, где вы будете обитать. Нужно, в самые короткие сроки, собрать людей из числа демобилизованных, способных вам помогать, и начинать контролировать общую ситуацию.

Дело в том, что в городе магазинов ещё нет, всё приобретается на рынке. Но бандитская братва так разгулялась, что туда боятся появиться и продавцы, и покупатели. Нужно срочно наводить порядок. Кроме этого, нужно привлечь молодёжь и провести перепись фактически проживающих и начинать их регистрацию. Каждый должен документом подтвердить, что до войны он здесь проживал, и их прописать в первую очередь. Регистрацию остальных — рассматривать отдельно. От результатов этой работы зависят обеспеченность города продовольственными карточками, продуктами и стройматериалами. Вы ведь знаете, фонды планируются в зависимости от числа зарегистрированных. Капитан, считай, что ты первый начальник городского отделения милиции. Сегодня же будет издан приказ, и теперь ты мне головой отвечаешь за весь круг перечисленных вопросов.

Как я уже сказал, место службы тебе покажут. Все необходимые строительные работы будешь организовывать сам. Стройматериалы дадим. Пожить придется пока в подвале, он недалеко от места твоей службы, тебе покажут.

Вот, пожалуй, и всё на первый раз. Будут вопросы, приходи прямо ко мне. По организации помещения отделения милиции — не давай этой строительной братии рассусоливать. Всё должно делаться быстро и чётко. Желаю удачи…

Вначале мне показали моё жилище, чтобы я мог положить свои вещи, которые состояли из одного вещмешка.

Подвал — это бывший блиндаж. Добротный потолок, деревянный пол и стенки, только через щели между досками постоянно осыпается земля.

— Вот это, пока, ваше жильё, — сказал невысокого роста молодой мужчина в военной форме, без погон. Сейчас мы с вами пойдём смотреть место вашей службы, а мои ребята установят здесь печку, подвезут вам немного дров, на первое время, и навесят замок.

— А где они возьмут замок? — спросил я.

Он усмехнулся.

— Как где? Снимут где-нибудь и сюда поставят. А.что же делать?

Домик под отделение тоже был типичной потенциальной «коробкой». Договорились, что на первом этаже, там, где уцелели потолки, отремонтируют одну комнату под канцелярию и бывшую ванную под КПЗ, так как она без окон. Позже, до зимы, постараются подготовить здесь же, жилую комнату.

У строителя я попросил, что бы он помог мне приобрести какую-то гражданскую одежду.

И вот, переодевшись, совершенно по-новому себя ощущая, а я ещё на голову надел, модную тогда, «лондонку», — фуражку с коротким круглым козырьком, которую носила  вся братва, положил в карман пистолет и направился на рынок.

Было заметно, что продающие стоят кучками по три-четыре человека. Видимо, так легче защититься. Как на любом рынке, народ снуёт туда и обратно.

У меня тогда ещё не был глаз намётан на блатников, но всё равно, они выделялись своим поведением, манерой разговора, уверенной походкой.

С несколько поднятой головой, улыбаясь, они сверкали своими золотыми фиксами. Обе руки — обязательно в карманах. Меня предупредили, что почти у каждого из них при себе — нож или шило, а у некоторых есть и оружие.

Мне хотелось создать прецедент, чтобы разошёлся слух о том, что на рынке кого-то арестовали. Ведь если забрать хотя бы одного, слух разойдётся моментально; город небольшой, почти все друг друга знают. Нужно создать обстановку в городе, что бы блатники начали опасаться. Надо дать им понять, что безнаказанность закончилась, что власть в состоянии защитить своих граждан от распоясавшихся босяков, пьяниц и блатников всех мастей. Но делать это в одиночку, было опасно. Я понимал, что они своего просто так не отдадут какому-то случайному смельчаку, ведь они ходят тоже не по одному. Я стал обдумывать, как привлечь к этой работе, прежде всего, энтузиастов из числа демобилизованных коммунистов и крепких здоровьем комсомольцев…

У ворот рынка стояла старушка и продавала несколько помидоров. Подошёл к ней и решил, что мне эти помидоры пригодятся, и заодно старушка получит свои копейки.

Возле неё стоял парень. Когда я подошёл, было заметно, что он смутился.

— Ну, что, бабуля, сдачу ты мне отдашь? — обратился он к ней. А-то ведь завтра тоже придёшь?

— Какую сдачу, сыночек, Бог с тобою? Ты же у меня ничего не брал?

— Ну ладно, — ответил он, видимо, я его смущал, — завтра разберемся, — и пошёл в сторону ворот.

Я двинулся за ним, мне нужно было понять, он один или нет.

Догоняю его и спрашиваю:

— Слушай, кореш, как пройти на Пушкинскую? — эта единственная улица, название которой я знал.

— А ты, что не тутошний?

— Да нет, вот, сегодня только приехал.

— Издалёка приехал?

— Да, издалёка, а что?

— Да ты что, фраер? Давай-ка я твои карманчики пошелестю. Иди, прижмись к дереву и тихонько стой, пока я тебя не обшмонаю. Будешь шуметь — заколю.

Я пошёл к дереву. Мне нужно было мгновение, что бы он оказался передо мною спиной. Уже подходя к дереву, я сделал резкий шаг назад и упёрся в его поясницу дулом пистолета.

— Пикнешь, убью на месте. Тихо идёшь, куда скажу.

Я снял брючный ремень, перевязал ему сзади руки, вынул из бокового кармана пиджака шило.

— А куда вести? — подумал я. — К себе в подвал? Документов у него не оказалось. Я забрал свой вещмешок, запер парня снаружи и пошёл обдумывать: «Что с ним делать? Куда его девать? Где самому ночевать?»

Бродил до ночи, затем пришёл в сторожку, которая служила тогда вокзалом, показал свои документы и попросился там пересидеть до утра…

Позже, когда я уже скомплектовал группу, мы некоторых своих переодевали в старушечью одежду, давали им по пустому чемодану и отправляли на рынок впереди себя. Улов был — вы себе не можете представить.

Вот так после войны организовывалась эта служба в вашем, а теперь уже и в моём городе…

Я пропущу остальные подробности.

Открыли ясли, и туда стали поступать первые, рождённые после войны, дети.

Открытие школы, больницы, детсада и других общегородских организаций встречалось жителями с большой радостью. Это означало, что, несмотря на все сложности, всё-таки ситуация в городе управляемая и потихоньку налаживается.

И, вдруг… Обворовали ясли.

Я был в ярости. Не знаю, что было бы с этим человеком, если бы я его застал на месте.

Надо же! С таким трудом всему городу это досталось.

Выехал на место. Вот уж поистине: «не было бы счастья, да несчастье помогло». Подхожу к окну, через которое воры пролезали. Наши специалисты колдуют, снимая следы и прочее, что делается в таких случаях.

За моей спиной женский голос возмущённо вопрошает:

— Вот, развелось в городе этих негодяев. Неужели наша милиция настолько беспомощна, что прямо в центре города можно обокрасть кого хочешь?

— Я повернулся. Стоит русоволосая девушка в белом халате, с белой косынкой на голове. Негодование застыло на её лице.

Взгляды наши сошлись. Я понял; всё — вот оно!

Год мы встречались. Мне к тому времени уже выдали комнату, в которой я, практически только ночевал. Первое время Алёна стеснялась появляться со мною. Долгое время она меня называла по имени-отчеству или «товарищ капитан».

— Ты шо? — говорила она. — Шо скажут люди? С милиционером связалась, да ещё с каким? Ишь, начальничка зацепила. Сколько девок не хуже тебя вокруг гуляют, ан нет, она его охмурила.

***

Домой я ничего не писал. Никто не знал, где я нахожусь. О том, что отец погиб, я узнал ещё на фронте в сорок третьем, мама письмом сообщила. А что делалось там дальше, я ничего не знал.

Но время подходило к свадьбе, и я стал думать: «Нехорошо. Надо как-то, что бы мои на свадьбе были».

К тому времени я знал, что в Москве живёт мой двоюродный брат по матери. Он был старше меня. Тоже демобилизованный, работал в Грузинском представительстве. Ещё до войны, после окончания исторического факультета Грузинского университета, он работал в партийных органах.

До этого я с ним не связывался. А сейчас, решил — повидаюсь, посоветуюсь. Созвонился. Он, конечно, был ошарашен, ведь дома все считают меня погибшим. Я выехал к брату в Москву. Впервые в жизни — в столицу нашей Родины.

Брат был несказанно рад. Добился машины и повозил по столице.

От брата я узнал, что бабушка умерла. У неё была гангрена ноги. Несколько раз оперировали, но спасти так и не смогли. После смерти бабушки, мама переехала жить в дом к деду.

В нашем доме осталась старшая сестра, которая вышла замуж, у неё уже дочка. Муж её, тоже фронтовик, шофёр, работает водителем в винсовхозе.

Я стал просить брата, чтобы он, если это возможно, выехал домой и забрал моих, якобы к себе в Москву погостить, но так, чтобы обо мне никто не узнал.

Он согласился с моим планом.

— А где собираешься справлять свадьбу? — спросил он.

— Неподалеку от нас есть столовка, вот там и отметим.

— Как столовка? — удивлённо спросил он, а что, в городе нет ресторана?

— Ресторан есть. Но, в столовке дешевле, да и город небольшой. Сразу разнесётся: вот мол, ему всё можно. Знаешь, народ ведь живёт — скромнее некуда. У меня всё-таки и зарплата побольше, и, как члену обкома, как говорят, кое-что перепадает. Конечно, я приду в магазин — мне никто не откажет. Но, во-первых, я в магазинах бываю очень редко, но и когда бываю, директорам не удаётся меня затащить в кабинет. Неприятно, когда видишь, как тебя пытаются облизывать, в то время как, была бы у него возможность,  он не прочь тебя по голове хрястнуть. Я никому ничего не должен, и ко мне за должком никто не придёт. А я: если провинился — то получи по полной. Поэтому, сам обязан быть незапятнанным, а то ведь знаешь, какие ухари кругом?

— Ну, зачем же. Мы всё сделаем открыто и официально. Я приеду на пару дней раньше. Встретимся с твоим партийным начальством, обо всём договоримся, чтобы все твои подхалимы заранее знали. Ты ведь не последний человек в городе. Проведёшь мероприятие за свои деньги, я помогу. А разговоры, так ведь на любой рот замок не повесишь. Свадьба — дело серьёзное. И потом, пойми, ты это организуешь не столько ради себя, сколько для неё, что бы она детям твоим рассказывала о вашей свадьбе.

— А, кстати, — брат сменил немного тон. — А что это ты ничего не спрашиваешь про…?

— Стоп! Ничего не было. Не о чём спрашивать.

Свадьба была в известном вам ресторане «Заря». Мои родичи, действительно, приехали. До Москвы они ничего не знали, и только там он им сказал, зачем привёз. Маме было плохо, вызывали скорую. Брат тайком от них привёз из дома бочонок с вином из дедушкиного погреба и молочного барашка, зажаренного на вертеле.

Через некоторое время после свадьбы, нам выдали отдельную квартиру, в которой мы и сейчас живём…

***

Сыну уже было года два.

Я, в этот день, с утра, был в горисполкоме. Это было накануне ноябрьских праздников и нас, начальников отделений милиции, собрали на совещание по поводу обеспечения порядка в праздничные дни. Вернувшись, обдумывал мероприятия со своей командой.

Звонок. Поднимаю трубку, дежурный:

— Товарищ капитан, к вам посетительница.

— Я сейчас не могу, назначь на вторую половину дня.

Дежурный зашёл в кабинет:

— Товарищ капитан, она настаивает, говорит, что иногородняя и что у неё очень мало времени. Может быть, вы ей сами скажете?

— Ладно, проси, пусть входит.

Я смотрел документ и после того, как открылась дверь, слышу:

— Гамарджоба!

— Поднимаю глаза — она! Расплывшись в улыбке, кидается ко мне в объятия, что-то говорит по-грузински, я даже не расслышал, что.

Отпрыгиваю к стенке.

— Ты что? Даже не хочешь со мною поздороваться? — опять на грузинском спрашивает.

— В этом кабинете разговаривают только по-русски. Если тебе нужна гостиница и обратный билет, я тебе помогу. Всё, извини, я очень занят, — и вызваю дежурного:

— Возьмите мою машину, отвезите и по нашей броне оформите этой гражданке гостиницу и если нужно, закажите на сегодня обратный билет. Если ей обратный билет потребуется на завтра, то пусть она эту проблему решает сама. Вам всё понятно? — спросил я у дежурного.

— Так точно, товарищ капитан! Разрешите идти?

— Идите.

Дежурный открыл дверь, пропуская её вперёд. Она, поколебавшись, молча резко вышла из кабинета.

Больше я её не видел, и ничего не спрашивал у дежурного. В какую гостиницу он её поместил? На какой день она взяла билет?

Не поверите, как будто ушёл от меня посетитель, и всё. Я же не запоминаю каждого.

Приблизительно через полгода, меня вызывает руководитель кадрами обкома партии.

— Уважаемый, наш прославленный капитан, — немножко с ехидцей начал он, — знаете, на вас жалоба. Вы, оказывается, были женаты? А почему же мы ничего не знаем? Как это понимать? Вы от нас только это скрыли? Или, может, ещё что-нибудь? После войны у некоторых многое набирается, — он выдержал паузу. — Так как, будем объясняться письменно?

— Пока я по этому поводу не переговорю с Первым, ни в какие подробности вдаваться не будем. У меня только к вам просьба. Желательно, чтобы эта информация не разошлась по городу. Моя жена обо всём знает, а всем остальным — это не обязательно. Не хочу лишний раз этой ничего, ни для кого не значащей ерундой, жене трепать нервы. Вы можете мне это пообещать? Ведь, кроме вас, это письмо больше никто не читал? — Я умышленно спросил его об этом. Если слух разойдётся, ясно, кто его распространил.

Мне повезло. Я сразу же попал на прием к Первому. Он, вообще, ко мне относился очень хорошо, и все это знали. Когда я начинал ссылаться на его решения, побаивались что-либо искажать, передернуть. Все знали — любой негатив в мой адрес он будет проверять сам. И уж, если поймает, окажешься дальше партизанских лесов.

Я ему всё рассказал, как перед алтарём. Видно было, что услышанное его потрясло. Он сидел, молча глядя вниз. Видно было, что в нём борются противоречивые чувства. Поднял голову и, смотря мне прямо в глаза, протянул:

— Да… Ситуация. Формально — ты многожёнец, и мы должны тебя наказать? Там нет детей?

— Нет.

— Это уже хорошо.

— Вот чертовщина, ведь какая? Фактически, наказать надо пострадавшего.

— Кто, я пострадавший?

— Ведь, она тебя бросила? Так чего же ещё хочет?

— Я ничего не знаю, и меня ничего не интересует, кроме того, чтобы лишний раз не докучать этим жене, хотя она об этом уже давно говорит свободно. Но одно дело мы говорим между собою, а другое, когда заговорят кумушки, которые понесут в «народ», да ещё половину переврут на разный лад.

Первый откинулся на спинку стула. «Надо с нашими формалистами посоветоваться. Что серьёзнее? Сокрытие информации или многожёнство? Кстати. Ты, значит, не разведённый с первой, зарегистрирован со второй?

— Формально да.

— Ничего себе, шуточки.

— С формальной стороной я разберусь. Сейчас важно решить партийную сторону этой кляузы.

Первый вдруг схватил трубку и стал кого-то набирать.

— Чёрт, — бросая трубку, возмущался он, — когда кто-то срочно нужен, обязательно не окажется на месте, — и снова поднял трубку.

— Валентина Евдокимовна, зайдите ко мне… а вообще-то не надо. Будьте добры, проверьте по входящей почте вот такой номер документа, только прямо сейчас, и мне ответьте.

Буквально через пять минут зазвонил телефон.

— Нет? — довольным тоном спросил «Первый». Тогда проверьте ещё во входящей почте кадровиков. У них не может быть? — продолжал он настойчиво спрашивать. — Вообще-то правильно, мы же рассылаем с визами. А оно, что без моей визы? Вызовите ко мне кадровика с письмом, сейчас же.

Всего двадцать минут тому назад, этот помпезный, откинувшийся на спинку своего стула, чиновник, с надменными ухмылками смаковал возможность употребить власть, да к кому — самому капитану, любимчику Первого. А тут, — розовые надутые щёчки, потные от напряжения. Глаза, кажется, сейчас вывалятся.

Подойдя к столу, почти на полусогнутых, он дрожащими руками, робко, не положил, а протянул бумажку, долго не выпуская её из рук

Первый пробежал глазами по тексту, даже не вчитываясь, отложил в сторону, взял в руки конверт и стал осматривать его со всех сторон, затем повернулся в сторону кадровика.

— Откуда у вас это письмо? Никакого штампа, никакой визы. Кто вам его направил?

— Мне его не направляли. У меня на приёме была гражданка. Всё мне рассказала и оставила письмо, что бы мы воздействовали на коммуниста и вернули ей мужа. Мне она сказала, что мы обязаны это сделать, или она на нас будет жаловаться в ЦК.

Первый повеселел.

— Так, если я правильно понимаю, это письмо она передала вам в руки?

— Да, так оно и было.

— Прекрасно! Вы свободны. Содержание письма — это партийная тайна, надеюсь, вы это помните?

— Да, конечно, — подобострастно ответил чинуша, выпрямившись почти по стойке смирно.

— Вот и хорошо. Да, кстати, вы как кадровик лучше других должны знать, что здесь без моей визы ни на какие вопросы, в частном порядке, не отвечают. Можете идти.

— На, забери себе на память это письмо, — Первый брезгливо, двумя пальцами, переложил письмо в мою сторону, — и срочно решай формальную проблему. Она, видать, та еще штучка… Ладно, это не самый сложный вопрос. Мы порядочных людей шельмовать не дадим. Иди, трудись спокойно. А с этим кадровиком надо по-настоящему разобраться…

Вот и вся история. Капитан выдержал паузу, а затем улыбнулся:

— Мне кажется, я сегодня очень подробно ответил на все поставленные избирателями вопросы. Благодарю за внимание! — он расправил плечи и встал. — Ну, что, уморил я вас своим рассказом?

— Нет, спасибо! — дружно ответили женские голоса.

Капитан надел фуражку, отдал честь.

— Желаю удачи, надеюсь, что явкой на выборы вы меня не подведёте, — опустил руку вниз, слегка согнулся в дверях и вышел.